Текст книги ""Орчонок" (СИ)"

Автор книги: Zora4ka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

====== “Орчонок” ======

А вот по глазам – тут уж и вблизи и издали не спутаешь. О, глаза – значительная вещь. Вроде барометра. Все видно – у кого великая сушь в душе, кто ни за что ни про что может ткнуть носком сапога в ребра, а кто сам всякого боится.

Михаил Булгаков, «Собачье сердце»

Я начал жизнь в трущобах городских

И добрых слов я не слыхал.

Когда ласкали вы детей своих,

Я есть просил, я замерзал.

Вы, увидав меня, не прячьте взгляд,

Ведь я ни в чём, ни в чём не виноват.

Юрий Цейтлин, «Генералы песчаных карьеров»

С самого утра клубы темных зачарованных туч над цитаделью извергли из себя добрую тысячу котлов ледяного дождя, и утоптанная земля лагеря превратилась в чавкающее грязевое месиво. По правде говоря, не такая уж эта земля была – песок да пепел. Ни травинки, ни былинки, все пропахло гарью, гнилым мясом, волчьим пометом и оружейной смазкой. Грязные полы походных шатров набрякли от влаги и лишь слегка качались на ветру.

Шуйра остервенело почесал плечо, выцепив из свалявшегося кожуха приятно лопнувшую на зубах вошь, и протянул к огню озябшие пальцы. Полдня у орчонка не получалось добраться до костра – грелись сородичи покрупнее, отпихивали прочь, щедро одаривая затрещинами. Теперь же лагерь затих, опустел. Одни спят, другие в западный лес за добычей пошли, а то совсем уже жрать нечего, прогорклая волчатина всем опротивела, а орчатину в начале осени нельзя, якобы время не голодное, войско Владыки должно себя беречь. Шуйра считал, что рядом с цитаделью в любое время года голодно, а по осени даже крыс не найдешь – забиваются в норы. Но помалкивал, ибо его не спрашивали. Да и вообще нечего умничать, когда ты тощий, бледнокожий до неприличия и обладаешь самым писклявым голосом в округе. Впрочем, чего жаловаться? Бледная кожа легко замарывается грязью, к голосу его уже все привыкли, а субтильное телосложение и ловкость помогли стать одним из лучших разведчиков и даже заслужить железное кольцо в нос. А затрещины Шуйра не только получать, но и раздавать большой мастак. Вон, и сейчас прорвался ведь к огню, отпихнул более слабых сородичей. Хорошо, тепло…

– Хорошо им там, – с ненавистью произнес громила Пурыш, за шиворот оттаскивая одноглазого латника рядом с Шуйрой и грузно плюхаясь на освободившееся место.

Шуйра с вежливым интересом повернул голову, показывая, что готов выслушать и присоединиться к намечающемуся потоку грязных проклятий. Громила Пурыш был тупой, а Шуйра умный, поэтому несколько раз вытаскивал сородича из смертельно опасных передряг, за что тот его еще ни разу по-настоящему не пришиб и разрешал в драке прятаться за своей могучей спиной. Очень удобно.

– Эльфам, – продолжил Пурыш, сплевывая в костер. – Понастроили крепостей на наших землях, сидят там, гады, греются, мясо свежее жрут…

– Чтоб им подавиться! – с готовностью подхватил Шуйра. Эльфов он тоже терпеть не мог. Приплыли из-за моря, развязали войну, Владыке угрожают. Звал их кто-нибудь, что ли? Так привольно без них жилось. Сам Шуйра не помнил, его тогда и на свете-то не было, родился спустя лишь двести лет, а прожил и того меньше – сотни еще не минуло. Но, что все зло в мире от эльфов, знал прекрасно.

– Ничего, наша еще возьмет, – посулил громила Пурыш, и, глядя на его кулачищи, сомневаться как-то не получалось.

– Интересно, почему эльфы такие злые? – задумчиво спросил Шуйра, обращаясь скорее к огню, чем к собеседнику, и мысленно отмечая, что задал сейчас риторический вопрос. Очень умное слово, наверное, кроме Шуйры его в лагере и не знает никто.

– Злые и все тут! – буркнул Пурыш. Он, естественно, понятия не имел, что риторический вопрос не требует ответа. – Чтоб им в котле с крысами кипеть! Чтоб их брюхо жадное лопнуло! Захапали нашу землю, у-у-у!

– Неужели в разумных тварях бывает столько жадности и злобы? – спросил Шуйра еще тише и риторичнее. Ему хотелось порассуждать, а тепло этому способствовало. – Может, они просто не понимают, что творят? Может, им никто не рассказал? Слышь, Пурыш, а ты когда-нибудь высказывал эльфу все, что думаешь о нем?

– Чурка ты облезлая! – громила залепил Шуйре подзатыльник. – Эльфы ж такие тупые, что по-нашему ни бум-бум.

– А вот если бы понимали? – не унимался Шуйра. – Есть ведь среди них толмачи.

– Станут эти толмачи тебя слушать, – процедил Пурыш. – Злыдни и дураки они все, ненавижу!

И дал Шуйре в нос, от избытка чувств. Шуйра поднялся, утер кровь и сам врезал Пурышу со всех силенок, а то ж уважать перестанет. Снова получил тумака, да такого, что отлетел в костер, опалил кожух и обжег руку от запястья до локтя. Больно!

Больше не нарывался. Сел рядом с Пурышем и пробормотал одними губами:

– Слушать не станут, подумаешь… Это смотря насколько крепко связать…

Идиотический план не родился за пару часов. Он зрел долго, на протяжении нескольких лет, но так случилось, что полностью оформился в руководство к действию именно в тот ненастный день начала осени, вскоре после разговора с громилой Пурышем. Но когда Шуйра радостно изложил его Рыграху, тот поднял разведчика на смех и хлестнул плеткой.

– Идиот ты убогий, – объяснил Рыграх Шуйре. – Да с какого перепугу тебе такое в башку шваркнуло!

Шуйра обиделся, потому что считал Рыграха куда умнее Пурыша, десятник все-таки.

– Сам ты идиот, волчьи зубы тебе в зад. Чего тебе не по нутру?

– Да всё! Нолдорская сталь по твоему брюху дурному плачет. Эльфы не успокоятся, покуда весь наш род не вырежут, и мы так же с ними должны, а не переговоры вести! Владыка устроил уже однажды переговоры, так эльфье племя предало его, пыталось обмануть, да вот только не на того напали…

– Знаю я эту историю, – перебил Шуйра. – Но неужели ни одна тварь там, за кольцом осады, ничего не способна понять?

– Ты, недоносок, себя умнее Владыки считаешь? – почти ласково уточнил Рыграх.

– Да нет же! – струхнул Шуйра. За такое голову отрубят, а тушу сожрут, невзирая на осень. – Я сам проверить хочу. Чего не пускаешь?

– Проваливай куда угодно, – Рыграх досадливо махнул плеткой, но Шуйра на этот раз увернулся. – Я тебя предупредил, чурбила. Но сотнику скажешь, что за языком пошел, потому что если он узнает, кой ляд тебе понадобился в эльфийских землях на самом деле, сожрет меня живьем, что одного из лучших разведчиков на дурь отпустил и самолично не грохнул. А то давай: плеткой по хребтине и готово дело. Эльфы-то тебя запытают, они твари на эти дела скорые, изобретательные.

– Да пошел ты! – отказался Шуйра от заманчивой перспективы. – Я еще лорда тебе на аркане притащу!

И снова увернулся, плеть только многострадальный кожух рассекла, не добравшись до позвоночника.

На поганых эльфийских землях светило солнышко. В отличие от сородичей, Шуйра любил солнечный свет, хотя даже под страхом смерти не признался бы в этом. Он шел быстро, налегке: из доспеха только кольчуга поверх драного кожуха и шапка с железными пластинами. За спиной ножны с ятаганом, на поясе два кинжала и три свернутых аркана. Сапоги удобные, мягкие, в них очень здорово красться. Шуйре так нравились эти сапоги, что он уже пять лет носил их, ни на минуту не снимая. А то ведь сопрут, жалко будет, где еще такие сапоги раздобыть, хорошие, ворованные-переворованные.

Когда до эльфийской крепости осталось всего ничего, Шуйра лег на брюхо и тихонько пополз, отыскивая среди леса проезжую тропу. Нашел, устроился на пригорке за кустами и принялся ждать. Дальше – дело техники. Тропа хорошая, наверняка по ней часто ездят. А эльфийские патрули не чуют Шуйру, как остальных разведчиков. И кони от него не шарахаются. Наоборот, всякое зверье орчонка очень любило, всегда доверчиво шло на зов. Белки спрыгивали на плечи, птицы так и норовили гнездо в грязной густой шевелюре свить, благородные олени давали потрогать себя за рога. Шуйра про это никому не говорил. Во-первых, где ж такое видано; а во-вторых, чтобы не посылали с охотниками. Почему-то распарывать глотку зверушке, напрашивающейся на ласку, было противно.

Языкового барьера (это по-умному так называется, когда ты на чужом наречии ни бум-бум) Шуйра не боялся. Потому что помимо родного знал еще целых два эльфийских: один прежний, на котором раньше все эльфы говорили, а второй поновее, который захватчики из-за моря привезли. И если на прежнем эльфийском многие сородичи Шуйры кое-как объясняться могли, но новый язык знал, думается, только он. А вышло это так.

В цитадели имелась библиотека. Большая, с целой кучей разнообразных книг. Какие ворованные, какие написаны обитателями поумней, какие вообще непонятно откуда взялись. А Шуйра в детстве был любопытным, пронырливым и очень смазливым. Что означает слово «смазливый», орчонок толком не знал и по сей день, но это качество ему крайне пригодилось. Когда маленький Шуйра проник в цитадель, залез в библиотеку и заинтересовался книгами, местные его гнать не стали, а сделали кем-то вроде домашней зверушки. Дрессировали на свой лад, кормили вкусными объедками со своего стола. А между делом научили читать и произносить все квенийские тенгвы. И лакомства, и знания Шуйра схватывал на лету, поэтому очень скоро прочел в библиотеке все, до чего сумел дотянуться. Но время шло, Шуйра вырос, утратил часть смазливости и был без лишней жалости выброшен из библиотеки и цитадели прочь, в казармы, к остальным оркам. Спустя годы, уже будучи разведчиком с железным кольцом в носу, Шуйра еще несколько раз тайком лазил в библиотеку, читал там книги и заучивал из них целые главы. Только жаль, поговорить на диковинном языке эльфов-захватчиков было не с кем. Разве что с самим собой.

…А между тем издалека послышался перестук лошадиных копыт. Кто-то ехал по дороге.

Ехал в одиночестве.

Шуйра сделал глубокий вдох, потом сгруппировался и приготовил аркан. Вскоре на дороге показался одинокий всадник на тонконогом коне в серых яблоках. Эльф был даже без кольчуги и меча, только длинный кинжал на поясе. Синяя мантия, черные волосы чуть ниже плеч (неплохой трофей), белая кожа и омерзительно сытый вид. Шуйра тут же некстати вспомнил, что сам последний раз нормально ел позавчера. Того ежика пришлось заманить своим странным обаянием, а потом прирезать и сожрать сырым, еще теплым, потому что от голода аж кишки сводило.

Впрочем, Шуйра не ненавидеть этого эльфа собрался, и даже не убивать.

Свистнул умело пущенный аркан, и всадник полетел из седла, конь промчался дальше, потом недоуменно затормозил. Второй аркан – надежно стянуты ноги, руки прижаты к телу, петля на шее, чтоб не завопил. Шуйра оттащил пленника к себе в кусты, связал понадежнее, заткнул рот. Конь тем временем подошел, ткнулся орчонку в плечо.

– И ты тоже, – Шуйра досадливо отпихнул от себя вытянутую серую морду с белым пятнышком между глаз. – Пошел прочь, скотина эльфийская, не до тебя!

Конь потоптался рядом, затем опять вышел на дорогу и принялся неспешно угощаться травой из зарослей напротив. Шуйра же повернулся к пленнику. Тот глядел на орчонка с омерзением, но без страха. Глаза были умные, не то, что у громилы Пурыша. И даже умнее, чем у Рыграха.

Шуйра выпятил грудь, прокашлялся и заговорил почти без акцента, стараясь, чтобы проклятый голос звучал хрипло и низко, как у нормального орка.

– Внемли же мне, о, недостойное отродье земли! Ибо глаголю я, что вы, эльфы, есть бесчестные, бесполезные и безжалостные существа, не желающие жить мирно и славить Владыку, всеблагого и всемогущего! Зачем, ах, зачем вы убиваете орков, которые ничего плохого вам не сделали! Все хотят жить, а вы своей войной нам жить мешаете!..

Глаза пленника полезли на лоб.

– Вы, о, злокозненные, – продолжал Шуйра, все больше распаляясь, – отвергали гостеприимство Владыки, обагряли мечи ваши кровью невинных, обманывали, сквернословили, выказывали неуважение к Тьме, а ведь это так нехорошо, недостойно и не подобает даже таким омерзительным созданиям, как эльфы! – от радости, что его слушают и дивятся (вон, уже брови домиком встали), Шуйра позабыл хрипеть и теперь говорил звонко, с искренним надрывом: – Устыдись же хоть ты, о, окаянный, и возверни мысли свои к истокам причин своего недостойного поведения, и позора всего твоего народа, ибо заблуждался он и был неправ, побуждаясь к этой жестокой и бессмысленной войне! Знай же: каждое мое слово есть торжество незамутненной истины над бездной дремучей лжи, в которую от сотворения канул ты, о, черномыслейший, и весь твой род! Плетете вы век от века свою ложь препоганую, надеясь смутить всякий просветленный мыслью разум!..

Увлеченный собственной речью, орчонок допустил непростительную ошибку: позабыл следить за дорогой и не услышал за своей спиной мягких торопливых шагов. А опомнился слишком поздно, лишь когда удар недюжинной силы сбил его с ног и приложил о дерево, да так, что в голове зазвенело, а сознание ненадолго помутилось. Шуйра услышал, как лопаются под острым лезвием туго затянутые веревки, а потом голос, в котором звенела сталь, обеспокоенно спросил:

– Все в порядке, Макалаурэ? Не ранен?

И бывший пленник ответил мягко, певуче, еще звонче Шуйры:

– Нет. Он ничего мне не сделал. Отряд не нашли?

– Похоже, орчонок здесь один. Удивительно, как он сумел забраться так далеко.

Шуйру за горло сцапала рука в латной перчатке, приподняла над землей. Он захрипел, пытаясь вырваться, поднял голову, увидел того, второго, да так и обмер от ужаса.

Высоченный, рыжеволосый, ненависть в холодных серых глазах. Этот, конечно, и в кольчуге, и при мече. Этот – самый жестокий из заморских захватчиков, побывавший у Владыки, казненный и восставший из мертвых только ради того, чтобы вечно убивать сородичей Шуйры.

– Враг всего живого и хорошего в этом мире, проклятый обманщик и захватчик, стыд и позор сотворения! – прохрипел Шуйра, решив, что терять ему уже нечего. – Но тебе не одержать верх! Пусть ты убьешь меня, но неотвратимое возмездие все равно тебя настигнет! Наше дело правое, победа будет за нами! Да здравствует Владыка – опора и защита порядка на этой земле… хррр…

Перед глазами засверкали разноцветные круги, пальцы на горле сомкнулись сильнее, что-то хрустнуло, и Шуйра начал обмякать.

– Осторожнее, Майтимо, ты его задушишь, – услышал орчонок на грани беспамятства.

– Я и собираюсь его задушить. Будет мне всякий грязный орк на литературном квенья Моринготто прославлять!

– Это что, пока ты спешил ко мне на помощь, он такую речь толкнул, я ушам своим не поверил… Да ослабь же хватку! Ты часто видишь орков, которые берут квенди в плен лишь для того, чтобы читать им проповеди на литературном квенья? На моей памяти это первый. Надо его допросить и разобраться, что к чему. А насадить его на клинок всегда успеешь.

– Да об этого психа даже меч марать неохота, – буркнул самый страшный эльф на свете, но пальцы немного разжал.

Шуйра судорожно вдохнул и принялся брыкаться с новой силой.

– Во веки веков тебе не попрать мою честь! Да погрязни ты в несчастьях, да пусть череп твоего коня в холодной пещере оплетут ползучие гадюки, да чтоб тебе своей злокозненностью подавиться!

– Честь, – задумчиво протянул Майтимо, без усилий удерживая брыкающегося орчонка на вытянутой руке. – Ты хоть знаешь, что это такое?

– Честь есть неоспоримый даже недостойными чувственный эликсир здравости разума и неколебимого достоинства существа, которое почитает себя оной обладающим! – оттарабанил Шуйра наизусть. Пусть не думают, что он совсем дурак! Правда, многие слова из этой тирады (включая саму «честь») Шуйра, как ни старался, даже приблизительно на родное черное наречие перевести не смог.

Он не видел, как эльфы синхронно вытаращили глаза и переглянулись. Зато почувствовал, как его с силой встряхнули.

– Не брыкайся, все равно не вырвешься. А ну, отвечай, где всего этого набрался?

– Ни единой тайны не суждено извергнуть моим устам в присутствии врагов всего живого, злокозненных эльфийских отродий, о, однорукий призрак! – ответствовал Шуйра, хотя внутри все заходилось от страха, и попытался лягнуть «призрака» ногой в живот. Разумеется, безуспешно.

– Хм, Майтимо, а это точно орк?

– А кем еще может быть тощее вонючее ничтожество?

– Сами вы ничтожества! – выкрикнул Шуйра.

– Не знаю… Давай зафиксируем его понадежней, и я проверю.

Шуйра не знал, что такое «зафиксируем», но подозревал, что ничего хорошего. Наверняка это эльфийская изощренная пытка, о которых предупреждал дальновидный Рыграх. Эх, прав был он, дурацкая затея: объяснить эльфам, в чем они не правы и почему.

Для начала Шуйру опять хорошенько приложили о дерево, аж искры из глаз посыпались. И крепко связали. Что обидно – остатками его же собственных веревок! Кинули на землю, однорукий положил тяжелую ладонь на грудь, даже вздохнуть нормально не получалось, не то что дернуться лишний раз. А потом бывший пленник – Шуйра уже запомнил, что его зовут Макалаурэ – приблизил к его лицу свое – узкое, холеное.

– Ну-ка, «орчонок», покажи, что у тебя в голове…

Шуйра посмотрел в сияющие голубые глаза, увидел там отражение своих, серо-зеленых, вытаращенных от ужаса, и почувствовал, что куда-то падает. И не только он, а весь лес, крепость в отдалении, эльфийские воины на дороге, эти двое и даже неподъемная ладонь в латной перчатке, давящая на грудь…

…Зазубренный ржавый нож перерезает пуповину. Тихий хрип слабого, сорванного голоса. Теплые дрожащие руки потихоньку холодеют. Черные волосы разметались по заплеванному полу.

Первый крик.

Первый глоток затхлого злого воздуха.

Первое воспоминание.

– Ты будешь Андалайтэ*, – прерывающийся шепот родного голоса у самого уха. – Бедный мой сыночек… Прости… Прощай…

Запах крови и гнили.

Первый и последний поцелуй родных губ, шершавых, обметанных лихорадкой.

И другие руки, чужие, грубые, но куда более теплые, горьковатое молоко из заскорузлой обвисшей груди.

– Мой сын! Не сдох, это ее сын сдох, а мой жив! Шуйра…

Крик в остекленевших серо-зеленых глазах.

«Андалайтэ!!!»

– Майтимо, мы должны взять его с собой.

– Макалаурэ, ты рехнулся! Ладно, ты в детстве домой тянул белочек с перебитыми лапками, птенчиков, выпавших из гнезда, и прочее зверье. Ладно, сейчас я, приезжая в гости, по-прежнему натыкаюсь в твоей комнате то на «блюдце с молоком для барсука», то на «кусочки мяса для ежика», то на «зерна для мышки». Но орка! На кой тебе тащить в крепость целого орка, к тому же шибанутого на всю голову?! Или сейчас ты тоже станешь меня уверять, что «он же такой хороший, ему же нужна помощь, он же один в лесу пропадет, он не дикий, а совсем ручной»?..

– Но он же… Майтимо, вот ты и сам прекрасно все понимаешь. В нем что-то не так, я хочу разобраться. Ты посмотри на него: дрожит, и лицо совсем не злое…

– Знаешь, после того, как ты в голове без спросу пороешься, кто угодно задрожит! А лицо, вернее, харю, за слоем грязи толком не разглядеть.

– Значит, надо отмыть и посмотреть.

– Макалаурэ, давай я тебе лучше очередную белочку найду, а?

– Майтимо, перестань валять дурака и делать вид, что до сих пор думаешь, будто мы имеем дело с очередным отродьем Моринготто. Орк, которому плевать на солнечный свет? Орк, которого любят лошади? Орк с такими мыслями и таким букетом воспоминаний? Мы сейчас же берем его с собой и возвращаемся в крепость...

…Шуйра немножко пришел в себя, когда его взваливали в седло. Он и правда весь трясся, зуб на зуб не попадал, перед глазами стояло это узкое холеное лицо с голубым пронзительным взглядом, а в ушах звучало второе имя, которое он и вслух-то никогда не произносил. Не понимал Шуйра, с чего вдруг какому-то родному голосу так его называть, а потом прощаться. Ну их в болото, эти первые воспоминания, они сумбурны и непонятны.

И тут взлохмаченные мысли пронзило чудовищное осознание:

«Я в плену у эльфов. У пришельцев из-за моря, безжалостных, жестоких, ненавидящий весь мой народ и желающих истребить его! Меня увозят в их теплую сытую крепость, чтобы мучить там, изощренно и бесконечно!»

Стало так страшно, что Шуйра зарычал, извернулся и неожиданно полетел с лошади кувырком.

Удар о землю.

Темнота.

Шуйре было так тепло и хорошо, что просто словами не передать. Даже когда в мороз к костру продерешься поближе, сидишь, и синяки почти не болят – не то. Лучше.

Ко лбу прикоснулась чья-то рука. Шуйра вдруг понял, что все это время ему было трудно дышать, и голова раскалывалась, а сейчас боль уходит, воздуха столько, что представить нельзя, и запахи приятные, нет ни плесени, ни крови, ни гнили.

Он приоткрыл глаза и увидел над собой слегка расплывающееся узкое лицо. Так значит, все еще плен? Точно, руки связаны впереди за запястья, крепко, хотя не до онемения. Но почему же тогда так хорошо, тепло и спокойно на сердце?

Шуйра дернулся, вжимаясь во что-то мягкое, на чем лежал. Этот жуткий эльф с голубыми глазами опять будет мучить его! Глупостью было думать, будто хоть кого-то из захватчиков удастся убедить, что они поступают плохо.

– Ну-ка, успокойся, – без лишней мягкости, внятно и доходчиво. – Надергался уже. Упал с лошади и ударился головой, чуть шею не сломал.

«Лучше бы сломал», – мрачно подумал Шуйра, а вслух выпалил:

– А ты не указывай, что мне делать, о, злокозненное эльфийское отродье! Ты можешь надругаться надо мной, отрезать мои уши, выгрызть печень своими погаными зубами, но никогда тебе не преломить светоча моей истинной духовности, которая воспарит над смертью и мукой, вечно юная и прекрасная, и будет долог ослепительный полет ее, и воссияет незамутненная правда в вертепе наинизшего из коварств!

– Всё сказал? – невозмутимо поинтересовались у него.

– Всё, – тихо подтвердил Шуйра и по глупости снова глянул в голубые глаза. А отвести взгляд уже не получалось.

– Ты знаешь, кто я?

– Да… Ты Макалаурэ.

– Хорошо. А кто ты?

– Андалайтэ… брр! То есть, Шуйра.

– Какого ты народа?

– Орк! А ты поганое эльфийское…

– Ты можешь разговаривать нормально, Андалайтэ?

– Как ты? Нет… очи мои не узрели во множестве книг такого порядка построения слов, коий являет собой твоя речь. И я Шуйра!.. – он понимал, что квенья, на котором были написаны книги, и квенья, на котором с ним разговаривают сейчас – немного разные языки. Но пока получалось изъясняться только на первом.

Орчонок с трудом заставил себя зажмуриться. Зрительная связь была разорвана, сердце бешено колотилось. Шуйре начинало казаться, что однорукий призрак, о котором ходит столько ужасающих историй, далеко не самый страшный и опасный из эльфов.

– Успокойся, – холодно повторил певучий голос. – Я не собираюсь над тобой надругаться, отрезать уши и тому подобное.

Шуйра задумался.

– А что собираюсь… собираешься? – тихо поинтересовался он, не открывая глаз.

– Поговорить. Ты ведь тоже хотел со мной поговорить, не так ли?

– Хотел. Не именно с тобой, а с любым из твоего народа, чтобы сознания вашего достигло понимание незамутненной истины о…

– Достаточно. Я помню, что ты мне высказал в лесу.

Шуйра так удивился этому факту, что снова вытаращился на эльфа, позабыв, чем это может грозить. Но сейчас обошлось.

– Итак, – продолжил Макалаурэ, – ты хотел со мной поговорить, и ты говоришь. Просто на этот раз связаны твои руки, а не мои.

Шуйра подумал, что это существенное различие, но промолчал.

– Насколько я понял, дела обстоят следующим образом: по счастливой случайности узнав квенийские тенгвы, ты прочел некоторое количество книг, в которых не понял больше половины, но вызубрил целые абзацы, после чего вообразил, что постиг все основы мироздания и отправился поучать других. Ужасное сочетание эльфийской пытливости ума при орочьем воспитании. Тебе не приходило в голову, Андалайтэ, что ты не один такой умный на свете?

– Нет, – честно ответил Шуйра. – Я знаю, что эльфы по скудости ума многократно превосходят орков.

– И при этом выбили их с зеленых лугов, построили теплые чистые крепости и уже столько лет твердо удерживают осаду? Почему орки не строили крепостей, когда жили на этих землях? Более того, ты встречал когда-нибудь книги, написанные на языке орков?..

Эльф говорил и говорил, а Шуйра слушал и понимал, что все его мировоззрение становится с ног на голову. Нельзя сказать, что орчонок сразу поверил всему, но многие факты заставляли серьезно задуматься. С Шуйрой никогда прежде никто не разговаривал так серьезно, почти на равных, хотя впервые он явственно понимал, что собеседник гораздо умнее, больше знает, но не кичится этим знанием, а хочет все объяснить. Конечно, на свой беззаконный лад. И называет почему-то тем, другим именем, вырвавшимся случайно.

– …И, наконец, ты сам, Андалайтэ. Неужели тебе нравится так жить?

– Жизнь моя принадлежит Владыке!

– Я не спрашиваю, кому она принадлежит, я спрашиваю: тебе нравится? Молчишь? Знаю, что не очень нравится. Посмотри на себя: грязный, вшивый, нос изуродован, портянки насквозь гнилые были.

Шуйра похолодел: он только сейчас понял, что лежит босиком. Сперли сапоги, гады! Вот и сомневайся после этого в злокозненности эльфов.

– Грязный, потому что так не разглядеть презренного цвета кожи моей. Кольцо в носу – признак доблести и того, что я лучезарнейший из тайно крадущихся в ночи, – на этой фразе грозный и страшный Макалаурэ почему-то закусил губу, отвернулся, и его плечи пару раз вздрогнули. – А вши нужные. Они трапезничают мной, а я – ими!

В доказательство Шуйра извернулся и поймал зубами давно зудящую у сгиба локтя вошь. Та привычно лопнула во рту. Макалаурэ скривился.

– И возверни мне любимую обувь мою, о, злокозненный и сладкоречивый! Хорошие сапоги, пять лет не покидали они ног моих.

– Пять лет? Можно было догадаться. Их сожгли, – сухо известил Макалаурэ. – И всю твою одежду надлежит сжечь, а тебя самого отмыть хорошенько, накормить и дать посмотреться в зеркало. Может, тогда ты поймешь, наконец, что к чему, Андалайтэ.

– Не позволю себя отмыть хорошенько! – дернулся Шуйра. – И почему зовешь меня этим именем, не подобающим орку?

– Потому что из тебя такой же орк, как из меня. Не понимаешь? Ладно. А что будешь делать, если я тебя развяжу?

Смотреть ему в глаза было уже почти не страшно. Тем более, врать Шуйра не собирался. Бесполезно.

– Дам в морду и попытаюсь удрать, – буркнул он на черном наречии. Среди известных ему слов эльфийского языка подходящих не нашлось.

Но Макалаурэ понял, еле заметно усмехнулся. Шуйра подумал, что его собеседник явно из толмачей и неплохо знает черное наречие. Наверное, можно было не мучиться так с квенья. Хотя… ну вот с кем еще поговорить напоследок?

– Ты собираешься убежать, потому что думаешь, будто со мной у тебя есть какой-то шанс. Майтимо! Выйди к нам. Теперь, Андалайтэ, я тебя все-таки развяжу, и ты будешь лежать смирно, ибо иллюзий остаться не должно.

Повернув голову и глядя, как из-за ширмы показывается высокий рыжеволосый эльф, чья одна рука поопаснее иных трех-четырех будет, Шуйра подумал, что иллюзий теперь и правда нет. Рыпаться бесполезно.

– Ну что, осталась последняя проверка, – почти весело обратился рыжеволосый к сородичу.

– Да там и без нее все понятно.

– Брось, я, можно сказать, ради этого за ширмой три с половиной часа просидел, слушая твои увещевания. Вот интересно, ты на наших братьях тренировался орков убалтывать?

Макалаурэ почему-то рассмеялся, хотя глаза у него были грустные, настороженные. Шуйре вдруг снова стало очень страшно, захотелось вырваться и убежать, но шевелиться было бесполезно, поэтому он замер, почти не дыша. Позади, за изголовьем, что-то плюхнуло, а потом лица коснулась теплая мокрая ткань. Шуйра зажмурился, но больше ничего не происходило, только лицо с силой терли, и периодически снова плюхала вода. Орчонок попытался припомнить, когда умывался в последний раз. Выходило, что в далеком детстве. Под конец он даже жмуриться позабыл, смотрел, как переглядываются над ним эти двое, непонятно что затеявшие.

А потом Майтимо отложил кусок материи, который несмотря на частые споласкивания из белого стал темно-серым, внимательно изучил Шуйру, словно в первый раз увидел, и хрипло протянул:

– Моринготто и тысяча валараукар… Кано, ты узнаешь? Ведь одно лицо. Моринготто…

– И даты совпадают, – тихо отозвался Макалаурэ. Теперь он смотрел на Шуйру не холодно или бесстрастно, а как-то иначе, Шуйра не мог дать этому названия. – Вот уж действительно: Андалайтэ…

Много еще потом было разговоров, споров и доказательств. Минула ночь, утро перетекло в день, жарко растопили очаг под огромным котлом воды. В купальне было так горячо, что Шуйра сомлел от тепла и новых впечатлений, поэтому происходящее запомнил урывками.

Щипало глаза от мыла и воды, щелкнули над ухом острые ножницы, полетели в грязную пену свалявшиеся темные прядки…

Сильно разболелся недавний ожог на руке, но от мази и мелодичного пения боль унялась, а белый бинт смотрится на розоватой коже чужеродно и смешно…

Одежда. Непривычная, тонкая, чистая. Как ни принюхивайся, не пахнет гнилью или чужим телом…

А та девушка, протягивая ему ложку и тарелку каши, почему-то всхлипнула и назвала кого-то бедным мальчиком…

Немного очухался он возле зеркала. Высоченного, от пола и почти до потолка. Поначалу Шуйре показалось, что здесь какая-то ошибка. Может, вообще зеркало с окном или картиной перепутали. Но нет, ошибки не было, в стекле отражалась пустая комната с тахтой, ширмой и бежевыми занавесками – как за спиной.

Конечно, Шуйра прекрасно знал, что такое отражение, и даже видел его не раз: в черных от грязи лужах, в лезвии ятагана, в гладко отполированных дверцах библиотечных шкафов. Рожа как рожа, не дурнее прочих, оба глаза на месте, рот не кривой, бородавок нет.

А сейчас на Шуйру смотрел эльф. Растерянный, бледный, которого с орком не спутаешь даже по пьяни и в кромешной темноте. Более-менее привычными были глаза – большие, серо-зеленые, потрясенно вытаращенные. Волосы еще мокрые после мытья, черные, как оказалось, только острижены по самые уши – с колтунами никто возиться не стал. В носу железное кольцо. Там, где металл соприкасается с кожей – россыпь красноватых гнойничков. Шуйре уже объяснили, что железо медленно отравляет его плоть, и надо как можно скорее избавиться от «украшения». Из левого рукава выглядывает кусочек бинта: там ожог, он замотан от запястья до локтя, хотя совсем не болит, и даже гнилыми струпьями толком не успел покрыться.

Какое-то время Шуйра тупо глядел на все это, то отходя от зеркала, то приближаясь, тщетно надеясь отыскать в этом чужом существе хоть какие-то знакомые черты и не понимая, как теперь с этим жить.

Макалаурэ вошел в тот момент, когда “орчонок”, уткнувшись в стекло носом, осторожно щупал пальцем гнойнички и пытался представить себя без них и кольца, а еще вообразить, какая ж у него была рожа в детские годы, что прониклись даже завсегдатаи библиотеки в цитадели. Смазливая, как есть смазливая. И теперь даже кажется понятно, что это такое…