Текст книги "Темпорама "Бой в июне" (СИ)"

Автор книги: А Кокоулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Кокоулин А. А.
Темпорама «Бой в июне»

(произведение экспериментальное, немецкая грамматика искажена намеренно)

Разбудили их в пять утра.

Вспыхнул свет, и старший воспитатель фрау Хильда Доггель, крупная, злая тетка в серой юбке и сером кителе, с прической, вздымающейся надо лбом грозным пепельным гребнем, прошла между двухъярусных коек, выбивая тростью звонкие звуки из алюминиевых стоек.

Бумм! Бамм!

– Steh auf! Быстро, быстро, маленькие ублюдки! Это имперский приют, а не ваши дикие, варварские избы. Здесь учат порядку.

Через тонкую дверь она прошла во вторую палату, и звуки повторились. Бумм! Бамм!

– Kleine schweine! Подъем!

Под ее толстыми ногами в тяжелых коричневых туфлях скрипели дощатые, отскобленные вчера вместо обеда полы.

Димка нащупал ногой ступеньку-перекладину.

– Лёшка!

– Что? – тихо донеслось снизу.

– Думаешь, сегодня опять будем кровь сдавать?

Повиснув на ступеньке, Димка застелил свою койку тонким одеялом, разгладил его зябкими ладонями, чтоб ни морщинки, и достал из-под подушки майку.

– Не, сегодня не будем, – уверенно сказал Лёшка.

– Хорошо бы!

Зажав майку под мышкой, Димка кое-как взбил подушку и поставил ее треугольником. Забудешь поставить – останешься без завтрака. Здесь с этим строго. А грохнешься от голода в обморок, можешь вообще обратно в палату не вернуться. Вывезут на каталке, и гадай потом – куда, в крематорий или на муку и удобрения.

Вокруг суетились, заправляли койки такие же, как Димка, дети. Худые, большеголовые, коротко стриженные. Самому старшему, Кольке Филиппову, девять.

– Ты что там? – вынырнул из-под яруса Лёшка, из-за светлого пуха на голове похожий на цыпленка.

– Всё.

Димка спрыгнул на пол и отбил пятки.

– Ай.

– Давай уже! – Лёшка встал в проходе между койками, лопатками – к низкой спинке, правым плечом – к соседу Олежке Змиеву, и вытянулся в струнку. – Хильда возвращается.

– Сейчас.

Болезненно кривясь, Димка натянул майку.

– Zwei minuten – умыться и сходить в туалет, – послышалось в соседней палате. – Кто опоздает, к завтраку...

Раздался звонкий шлепок – фрау Доггель угостила кого-то пощёчиной

– ...тот отправится к нашему geschäftsführer герру Липману. Он хоть и однорук...

Новая пощёчина.

– ...но научит вас послушанию, терпению и беспрекословному выполнению приказов. Выше подбородок!

Димка торопливо встал рядом с Лёшкой и задрал голову так, что стали видны только слепящие лампы под жестяными абажурами и узкие окна под самым потолком. Обитатели палаты выстроились в две длинных шеренги друг напротив друга, замерли, забыли, как дышать. Серые майки. Синие трусики.

Шаги старшего воспитателя сделались громче, секунда – и плотная фигура фрау Доггель появилась в дверном проёме. Краем глаза Димка видел её как серую, неотвратимо приближающуюся тень.

– Ja, – с мрачным удовлетворением произнесла фрау Доггель. – Иногда вы можете постараться. Это очень хорошо.

Она медленно пошла между шеренгами.

– Это значит, что воспитательные методики, которые были разработаны в имперском Управлении воспитания и надзора, способны выбить из вас дремучие и варварские манеры, переданные вашими родителями, а также изменить ваш характер, научить покладистости и подготовить к дальнейшей службе на благо Рейха.

Фрау Доггель остановилась метрах в трёх от Димки.

– Как тебя зовут, мальчик? – услышал он, как она обращается к кому-то в строю напротив.

– Александр, госпожа обер-эрциер! – громко ответили ей.

– Alexander, ja. Хорошее имя.

Фрау Доггель одобрительно поцокала языком. Палец её нацелился на следующего мальчика.

– А тебя?

– Владимир.

– Nein! – Фрау Доггель притопнула ногой, щёки её затряслись. – Wolfgang! Тебя зовут Вольфганг! Только Вольфганг! Никаких Владимир!

Пощечина, казалось, всколыхнула весь ряд.

– Никаких славянских имён! Это вредно для немецкого слуха. Не реветь! – крикнула фрау Доггель. – Повтори, как тебя зовут.

– Вольфганг.

– Пойдёшь к герру Липману, скажешь, чтобы он придумал тебе работу.

Голова наказанного качнулась, а тень старшего воспитателя вдруг наплыла на Димку, закрыла свет, посмотрела прямо в глаза, заползая взглядом под череп.

– А тебя как зовут?

Димка открыл рот.

– Ди...

Лёшка ущипнул его за ребро ладони.

– Дитмар, госпожа обер-эрциер, – на одном дыхании выпалил Димка.

– Хорошо, – фрау Доггель отступила, развернулась и стукнула об пол тростью, привлекая общее внимание. – Слушать сюда! – она повысила голос, чтобы ее услышали и в соседней палате. – Вы – маленькие грязные свиньи. И если бы не мудрое решение фюрера, все вы, в лучшем случае, отправились бы на откорм скоту. Ja! Потому что скот должен иметь в рационе белковую пищу. Но фюрер в его великом озарении решил, что вы можете сгодиться Рейху в другом назначении. Он сказал, что вы можете прикоснуться к величию немецкого духа, к его непобедимой силе, к его подавляющей мощи и безграничному могуществу, став незаметными и исполнительными слугами для граждан империи, которая таким образом проявляет необходимое милосердие и участие к завоеванным ей народам.

Глаза у фрау Доггель заблестели, а нижняя губа задрожала от восторга.

– Вы понимаете, что вам подарил Рейх? – произнесла она. – Он подарил вам ваши маленькие никчемные жизни!

Обе палаты уже знали, что говорить в этом случае.

– Wir sind dem deutschen volk und frau Doggel dankbar! – вместе со всеми проорал Димка.

Даже, как многие, привстал на цыпочки.

– Очень хорошо! – фрау Доггель растроганно прослезилась, достала платок и промокнула уголки глаз. – Zwei minuten, потом завтрак, потом поверка и распределение на работы. Отличившихся на прошлой неделе ждёт kleine сюрприз.

Она исчезла в коридоре. Вместо нее тут же зашла фройлен Зибих, худая, длинноносая, с маленьким подбородком женщина. Она была помешана на времени, все действия в приюте под ее присмотром исполнялись по хронометру.

– Взялись за руки, славянские отродья! – крикнула она и высоко подняла руку с зажатыми в кулаке часами. – Тридцать секунд, чтобы спуститься к умывальникам.

Димка привычно протянул ладонь стоящему напротив Славке Новгородцеву, лопоухому мальчишке откуда-то из-под разбомбленного год назад Ижевска.

– Песню! – потребовала фройлен Зибих.

Они запели.

Песня была бравая. Немецкая. Про то, как немецкие солдаты шли и умирали с улыбкой на губах ради фюрера и нации. Как лилась кровь и как их напрасно ждали в далеком фатерлянде белокурые невесты.

А еще было необходимо звонко отбивать шаг.

Смотреть полагалось в затылок впереди идущему, и Димка пялился на голову друга, которая, как ему сказали, имела расово-неправильную форму. Хотя ничего неправильного в голове Лёшки, на его взгляд, не было. Голова как голова. Круглая.

Шея тонкая.

Они спустились на первый этаж и по коридору в белой кафельной плитке дошагали до умывальной комнаты.

– Двадцать девять секунд! – щелкнула кнопкой на хронометре фройлен Зибих, когда они выстроились длинной змеёй у светлой двери. – Замечательно! Wunderschön! Эта маленькая секунда как маленькая победа. Не так ли? Я думаю, – она обежала глазами наш застывший строй, – эту секунду можно прибавить к двум минутам общего туалета.

– Danke, фройлен Зибих! – закричали мы, потому что когда тебе что-то дают, даже никому не нужную секунду, непременно надо поблагодарить.

Иначе можно лишиться чего-то нужного. Мы все уже научены. Мы не хотим, чтобы у нас отняли завтрак или сократили время обеда.

Фройлен Зибих была рада.

– Итак, – она распахнула дверь, – соблюдаем порядок и строго следуем инструкции. Ясно?

– Да!

– Вперёд, идиоты!

Фройлен Зибих запустила секундомер, и только тогда Димка вместе со всеми устремился к умывальникам, прикрепленным к длинной перегородке посреди комнаты. Умывальников было четырнадцать, по семь с каждой стороны, всем не уместиться. Поэтому идущие в "хвосте" сразу отправились в туалетные кабинки, расположенные у стен справа и слева. Даже если тебе не хочется писать, стой в кабинке или около и жди своей очереди. Таков порядок в имперском городском приюте "Химсдорф".

Димка повернул кран и сунул ладони под холодную струю. Пальцы мгновенно занемели. Зажмурившись, он плеснул водой в лицо и быстро-быстро растер щёки, чувствуя, как их стягивает, будто плёнкой. Еще по горсти воды достались шее и подмышкам.

Ай, холодно!

– Игорь... Иоганн Ревунов готов! – раздалось рядом.

– Сергей Алыкаев готов!

Димка сорвал с крючка вафельное полотенце. Пританцовывая на мокром кафельном полу, он наскоро высушил лицо грубой тканью.

– Дит... Дмитрий Сеутов готов!

На смену ему от туалетной кабинки шагнул Вовка Рябинкин. Бледный, с синеватыми тенями под глазами, он был словно маленький мертвец.

– Ты как? – спросил его Димка.

– Пальцы мёрзнут и голова кружится, – успел шепнуть Вовка. – Но вы...

В проём, наблюдая, просунулась голова фройлен Зибих, и он замолчал, что-то показав спрятанными за спиной пальцами, шагнул к умывальнику.

– Стефан Лойко готов!

– Александр Шмерц готов!

Приютские сменяли друг друга.

В туалетной кабинке пахло дезинфекцией. Сморщив нос, Димка справил малую нужду. Сбоку в тонкую фанерную стенку стукнул Лёшка.

– Что за кляйне сюрпризен знаешь?

– Нет, – ответил Димка.

– Говорят, экскурсия.

Каким образом Лёшка узнавал такие секреты, Димка не понимал. Сам Лёшка уверял, что всё дело в наблюдательности. Но не только. Однажды он сообщил Димке, что исполняет в "Химсдорфе" роль советского шпиона, а у фрау Доггель есть записная книжка, которую она периодически забывает то на тумбочке в коридоре, то за стойкой у сестер-воспитателей на входе. Там чуть ли не все расписание на неделю. "Немцы, они очень педантичные, у них сюрпризов, на самом деле, не бывает, понял?".

– А куда экскурсия? – спросил Димка.

– В какой-то музей, – шепнул Лёшка.

– Зачем бы?

– Не знаю.

Димка спустил воду. Он вышел из кабинки и едва не запнулся о Вовку Рябинкина, который без движения лежал на мокром полу. Майка у него вся была темная, напитавшаяся. Он был как поверженный солдат.

– Эй, что там?

Фройлен Зибих, вытягивая шею, шагнула в комнату.

– Эрик Мароев готов! – заорал кто-то, отвлекая её.

– Максим Буйков готов!

Несколько детей парами выстроились в проходе, заслоняя умывальники и мешая фройлен Зибих пройти.

– Вовка! – присел Димка и отчаянно затормошил лишившего сознания приятеля. – Вовка, вставай. Заберут!

Ему сделалось жутко от того, что воспитатель сейчас увидит Вовку, и его сразу увезут из приюта. И все, не станет Вовки. Чуть не плача, он потянул лежащего вверх.

– Вовка.

Рябинкин был как резиновый.

– Отойди! – прошипел Лёшка.

Димка отпрянул, и на лицо Вовке полилась вода.

– Что там происходит? – Фройлен Зибих отпихнула стоящую на её пути пару. – Там, кажется, кто-то лежит.

Но ей снова помешали пройти.

– Фройлен Зибих! Госпожа эрциер! А время уже вышло?

Благоговейно вытянувшись, Славка Новгородцев встал перед воспитателем.

– Что? – фройлен Зибих с недоумением посмотрела на хронометр, зажатый в пальцах. – Это какое отношение... Гадкий мальчишка! Отвлекаешь меня?

Она ударила Славку в грудь, затем оттащила его, ни разу не пикнувшего, за ухо в сторону, но этих нескольких секунд промедления Лёшке как раз хватило, чтобы зачерпнуть и вылить на Вовку ещё одну горсть воды, а Вовке хватило, чтобы очухаться и зашевелить ногами. Димка же впервые увидел, как глаза у Рябинкина проворачиваются в глазницах, словно страшноватый механизм, и встают на место.

– Ну-ка!

Фройлен Зибих достала свисток, выдула пронзительную трель, и приютские мальчишки в тревожном ожидании прижались к стенкам.

– Ага!

Торжествующий возглас фройлен Зибих, прошедшей за перегородку, застал Димку, Лёшку и Вовку в зыбком равновесии скульптурной группы. Плохо было то, что Рябинкин мог в любой момент снова потерять сознание, дышал еле-еле и, кажется, не совсем понимал, где находится. Пальцы его слабо обнимали Димкину шею.

– Госпожа эрциер! – поддерживая приятеля, умудрился шагнуть вперёд Лёшка. – Наш сопалатник Вольдемар подскользнулся и упал!

– И что? – спросила фройлен Зибих.

– Мы решили последовать примеру доблестных немецких солдат, о которых вы нам рассказывали, и спасти товарища!

Фройлен Зибих хохотнула, задрав голову.

– Вы, славянские варвары? Вы никогда не будете похожи на немецких солдат! Глупый, глупый мальчик!

Она хлопнула Лёшку по щеке.

– Вы все потеряли время! – тряхнула хронометром фройлен Зибих, обводя взглядом замерших у стен приютских. – Много минут! Это очень плохо!

– Фройлен Зибих.

В умывальную заглянул явившийся на трель свистка помощник, высокий скандинав с холодными глазами, затянутый в черную униформу.

– А, Олаф! Вот этого мальчика, – фройлен Зибих показала на Славку Новгородцева, – отведи в карцер. А этого... – она выдернула из Димкиных рук Вовку. – Этого отведи в медпункт.

Скандинав кивнул.

– Госпожа эрциер! – сделал попытку возразить Лёшка. – Он же только подскользнулся!

– Молчать! – взвизгнула фройлен Зибих. – Олаф, этого идиота тоже в карцер! Остальные – построились!

Дети торопливо сцепили руки. Вместо Славки Новгородцева Димке пришлось встать в пару с Олежкой Змиевым. Они подождали, пока Олаф выведет наказанных. В одной из туалетных кабинок, набираясь, шумела вода.

– Кошмар! – ужаснулась фройлен Зибих, взглянув на секундомер. – И все, конечно, мокрые, как свиньи. Тьфу! За мной, с песней, раз-два.

Сначала они подавленно молчали, следуя в другой конец коридора, к скрипучим дверям, за которыми находилась столовая. Потом фройлен Зибих пропела:

– Auf der Heide blüht ein kleines Blümelein...

– Und das heißt: Erika, – нестройно подхватили две палаты, шлёпая босыми ногами.

– Веселее! – потребовала фройлен Зибих.

И Димка вместе со всеми заорал громче:

– Heiß von hunderttausend kleinen Bienelein!

Хорошо, коридор кончился.

В столовой было светло, зябко и серо, шумели вентиляторы и пахло прогорклым маслом. Два длинных стола тянулись от одной стены до другой, на столах были расставлены подносы с алюминиевыми мисками и жестяными кружками. Над стойкой-прилавком, за которым на плите теснились большие кастрюли с кашей и компотом (они так и были подписаны), висел рейхс-флаг, а по сторонам от него алели трафаретные буквы, складываясь в слова. Первый лозунг гласил: "Каждый час думай о благе Германии!". Второй был длиннее: "Хочешь стать гражданином Империи – поступай, как гражданин!".

Приютским, впрочем, было сразу сказано, что они, в лучшем случае, могут претендовать лишь на усеченное гражданство и untermensch-pass, так что вторая надпись была не для них и не про них.

Теми же алыми трафаретными буквами на одной стене было выведено: "Повинуйся!", а на другой – "Ешь!".

– Посмотрите! – повысила голос фройлен Зибих, показывая на столы. – Все остыло! Вот к чему приводит нарушение распорядка. Быстро сели!

Дети бесшумно разместились на лавках, звякнул случайно задетый поднос.

– Молитва! – сказала фройлен Зибих.

Димка сложил руки перед собой.

Немецкие слова отскакивали от зубов. Недаром перед сном они с фрау Доггель полчаса заучивали разные тексты из требника. "Aller Augen warten auf Dich, o Herr, und Du gibst ihnen ihre Speise zur rechten Zeit...".

В мисках лежали горки слипшегося риса и разваренная зелень, в кружках темнел компот, скукоженные яблочные дольки на его поверхности походили на побитые бурей корабли.

Дождавшись окончания молитвы, фройлен Зибих хлопнула в ладоши.

– Всё! Едим, свиньи!

К рису прилагался кусок серого хлеба, и в завтраке это считалось самым первым лакомством, потому что его можно было припасти на будущее и потом, особенно корочку, посасывать в свое удовольствие в любую свободную минуту.

Хлеб Димка сразу спрятал под майку. Многие сделали то же самое. Потом застучали ложки. Алюминий по алюминию.

– Едим! – повторила фройлен Зибих.

Еду полагалось тщательно пережевывать, но Димка давно заметил, что пережевывать с голоду не шибко получается. Ложка, другая, всё. Как ни приноравливайся, твоя порция уже проскользнула в пищевод и зыбким теплом опустилась в желудок. Ещё и секунды тикают, торопят.

– Пьём!

Димка торопливо заглотнул компот из кружки. Что-то противное, волосатое прокатилось по языку, вызывая рвотные позывы, но Димка, пересилив себя, протолкнул эту гадость в горло и запил новым глотком.

Фройлен Зибих щёлкнула кнопкой секундомера.

– Встаём!

Дети встали, держа подносы в руках. Три порции так и остались не тронутыми. Димка едва успел ухватить хлеб для Лёшки.

– Сдаём подносы!

Гусеницей-многоножкой приютские потянулись к никелированной кювете-ванне на колёсиках, поставленной у окна. Подносы забрякали, ныряя внутрь. Толстый небритый повар вышел из помещения кухни и остановился у стойки, ковыряя пальцем в носу.

– Что нужно сказать за завтрак? – спросила, заметив его, фройлен Зибих.

– Danke! – вместе со всеми прокричал Димка. – Danke, Herr Gans!

Повар захохотал, тряся животом под грязным халатом.

– Wieviel, Gans? – указала на детей фройлен Зибих.

Ганс показал три пальца.

– Gut. – Фройлен Зибих обежала подопечных глазами. – Резников. Шмерц. Сеутов... Нет, Алыкаев вместо Сеутова. Помогаете господину Гансу сегодня на кухне, делаете, что он прикажет. Ясно?

– Да, – ответили названные.

– Komm! – махнул им рукой повар.

– Остальные – строимся в коридоре и идем в общий зал. Живее!

Фройлен Зибих отвесила подзатыльник замешкавшемуся мальчишке. Приютские заторопились. Подталкиваемый сзади, Димка вылетел из кухни, плечом стукнулся о кафель и едва не потерял прижатые локтем куски хлеба. Олежка Змиев подал ладонь.

– Быстрее!

Пара к паре, дети поспешно сформировали колонну. Фройлен Зибих прошлась из головы в конец строя, удовлетворенно кивая. Чей-то кусок хлеба брызнул крошками под ее каблуком. Воспитатель отпихнула его в кухонные двери.

– Криворукие ублюдки! За мной!

Она пошла впереди, раздраженно выстукивая по бедру кончиками пальцев.

Колонна миновала лестницу наверх, потом, как за Матушкой-Гусыней, свернула за фройлен Зибих налево, под изображение фюрера. Стены украсили фотографии в рамках, где доблестные немецкие войска вместе с союзниками итальянцами и французами позировали на фоне разбомбленных, лежащих в руинах ленинградского Эрмитажа, московского Кремля, казанского Кремля, а также на фоне больших астраханских осетров.

Еще были военные фотографии, полные огня, дыма, подбитой советской техники, чумазых солдат и мертвецов, похожих на незначительные детали черно-белого пейзажа. Димка с Лёшкой успели изучить их все.

"Смотри, как улыбаются, – шептал Лёшка, – сволочи, покорители мира. А Челябинск не взяли, веришь?"

Димка верил.

– Schneller!

Они все вошли в холодный зал. Окна были открыты, стылый весенний воздух протекал с улицы, шевелил занавески. На пустыре через дорогу, за оградой из колючей проволоки, копались в битом кирпиче несколько человек в полосатых робах. За ними, покрикивая, лениво присматривал молодой полицейский. Копались лагерники еле-еле, словно преодолевая сопротивление каких-то незримых, злобных сил, ходили осторожно, неуклюже, и даже тачку возили так, будто она может развалиться от любого непродуманного движения.

Лагерь военнопленных был расположен недалеко от города. Димка узнал это, когда в приют под охраной очкастого "капо" пришли четыре худых мужика и за день смастерили двухъярусные койки для второй палаты из привезённых на грузовике досок.

Улучив момент, Димка спросил их, не знают ли они Сеутова Владимира Сергеевича, но мужики только покачали головами.

– Нет у нас такого, – тихо произнес один. – Может, в Оскольцево? Туда с осени многих распределяли.

– Папка твой? – хрипло спросил другой, весь морщинистый, но с ясными, молодыми глазами.

Димка кивнул, но больше им пообщаться не удалось – "капо" вышел из туалета, и Лёшка, сигналя, громко запел: "Im Wald, im grünen Walde".

Все, что Димка ещё смог, – это бросить в подставленные заскорузлые ладони припасённую хлебную краюху.

В зале стояли три стола, за которыми сидели рыжеволосая фрау Плюмм, заведующая прачечной, полный, тучный херр Оффельд, отвечающий в приюте за работы на свежем воздухе, и незнакомый высокий господин в чёрном мундире унтерштурмфюрера. Брезгливо кривя губы и демонстрируя собравшимся свой орлиный профиль, унтерштурмфюрер смотрел в окно. Ему, видимо, не нравилось мелькание полосатых роб за окном, но поворачивать голову он тоже почему-то не спешил – возможно, Димка и прочие дети не нравились ему ещё меньше.

Также в зале находились фрау Доггель и Олаф.

Фройлен Зибих вытянула руки по швам и, зыркнув на подчиненных, прямая как палка, направилась к своей начальнице.

– Фрау Доггель! Дети на утреннюю поверку явились! – она махнула рукой в коротком приветствии. – Разрешите произвести пересчёт?

Фройлен Зибих, видимо, смущал унтерштурмфюрер, потому что раньше Димка такого формального обращения не слышал.

– Разрешаю, – отозвалась фрау Доггель, качнув пепельным гребнем причёски.

Фройлен Зибих прошла мимо Димки, считая настороженных приютских по головам. Развернулась, прошла снова.

– Тридцать, фрау обер-эрциер!

– А остальные?

– Трёх взял Ганс, – отрапортовала фройлен Зибих. – Двое в карцере, один – в медпункте.

– Ах, ja, – фрау Доггель кивнула и повернулась к малолетнему контингенту. – Heute, – сказала она, – вы разделитесь на три группы. Одна будет занята в прачечной, с другой херр Оффельд проведёт занятия по растениеводству. Третья под моим присмотром займётся уборкой помещений. А ещё двух человек возьмёт херр Сломак.

Унтерштурмфюрер, не оборачиваясь, в подтверждение её слов слегка наклонил голову.

– Фрау Плюмм, начинайте, – сказала обер-эрциер.

Фрау Плюмм прочистила горло.

– Кхм... Барабанофф.

– Я, – отозвался мальчишка.

– Сюда, – показала на пустоту рядом со своим столом фрау Плюмм.

– Буйкофф, – прочитал по бумажке херр Оффельд.

Максим Буйков молча встал у стола херра Оффельда.

– Волькоф.

– Извицкий.

Общий строй редел. То справа, то слева от Димки отходили к столам тихие, худые мальчишки и, молча развернувшись, вставали там.

– Alles, – сказала фрау Плюмм.

– Я тоже, – кивнул херр Оффельд, пряча список в карман мятого пиджака. – Деффять тшеловек.

Он тяжело поднялся.

– Ничего нет лутше, – сказал он детям, своим произношением вызвав ещё больший изгиб губ у унтерштурмфюрера, – чем свежий фоздух и arbeit. Согласны?

– Да, херр Оффельд!

– Wunderbar!

Отобранные приютские потянулись за херром Оффельдом в коридор. Фрау Доггель смотрела на них с умилением.

– Мы хорошо заботимся об этих детях, – сказала она военному гостю. – Но мы строги. Их дело – постигать науку служения немецкому народу. Фрау Плюмм, вы тоже свободны.

– Да-да.

Заведующая прачечной вывела свою группу из зала.

– Итак, – сказала фрау Доггель оставшимся детям. – Я, кажется, обещала маленький сюрприз. Он, правда, касается не всех.

– Они совершенно не умеют работать, – громко произнёс вдруг унтерштурмфюрер.

– Что? – меняясь в лице, обернулась обер-эрциер.

– Я говорю про военнопленных, – унтерштурмфюрер перевёл на фрау Доггель взгляд своих ледяных глаз. – Так они ещё полгода будут разбирать эти развалины.

– Ах, вы про этих, что через дорогу!

В голосе фрау Доггель прозвучало облегчение.

– А вы думали я про детей? – усмехнулся унтерштурмфюрер.

– Мы здесь ничего не можем сделать, – затараторила фройлен Зибих. – Можем разве что написать господину коменданту или в stadtdienst...

– Но Бог знает, кого пришлют ещё, – добавила фрау Доггель.

– Ладно, – херр Сломак хлопнул по столу ладонями, – это всё лирика. Они или сдохнут сами, или о них позаботятся другие.

Он достал из нагрудного кармана бумажный прямоугольник, вчитался, играя желваками. Потом поднял глаза на фрау Доггель.

– Здесь написано Дитмар Сойтов и Алекс Грочев.

– Вот! – Фрау Доггель вытолкнула Димку вперёд, к столу. – Это тот, кто вам нужен. Дитмар Сеутов. Не Сойтов. Дикие фамилии, там, наверное, неправильно написано.

Унтерштурмфюрер посмотрел на Димку.

– Дитмар?

– Ja! – крикнул, вытягиваясь, Димка.

– А второй?

Фрай Доггель покашляла.

– Дело в том, херр Сломак, что Алекс Грошев за своё поведение был отправлен в карцер и, согласно инструкции...

– У меня здесь, – оборвал её унтерштурмфюрер, кивая на бумажку, – два имени. Будьте добры предоставить двух мальчиков. Двух.

– Мы можем заменить Грошева другим мальчиком.

На щеках унтерштурмфюрера, как бутоны, расцвели злые, красные пятна.

– Вы думаете, я не знаю... – он, морщась, повёл плечом, словно оно неожиданно выстрелило болью. – Думаете, я могу привести другого мальчика? Должны быть Сеутов и Грочев. Вам понятно, обер-эрциер Доггель? Это не мой запрос. Это запрос сына оберштурмбаннфюрера Ватцке, при котором я временно состою в подчинении. Как только разрешат врачи, тут же отправлюсь на фронт под Молотов. Поэтому мне не интересны ваши проблемы. Вам хватит пяти минут доставить мальчика сюда?

– Да, херр унтерштурмфюрер! Эрика!

– Уже бегу!

Фройлен Зибих, стуча каблуками, вылетела из зала.

За окном прогудел автомобиль, встал задним дощатым бортом к проволочному ограждению, два тощих парня в полицейской форме с натугой спустили вниз сорокалитровый бидон. Заключенные столпились рядом, протягивая мятые миски.

– Их ещё и кормят! – возмущенно фыркнул унтерштурмфюрер.

Вид за окном окончательно утратил его доверие, и он стал разглядывать Димку.

– Ты откуда?

– Поволжье! – ответил Димка.

Отвечать нужно было громко и чётко, как всякому, кто имеет власть спрашивать.

– Сталинград? – прищурился херр Сломак.

– Самара!

– Ненавижу Сталинград.

– Жуткий город, – согласилась фрау Доггель. – Триста тысяч погибших.

Унтерштурмфюрер грохнул по столу кулаком так, что несколько оставшихся мальчишек вздрогнули.

– Но мы разнесли этот чёртов город в пыль! – Ледяные глаза его, казалось, высверливали в Димке дыру. – Мы раскатали его танками Клейста и Гота! Мы пронзили его армиями Паулюса и Зальмута! Он перестал существовать, а на его развалинах мы расстреляли десять тысяч русских ублюдков, не разбирая военные они или гражданские.

– Слава Германии! – выкрикнула фрау Доггель.

Унтерштурмфюрер, успокаиваясь, кивнул.

– Да. Слава Германии. Дитмар, – спросил он, – а ты знаешь Вильгельма Эберта?

– Нет, – мотнул головой Димка.

– Ты врёшь, маленький негодяй, – сказал херр Сломак. – На прошлой неделе ты был у него в помощниках в детском саду.

– Я присматривал за Вилли, – сказал Димка, – никакого Вильгельма Эберта я не знаю.

Унтерштурмфюрер фыркнул.

– Славяне на удивление тупы. Вилли и есть Вильгельм.

Он хотел добавить что-то ещё, но тут, толкнув двери, в зал быстрым шагом вошла фройлен Зибих, ведя за собой мрачного, глядящего исподлобья Лёшку.

– Вот, херр унтерштурмфюрер, – она поставила своего спутника рядом с Димкой, одёрнула сбившуюся майку, – это – Грошев.

Херр Сломак вскинул бровь.

– За что он сидел в карцере?

– Вступился за своего товарища.

– Это похвально.

– Это нарушение дисциплины, – сказала фрау Доггель.

– Возможно. – Унтерштурмфюрер не был настроен спорить. – Я забираю их до восемнадцати ноль-ноль. Они будут сопровождать, как младшие товарищи, как прислуга, немецких детей в местный Императорский музей Победы.

Фрау Доггель обернулась к мальчишкам у стены.

– Видите? – сказала она им. – Кто хорошо проявляет себя в работе, тот получает возможность приобщиться к культуре Рейха и лично узреть торжество германского гения, воплощенного в полотнах и в скульптурах.

– О, нет, – улыбнулся унтерштурмфюрер, – сейчас водят на темпорамы.

– Куда? – спросила фрау Доггель.

– Zeitrahmen. Темпорама. Изобретение Густава Борнхаузена. Не слышали? Под темпорамы сейчас отвели весь большой зал.

Обер-эрциер смутилась.

– Честно говоря, херр унтерштурмфюрер, мы здесь, на периферии, бывает, даже пакеты из Управления получаем с двухнедельным опозданием.

– А "Volkischer Beobachter"?

– Последний номер был за второе марта.

– А сейчас одиннадцатое, – унтерштурмфюрер покачал головой. – Плохо у вас почтовая служба работает, – сделал вывод он.

– Говорят, партизаны пошаливают, – сказала фройлен Зибих.

– До сих пор? – удивился гость. – Странные дела.

– Фронт быстро ушёл на восток.

– Это да, уж мы рванули, – унтерштурмфюрер поднялся. – Так вот, в номере за седьмое число есть замечательная статья об этих темпорамах. Обязательно прочитайте. Фюрер, говорят, был ими очарован. Это на самом деле очень интересно. Как бы статическое окно в прошлое, создаваемое и удерживаемое электромагнитным полем.

– Но зачем?

Унтерштурмфюрер с некоторым сомнением посмотрел на фрау Доггель, задавшую вопрос.

– Вы не хотите увидеть стоянку первых ариев? Или Зигфрида, победителя Нибелунгов, пирующего на свадьбе Гюнтера и Брунхильды? Или нашего божественного фюрера в тот момент, когда Гинденбург провозгласил его канцлером?

– Ах, конечно! – покраснев, заверила херра Сломака обер-эрциер. – Если это возможно...

– Возможно, – сказал унтерштурмфюрер. – Детей приоденьте только. Я буду ждать их на улице, мой "хорьх" стоит на углу.

– А распоряжение?

– Пожалуйста.

Унтерштурмфюрер полез ладонью во внутренний карман мундира и достал сложенный вчетверо листок. Фрау Доггель, развернув, внимательно его прочитала.

– Устраивает? – спросил херр Сломак.

Фрау Доггель кивнула.

– Более чем. Олаф, – распорядилась она, – проводи детей в палату, пусть оденутся, штаны, куртки. Там же нет необходимости раздеваться? – спросила она унтерштурмфюрера.

– Нет, – сказал тот, выходя.

Олаф взял Димку и Лёшку за руки. Он был сильный, и за ним пришлось поспевать на цыпочках. Вскрикнешь – Олаф или пальцы до боли сожмёт, или ещё что-нибудь придумает. Ущипнёт, например. Это, как говорит фрау Доггель, воспитательный момент. Не кричи, не реви, молчи. Плохо, что хлеб в коридоре у Димки выпал, не уследил он за ним.

Скандинав едва ли не протащил их по лестнице, швырнул в проход.

– Отеват-ться!

Мальчишки кинулись к шкафчикам у дальней стены.

– Ненавижу! – успел тихо прошептать Лёшка.

– Кого? Олафа? – спросил Димка, натягивая штаны.

– Всех их.

– Я тоже.

Рубашка. Куртка. Всё равно холодно. Сев прямо на пол, Димка принялся обуваться. Тонкие шнурки на потертых, с чужой ноги, ботинках так и норовили завязаться в узелки. Димка засопел. Лёшка опустился рядом.

– Может, сбежим по дороге? – дохнул он в ухо другу.

– Надо же знать, куда, – сказал Димка, пытаясь сложить из шнурка крыло бабочки.

Отец ему показывал, учил. Как раз перед тем, как уйти в армию, посадил к себе на колени и, тепло обдувая дыханием макушку, принялся объяснять:

– Смотри, Митька, пропускаем один конец под другим, сгибаем петелькой, охватываем вторым и продеваем снизу. Видишь? Получается словно бабочка.

Димка ещё смеялся.

А отец говорил, что теперь уже ему, Митьке, заботится о маме и такие вещи, как мыть посуду или завязывать шнурки, точно уж придётся делать самому.