Текст книги "Возможная жизнь (СИ)"

Автор книги: znaika

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Часть 1. – Новое начало ==========

Под потолком летают бумажные птички. Они открывают клювики, будто пытаются что-то сообщить, но не издают ни звука. Белые канарейки кажутся совершенно неправильными, хотя сейчас Криденс не очень понимает, что правильно, а что нет.

Он знает наверняка только одно: слушать и слышать все, что говорит темнокожая женщина в белом, очень больно. И дело далеко не в голосе, который по интонациям похож на материнский. Дело в том, что цепляться взглядом за белые перышки куда проще, чем прислушиваться к щиплющим сердце словам.

Девушка с большими глазами подходит к окну и протягивает руку. Одна из птах опрометчиво пикирует к ней на ладонь. Секунда – и вместо канарейки появляется свиток, перевязанный белой лентой.

Девушка хмурит брови, передает бумагу темнокожей женщине, а Криденсу почему-то очень хочется накрыться одеялом с головой и прижать колени к груди, но…

Но.

– Нужно отделять фантазии от реальности, Криденс, – любила говаривать Мэри-Лу, да и сейчас Мэри-Лу повторить это было бы в радость. – Мечтами и иллюзиями сыт не будешь.

«Не буду, ма, точно не буду», – соглашается он с теперь уже не существующим собеседником и шумно сглатывает. Ранки на губах снова кровоточат, и слюна отдает медью. Его руки и ноги лежат недвижимо.

– Мы что-нибудь обязательно придумаем, Криденс, – добрая девушка подходит ближе к его кровати и смотрит на него ласково, почти так, как он мечтал всю свою жизнь «до».

Криденс быстро переводит взгляд на разноцветные фиалы, что заполонили весь стол.

Сердце гулко бьется о ребра и точно падает в пустоту, когда она касается его ладони: нет, он не должен, не смеет надеяться. Последняя надежда стоила ему слишком дорого – дороже, чем все на свете: и матери, и единственного друга, и сестер.

Дрожь пробирается из костей в мышцы, пронизывает сухожилия, ползет по венам. И раньше бы обязательно вязкая чернота потекла по горлу, потянула за собой ядовитую злобу на весь белый свет. Но сейчас он пуст.

Он пуст. И это пугает его сильнее.

А еще Криденс знает, что нужно просто закрыть глаза, нужно просто перестать бояться, хотя ни первое, ни второе действие ему сейчас не кажется таким уж обыденным и легким: спрятаться негде, а бежать и некуда, и невозможно.

Жалкий, прижатый к стенке крысеныш, который доставил им, как сказала темнокожая женщина, «слишком много хлопот». С этим заявлением вряд ли поспоришь, да и вообще что-либо сделаешь. При всем желании он не сможет возместить потери, даже если бы мог колдовать. Мистер Грейвс отчетливо дал понять, что оживлять мертвецов магам не под силу.

– Не бойся, – шепчет девушка ему на ухо и легонько смахивает тянущуюся по виску постыдную влагу – мамино «не смей реветь, мелкий уродец!» глубоко въелось в память, но так и не научилось его останавливать, – все самое страшное уже позади.

Криденс рад бы с ней согласиться, только веры в чудо и добрых волшебников у него больше нет. Как нет больше Мэри-Лу – или ма, или господи-боже, как же ее теперь-то назвать, – и пятнадцати человек с их квартала, которые погибли из-за него.

– …Чарверсуд США рассмотрит ваше дело, мистер Бэрбоун, – произносит темнокожая женщина и сминает свиток в руке. А следом за свитком что-то под ребрами, там, слева, само сжимается в крохотную точку. – Пока набирайтесь сил, они вам еще понадобятся, – во взгляде не читается былое презрение. Ему даже кажется, – наверное, он снова обманывается, – что женщине не все равно. – Мисс Голдштейн, вы идете?

Добрая девушка, – мисс Голдштейн, боже, как же приятно катать ее мягкое имя на языке, – вздрагивает и нервно улыбается. Улыбается мягко и совершенно неправильно – ему. В горле разрастается ком.

Криденс морщится: так нельзя и совершенно неправильно. Он испорчен, грязен, мерзок и гадок – этого не скрыть. И участие, оно… Оно только делает больнее.

– Я забегу к тебе вечером, хорошо? – ее глаза лучатся светом, и Криденсу на пару мгновений кажется, что в его комнату заглянуло любопытное летнее солнце.

«Хорошо», – не отвечает он, пытаясь запечатлеть в памяти ощущение прикосновения к его руке без боли. Не то, чтобы кто-либо из здешних людей его бил или обижал, нет, вот только никто, кроме нее, не проявлял своей заботы так ярко.

Мисс Голдштейн кивает, едва ощутимо проводит по его волосам и разворачивается к выходу.

Вторая канарейка усаживается на подоконник и принимается чистить бумажные перышки, пока Криденс пытается спокойно дышать.

***

А еще она возвращается.

И возвращается не как тогда, когда не сдержала своего слова и наверняка забыла о нем.

Мисс Голдштейн зачем-то снимает шляпку, поправляет чуть вьющиеся волосы и подходит к нему.

Боли почти нет, сегодня хороший день. Сегодня вообще, казалось бы, отличный день: руки, хоть и чудовищно дрожат, но уже могут двигаться. Криденс и этому рад – его ведь буквально собрали по кусочкам.

– Мисс Голдштейн?.. – голос сипит и обрывается в хрип. Оно и неудивительно: за прошедшие пять дней с последнего визита ему не было особо с кем говорить, да и, если уж совсем по-честному, говорить вообще не хотелось.

– Зови меня Тина, – отвечает она и улыбается.

Ей неуютно с ним, примерно так же, как и ему было в доме Мэри-Лу, как и там, в переулке, когда он вслушивался в обещания вроде бы друга. И от осознания этой простецкой мысли что-то в груди переворачивается. Не изменилось ровным счетом ничего – он как был мерзким, таким и остался.

Он все тот же гадкий мальчишка, который теперь причин гораздо больший вред.

– Эй, не убегай от меня, не замыкайся, пожалуйста.

Криденс зажмуривается и впивается в одеяло: как же, сейчас он может убежать.

– Тшш, тебе нельзя волноваться, слышишь? – Тина проводит большим пальцем по его брови так успокаивающе, так нереально приятно, что Криденсу кажется, словно это один из его хороших снов. – Ты жив, ты будешь жить, и это главное.

– Моя сила, – на пробу произносит он, когда Тина отстраняется и принимается расправлять его одеяло. – Ее больше нет? Я… – сердце екает, – никому не наврежу, мисс Голдштейн?

Тина облизывает нижнюю губу, чуть морщится. Ненадолго замолкает, будто считает про себя до двадцати, а после начинает говорить.

Тина много говорит, произносит странные слова, которые ему не до конца понятны, а еще смотрит так, как он всю свою жизнь смотрел на мать в ожидании наказания. Так же опасливо и испуганно, страшится момента, когда ложь разоблачат.

Но внятного ответа он так и не получает: может, Тина просто не знает, а может, не хочет его пугать.

– Пока идет расследование, тебе не обязательно быть здесь, Криденс, – вскользь замечает она, ловит его взгляд. – Да и Модести тоже неплохо бы сменить обстановку.

И его точно обдает ледяной водой.

Господи-боже, Модести! Как он мог о ней забыть?!

– Где… Как она? С ней… – он прочищает горло и, словно от холода, передергивает плечами. – Мисс Голдштейн, вы ведь позаботитесь о ней, когда меня снова казнят?

Тина на мгновение замирает, и Криденс всерьез задается вопросом, что он сказал или сделал не так. Чудо, конечно, чудом, но он ведь слышал от темнокожей женщины, сколько людей из-за него отправились к праотцам.

И когда Тина приходит в себя, Криденс впервые понимает, что такое настоящие объятия: это когда заботятся о тебе больше, чем о себе самом.

А еще Криденс с удивлением замечает, что ее сердце бьется так же часто, как и его собственное.

***

– Ему еще нельзя.

– Он сможет.

– Но он не станет!

– Станет.

Было бы неплохо, если бы у него спросили, ну хотя бы раз, хотя бы в порядке исключения. Было бы вообще отлично, если бы при нем к нему обращались по имени, но, наверное, это уже из раздела несбыточных мечт.

Куинни первой оборачивается к Криденсу и смущенно улыбается. Иногда ему кажется, что она умеет читать его мысли. Но так бывает только иногда – мягкий взгляд без улыбки, которая загорается на ее красивых губах, и ощущение у него в висках, точно кто-то невидимый изнутри царапает кожу.

– Извини, милый, мы совсем увлеклись. Нужно было сразу у тебя спросить, а не строить догадки или ругаться, – холеная ладонь мягко касается его плеча. Модести смеется в чашку и откусывает кусочек от пирожка с яблоком. – Ты хотел бы помочь Тине с ее работой?

Господи боже, да, он хотел бы, он с радостью сделал бы все, что ему сказали Тина или Куинни, только…

Куинни поджимает губы, качает головой, выбирает пирожок из корзинки и усаживается рядом с Модести. Сестренка что-то заговорщицки шепчет Куинни на ухо и смеется.

– Эй, ну чего ты помрачнел? – Тина опускается на корточки, чтобы быть с ним вровень.

От лучистых добрых глаз сложно спрятаться и когда она не пытается быть к нему настолько ближе. Криденсу кажется, что подушку под спину намеренно подложили, только бы он не мог отклониться от Тины, если она захочет поговорить.

Криденс знает, что смотреть на собеседника исподлобья очень невежливо и неправильно, но ничего не может с собой поделать. В начавшемся на пороге споре он чувствует угрозу, но пока не понимает, в чем именно.

Тина берет его ладонь в свою и проводит пальцами по застарелым шрамам, игнорирует то, как сильно трясется его рука. В раковине сами собой моются тарелки, с полки слетают чашки и летят к столу. Криденс готов отвлечься на что угодно, лишь бы не слышать стука сердца, что забралось высоко под горло.

– Криденс, пожалуйста, посмотри на меня, – говорит Тина ласково. Так ласково, прямо как добрый друг мистер Грейвс.

– Знаете что, ребята, а давайте пить чай! – Куинни появляется у него за спиной так внезапно, точно она аппр… апар… Господи! Быстро переместилась по воздуху. Кресло легко поддается ее напору и подъезжает к столу. – Тини, чего ты застыла? Сегодня твоя очередь порадовать нас чем-нибудь вкусненьким, – смеется Куинни, обнимает его за плечи и волшбой прячет корзинку с пирожками под стол.

– Спасибо, – едва слышно произносит Криденс.

И Куинни точно известно за что он ее благодарит: настоящая улыбка редко касается ее глаз, но сейчас они сияют.

После заседания суда, которое Криденс не смог посетить, Куинни договорилась с колдомедиками о том, чтобы его выписали из больницы. И может так просто совпало, но в тот же день человек, который прятался под обличием мистера Грейвса, наконец захотел говорить. Правда, как выяснилось, ни с кем из аврората, а исключительно с ним или кем-то в его присутствии.

Вопрос об этом назревал давно – Тина не умеет скрывать свои эмоции, они слишком ярко проявляются у нее на лице. Только не понятна причина такого промедления – все ведь можно завершить за каких-то пару часов. А потом его отправят…

Нет. Не надо. Хотя бы сегодня.

По груди неспешно и как-то уж совсем лениво расползается боль. Куинни держит его за указательный палец левой руки и нежно поглаживает костяшки: Тина и Модести слишком увлечены разговором, чтобы это заметить.

– Не пачкайтесь об меня, пожалуйста, – говорит или не говорит он, но так или иначе Куинни его слышит и морщится, точно у нее болит зуб.

Колдомедики утверждают, что еще пару недель – и, возможно, он встанет на ноги. И Криденс верит в этот призрачный шанс, потому как сидеть иждивенцем на шее сестер Голдштейн ему больше не позволит совесть.

– Ты очень хороший человек, Криденс.

И он бы рад ее услышать, но, к сожалению, знает, как по-настоящему обстоят дела: Куинни, вопреки своим словам, разжимает ладонь.

После ванных процедур, когда Модести уже видит седьмой сон, а сестры Голдштейн отправляются в свою комнату, Криденс не оставляет попыток самостоятельно согнуть ногу в колене.

Тогда умереть… Это не было больно.

А впрочем, нет, было. Только вот вспоминать об этом не хочется. Единственное, чего сейчас хочется больше, чем заново научиться ходить, – поскорее обо всем забыть. Правда, в таком случае забудется не только худшее, но и лучшее в его жизни.

– Ты должна ему сказать!

Добрая, мягкая Куинни кричит. Модести ворочается во сне, и Криденс очень хочет, чтобы она не просыпалась: успокоить сестренку будет куда сложнее, чем свой испуг.

– Да что ты понимаешь, Тина! Ты хоть знаешь, каково ему?! Что значит «сделать ничего нельзя»?

Стена идет рябью, и Криденс в свете ночника видит, как обои словно чуть приподнимаются: звуки из соседней комнаты сразу же затихают.

Модести забавно морщится и что-то бурчит себе под нос.

А Криденс прислоняется спиной к стене, смотрит на исполосованные руки и пытается себя убедить, что хуже, чем было, уже не будет.

***

Утро не встречает его привычной серостью. Затяжные дожди наконец закончились, небо посветлело, как и лицо Модести: она, сколько ее помнил Криденс, всегда остро чувствовала перемену погоды. А сейчас сестренка сияет, будто крохотное солнышко.

Куинни ласково треплет его по волосам, а он не вздрагивает от ее шутливого прикосновения и даже пытается улыбнуться в ответ.

Тепло капля за каплей просачивается внутрь. Криденс ругает себя последними словами за слабость, но ничего не может с собой поделать: доброта была редким гостем в его доме и гнать приятное чувство ему не хочется.

Тепло пробирается глубже, к колотящемуся сердцу.

Ночью, за пару часов до рассвета, когда сон заставил Криденса закрыть глаза, к нему пришла ма. И в ее словах не было ничего необычного, чего бы он раньше не слышал, чего бы не знал, или считал, что уже отболело.

Тина желает ему доброго утра, распахивает окно перед бумажной птицей и вместе с зачарованными свитками скрывается в комнате.

Но потом тяжелая рука Мэри-Лу не достигла его щеки. Мистер Грейвс – так бывало и раньше в давнишних, хороших снах, – снова его спас.

И, проснувшись, Криденс долго пялится в потолок невидящим взглядом.

Даже несмотря на предательство, несмотря на все, что мистер Грейвс ему наговорил, он все равно не оставляет своих жалких надежд. Похоже, отречься от матери куда проще, чем от доброго друга. И это могло бы показаться странным, если бы не…

Криденс выдыхает и крепко держит скользкую, верную и одновременно горькую мысль; бессмысленно себе врать.

Если бы не одиннадцать лет издевательств и полгода доброты, пусть и напрочь фальшивой.

И сейчас ему уже не кажется правильным начинать день с истовой молитвы, как и считать себя незаслуживающим прощения грешником. Сейчас, за столом с сестрами Голдштейн и Модести, вкусно позавтракав и чувствуя себя в безопасности, Криденсу кажется, что он наконец счастлив.

Тяжелый взгляд Тины, молчаливость Куинни несколько настораживают, как и скребущееся внутри чувство чего-то неотвратимого, только все это кажется таким несущественным, когда он видит, что Модести, его милая маленькая Модести, больше не горбится.

Но когда мистер Грейвс, тот самый, которого, по словам Тины, авроры взяли под стражу, выходит из камина, Криденс жалеет, что зря не молил о помощи у высших сил.

========== Часть 2. – Третье знакомство ==========

Рассматривать коричневые ботинки Криденсу кажется лучшим вариантом. Главное – не поднимать глаз выше, не ощущать ладони Тины, что касается его плеча, не слышать успокаивающих слов Куинни. Может быть, в таком случае ему удастся просто представить, что мистера Грейвса перед ним нет.

Модести прячется за его креслом – Криденс запоздало отмечает, что ее холодные пальчики до боли впиваются в его запястье.

– Мистер Грейвс, при всем уважении, сэр, но не могли бы вы убраться из моего дома?

– Куинни!

Мысли шевелятся слишком медленно, увязают в страхе, и Криденс сильнее прижимает к себе Модести.

– Что, тролль тебя разбери, «Куинни»? Зачем ты позволила ему прийти?

– Мисс Голдштейн, – все тот же голос. Господи, все тот же лживый голос! – Будьте любезны, уймите свою сестру.

Модести касается ладошками его щек и ждет, когда он посмотрит ей в глаза.

Криденс хмурится.

Нет, не может быть.

– Это не он, – шепчет Модести и успокаивающе поглаживает его по виску, как раньше Криденс помогал ей спасаться от кошмаров. – Видишь?

И нет, он не видит. Но слышит.

Слышит, когда Куинни и мистер Грейвс начинают общаться на повышенных тонах. В голосе мистера Грейвса звенит неприкрытая усталость, а не затаенная злость.

Неужели Тина и Куинни не предали их? Господи, неужели это правда?

Сердце так и норовит выскочить из груди. Ужас сдает позиции, выползает из легких наружу вместе с тяжелым дыханием.

Высокий худощавый мужчина с довольно резкими чертами лица и темными кругами под глазами. Прямая спина, руки разжаты, не касаются кашемировой ткани. Набриолиненные черные волосы отведены назад.

Но что самое удивительное – выражение глаз мистера Грейвса: в них нет той брезгливости, которую прежний Грейвс прятал за столь желанным участием.

– Голдштейн, вы собрали все, о чем я вас просил?

Криденс пытается поймать взгляд Тины, но безуспешно.

– Мы же этого так не оставим? Тини, ну, скажи ему!

– Сказать что?.. – беззвучно повторяет Криденс.

А она даже не смотрит на него, будто его здесь совсем нет. Безбожно трясущаяся левая рука вцепляется в подлокотник.

– Это не мое решение или мистера Грейвса, Куинни, – Тина облизывает губы и выпаливает на едином дыхании: – но Криденсу придется пойти с ним.

Сердце пропускает болезненный удар и точно занимает собой всю грудную клетку.

Модести… Модести что-то говорит, только он едва различает слова. Разговор доносится точно из-под воды. Криденс неверяще наблюдает за тем, как Модести расплетает их пальцы, и это почему-то бьет больнее, чем все мамины розги.

«Нет, пожалуйста, не оставляйте меня!» – просит он, только его не слышат. Даже Куинни, которая обняла за плечи его сестренку.

– Пожалуйста, – голос дрожит. Криденс шумно сглатывает, пытается подавить волнение. – Пожалуйста, можно я останусь с вами?

– О, так ты умеешь говорить? – язвительно отмечает мистер Грейвс.

– Мистер Грейвс, прошу вас, ему и без ваших подначек плохо.

Криденс моргает, фокусирует взгляд на двоящемся силуэте человека перед ним.

– Как спорить со мной, так у вас слов хватает, а как предупредить мальчишку – все, тишина. Голдштейн, а мне казалось, что вы довольно говорливы.

– Слушайте, вы!.. – начинает Куинни, но Тина снова ее перебивает и кивает в сторону комода.

Серебряный волчок начинает лихорадочно крутиться и издавать дребезжащий звук.

***

Он видел фейерверки три раза за всю свою жизнь. Первый раз Криденс был слишком маленьким, но тогда он отчетливо запомнил разноцветные огоньки, что мерцали в украшенных россыпью звезд небесах. Как и запомнил то теплое чувство, когда крохотная искорка будто бы коснулась его носа, и зеленая вспышка на пару мгновений ослепила глаза. А второй раз… Впрочем, Мэри-Лу много чего считала происками дьявола. Не удивительно, что и фейерверки попали под запрет.

Тогда же добрая ма смывала с его лица непотребную магию, злое колдовство, плясавшее в ночном небе, да так упорно, что, если бы не испуганный возглас Честити, вода до краев заполнила бы его легкие.

Третий раз тоже не был из приятных.

Снег скрипит под руками, благо пальцы уже не чувствуют холода. Рубашка липнет к спине, теплый свитер, подарок Тины, больше не кажется теплым.

И когда в квартире сестер Голдштейн замерцали фейерверки, Криденс убедился, что ма все-таки была права: фиолетовые всполохи бросили в стену Куинни, разбили в щепки крепкий дубовый стол и вынесли стекла из окон.

– Сэр!.. Мистер Грейвс, очнитесь!

Сколько их было – Криденс не знает, тени мелькали по всей квартире, то появлялись, то вновь исчезали. Тина держала оборону, отбивала яркие вспышки к тем, кто их создавал, и все поглядывала на сестру.

А он…

– Сэр, прошу вас!

Он перевернул кресло, добрался к Модести и не выпускал ее из объятий, пока сестренка плакала, уткнувшись лицом в его плечо. А Криденс смотрел на этого человека, так похожего на прежнего Грейвса, и поражался тому, насколько может быть силен настоящий волшебник.

Раз за разом пестрые вспышки озаряли комнату, и возгласы на латыни пугали не меньше взрывов.

– Экспульсо!

– Конфундо!

– Авада…

– Не угадал, – ухмыльнулся мистер Грейвс.

Жуткие крики, кровь – и мужчина в черной мантии упал без ноги на пол.

Господи, как же сильно дрожала Модести в его руках, пока он молил ее не открывать глаза.

– Сэр? – Криденс облегченно выдыхает: на шее у мистера Грейвса вроде бы прощупывается пульс.

Из-за взрыва с потолка пластами посыпалась штукатурка. Зная, что Модести вряд ли оставила бы его в опасности, он оттолкнул ее в сторону. Удар пришелся на левый бок и отозвался глухой болью во всем теле.

С нижнего этажа раздались крики.

– Голдштейн, не геройствуй, уходите! – Грейвс пресек Тину и возвел барьер: синий фейерверк срикошетил в выпустившего заклинание мужчину. – Я позабочусь о Бэрбоуне.

Тина кивнула Грейвсу, приобняла Модести, а после вцепилась правой рукой с палочкой в предплечье Куинни. Приглушенный хлопок – и на место, где секунду назад прятались Голдштейны и сестренка, упало перекрытие с потолка.

Криденс закрыл голову руками.

Очередное отраженное заклинание, очередной алый фейерверк.

Страх оплетал его изнутри, пробирался к заполошно бьющемуся сердцу.

– Крепко держись за меня и ни в коем случае не отпускай!

Борьба с желанием отползти подальше от руки продлилась несколько секунд, ровно до того момента, как яркая вспышка разгромила серебряный щит. Криденс плюнул на голос благоразумия, который вопил, что Грейвсу нельзя доверять, и схватился за рукав плаща.

А после…

Впрочем, Криденс прекрасно помнит, что было после, как бывало с полдесятка раз до: аппарация, холод по всему телу и боль от падения – плащ все же выскользнул из его рук.

Но в Криденсе больше не было злобы на весь мир.

Не было, нет и быть не должно. Он не позволит.

Мистер Грейвс давится кашлем и широко открывает глаза. Мистер Грейвс жадно хватает воздух и выгибается в спине. А Криденс едва успевает подставить под затылок Грейвса свою ладонь: он не понаслышке знает, как больно ударяться головой о камни.

По пальцам струится кровь, левое плечо горит огнем, как и ребра. Криденс понимает это, только когда мистер Грейвс сжимает его запястье.

– Никогда, слышишь меня? Никогда не смей ко мне прикасаться без предупреждения.

Хватка усиливается, и Криденс вынужденно кивает: перед глазами скачут черные точки. И когда знакомый шепот достигает его ушей, а заживляющий заговор стягивает ссадины и оставляет почти незаметную сеточку шрамов, он едва справляется со слезами: все уже было так, и снова повторяется.

– Вставай, мы должны уходить.

Сердце зимы, средина, а то озеро с темными водами без льда. И снега, и деревьев, и неба вокруг так много, как было прошлой ранней весной.

– Твою же мать!.. – с чувством выдает Грейвс после того, как оглядывается по сторонам. – Поднимайся! Ты что, оглох?

Нет, конечно, он не оглох.

Правда встать не может.

Но все хорошо.

Все ведь хорошо, правильно? И Мэри-Лу больше нет. И у него есть… Был до сегодняшнего утра дом, и люди, которым на него не плевать, и даже, как ему показалось, семья.

Так почему же сейчас, после слов мистера Грейвса, Криденс не может дышать? Почему ему кажется, что он распадается на части?

Теплая ладонь осторожно касается застарелого шрама на щеке и заставляет поднять голову, заставляет смотреть в глаза.

– Я хочу тебе помочь, – говорит Грейвс. Лицо серое, кожа кажется тоньше бумаги. – Соберись.

И Грейвс еще что-то говорит. Наверное, что-то очень важное. Грейвс хмурится, но больше не повышает голоса. Слова льются, преобразовываются в предложения, но так и не находят в нем отклика.

Озеро черно, точно уголь. Снежинки падают на нерушимую гладь. Кажется, Честити рассказывала, что снег – пух из ангельских крыльев. Или это была не Честити? Или…

Грейвса сильнее пригибает к земле, и Криденс знает, что так неправильно, но ничего не может с собой поделать. Ближе к центру вода начинает бурлить.

– Мальчишка, прекращай, – Грейвсу больно, но Грейвс не сдается. Похвально, что храбрость – не только черта того, другого. Или первого?.. Господи, а есть ли в них разница? – Если мы сейчас отсюда не уйдем, то уже не уйдем никогда.

Скоро то, что на дне, то, что скрыто…

– Господи-боже, господи-боже, – шепчет он, зябко обнимает себя за плечи и раскачивается.

– Тише, тише, – продрогшие плечи накрывает плащ, тяжелая рука ложится на левое плечо. – Все нормально, только соберись.

И потрошащая виски боль мгновенно отступает.

Криденс растеряно моргает и морщится.

– Пожалуйста, сэр, верните меня домой, – просит он так тихо, что даже сам удивляется, когда мистер Грейвс кивает и распрямляет спину.

Что-то поднимается со дна озера – кромка у берега хрустит. Но ему не позволяют обернуться; Грейвс притягивает его к себе и они аппарируют.

***

В камине ярко трещит огонь, чашка с чаем обжигает ледяные руки. Криденс замотан по самые уши в плед, но почему-то теплее ему не становится.

Он не знает, что происходит в соседней комнате, но от мистера Грейвса и мадам президент, которые скрылись там около часа назад, не доносится ни звука.

И, что странно, впервые Криденсу не страшно – просто он очень сильно устал.

Плечо все еще ноет, как и ребра, и он опирается на правый подлокотник кресла, чтобы чуть уменьшить боль. Нет, мистер Грейвс оказал ему помощь, но…

Но.

Переживания ужасно выматывают. Заусенцы на руках сорваны, пальцы кровоточат.

– А может ему не стоит всего знать? – двери распахиваются сами по себе, и темнокожая женщина – мадам президент, – поправляет себя Криденс, бросает на него недовольный взгляд. Ему нет нужды поворачиваться, чтобы убедиться в правильности своей догадки: она выдыхает точно так же разочарованно, как и Мэри-Лу.

– А ты собираешься его всему учить? – усмехается мистер Грейвс и складывает руки на груди.

– Персиваль, не цепляйся к словам.

– Серафина, – с той же менторской интонацией, как и у мадам президента, говорит Грейвс, – а тебе не кажется, что он имеет на это право?

Криденс вжимается в кресло и старается стать как можно менее заметным.

Незачем. В кои-то веке Криденс полностью согласен с мадам президент: знать ему незачем. От него все равно никакого толку – глупый, необучаемый сквиб-калека, неспособный даже защитить свою младшую сестру.

– Ты же вроде бы вызвался за ним приглядывать? Ну, вот и займись этим вопросом. Заодно все и объяснишь. Даю тебе карт-бланш. – На секунду Криденсу кажется, что мистер Грейвс все же сломает свою волшебную палочку. – Но ты знаешь мое мнение. И ваша с Голдштейн блажь до добра не доведет, помяни мое слово.

– Ну да, наибольшая из наших проблем – мальчишка, которого не научили контролировать свою магию.

– Если из-за этого, – мадам президент указывает рукой в его сторону, и Криденс отводит глаза, – есть жертвы, то да, Грейвс, это проблема. Которую, как ты знаешь, нужно решать по букве закона, а не использовать старые связи.

Криденс удивленно смотрит на мистера Грейвса.

Женщина резво зачерпывает серый порошок из миски и подходит к камину.

– Всего хорошего, Персиваль. Вулворт-билдинг.

Пара минут – и в расширившемся камине от яркого зеленого пламени, что охватило темнокожую женщину, не остается и следа.

– Ну да, конечно, – мистер Грейвс отталкивается от столешницы, направляется к бару и извлекает оттуда бутылку. – Гриндевальд и его приспешники, которые вламываются в дома авроров, отходят на второй план при таком раскладе. Гениально. И как же я сам не догадался?

Впрочем, мистер Грейвс не ждет ответа на свой вопрос, наливает янтарную жидкость на два пальца и залпом осушает стакан. Мэри-Лу обязательно назвала бы Грейвса пропащим и скривила лицо.

Но когда молчание слишком уж затягивается, он все же находит в себе силы начать разговор:

– Сэр…

– Мальчишка.

И он говорит одновременно с мистером Грейвсом.

Мистер Грейвс чуть приподнимает губы в улыбке.

– Ну так что ты хотел?

– Мисс Голдштейн… Куинни, Тина и моя сестра, сэр. Они… – слюна сильно отдает горечью, – с ними все в порядке?

– С Тиной и твоей сестренкой все хорошо.

Сердце ухает вниз.

Пожалуйста, нет.

– А Куинни, сэр?

Грейвс медлит с ответом. Смотрит то на бутылку, то на свои ладони.

– Сэр?

– Состояние мисс Гольдштейн оценивают как крайне тяжелое, – но тут же спохватывается и добавляет: – правда, кому как не тебе знать, что наши колдомедики способны на чудеса, верно?

– Верно, – соглашается Криденс.

Убил своим рождением родную мать, убил Мэри-Лу, сводную сестру, всех тех людей, а теперь и…

Грейвс отрешенно чешет предплечье левой руки. Красные пятна тут же проступают на бледной коже.

– Те люди в мантиях, они ведь пришли за мной, сэр?

– С чего ты взял? – интересуется Грейвс, замечает его взгляд и одергивает рукав.

– У них его амулеты.

Круг, вписанный в треугольник, такое же изящное серебро. И фраза, которая даровала надежду, что хоть кому-нибудь на него не плевать.

Как, оказывается, легко его убедить.

– Я зачем-то нужен ему, – шепчет Криденс и ощущает, как озноб выходит из костей. В горле давно пересохло. Пустая чашка сиротливо стоит на столике с посеребренными ножками. – Никто из них намеренно не целился в меня.

Криденс замечает краем глаза: Грейвс усаживается на подлокотник соседнего кресла.

– Ты не первый и, скорее всего, не последний, кто был нужен Гриндевальду. А насчет сестер Голдштейн… Тина знала, на что шла, когда забрала тебя к себе, – Грейвс ослабляет галстук и расстегивает верхнюю пуговицу белоснежной рубашки. – Да и то, что она не продумала пути отступления, понадеялась только на вредноскоп, ей не делает чести.

Нет, нет! Она заботилась, она защищала его. Она ведь…

Криденс знает, что должен заступиться за Тину, но колеблется. И пропускает тот момент, когда мистер Грейвс подходит слишком близко.

– Самое страшное, в чем ты виновен в этой ситуации – то, что остался жив. И, насколько я знаю, это правонарушением не является.

Горечь, что подступила к горлу, медленно отступает.

– Сэр, там, на озере… Почему вы стали ко мне добрее?

Теплая ладонь мягко опускается на затылок, и у него уходят остатки самообладания на то, чтобы не дрожать. Карие глаза смотрят внимательно, изучающе.

Желудок протяжно урчит, и щеки Криденса сразу же обдает жаром. Мистер Грейвс взъерошивает его волосы и мягко улыбается той самой улыбкой, которую он видел весной.

– Давай сейчас лучше решим, что мы хотим на ужин.

Мистер Грейвс подхватывает его под спину, закидывает руку через плечо и помогает подняться, несмотря на то, что раньше просил никогда не касаться без спросу.

А Криденс чувствует, как рубашка липнет к мгновенно покрывшейся потом спине: похоже, его добрая сказка закончилась гораздо раньше, чем он осознал ее финал. Его не прячут и не пытаются помочь. Он снова тот, кого дергают за ниточки.

========== Часть 3. – Возвращение ==========

Он не может уснуть. Ногу свело судорогой, и Криденс растирает икру ледяными пальцами. Так иногда бывает: боль пробирается под кожу и тянется вниз, к ступням, а потом исчезает, будто ее и не было вовсе.