Текст книги "Анюта (СИ)"

Автор книги: Жанна Д

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Пришли на лекцию пораньше, сели подальше, но я же знаю, что тут на доску смотреть надо и лучше садиться ближе. Пересели. Съели по пирожку с картошкой из столовки и по чебуреку оттуда же. Колой запили.

Тут народ подтягиваться стал. Смотрю – и декан явился, и замдекана, и вся кафедра биохимии в полном составе, и даже заведующий.

Нас с Ванькой с наших мест согнали. Все преподы расселись впереди. Ну, ждём, тут декан выходит и объявляет, что сегодня мы удостоены чести прослушать лекцию директора института биохимии, биотехнологии и генетики, профессора, доктора биологических наук Поддубного Глеба Олеговича.

Я аж рот раскрыла, а декан продолжал вещать что-то о доброй традиции, о том, как институт шефствует над их кафедрой, о программах и разработках.

А потом появился он. Боже, я никогда не видела его таким. Какой он! Просто необыкновенный какой-то.

Я утонула в его голосе, я слышала каждое слово, и каждое слово будто впечатывалось в мой мозг.

В аудитории стояла такая тишина, что было бы слышно, если бы бабочка пролетела.

Но какие бабочки или другие насекомые в феврале?

«Аминокислоты – это строительные блоки белковых молекул, но необходимость их изучения кроется не только в данной функции.

Такие аминокислоты как гистидин, триптофан, глутаминовая кислота, тирозин являются источником для образования нейромедиаторов в ЦНС (соответственно гистамин, серотонин, гамма-аминомасляная кислота, дофамин и норадреналин), а глицин и глутаминовая кислота сами являются нейромедиаторами».

Я поглощала информацию и смотрела на него во все глаза. Перерыва не было. Он отчитал ровно полтора часа. И закончил минуты за две до окончания лекции. Два потока студентов, все тридцать две группы аплодировали стоя.

Он просто поблагодарил за внимание и ушёл. А мы ещё какое-то время сидели и приходили в себя.

– Так твоя мать с ним работает? – спросил Ваня.

– Да.

– Круть. Вот правда, круть! Умный он. Я слышал о нём, много что слышал. Но всё пустое, главное, что он собой представляет, как лектор.

– Не поняла.

– Что не поняла? Я бы с ним работать не стал. Несмотря на его ум.

– Почему? Мама работает и очень давно.

– Так то мама. А он из этих, прикинь…

Я уже понимала, что мне хочет сказать Иван, но обида и возмущение росли. Просто неимоверно росли и прогрессировали. Я уже кипела.

– Так из каких он?

– Из голубых. В жизни бы с ними не общался. Хотя жаль, умный мужик.

Не помню, что я наговорила Ване, говорила много, тараторила просто. Основной мыслью было, что людей так не судят и личная жизнь человека есть личное дело каждого.

Он слушал безразлично, а потом сказал, что вот именно личной жизнью пошёл заниматься, что с девушкой познакомился ещё во время каникул. Сегодня у него второе свидание.

Сказал: «Пока, до завтра» и ушёл, а я дождалась своего автобуса и поехала домой. Мне было совсем не до библиотеки.

Я не знала и не понимала, что со мной происходит, я злилась на Ваню за дядьку, я просто ненавидела Ваню. Как он мог вот так просто осудить человека, совсем его не зная?! А ещё я не понимала, зачем ему девушка? Нет, на роль его девушки я вовсе не претендовала, но я же была, я была всё это время. И почему он посмотрел на другую, когда всё время рядом была я? Я не кривая, и не косая, и не прокажённая. То есть я для института, для занятий, а она для чего?

Мысли путались, я просто не понимала, что я чувствую и чего хочу. Причём, чего я не хочу, я тоже не понимала.

Никогда, да просто никогда я не думала об Иване как о ком-то большем, чем просто друг. Отчего же мне так плохо?!

Я забралась под одеяло и там тихо-тихо плакала.

А потом уснула.

========== Свой человек, не свой человек ==========

Утром Глебка подарил мне картину. На фоне бушующего океана на меня смотрели мои глаза…

Я аж расплакалась. А братик буквально запрыгал от счастья. Как же он талантлив… И у него такое доброе сердце…

Обещала попросить папу повесить картину над моей кроватью. Даже не знала, как его благодарить за такой дивный подарок. Он ведь почувствовал, что со мной что-то не так, вот и вылилось всё это в океан.

Поговорила с ним чуточку о его делах, и он побежал собираться в школу.

Самой в институт идти не хотелось. Вот нисколечки. И к занятиям я не подготовилась. Но есть слово «надо».

Да, посмеются сегодня надо мной мои одногруппники, доставлю я им удовольствие.

Даже краситься не хотелось, глянула на себя в зеркало, окрестила себя бледной поганкой и пошла. Родителей уже дома не было. Маме надо было пораньше, а папа её повёз сам. Куда ей надо было, я попросту забыла. Голова садовая.

Вышла на улицу и пошла со двора, тут меня нагнала машина дядьки.

– Садись, подвезу.

– Дядя Глеб, да я на автобусе.

– Садись, говорю, и не спорь со старшими. Только оперилась, так уже самостоятельная! Ты сначала летать научись.

– Да не ворчи. Сейчас сяду.

Мы проехали до ближайшего кафе. Милого такого маленького заведения в японском стиле.

– Нюта, ты не ела, я тоже кофе хочу. Пойдём. Тут хороший кофе готовят!

– У меня пара! Гистология называется.

– Отработаешь, скажешь, что проспала, пойдёшь на вторую пару.

– Вот чему профессора учат студентов!

Он рассмеялся.

– Пошли, примерная ученица.

Мы сели за столик. Он заказал два кофе и два пирожных с кремом и вишенками.

– Так что вчера произошло после лекции? Кто тебя обидел? Тот парень, что сидел с тобой рядом?

– Заметил?

– Анюта, эта лекция была для тебя. Её вполне мог читать не я. Но я решил, что тебе будет приятно…

Мне стало так хорошо, вот как будто подарок какой-то получила, который давно очень-очень хотела, прямо как картина Глебкина сегодня с утра.

– Мне сегодня Глебка такую картину подарил! Залюбовалась я на эту картину.

– Знаю, он вчера допоздна рисовал, а потом спрашивал, нравится ли. Талантливый мальчик, с таким виденьем оригинальным. Но вернёмся к тому парню.

– А что возвращаться? Я его другом считала… А он пошёл к другой…

– И всё?

– Нет, мы поссорились.

– Из-за чего?

– Из-за тебя…

– Говори, Анюта.

– Ну, он высказался о твоей ориентации, а я вспылила. Почему людям так интересна чужая жизнь?

– Наверно, думают, что она насыщенней и комфортней своей. Пыталась меня защитить?

Он улыбался, довольный такой, как кот.

– Я считаю,что никто не имеет право никого судить, и каждый имеет право жить как ему нравится, если, конечно, за рамки закона не выходит. Пыталась объяснить. Разложить по полочкам, что личная жизнь на то и личная, чтобы никто туда руки грязные не совал. А он ушёл на свидание к какой-то девушке…

– Больно?

– Не знаю, неприятно.

– А ты бы с ним пошла на свидание? Не заниматься, а именно погулять, в кино, обсудить взгляды, книги. Ну не знаю, что там на свиданиях делают. Не был.

Пришла моя очередь улыбаться.

– Он не звал, никогда. Не задумывалась я. Он всё время был рядом и был рядом только со мной. На всех лекциях, парах. У нас раздельные занятия редко. А тут раз – и ушёл к другой. Ты прав – больно. Даже в институт не хотела, вот приду, а там он.

– Но ты идёшь учиться. Это главное! Ты так хотела быть взрослой, а видишь, и такое у взрослых случается.

– Я никогда не думала, что и со мной тоже случится.

– С тобой ещё ничего не случилось. Собственница великая. Но парень тот не твой и собственностью твоей он не является. Пусть идёт, пусть сравнивает, пусть определяется. Ты не давала повода пригласить тебя, а та дала, а может, сама пригласила. Люди часто причиняют друг другу боль. Причём часто и не хотят этого, просто так получается.

– Защищаешь его?

– Нет. Как я могу защищать человека, которого совсем не знаю? Видел на лекции, взгляд зацепился лишь потому, что он с моей любимой девочкой сидел. Анюта, не кисни. Нет причины.

– Думаешь, нет?

– Нет. Реальной – нет. Есть твои фантазии, и всё. И запомни, если это твой человек, он твоим и будет. А если нет, то хоть заплачься. Доела? Силы прибавились? Дух окреп? А теперь поехали, отвезу. Мне в деканат надо, а тебе на вторую пару.

Я подходила к кафедре гистологии, когда Ванька побежал мне навстречу.

– Ты на первой паре не была, я звонил, но ты телефон отключила. Что с тобой?

– Проспала.

– А глаза почему красные и отёкшие?

– Так говорю же – проспала. А ты как? Личная жизнь удалась?

– Да, погуляли. Только я ей не пара. У меня квартиры нет.

– Больно?

– Нет, противно. Разве о человеке судят по тому, есть у него квартира или нет?

– А ты как судишь?

– Ты про Поддубного? Про разговор наш вчерашний?

– И про него тоже.

– Ань, мне все эти цветные не по вкусу. Просто даже представить не могу, чтобы взять вот так и с мужчиной.

– А ты с женщиной представить можешь? Или вчера напредставлялся?

В горле встал комок, и слёзы подступили так близко…

– Не было ничего, квартиры ведь нет. И давай закроем эту тему. Хочешь в кино?

– Нет, некогда, я сегодня не учила.

– Так не сегодня, или в театр?

– Не знаю, ты решил пригласить меня на свидание, чтобы проверить, как получится с девушкой, которой не важно, есть квартира или нет?

– Да нет, просто хотел вину загладить.

– А нет вины, разве не понятно? Твой выбор, твоя жизнь. Мы же друзья просто, а не любовники.

– И я тебе совсем не интересен?

Я чувствовала, что мое видимое безразличие его сильно задело, прямо очень сильно. Но пусть так и будет. Не я начала всё это. Может быть, и пошла бы я с ним на свидание раньше, а теперь уж точно нет.

========== Сыновний долг ==========

Я привыкла, просто привыкла к наличию Ванечки в моей жизни, мы большую часть дня проводили вместе, вместе на лекциях, на занятиях, готовились к занятиям тоже вместе.

Только хотелось-то другого, большего хотелось. И совсем не с Ванечкой.

Любви неземной хотелось, вот чего. С таким умным значимым человеком, чтобы я рядом с ним была глупой и маленькой, чтобы он меня баловал, и видел во мне женщину.

Ваня не видел, мог спокойно за волосы дёрнуть, или сказать там, что я похожа на зверька какого, так не обидно сказать, и в то же время… короче, детский сад, да и только. Разве это мужчина? Нет, просто друг.

Ещё Лёня всё подкалывает, что, типа, выросла красавица, пора принца ждать.

Как я устала от всего этого. Видимо, нет принца и уже никогда не будет. Мне двадцатый год пошёл, молодость уходит, а я всё одна!

Лето прошло бездарно. Вернее, бездарно в личном плане.

Папа устроил меня на работу в больницу, на время каникул. Нет, не к себе в отделение, а в хирургию. Скучать там точно не приходилось. Мне нравилась работа, нравилось общение с пациентами, с персоналом, нравилось, что врачи показывают всё, объясняют, нравились их шуточки и рассказы, иногда даже с элементами пошлости. А ещё нравилось, что все были со мной необыкновенно милы и заботливы, и ребёнка во мне никто, ну совсем никто не видел. Такие тактичные и обходительные врачи видели студентку, познающую азы профессии. А я очень старалась. Всё-всё успеть: и полы помыть в палатах, и поговорить, и на обходах и перевязках всё посмотреть.

Вот так и жила.

***

Домой я в тот день вернулась поздно, часов в восемь, мне позволили на операции поприсутствовать. Интересно – прям жуть.

Пришла, а дома ни Глебки, ни Юлечки. Папа мрачный. Я таким мрачным его не видела никогда. А с ним мужчина, на папу чем-то похожий. Только похожий и не похожий одновременно. Вот сама не пойму, вроде есть общие черты, но папа интересный мужчина, а этот…

– Анюта? – спросил папа, как только я вошла.

– Я задержалась, мне позволили на операции… – я смотрела на этого второго мужчину, и беспокойство поселилось в душе.

– Я волновался, тебя долго не было. Лёня забрал младших, гулять с ними пошёл, мама с Глебом как всегда…

– Так может быть, Саша, ты меня с племянницей познакомишь? А то нехорошо получается.

– Да. Знакомьтесь, моя дочь – Анна. А это Николай.

Слышала я это имя. Мама мне рассказывала, что был у папы такой брат. Только там был – далеко, в том городе, где мы раньше жили. Дядей я его, конечно, не считала, у меня один дядя есть, это дядя Глеб. Ну, ещё Лёня, но он не дядя мне. Младшим – да, дядя, а мне… Да у нас с ним и разница в возрасте небольшая… Какой он мне дядя, друг он мне.

Я уселась на табуретку рядом с папой и стала слушать.

– Так вот, Саша, – продолжил этот Николай, – она тебе мать, точно такая же, как и мне. Я много лет прожил с ней, с её мерзким характером, с её жадностью и ненавистью ко всем окружающим. Сколько можно! Теперь твоя очередь. Ты точно такой же сын ей, как и я. Почему должен страдать я один?

– Погоди, то есть пока она была на ногах, тебя всё устраивало? Ты мог терпеть её характер. А теперь, после инсульта, ей должен заниматься я? Так?

– А кто? У тебя медицинское образование, ты уколы, уход можешь обеспечить. Хоромы у тебя вон какие. Что, для матери угла не найдётся? Она мать, ты помнишь, что у тебя мать есть? Или забыл за годы своей беспечной жизни? Она растила тебя и воспитывала, несмотря ни на что любила. Ты тот ещё подарок, братец. Я был рад, когда ты просто исчез из нашей жизни. С тобой всегда жизнь сахаром не была.

– Как ты меня нашёл?

– Ты же посылал переводы, подачки с барского стола. Там был указан город. А дальше – дело техники. Я просмотрел в интернете все больницы, всех сотрудников. Даже фото твоё там прилагалось. Врач высшей категории, зав. отделением. Мне к руководству твоему пойти? Обрадуются они рассказу о своём сотруднике. Узнают его лицо истинное.

– Угрожаешь?

– Нет, пока говорю по-хорошему, мать забери.

– Она где?

– В больнице. Но они грозят её выписать.

– Давно?

– Месяц.

– Почему сразу не сообщил?

– Не знал, где ты. А когда сказали, что она жить будет, я тебя искать стал. Нашёл вот.

Я видела, как отец меняется в лице, как еле сдерживает свои эмоции. Я никогда, никогда за все мои девятнадцать лет не видела его таким.

– Где ты остановился, Коля?

– Думал у тебя, что места у тебя хватает. Жену покажешь, детей. Вообще странно, что ты женился. Мать говорила, я не верил.

– Нет. Прости, здесь ты не остановишься. Я сейчас отвезу тебя в гостиницу, оплачу и пребывание и ужин. Затем вернусь домой и переговорю с женой. Ты прав, мать мне мать, а ты никто, и в родственники не набивайся. Понятно? А потом я позвоню тебе и сообщу, что мы решили с женой.

– Подкаблучник, что ли?

– Пошли, отвезу.

– Хоть чаем напои. Брат!

– В гостинице.

Они вышли из дома. На улице папа очень бурно жестикулировал, да и этот самый Николай тоже. Потом я увидела отъезжающую папину машину.

Лёня вернулся с Глебушком и Юлей через час. Брат рисовал всё время, что они гуляли, а Юля веселилась на горке. Лёня тоже выглядел обеспокоенным.

– Анют, отец где?

– Брата своего в гостиницу повёз. Лёнь, что теперь будет?

– Не знаю. Что твой отец заберёт мать, я уверен. А вот как вы будете жить дальше, вот это вопрос. Мне трудно понять такие отношения. Мои родители приняли меня такого, как я есть, и пусть не сразу, но ведь и с Глебом смирились. Отец даже был у нас как-то. А тут такое неприятие сына, а теперь…

– А что теперь? Теперь этот Николай просто хочет спихнуть больную мать на папу. Знаешь, он так говорил с ним пренебрежительно, так свысока.

– Я понимаю. Анюта, мы семья, и вместе мы справимся. Не отдадим папу твоего на растерзание.

– Спасибо, Лёня.

***

Всё решилось совсем не так, как я предполагала.

Папа с мамой на следующий же день улетели в наш старый город. И задержались там почти на месяц. Я осталась с младшими. Вернее, не так – я с младшими попала на попечение дяди Глеба и Лёни.

Я продолжала работать, Юля под присмотром, так что всё хорошо.

С мамой и папой говорила по телефону каждый день. Его мать оказалась нетранспортабельной, так что перевезти её не было никакой возможности. Родители сняли квартиру и ухаживали за ней, ходили к ней в больницу, пытались с ней общаться. Но она не реагировала. Мама мне потихоньку сказала, что этой бабушке моей недолго осталось.

Я не расстроилась. Я скучала по родителям. А её я не знала. То есть знала, что она есть, но никогда не думала о ней. А может, думала, только плохо думала, потому что невозможно даже пытаться любить человека, который не знает моего имени, имени её родной внучки.

Я ждала начала занятий, встречи с Ванькой, по которому чуточку скучала. Хотя он звонил, но разве телефонные разговоры заменят общение?

Но в один день произошло событие, которое изменило мою жизнь.

========== Разобраться бы ==========

Я не могла отвести от него глаза. Просто не могла. Я так и замерла с половой тряпкой в руках посреди больничного коридора.

Со мной не было никогда такого, чтобы вот так просто оказаться в полном ступоре при виде представителя мужского пола.

А он прошёл мимо, окинув меня таким ничего не значащим взглядом. Я что, пустое место?!

Если честно, внутри всё клокотало. Причём я не могла определить, что вывело меня из состояния равновесия.

Вроде бы всё так и не так.

День начинался как всегда. Я встала в полшестого. Пришла на работу пораньше, к семи, чтобы вымыть всё к восьми и успеть на планёрку вместе с врачами, а потом на обход.

Вот и мыла, а тут он, и в одежде уличной, и в нашу ординаторскую нырнул. Не видела я его раньше, за все три месяца, что работаю тут, не видела.

***

Родители отсутствовали второй месяц. Та «бабушка», которую я не знала, не умирала и не восстанавливалась. Жила как растение.

Я говорила с родителями по телефону, больше с мамой. Папа ушёл в себя. Переживает очень. Так мама рассказывает.

Дядя Глеб тоже говорил об этой папиной ситуации, с Лёней говорил. Он говорил, что, откуда ни возьмись, возник ещё мой «дед» – отец моего отца. И теперь они с сыном, ну, с Николаем, делят квартиру. Скандалят чуть ли не до драки. К папе и к врачам хосписа, наблюдающим за «бабушкой», они всё время обращаются с вопросом, сколько она протянет. Но она живёт, вернее, существует. Потому что нельзя назвать жизнью то, в каком она состоянии. Она не говорит, хотя папа считает, что она слышит и понимает. Папа говорит с ней всё время, кормит с ложечки, поит поилкой. Она ест и пьет.

Глеб говорил, что мама хотела приехать на неделю – собрать Глебку в школу и Юленьке вещи на осень купить, но дядя Глеб сказал, что мы с ним справимся. Что она папе нужнее, что если возникнет необходимость, он готов приехать к ним и поддержать их. А с нами будет Лёня.

А ещё он Лёне говорил что-то про завещание. Что надо оформить всё и узаконить, чтобы вопросов потом не было. Всё, что у него есть, должно принадлежать нам – его детям. Он так и сказал, что мы его дети.

А Лёня совершенно искренне взял его за руку, и спокойно глядя в глаза, произнёс:

– Я знаю, Глеб. Ты мне веришь?

Разговор прекратился. Конечно, он верит Лёне, как самому себе, или маме с папой.

Вот такие события происходят у меня в семье, то есть дома.

А вот на работе…

Тот мужчина оказался хирургом, только что вышедшим из отпуска. Причём не простым хирургом, а ассистентом кафедры общей хирургии, кандидатом наук. В отпуске он был долго, потому я его и не видела раньше.

Наше знакомство произошло в тот же день, когда я переоделась в чистый халат после помывки полов и вошла в ординаторскую на планёрку.

– Коллеги, – произнёс он, увидев меня в ординаторской, – с каких это пор у нас младший персонал на планёрках бывает?

– А это особый персонал, Илья Владимирович. Это студентка уже второго курса. Говорова Анна Александровна, – ответил ему один из врачей.

– Говорова? Александровна? И полы моет? Проходи. Чай сделай на всех, перед обходом хлебнём.

Моему счастью просто не было границ. Он позволил! Он одобрил моё присутствие!

Но мимолетный эффект надо бы закрепить, и у меня появилась задача – остаться работать в отделении в учебном году.

Второй курс – не первый. Он проще, он не такой душе-и силовыматывающий. То ли студенты привыкают к темпу, и, уже адаптированные, находят время для удовольствий или для работы. То ли мозги привыкают поглощать и систематизировать информацию. Но все говорили, что второй курс проще. А значит, можно и поработать. Хоть чуть-чуть, хоть на полставочки. Главное, видеть его изредка, а может, не очень изредка, а можно и почаще.

Ставя перед ним чашку с чаем, я чуть не перевернула её, так у меня руки дрожали. Но он не заметил, вот просто ничегошеньки не заметил.

Я позвонила родителям и договорилась, и выпросила мое право работать.

Мама была недовольна, она считала что в создавшейся ситуации моя работа – это блажь. Что мне бы сейчас Глебу с Лёней помочь надобно. Что это важнее.

А папа сказал, что сам предлагал мне работать. Что, как только получится перевезти бабушку, они вернутся. И работать он мне разрешил.

Дома я застала совершенно возмущённого Глеба. Он просто негодовал.

– Лёня, ты представляешь, Сашка написал отказ от наследства! Говорит, что ему от них ничего не надо. Я понимаю, что ничего не надо, но хоть нервы бы помотал. А то мать больную, умирающую ему свалили. А квартиру ему не положено. Отец, представляешь, родной отец заявил, что он и так «богатенький Буратино». Сашка пашет всю жизнь как проклятый. Ну что за люди!

– Ты только узнал? Глеб, не пыли на ровном месте. Они такими были и десять, и двадцать лет назад. Они от него ещё когда отказались… Люди, говоришь, а они не люди. Так, существа человекообразные. Давай лучше в субботу культпоход организуем, детей за город вывезем.

На том и порешили.

Действительно, поехали.

Последние дни лета. Красотень кругом. Хотя чувствуется дыхание осени, и по наличию жёлтых отдельных листьев на деревьях, и в жухлости травы, и по золотым колосьям бескрайних полей.

Вот не романтик я ни разу и красоту описывать не умею.

Расположились мы на краю поля перед самым лесом.

Глебка достал карандаш и альбом. Я занялась приготовлением импровизированного стола, а Лёня с Юленькой пошли к речке, которую даже речкой назвать трудно было. Так, ручей.

Поражала тишина. Для меня тишина – это не вакуум, она включает в себя определённые звуки, это и журчание того же ручья, и пение птиц, и шум ветерка, играющего листьями.

Настроение лирическое какое-то было. Я даже не прибегла к наушникам и не включила любимые песни любимых групп. Я слушала тишину, наслаждалась ей, впитывала её каждой клеточкой тела.

Я бродила по полю, ощущая руками спелые маслянистые колосья, я сидела около ручья, предаваясь мечтам. И в мечтах был он, тот хирург из моего отделения.

Я ничего не знала о нём.

Я боялась спрашивать у персонала, думая, что они заметят мое волнение и что они поймут…

Хотя, что можно заметить и что понять, я сама толком не осознавала.

Только сердце пускалось в галоп при каждой встрече с ним. Я не могла спокойно отвечать на его вопросы. Они были так, ни о чём, чисто по работе. Но мои щёки краснели, я терялась, опускала голову и не знала, что ответить.

Хорошо, что никто не знает о моих эмоциях, хорошо, что он ничего не замечает и продолжает относиться ко мне как к пустому месту, или как к любой санитарке отделения.

Хотя мне бы хотелось совсем другого отношения.

Всё-таки как несправедлив мир. Почему он сталкивает людей, дает понять, что вот она, твоя судьба, рядом. А судьба однобокая какая-то оказывается. И если мне чувствуется, что именно он моя судьба, то ему, похоже, так совсем не кажется.

А я млею от звука его голоса, я теряюсь в его присутствии…

Как хочется поговорить с кем-нибудь о моих чувствах. Только вот с кем?

С дядей Глебом нельзя. Он не то что не поймёт, он поймёт, только превратно. Ещё решит предпринять действия какие-нибудь. Ему не понравится, что тот хирург намного старше меня, я не знаю, сколько ему лет, но явно за тридцать. Он может решить разобраться с ним, чтобы тот голову мне не морочил.

И не объяснишь и не докажешь, что Илья Владимирович мне голову не морочит. Её себе морочу я сама. Но от этого совсем не легче.

С мамой бы поговорить. Спросить, как у неё-то всё было. Но она так далеко, не говорить же о таких важных вещах по телефону.

Решение пришло само. Потому что моё решение присело рядом со мной у ручья.

– Анюта, ты какая-то другая стала в последнее время, не влюбилась ли ты у нас, случайно? – он улыбался.

Такой милый и такой… Ну просто идеальный. Такой, каким я хотела видеть того, кого полюблю. Правда, Илья Владимирович вовсе на него не похож.

Но зато Лёня мой друг.

Всегда мой друг.

– Лёня, а у тебя бывало, что слышишь голос человека, и он для тебя особенный?

========== У каждого своя история любви ==========

– Почему ты никогда не рассказывал мне этого, Лёня? – дядя Глеб стоял позади нас, и, видимо, слышал абсолютно всё, о чём мы с Лёней говорили. По крайней мере, рассказ Лёни он точно слышал.

– Зачем? Это была моя история.

– Лёня, я такой дурак.

– Я знаю! Только гениальный дурак. Очень редкое сочетание, – они оба рассмеялись. – Много ты слышал?

– То, что говорил, вернее, рассказывал ты. Только рассказывал ты это всё Анюте, видимо, потому, что причина была в том, чтобы поделиться опытом.

– Ну, причинно-следственные связи – твой конёк, – Лёня говорил Глебу, но подмигнул мне, а у меня по телу разлилось тепло.

– Мне пора беспокоиться? – глядя мне в глаза, спросил Глеб.

– Нет, мы просто говорили. Не о чем беспокоиться, – ответила я и поднялась с камня, на котором сидела.

Судя по всему, я своего дядьку не убедила. Он с тревогой переводил взгляд с меня на Лёню и с Лёни на меня. Правда, расспросы прекратил, видимо, на время.

Мы перекусили, удобно расположившись на одеяле, погуляли ещё немного, а потом, уже ближе к вечеру, поехали домой.

Юлька уснула, как только вышла из душа.

Глебка играл в компьютерные игры, а меня снова стал расспрашивать дядька.

– Аня, кто он? Он старше?

– Дядя Глеб! Ну что ты прямо как мама с папой, ты же всегда был более демократичным.

– Это когда они рядом, я могу быть более демократичным. А их нет. Анюта, я за вас отвечаю. А ещё люблю, понимаешь, как своих. А вот любовь с демократией плохо вяжутся.

– Всё хорошо, просто решила расспросить Лёню, как оно – влюбляться! Он и рассказал.

– А меня ты расспросить не хочешь?

– А ты расскажешь? Нет, не расскажешь. Потому что спрятал всё, что было раньше, глубоко-глубоко в душу. Даже не в душу, а в потаённый карман души. И оставил только любовь к Лёне. А про неё я и так всё знаю. Свидетелем была!

– Ох, Анюта, Анюта!

– Ты мне лучше скажи, с мамой или папой разговаривал?

– Да, конечно, минут десять назад. Пока всё без изменений. Я сказал, что они могут быть там столько, сколько надо. Саша за работу беспокоится. Мама будет с ним сколько нужно. Очень важно, чтобы она была с ним. Саша подумывает «Скорую» выпросить, да перевезти мать на специализированном автомобиле. Так что там всё понятно, но сложно. Анют, ты мне лучше скажи, почему работать в учебном году удумала?

– Думаешь, из-за денег? Нет. Опыт. Какой-никакой, а опыт. Я уже уколы делать могу и внутривенные учусь. А через год у меня сестринская практика будет.

– И всё? Больше никакой причины нет?

Сказала, что нет. Не знаю, поверил ли.

***

С Ваней встретилась за день до начала занятий.

Он приехал и позвонил. Я к нему в общежитие прибежала, а там его мама. Познакомились. Я ей объяснила, что мы с Ваней дружим, просто дружим и ничего больше. Рассказала, как и где работала всё лето, Ваня, оказывается, тоже летом в больнице подрабатывал.

И о науке говорили. И о моих родителях. Она расспрашивала и про то, откуда мы, и как сюда, в центр, приехали.

Милая женщина, мне понравилась, и говорить с ней так легко было. Потом Ваня проводил меня до дома, но не вошёл, а я и не звала, мы ж все у дядьки, только ночевать домой поднимаемся.

– Что, до завтра? – попрощался Ваня. – Мама ночью уезжает. Приехала посмотреть, как я живу. Беспокоится. И про тебя всё спрашивала, видеть хотела.

– Конечно, беспокоится. Это я понимаю. А меня-то зачем видеть хотела?

– Я про тебя рассказывал много, ты ж мой единственный друг. Я скучал по тебе.

Мне так приятны его слова показались. Я тоже по нему скучала. Но я не ответила, попрощалась с ним, да домой пошла.

А потом круговерть закрутилась.

Занятия. Подготовка к занятиям, дежурства на работе. Ванька всё норовит пригласить куда-нибудь. Я с ним в кино сходила, в парке погуляли как-то раз.

А потом он надумал вместе со мной работать, но ему родители не разрешили. А я обрадовалась. Вот его мне на работе только и не хватало…

***

Через две недели после начала занятий вернулись мои родители.

Та «бабушка», папина мама, умерла. Папа сказал, что перед смертью она его узнала и так плакала, только говорить всё равно не могла. Но он её простил и, как ему кажется, она всё-всё поняла.

Не знаю, трудно мне судить о человеке, которого в глаза никогда не видела. Трудно и всё.

У меня на неё обида осталась. Даже не обида, а досада какая-то. И папу жалко. Он переживает, сильно. Он её любил, вот это то, что я точно знаю. Любил только потому, что она была его матерью. Любил вопреки здравому смыслу.

Я сказала ему об этом, а он ответил, что любовь вообще не поддаётся здравому смыслу, а любовь к матери – тем более. Сказал, что такая любовь безусловна.

Мама считает, что пройдёт время, и папа успокоится, что ему многое пришлось пережить и многое вспомнить, то, чего вспоминать совсем не хотелось.

Вот что происходит у меня дома.

А на работе есть только работа.

Пару раз у меня дежурства совпадали с дежурствами Ильи Владимировича.

Я так радовалась… Но зря. Абсолютно зря. Он не обращает на меня никакого внимания. Я и крашусь на работу поярче. Пытаюсь выглядеть. И халат у меня всегда чистый и накрахмаленный. И вертеться стараюсь рядом с врачами. Они меня не гонят, понимают, что пройдёт несколько лет, и я смогу быть им равной.

Но разговаривая с медсёстрами, я кое-что узнала про него, про Илью Владимировича.

Мне сестра постовая рассказала, что ему тридцать четыре года, что он был женат, но по глупости и по залёту, что его бывшая у нас в приёмном работает. Ещё я узнала, что у него есть сын пятнадцати лет.

Вот и всё. Он всё равно на меня не смотрит.

Редко бывает, что пройдёт мимо и улыбнётся, может, мне, может, мыслям своим, а у меня внутри тогда всё переворачивается, и душа в пятки уходит, то ли от страха, то ли от счастья, то ли вообще неизвестно от чего.

Думаю, что в это время вид у меня глупый, потому что я стараюсь не улыбаться в ответ, а всё одно улыбаюсь.

Он мне и по ночам снится…

Я понимаю обречённость своих чувств, я понимаю всю бесперспективность, я всё понимаю… Только умом понимаю, а принять не могу. И ловлю эти мимолетные взгляды и радуюсь улыбке, которая, пожалуй, даже не мне адресована. И молчу. Молчу, как будто со мной ничего не происходит. Надеюсь, что никто не видит моего отношения, и, самое главное, он сам не видит.

Ведь, по большому счёту, нет ничего, кроме моих фантазий.

Зачем всё так сложно у людей устроено? Почему нельзя проще, понятней? Как хочется, чтобы он почувствовал ко мне то же самое, что я к нему чувствую. Пусть он старше, но это даже хорошо, он ведь умнее. Главное, чтобы чувствовал, чтобы выделил меня из всей женской массы, чтобы понял, что я – это я, и я нужна ему.