Текст книги "Возможная жизнь (СИ)"

Автор книги: znaika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Так бывает, и он давно уже к этому привык.

Много лет Криденс искал спасение во сне. Там было тепло, там не было страшно, там не было Мэри-Лу, молитв, ненависти и презрения. А сейчас… Впрочем, он всегда хотел изменить свою жизнь, но ему никогда не хватало смелости. Стоило быть аккуратнее со своими желаниями.

Сердце сильно бьется о ребра, точно в предчувствии беды. И Криденс с радостью представил бы, что теперь все будет иначе, соврал бы себе, что все обязательно будет хорошо, но… Опять, опять это проклятое, осточертевшее, ненавистное «но»!

Заплаканная Тина ближе к полуночи вышла из камина гостиной мистера Грейвса.

Криденс прячет лицо в ладонях и сильно прижимает их к глазам: яркие точки вспыхивают под веками, словно звезды.

Нельзя, нельзя об этом думать. Но мыслями он снова возвращается к моменту, когда Тина пытается найти поддержку в мистере Грейвсе, а тот отшатывается от нее, будто от прокаженной.

– Тина, пожалуйста, простите меня, – говорит Криденс настолько искренне, насколько это позволяет ком в горле.

И весь этот огромный пустой дом кажется ему крохотным чердаком под крышей церкви, стоит Тине повернуться к нему.

Лучше бы она его ударила, честное слово. Или накричала, или, Господи, сделала хоть что-нибудь, только бы не смотрела на него как на пустое место, как на что-то настолько мерзкое, от чего хочется сильнее зажмуриться или вообще сбежать.

Тина никогда его не простит, ни за что на свете. Не будет больше доброй улыбки, не будет ласкового взгляда, от которого сердце в груди поет, а руки сильнее дрожат.

Он ведь прекрасно знал, что не стоило привыкать к хорошему. Просто не стоило. Он не заслужил нормального отношения, и никогда не заслужит. Память услужливо подбрасывает воспоминания, от которых Криденс с радостью избавился бы, только вот глупое тело не позволяет забыть: отметины все еще зудят.

Криденс часто дышит и начинает раскачиваться, старательно убаюкивает рвущиеся наружу всхлипы. Пальцы впиваются в ногу, и он должен, он точно должен чувствовать это прикосновение, но нет ничего.

Где-то вдали тикают часы.

Щелк-щелк.

Глухой удар раздается откуда-то сверху, из дальнего угла комнаты. По спине пробегает дрожь.

– Нет, – дыхание с протяжным хрипом вырывается из его горла. – Пожалуйста, не надо.

Но черное нечто знакомо скребет стальными когтями о серые стены, настойчиво привлекает к себе внимание.

Из темноты на него смотрят белые немигающие глаза.

Зверь, что гнездился у него под ребрами, жаждет вернуться обратно.

***

– Ешь, – сухо и безжизненно произносит мистер Грейвс.

Желваки ходят по щекам, взгляд тяжелый. Мистер Грейвс взвинчен и зол, но мистер Грейвс все равно помог ему застелить постель, привести себя в порядок и добраться от комнаты на втором этаже к кухне.

Исходящие паром омлет и гренки, холодный апельсиновый сок. Он отводит взгляд. Желудок пуст и болит, но съесть хоть кусочек для Криденса кажется сущей пыткой.

Мистер Грейвс задумчиво крутит в руках сигарету, изредка возвращается к нему взглядом.

В окно настойчиво лезут солнечные лучи и оставляют яркие пятна на столешнице.

«Мне не больно. Мне ведь совсем не больно, это только у меня в голове», – и если повторять это часто, настолько часто, чтобы удалось наконец поверить, может, ему и вправду станет легче?

Ага, действенный способ. Криденс хмыкает и аккуратно кладет вилку на стол.

Мистер Грейвс отодвигает чашку с недопитым кофе, распрямляет плечи. Идеально выглаженная белая рубашка застегнута на все пуговки. Длинные пальцы замирают над скатертью.

– Так что, может расскажешь мне, что произошло этой ночью?

О.

Криденс опускает голову, сосредотачивает внимание на расстеленной на коленях салфетке. Сердце на мгновение замирает, страх расползается по телу и ввинчивается крохотными иголочками в живот.

– Мальчишка? Мальчишка, ты меня слышишь?

В голосе звенит тревога. Криденс пытается проморгаться, поднять застывшие на столе, словно каменные, руки, или даже хотя бы немного повернуть голову к мистеру Грейвсу, но у него ничего не получается.

– Мальчишка, давай, выдыхай, ну. Выдыхай, – теплая ладонь касается затылка, опускается чуть ниже, а не привычно впивается в волосы и тянет голову назад.

И в какой-то момент Криденсу кажется, будто длинные пальцы проходят через его тело, как сквозь дым.

– Акцио, флакон!

Горькая жидкость обжигает глотку, катится вниз и вызывает кашель. Криденса обдает жаром от макушки до пят.

«Нет, нет! Так нельзя, так неправильно! Не бывать этому!» – шипит тот, что внутри.

Возможность двигаться возвращается слишком резко, и он едва успевает ухватиться за спинку стула. Ненависть затапливает его с головой, и Криденс пытается оттолкнуть мистера Грейвса. Пытается сам отодвинуться, отойти хоть на пару шагов, пока ладонь не нашаривает нож, и…

Впрочем, что именно «и…» Криденс не может сказать.

Алая вспышка, непродолжительный полет, и последнее, что он слышит, прежде чем проваливается в зубастую тьму, – свое имя, произнесенное голосом Тины.

***

– …Двери и окна были заперты. Мальчишка-сквиб, который и ходить-то толком не может, умудрился запереться в комнате и не нарушил сенсорных чар. И ни одно из открывающих или взрывных заклятий не сработало. Голдштейн, либо у меня устаревшая информация о сквибах, либо Пиквери села в лужу, когда подтвердила его статус.

Тина бледна. У Тины под глазами залегли темные круги. А еще Криденсу кажется, что она едва держится на ногах. Но он молчит, наблюдает за ней и мистером Грейвсом сквозь неплотно прикрытые веки.

– Вы пытались подорвать его дверь?

– Я рассматривал все варианты, Тина.

Она меряет мистера Грейвса взглядом. Криденс с ужасом замечает, что рубашка мистера Грейвса в крови. Неужели это он так?..

– Плохая из вас сиделка получилась.

– Я тебя умоляю, у вас с сестрой не лучше вышло, – хмыкает Грейвс, опускаяется в кресло рядом с его кроватью. – Как бы там ни было, если у мальчишки и дальше будут…

– У него есть имя, сэр.

– Если у мальчишки…

– Его зовут Криденс.

– Мерлина ради, Голдштейн! Неужели ты думаешь, что я не знаю, как его зовут? Или от того, что я назову его по имени, что-либо изменится?

– Как только мадам президент прочитает ваш отчет, они придут за ним.

В гостиной повисает тишина, и Криденс может поклясться, что и Тина, и мистер Грейвс слышат, как громко бьется его сердце.

– Ты совсем сбрендила? – голос мистера Грейвса точно лед. – Чтобы я выдал его Пиквери? Серьезно?

– Зелья надолго не помогут, – голос Тины становится едва различимым. – Куинни уже не справлялась с его приступами.

Приступами? Криденс замирает и боится пошевелиться, чтобы не выдать себя: кожаная обивка дивана едва не скрипит под его ладонями.

– Похоже, наш юный друг полон сюрпризов.

Позвоночник словно обдает холодом. Мистер Грейвс переводит на него взгляд, и он поспешно опускает веки.

– Сэр, – нерешительно шепчет Тина и хрустит костяшками пальцев. – Сэр, вы правда думаете, что мы не зря во все это ввязались?

– Под «мы» ты подразумеваешь меня, Голдштейн? – усмехается мистер Грейвс. – Нет. Ничего, нормально, не стоит извиняться, – хриплый смех мистера Грейвса. Скрипят половицы. – Скажем так, на это дело мне должно хватить сил.

– Сэр…

– Голдштейн, я с этим разберусь. Вы занимайтесь своими задачами.

И когда она уходит, даже не взглянув на него, мистер Грейвс протяжно выдыхает и тяжело опускается в кресло.

– А теперь, Криденс, будь добр, прекращай притворяться спящим. Хочешь или нет, нам все же придется поговорить.

***

На черной глади отражаются лунные блики. Озеро еще не растаяло: края держит хрупкий лед – напрямик не перебежать. От легкого ветра последний снег осыпается с хвойных веток.

Или не от ветра? Неужели они начали без него? А хотя… Ладно, сам полез на рожон.

Выдохнуть, вдохнуть. Беглеца пока не видно.

В неярком свете палочки кружатся снежинки. Воздух горчит на губах и отдает приторной сладостью мерзкого кофе, который он успел выхлебать до аппарации. Вокруг никого нет, Персиваль уже проверял и не раз, и не два. Глаза обмануть легко, но не выявляющее заклятие.

Стрелки на часах замерли на отметке «Смертельная опасность». Дурной знак. Обычно так бывает в гуще сражения, а не глубоко в лесу. Да и на его памяти такого при задержании не было ни разу. Но ведь подмога скоро будет.

– Подмога будет, – тихо повторяет Персиваль и засовывает руку под плащ: ладонь становится красной. Стандартному заклинанию заживления вряд ли удастся залечить рану в животе – она слишком глубока. Хоть одно радует: пульсирующая боль почти утихла.

Ну, ничего, капкан скоро захлопнется. Это всего лишь вопрос времени.

Питер Эмброуз, который внезапно решил бороться за чистоту магической крови, – на счету сбрендившего ублюдка десять немагорожденных, тела которых удалось найти; в списке пропавших числились двадцать семь имен, включая его бывшего начальника, главу департамента магического правопорядка, – прячется где-то здесь и точно никуда не денется.

Антиаппарационный купол Стюарт и Джонсон успели развернуть до того, как Персиваль кинулся Эмброузу наперерез.

Непродолжительная схватка закончилась взаимным обменом любезностями: Персиваль попал под секущее, но не остался в долгу. Правда, следы беглеца оборвались довольно быстро. Возможно, Эмброуз попытался аппарировать.

Персиваль морщится. Для полного счастья не хватает собирать до утра ошметки этого урода по всей округе.

Он шумно выдыхает облачко пара и вглядывается в небеса. Луна и облака идут рябью, а значит, границы барьера сжимаются. И теперь он уверен, что не ветер сбивает снег.

Похоже, неправильно отцентрированный купол ведет прямиком к озеру. Вот правду говорят: хочешь сделать хорошо – делай сам. Или ребята действительно считают, что он научился ходить по воде?

Алая вспышка не застает врасплох – Персиваль успевает сгруппироваться. Он стряхивает с ладоней снег и не может сдержать улыбки: о, Питер хочет поиграть! Ну кто он такой, чтобы отказать мистеру Эмброузу в подобной мелочи? В Вулворт-билдинг их еще немного подождут.

– Экспульсо!

Клен, за которым прятался Эмброуз, вместе с корнями отбрасывает к воде, и Персиваль слышит протяжный стон.

– Экспеллиармус! Инкарцеро! – продолжает он и приближается.

Заклинания слетают с палочки и достигают цели: Эмброуза подбрасывает в воздух и окутывает путами.

Пробираясь по снегу к озеру, его не оставляет чувство глубочайшего разочарования: и это чучело похитило двадцать семь магов? Серьезно?

Нет, не может быть все так просто. Нет, здесь определенно что-то не так.

И Персиваль понимает, что именно, когда подходит к пытающемуся выбраться из пут бледному, тощему мальчишке, а не, как он думал, Питеру Эмброузу.

Черное озеро больше не спокойно: Джонсон, Стюарт и семнадцать пропавших без вести немагорожденных выходят из воды.

Комментарий к Часть 3. – Возвращение

с днем рождения меня :)

========== Часть 4. – Расходный материал ==========

Все-таки ма была более чем права, когда называла его «грязным животным». Или «никчемной тварью»? Господи, как же говорила Мэри-Лу? Ох, она бы точно не потерпела такого неуважения к ее пламенным речам, нет-нет.

Смех клубится в горле, точно дым.

Он – далеко не человек, не маг, а так. Зверушка, или клетка из плоти и крови для неуправляемого чудовища. Всего лишь. Руки безбожно дрожат, Криденс сцепляет пальцы в замок перед собой и до боли впивается ногтями в кожу.

Яркие солнечные лучи расчерчивают пол, укрытый ковром с толстым ворсом. Пылинки на свету блестят словно драгоценные камни. И да, да, Господи, да, он будет цепляться за худшие воспоминания, за любую безделицу из реальности, только бы не смотреть в глаза мистеру Грейвсу.

– Мальчишка, – теплая рука накрывает его дрожащие ладони.

Мистер Грейвс не… Нет, не так. Прежний, тот, самозванец, выведал бы причину и совершенно ничего не сделал. Только проявил бы подобие сочувствия, которому Криденс был бы несказанно рад, точно голодный пес сахарной кости.

Сравнение режет что-то внутри – смешок срывается с губ. Нет, ну правда ведь, он – животное. Причем довольно глупое и чересчур доверчивое. Вот ничему его жизнь не учит.

Но этому мистеру Грейвсу не плевать. По крайней мере, Криденсу так хочется, или кажется, или, Боже, пожалуйста, хоть раз пусть будет не наплевать тому, кто как-то может помочь.

(Может ли?..)

– Вы не сможете останавливать меня вечно, – холод тянется от рёбер вниз, крадется по бедрам к коленям, сползает к кончикам пальцев. За то, что он сделал, ему нет прощения. Криденс это прекрасно понимает. Как и знает, что теперь оставаться с ним рядом опасно. Он – чудовище. – Меня вряд ли удастся контролировать, – шепчет Криденс. – И… Я не стою всего… Я всего лишь…

– Всего лишь кто? – мистер Грейвс складывает руки на груди.

Рубашка мистера Грейвса в крови, лицо бледно, по щекам ходят желваки. Мистер Грейвс почему-то в зимнем плаще, и щеки раскраснелись точно от мороза.

Пора уже принять то, что было ясно с самого начала.

– Расходный материал.

Мистер Грейвс долго молчит, почти столько, сколько ему, Криденсу, необходимо, чтобы собраться с духом и поднять голову. Мистер Грейвс снова трет запястье, шумно выдыхает и достает из портсигара сигарету.

– Криденс…

– Заберите это у меня, – прерывает мистера Грейвса Криденс и удивляется звучанию своего голоса. Откуда взялась эта смелость? – Вытащите это из меня. Я выдержу, сэр, – решительно говорит он, поднимает голову. Сейчас, сейчас, пока сердце сжимает вина, а в тело вгрызается боль, чудовище слишком слабо.

Витиеватая струйка черного дыма лениво ползет вверх.

– Криденс, но в тебе ничего нет.

– Ч-что?

– Криденс, в тебе нет обскури, – спокойно отвечает мистер Грейвс.

Ком в горле мешает дышать. Невидимый груз тянет к земле. Криденс судорожно сглатывает и распрямляет плечи.

– Но как же… Почему бы еще я напал на вас?

Холод колет, режет, вгрызается в кожу, плоть и кости. И он отчаянно пытается согреть ладони дыханием.

– Обскуриала в тебе нет, потому что он во мне, – смеется мистер Грейвс, и Криденс чувствует, как замирает его сердце: глаза мистера Грейвса лишены зрачков.

***

Смирение никогда не было его добродетелью. В этом всегда его пытались разубедить как отец, так и мать. И не то, чтобы это хоть раз сработало, – конечно же, нет, – но они никогда не оставляли попыток. А он все время сопротивлялся – то ли из духа противоречия, то ли просто потому, что лгать даже в такой мелочи для него было немыслимо.

Сокрытые маскировочным заклинанием следы от ожогов невыносимо зудят, особенно ближе к локтям. Персиваль складывает руки на груди и впивается пальцами в предплечья: ощущение, будто что-то ползает под кожей, не захотело его покинуть.

Собрание кажется бесконечным. Семеро из десяти напавших на сестер Голдштейн задержаны. Один мертв. Двоих отследить не удалось. Веселая будет неделя у следственного комитета. Дэйн уже изменился в лице в предвкушении.

Пиквери нет-нет, да глянет на него, нахмурится и быстро отвернется. «Ну как маленькая, честное слово», – хмыкает Персиваль, когда снова пересекается с ней взглядом. Хотя ему казалось – видимо, напрасно, – что сезон робкого и не очень разглядывания воскресшего из мертвых закончился: два месяца вроде как прошло.

Два месяца с того дня, как Стивенс, Дэйн, Пиквери и Гольдштейн все же догадались зайти к нему в дом, ну и попутно извлекли из подвала то, что от него, Персиваля Грейвса, осталось.

Нытье о тяготах судьбы стоит отложить на вечер, если не найдется, чем еще себя занять. Хотя он никак не может перестать поражаться полугодичной слепоте коллег, да и, наверное, никогда не сможет. Желание уволиться растет с каждым новым днем.

Но есть одно маленькое но: Питер Эмброуз, лже-Грейвс, или даже не так, Геллерт Гриндевальд, который сейчас сидит в подконтрольном Чарверсуду Аттике и радуется жизни, действует на нервы хуже Пиквери, которая почему-то считает, что, раз Персиваль распадается на части, ему нужны поблажки и особое отношение.

Глупости все это.

Злость держит его цепко, крепко, не даст утонуть в сожалениях.

Он справится. Он должен.

А потом уже можно будет наконец смириться с тем, что его время как волшебника на исходе.

– Грейвс, Голдштейн, на пару слов, – мадам президент чем-то обеспокоена, и не может справиться с собой: все крутит и крутит кольца на левой руке. Примечательно, что его подарок – это было так давно, точно в прошлой жизни, – отсутствует.

После восстановления в должности – надо же, Серафина, которая в свое время нарушила более сотни статей конвенции магов, едва не выгнала девчонку лишь за то, что та защитила ребенка, – в Голдштейн наконец проснулась храбрость. Ну хоть что-то должно было поменяться в лучшую сторону.

– Из надежного источника мне стало известно, что последователи Гриндевальда скоро прибудут в Нью-Йорк.

– А надежный источник не объяснил, почему проморгал первую часть этих последователей?

Пиквери пропускает его вопрос мимо ушей. Конечно же. К чему все эти детали?

– Наша цель их остановить или?.. – интересуется Голдштейн.

– Действовать по обстоятельствам. Но предпочтительнее взять живыми. Бэрбоун ни в коем случае не должен попасть им в руки.

Персиваль удивленно хмыкает.

– Ну так казнили бы его повторно, и все дела.

– Грейвс!

Он усмехается и застегивает сюртук. Раньше холод его не брал, но после полугодичного отпуска отношения с теплорегуляцией организма резко ухудшились.

– А я что-то не то сказал? – он картинно ужасается и смотрит на Пиквери. Мадам президент из последних сил держит себя в руках. Щеки Голдштейн мгновенно вспыхивают. – С неделю назад ты без колебаний подписала бы приказ.

Он ходит по тонкому льду. Но нужно проверить. И Персиваль едва сдерживает себя, чтобы не рассмеяться: рука Пиквери замирает над прикрепленной к поясу палочкой.

Голдштейн смотрит на него осуждающе. В громадных оленьих глазах плещется обида. Еще бы, не только ему пришлось ворошить Чарверсуд. Только ведь не ей выдали на поруки этого мальчишку.

Средоточие силы Бэрбоуна меняется. Магический паразит, что столько лет подъедал Криденса, то ли исчез насовсем, то ли серьезно ослаб. Судя по тому, что сказал Голдштейн тот недоучка-магозоолог, зараженные дети не доживали и до десяти лет. Ранее подобных прецедентов не было. Ранее и развоплащенные не возвращались к жизни, но что поделать, Криденс и в этом смог отличиться. Снова вопросов больше, чем ответов. И бесполезное собрание спутало все карты, заставило бросить Криденса одного после очередного выброса магической энергии. Персивалю никогда не нравился отцовский дом, вряд ли для него это станет горькой утратой, но как-то все нелогично.

Как бы там ни было, сегодня мальчишка смог подняться, несмотря на не до конца восстановившуюся опорно-двигательную систему. Мальчишка, как и прошлой ночью, применил заклинание, которого в принципе не мог знать, раз жил среди немагов. Причем смог применить к себе после подавляющего силу зелья. По-хорошему стоило бы вернуть Криденса в больницу, а не оставлять у себя. Но это же по-хорошему. Пиквери ведь может и передумать. От их с сестрами Голдштейн молчания теперь зависит чужая жизнь.

Голдштейн уточняет детали, улаживает формальности: на что только не пойдешь, чтобы выслужиться перед начальством после знатного провала. Защитить дом только вредноскопом, не поставить антиаппарационный барьер, не договориться с Пиквери насчет хранителя под заклинание доверия… Чему их только после Ильверморни учили на аврорских курсах? Наверняка Пиквери наобещала посодействовать в лечении сестры Голдштейн. Как бы там ни было, Куинни действительно жаль.

– Грейвс, ты переходишь все границы, – говорит Серафина, когда закрывает двери пока еще его кабинета за Тиной.

О негласном конкурсе на его должность Персиваль уже наслышан. Как мило. Но, в принципе ожидаемо. Его уже можно пустить в расход.

– Ты мне еще на мировую несправедливость пожалуйся, – Персиваль усаживается на край стола и вцепляется пальцами в столешницу. Серафина прислоняется к стене как в старые добрые времена, когда их разговоры могли длиться часами. – Знаешь, а мне все больше нравится твоя вчерашняя идея. Живая приманка, от которой можно избавиться чужими руками. И приказ на устранение в случае, если мальчишку пособники Гриндевальда все же выкрадут или что-то пойдет не так. Удобно.

– А что ты предлагаешь?

Ох, Серафина. Отвага и скоропалительность ей присущи, только когда дело ее напрямик не касается. А за себя, любимую, ей, видите ли, боязно.

– То, что ты сделала с шестнадцатилетним мальчишкой. То, что ты обязана была сделать два месяца назад, и что можешь еще сделать сейчас. Проведи экстренное собрание, суд, вынеси Гриндевальду приговор и приведи в исполнение. Пару томов объяснительных, слава в веках, но, правда, уже для президента в отставке. Это чудовище нужно остановить, а не о чем-либо договариваться.

Карминно-красные губы сжимаются в тонкую ниточку.

– Ты не знаешь всей ситуации и не можешь об этом судить.

– Мировое сообщество не одобрит? – язвительно выдает он.

Искорки злости гаснут в ее глазах, и она смотрит уже больше не на него, а будто мимо.

– В тебе говорит жажда мести.

– Во мне говорит здравый смысл.

– Пока он на нашей земле – мы за него в ответе. Он знает слишком много, нельзя его потерять, – да, Гриндевальд охотно поделится всеми своими планами, в особенности, зачем ему сдался Криденс. Вредноскоп вяло кружится на столе и лениво позвякивает. Серафина опускает веки, распрямляет плечи, скорбная морщинка залегает между бровей. – Тебя не было здесь, когда ты был мне нужен больше всего. И сейчас почему-то тоже нет.

Осознание того, что она пришла не ради очередного спора, бьет по голове сильнее обезоруживающего заклятья. Бумажный вьюрок появляется на чернильнице – Криденс уже проснулся. И Серафина, конечно же, замечает этот сигнал.

– Ладно, Персиваль, разбирайся со своими делами. В случае необходимости участия в операции тебя оповестят. А пока приглядывай за мальчишкой.

– Серафина, я…

Она сжимает руки в кулаки.

– Да. Ты. Как ты это допустил, Персиваль? – желваки ходят по ее щекам. Улыбка на любимом лице получается вымученной и болезненной: – И как я не поняла, что то был не ты?

А Персиваль и сам не знает ответов на ее вопросы. Он вообще, как выяснилось, много чего не знает.

Кроме того, что – это-то он хорошо уяснил; зуд под кожей по-прежнему невыносим, – инферналы Гриндевальда не горят.

Левая рука начинает сильнее дрожать, как и вредноскоп на столе. На циферблате наручных часов снова горит «Смертельная опасность».

Голдштейн следует за ним без возражений.

========== Часть 5. – Спаси меня ==========

Ему никогда не забыть тех лиц. Они въелись в сетчатку, их не вытравить, не прогнать, не стереть. Столько дней колдографии висели на доске в его кабинете, сколько раз он их видел в списках пропавших.

Покореженные лица, сведенные в оскале челюсти и пустые глаза, без зрачков и радужек. С одежды, рук, ног стекает озерная вода, и вокруг стоит чудовищный смрад, который не смог перебить даже морозный воздух. Инферналы у озера любого привели бы в ужас.

Но удивительная вещь память, чего только не подкинет.

Персиваль цепляется за решетку камина и едва не падает. Голень саднит, по ноге в ботинок бежит кровь, но сейчас не это важно – мебель гостиной размолота в крошево, точно здесь прошел ураган. А мальчишка парит у стены.

– Криденс! – Голдштейн вскрикивает и растерянно прижимает ладони ко рту. Персиваль прикрывает ее и клянет себя за то, что позволил пойти за собой.

Комната просто фонит силой: дышать тяжело, воздух вязок; кажется, еще немного, – и хватит одной-единственной магической искры, чтобы здание сложилось как карточный домик. Обе палочки по мановению руки Криденса летят к разбитым окнам. Они с Тиной чудом остаются на ногах.

Он поднимает ладони вверх, делает шаг вперед и надеется – похоже, бессмысленно, – что Голдштейн его послушает и медленно вернется к камину. По серому от пыли лицу мальчишки бежит кровь, заливает левый глаз – рана где-то у линии волос. Криденс шумно и быстро втягивает воздух, словно после длительного бега, рот полуоткрыт. Мальчишка что-то шепчет, но как бы Персиваль ни прислушивался, он ничего не слышит, кроме громкого биения собственного сердца.

Персиваль на пробу делает еще пару шагов. Тина выходит вперед и становится вровень с ним, пропади пропадом ее не в меру развившаяся смелость. Но ничего не меняется, кроме, конечно, того, что мальчишка начинает сильнее всхлипывать. Криденс зябко ежится, обхватывает себя руками и закрывает глаза. Тоненькие ниточки-паутинки пронизывают тело, будто мальчишка – кукла с воскресных представлений немагов.

Иглы все так же прорывают путь от мышц вглубь. Обезболивающее давно уже стоило выпить, только вряд ли удастся тот флакон теперь найти.

Персиваль отталкивает Тину и, несмотря на то, как сильно горит его кожа, как пробирающий до костей озноб ползет под ней, подается вперед и ловит Криденса аккурат тогда, когда тот обрывает путы и кулем валится на пол вместе с зависшими у потолка щепками и осколками стекла – благо, Тина успевает поставить щит.

Криденс холоден, словно лед. Мальчишка вырывается, но силы в руках не хватает. Криденс хрипло, надсадно выдыхает, когда Тина касается запястья. Мальчишка сдается и прижимается к нему, заставляет Персиваля жмуриться от ярких вспышек боли.

Тина подхватывает Криденса под спину, пробегает пальцами по спутанным волосам и усаживается с ним у стены.

– Все хорошо, Криденс, все закончилось, – шепчет Персиваль, сам себе не веря, и ощущает, как Криденс дрожит.

Из-под слипшихся стрелками ресниц текут слезы. Криденс плотно стискивает губы, плечи напряжены. Сердце мальчишки колошматится о ребра, точно хочет их сломать и выскочить наружу.

И когда Криденс поднимает веки, то глаза уже не белые. Глаза уже привычного темно-карего цвета.

И только тогда Персиваль разрешает себе вдохнуть полной грудью, тогда он сглатывает отдающую металлом слюну и позволяет Тине стереть со лба мальчишки кровь.

В местах соприкосновения огонь под кожей плавит мышцы, и Персиваль изо всех сил удерживает маскирующие чары. Но что примечательно – левое запястье не болит. Как и не фонят часы Серафины.

Криденс словно понимает, что причиняет боль, отодвигается от него и притягивает колени к груди.

Что же стало потом с теми инферналами, которых не взяло даже адское пламя? Серафина вроде бы упоминала какое-то резонансное дело, только он снова слушал в пол-уха после фразы «угроза устранена». В том проклятом озере Брукс, к которому он сдуру аппарировал, не могло же никого быть, верно? Алтарь разрушен, верно? Это был просто ветер на водной глади.

Ветер.

А в рапорте он тогда этого не указал.

– …Он снова во мне, – говорит Криденс тихим надтреснутым голосом. Тина обнимает мальчишку. Персиваль хмурится, качает головой и трет переносицу. – Он снова поглотит меня… Тина, мистер Грейвз, – Криденс пристально смотрит на него. Глаза блестят. – Я думал… Думал, что убил вас, мистер Грейвс. Мистер Грейвс, я не хочу никого убивать.

Мгновения тянутся, точно влажный песок в клепсидре. Дрожь уходит из тела, а за ней и тошнота. Сказать ему по-прежнему нечего. Но мальчишка упорно ждет. Персиваль опирается о стену и поднимается, давит кашель.

– Ты и не будешь, Криденс, – голос Тины так спокоен. Ему бы ее уверенность.

Под ногами хрустит стекло. Персиваль пробирается к окну и манящим заклинанием призывает свою палочку и палочку Тины. Криденс утыкается подбородком в колени, а Тина накрывает мальчишку своим плащом.

И да, надо бы промолчать. Надо дать время мальчишке прийти в себя, но судя по частоте вспышек спонтанного волшебства, времени нет не только у него, но и у Криденса.

– Так уже было раньше, – Персиваль применяет восстанавливающее заклинание: не с первого раза, но шкаф, комод и диван собираются из щепок. И ему нет нужды оборачиваться к мальчишке, чтобы знать, что попал в цель. – Ты каждый раз знал, когда будет следующий приступ. – Тина наверняка прожигает его спину осуждающим взглядом. – И только тогда выбирал цель.

– Да что вы такое говорите?! – Тина хмурится и неосознанно обнимает Криденса за плечи в попытке защитить.

А мальчишка точно перестает дышать и глядит куда угодно, но только не на него.

Стекла восстанавливаются в вынесенных взрывом рамах. Даже старый карниз возвращается на свое место. Руки Персиваля тоже дрожат.

– Да, – шепчет Криденс, и Тина удивленно распахивает глаза.

Персиваль шумно выдыхает и пододвигает восстановившееся кресло ближе к обеденному столу. На какую-то долю секунды ему кажется, будто он снова там, у озера, снова попал в западню. После выброса такой силы вряд ли мальчишка сможет сотворить что-то сильнее невербального Остолбеней, Тине скорее всего ничего не грозит. Но ему нужен ответ несмотря на последствия:

– Так скажи мне, Криденс, почему следующим буду я?

***

– Двое ущербных под одной крышей – действительно перебор, не находишь?

Собственно, дом этот было бы вполне неплохо разобрать до основания, чего уж себя обманывать. Не спускаться в подвал, не выглядывать в сад, где, по словам экспертов, нашли домовых эльфов под одним из деревьев, игнорировать тот факт, что ублюдок за полгода наверняка коснулся здесь всего. Эта грязь стоит огня, только вот жечь что-либо почему-то не хочется.

Странно, почему?

Голдштейн тянется к сигарете. А у него и без дыма горечь стоит во рту.

Серебряный портсигар блестит на солнце. Пальцы в алых полосах – маскировочное заклятие жрет много энергии, неудобно держать. Впору подумать о более приземленных средствах вроде перчаток.

Криденс опустошен разговором и как живая кукла сидит в любимом отцовском кресле, будь оно неладно. Упрямо держит спину, до белизны костяшек впивается в подлокотники. Ну и еще, наверное, у живых кукол – если, конечно, не брать в расчет инферналов Гриндевальда, – нет таких чудесных черных кругов под глазами.

А еще мальчишка клянется всеми богами, что не понимает, почему проснувшееся или вернувшееся или возродившееся – кто ж там разберет, – обскури хочет от него избавиться.

У Персиваля, конечно, есть пара версий, но ни одна из них не сможет его оправдать: он прекрасно знает, что сам во всей ситуации виноват.

– Криденса нужно от вас забрать, – Тина опускает плечи.

Словно есть к кому и куда. Все ожидаемо и стабильно летит в пропасть.

– Я слабо себе представляю, как ты уживешься с ним, Куинни в ее положении и его названной сестрой.

– Ну раньше же удавалось, – выдает она измученную улыбку, точно извиняется за что-то. Ох, Тина. – К тому же, Куинни уже легче.

– Ну да, одолеть мальчишку, который не осознает своих сил, для легилимента ее уровня не составит труда, но вот ведь незадача…