Текст книги "Архив 2. Четвертый элемент. Зерна"

Автор книги: Юрген Байконур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Архив Смагина

Часть 2 Четвёртый

элемент,

Зёрна

1
Четвёртый элемент

Начало этой истории Иван, в отличие от всего остального её содержания, довольно долго скрывал. Я не совсем понимаю, почему он так поступил, но, видимо, у него были на то веские основания. Именно по причине этой временной скрытности я долго не мог понять, как он вообще влез в это пренеприятное во всех отношениях дело и главное – как он из него вылез целым и невредимым. И вот недавно, когда я незваным гостем в очередной раз оказался в его уютной квартирке, он без всяких предисловий и лирических отступлений сообщил мне: «Ко мне обратился генерал, тогда всё и началось».

Что началось, я знал. Но вот таинственный генерал выплыл неожиданно и не к месту. Дело в том, что главный герой повествования, его мотивации и формат действий на тот момент были мной бесспорно определены – это Иван, действовавший на свой страх и риск и по собственной инициативе. И тут вдруг какой-то генерал.

Я не являюсь биографом моего приятеля и не могу отслеживать и излагать во всех деталях его героическую судьбу, в том числе и его контакты с таинственными генералами. Таков был примерно смысл реплики, подаренной Ивану в ответ на его признание. И затем я добавил: или следует пояснить, что за таинственная личность претендует на его почётные лавры, или этот щекотливый элемент желательно опустить вообще, словно его и не было.

«Насчёт «элементов» ты здорово подметил, – сказал Иван. – С них генерал и начал…» Это уже было слишком. В моём повествовательном уравнении появилось уже два неизвестных, что вызывало лёгкую головную боль и вполне понятное раздражение. Стало ясно: если его не одёрнуть, он будет выстраивать рассказ в своей, понятной только ему, манере. И я потребовал изложить искомый материал по-солдатски: кто, где, когда и как!

Иван не обиделся и прислушался к моему небезосновательному требованию. Чётко доложил: «Генерал Корнеев Анатолий Викторович. В начале мая. Позвонил мне и предложил встретиться». И затем с вызовом спросил: «Теперь ясно?»

Что я мог ответить? Пришлось немного нагрубить, и в результате устами моего драгоценного приятеля нарисовалась следующая картина.

В первых числах мая – помню, помню, те денёчки многообещающие! – на мобильный Ивана позвонил человек, с которым он раскручивал изрядно нашумевшую историю с загородными автомобильными авариями. Мерцающая с определённой частотой световая полоса, образуемая рекламными плакатами с замысловатой иллюминацией, негативно влияла на психику водителя, он терял способность управлять машиной… Полного статуса Анатолия Корнеева Иван на тот момент не знал – начальник управления, и всё. Почему бы нет, подумал Иван, и согласился на встречу. Тем более, что звонивший представился генералом со всеми должностными регалиями – и лицо официальное, и звание – не ефрейтор. Место встречи – какой-то фонд по защите чего-то крайне важного, вроде прав граждан, страдающих агорафобией, клаустрофобией и всеми прочими фобиями одновременно. Солидная проходная, охрана – вневедомственная, однако выправка подозрительно бравая.

Хитрый фонд – прикрытие, решил Иван. Ремонт, мебель – так себе, техника – солидная. Сотрудники по легенде – скромные чиновники и поклонники синекуры, но переигрывают: вместо белого лабораторного халата на большинстве из них значительно лучше бы смотрелся халат маскировочный, действия – быстрые, уверенные, коммуникативная реакция – отменная. И главное – при встречах в коридоре настолько чётко, по-военному уступают один другому дорогу, словно на стенах вместо портретов учёных вывешен расписанный крупными буквами табель о рангах, и всегда есть возможность подсмотреть, кто есть кто – не ошибёшься.

Генерал принял в довольно просторном и скромном кабинете на втором этаже, на двери висела пустая табличка (видимо, тоже для конспирации). Иван не стал делиться с генералом результатами своих наблюдений. И это хорошо: в этом случае, я полагаю, их беседа стопроцентно бы состояла из аналитических рассуждений моего друга. Я могу предположить: генерал – человек широких взглядов, но всё же не настолько широких, чтобы, подобно мне, достаточно долго терпеть «поток сознания» моего бывающего порой чрезмерно эксцентричным приятеля.

И дело здесь не в прозорливости Ивана – просто генерал после краткого приветствия начал говорить первым, заваривая при этом, как скоро выяснилось, очень недурственный чай. Отрывать его внимание от этих двух процессов было бы верхом нетактичности, а Иван при всех его недостатках – человек воспитанный, с хорошо развитой интуицией. И ещё у меня есть подозрение, что в ходе раскрутки автомобильного дела генерал имел счастье ознакомиться с особенностями психотипа моего друга и сложил на этот счёт своё мнение, способствовавшее в определённой мере выбору формату разговора.

Начал генерал, как я предполагаю, если не с конца, то с середины. Такой подход Ивану импонирует, так как сам часто ведёт себя в аналогичной манере.

– Ограблены три сейфа, мой уважаемый коллега, – начал генерал, расставив чашки с ароматным чаем. – Имеем три элемента, в гармоничное и понятное уравнение пока не складывающиеся. Старинной работы, надёжные.

– Старинной – значит, не электроника… – вставил Иван.

– Именно так, – кивнул генерал и почему-то при этом загадочно улыбнулся.

Иван немного растерялся и даже смутился: в такой компании ему ну никак не хотелось обсуждать историю с сейфом, принадлежавшим троллю. Корнеев не настаивал и даже не намекал. Иван успокоился, но улыбка его насторожила.

– Старинные, они когда-то были добротные и безопасные, а сейчас это хлам: любой кулибин повозится и откроет, – не удержался Иван.

Генерал доброжелательно пододвинул Ивану сахарницу и продолжил:

– Именно сейфы старого образца отличаются механической изощрённостью. И наши – из таких. Там ещё кодировка сложная, комбинаций – миллионы, а может, миллиарды, мы и считать не стали. С таким запирающим устройством даже теория вероятностей не хочет бороться – нет шансов. Все эти прослушивания, постукивания – это в кино. Об этом мы, кстати, ещё поговорим.

Иван не понял, о чём предстоит ещё поговорить – о прослушиваниях и постукиваниях или о кино. Уточнять не стал – в процессе прояснится. Но предположил:

– И злоумышленник выбрал из всех зол наибольшее – не стал прожигать, резать, взрывать… просто открыл?

– Именно так, – ответил генерал и, скорее всего, ещё раз удостоверился в целесообразности сотрудничества с Иваном.

– И много украли? – спросил Иван.

– Много, гораздо больше, чем можно представить, – ответил генерал.

– И всё непосильным трудом? – съязвил Иван.

– Для пользы дела будем считать, что так, – тяжело вздохнув, предложил Анатолий Викторович и добавил, не скрывая внутренней борьбы: – Предлагаю взять эту установку за основу, дабы не превратить наш поиск в потешную борьбу за справедливость. Есть вещи, обсуждать которые – занятие пустое и неблагодарное. Предлагаю по некоторым позициям просто верить мне на слово, а также не акцентировать внимание на очевидных для обеих сторон фактах.

– Предложение принято, – отчеканил Иван и тут же перешёл в лобовую: – А я вам зачем? Я не опер, не следователь, не юрист и даже не частный детектив. У меня нет опыта организации и проведения оперативно-розыскных мероприятий, у меня нет доступа к вашим картотекам, архивам… Это огромная работа – вряд ли я смогу чем-либо помочь. Специфика не та! Я привык иметь дело с деформированными хозяйственными структурами и заблуждающимися людьми. В нашем случае…

Генерал недослушал и продолжил свою линию:

– Я знаю, с кем и с чем вы привыкли иметь дело. А по поводу «нашего случая» выводы преждевременны.

Генерал отхлебнул чаю, посмотрел на Ивана и спросил:

– Курите?

– Иногда.

– Тот случай?

– Похоже, тот.

Генерал изящным движением извлёк из недр огромного письменного стола пепельницу, поставил ближе к Ивану. Иван закурил. Анатолий Корнеев понял: дальше тянуть кота за хвост нельзя.

– Ладно, – сказал он, – буду краток. Обстоятельства складываются так, что расследование требует конфиденциальности. Эпизодов – три. Рабочих групп – тоже три. Они работали без связки. Имеется кое-какая информация. Состыковывать группы пока нельзя, добытые ими данные – можно и нужно. Дополнительные поручения по направлениям – через координатора. Всё ясно?

– Всё. Почти. Кто координатор?

– Можно было и догадаться.

– Догадался.

– Вот и ладненько, – подытожил генерал и уже обыденно, по—рабочему добавил: – Ваша резиденция – в другом крыле, вход, так сказать, отдельный, проходная общая, люди проинструктированы. Номера телефонов, адрес, визитки – в общем, работаете открыто, никакого пинкертонства. Дерзайте! Ко мне можно попасть и через фонд, и с вашего крыла. Если это понадобится. Если очень понадобится.

2
Четвёртый элемент

Иван Смагин, поясняя свой метод работы, как-то сказал: «В отличие от военных, употребляющих слово «эшелон», я использую слово «пласт» – мне так удобнее». Что тут сказать: удобства для себя каждый определяет самостоятельно, понятно, что такое право есть и у моего приятеля.

Что касается сути сказанного, то здесь я вынужден сделать пояснения, чтобы в дальнейшем не возникало вопросов. Если военные, к примеру, говорят или пишут о линии обороны первого, второго и последующих эшелонов, то слушатель или читатель представляет себе последовательность упорядоченного в определённом формате размещения войск и всякого рода укреплений.

Вот и Иван выстраивал своего рода торт-наполеон, состоящий из привязанных к определённому моменту времени коржей, содержащих упорядоченную информацию. Этот пласт представлял собой версию. Она могла быть однозначно истинной, поверхностной, смешной, неосновательной, сомнительной – любой, но должна быть. На этот пласт накладывается следующий, содержащий в себе новую версию, возможно, противоречащую предыдущей, возможно, существенно от неё отличающуюся, но в любом случае являющуюся её логическим продолжением.

Метод хаотичного нагромождения фактов и появление на этом фоне в нужном месте и в нужное время, как правило, с опозданием, звёздного озарения Иван не принимал. «Это – для гениев, – говорил он, – а я себя таковым не считаю. Да и границу между гениальностью и безумством провести порой довольно трудно. Лучше быть педантом и занудой – не так романтично и броско, зато последовательно и результативно».

Я не берусь судить, насколько мой друг Иван Смагин прав. Возможно, его подход полностью себя оправдывал в делах хозяйственных. Но насколько он будет действенным в истории детективной, я не знал и потому, не скрою, беспокоился и при этом, всё же, надеялся на лучшее.

Наш с Иваном разговор начался в его машине. Он говорил много, с упоением, чрезмерно размахивал руками, предлагал мне для осмотра его новую зажигалку, уверял, что именно с помощью такого агрегата можно с лёгкостью и удобством прикуривать сигары, при этом прекрасно знал, что я не курю. После моего активного вмешательства в процесс разговор продолжился в скверике, на скамеечке в тенёчке. Я старался усвоить весь материал, позволив себе творчески его переработать. Затем следовала обязательная адаптация, цель которой была проста и светла – обнародование основного содержания наших замысловатых, порой вычурных и даже гротескных бесед.

Пока картина преступлений была набросана жирными мазками.

Приличный особнячок принадлежал господину Х. По официальной легенде – торговец-бизнесмен, по неофициальной – лучше не говорить. Дом оборудован сигнализацией, и, как это часть бывает, оборудован для проформы – во-первых, что б было, во-вторых, что б было не хуже, чем у других. О том, «что б работало», никто не думал. Пару раз сигнализация – надо отметить, простенькая, не режимный объект – срабатывала самопроизвольно. Видно, при монтаже были допущены какие-то ошибки. Дело непривычное – шум, крик, нервы, оформление ложных вызовов, неоднократный приход представителей охранной фирмы… Вскоре чувство опасности, новизны и самоисключительности притупилось, стали её включать раз от разу, а затем и вспоминали о ней редко, как об уже не представлявшей интерес игрушке.

Вот этот момент – с надоевшей игрушкой Иван выделил особо и прокомментировал с несвойственными ему эмоциями.

Ну, любим мы, что б было, как у других, рассуждал он. Не волнует нас, хорошо ли нам, удобно ли нам, поёт ли наша душа и радуется… Похожесть нас притягивает. Такой же галстук, хоть расцветкой не подходит, такая же машина, хоть по назначению не подходит, такое же ружьё, хоть патронов к нему не доищешься… Имитация, словом: вещь вроде есть, но на самом деле её нет, ибо функции своей изначальной она не соответствует. Так и с сигнализацией: то работает не так, то вообще не работает. Так и с телохранителем, что в слугу превращается, авоськи с покупками тягает – какая тут, к чёрту, безопасность…

Я понял, что сейчас «остапа понесёт», и осторожно вернул разговор в изначальное русло, ловко вставив: «… и когда семья уехала…»

Так вот, переключился Иван, когда семья покинула на время свою крепость, сигнализация была всё-таки включена – вспомнили. Камеры наблюдения в систему безопасности не входили – хозяин личность примечательная, но не выдающаяся. Дети – на учёбе за границей. Супруги отсутствовали неделю. В эти дни за коттеджем присматривал пожилого века мужчина – нечто среднее между дворником и мажордомом. Ключей от дома у него не было, но ранее хозяева иногда их ему доверяли.

Когда хозяева возвратились, ничего в своей обители непривычного или бросающегося в глаза не заметили.

Прибыли они утром. И лишь во второй половине дня господин Х внимательно посмотрел на сейф, ему показалось, что дверца неплотно закрыта. Дёрнул, глянул – пусто. Ни денег, ни роскошных драгоценностей. Были кое-какие ценные бумаги – на месте. Имеются фотоснимки, протокол осмотра. Следов взлома входной двери и сейфа нет. Этот факт Иван подчеркнул особо. Последний вскрыт при помощи кода, знал его только хозяин. Здесь Иван сделал солидную паузу.

В семье никто не курил, возле сейфа обнаружен сигаретный пепел. Время совершения преступления известно – на центральном охранном пульте зафиксировано и выключение, и включение сигнализации с точностью до секунды. Операция заняла 3 минуты 22 секунды. Код домашней сигнализации известен обоим супругам и дворнику-мажордому, по поводу детей – уточняется. Таков первый элемент.

Второй пострадавший – гражданин Y. Аналогичная история. Частный дом, довольно скромный, в сравнении, конечно, с явно нескромными. Хозяин – человек в деловых кругах весьма авторитетный. Дом не охранялся. Супруга пребывала на отдыхе, гражданин Y – весь в делах. Преступление совершено через сутки после ограбления господина Х. Факт вскрытия сейфа обнаружен хозяином в районе семнадцати часов. И опять – набран код, известный только владельцу. Украдена большая сумма денег. Осмотр, экспертиза ничего не дали.

И, исходя из терминологии генерала, третий элемент. Через сутки после второго эпизода – квартира в престижном доме. Входная дверь квартиры открыта днём, без взлома, сейф – так же, как и в остальных случаях. Следов нет. Подъезд контролируется камерой наблюдения, диск приобщён к делу. Ущерб – весьма и весьма значителен.

Вот такой получился предварительный «пласт» на момент завершения разговора Ивана с генералом. «Предварительный», как пояснил Иван, потому что представлял он собой набор начальной информации, не позволяющей при всём желании выдвинуть какую-либо версию, за исключением довольно простого и потому зыбкого предположения об активной роли мажордома в первом преступлении.

3
Зёрна

Москва. Кремль.

Во исполнение решения Совнаркома

от 15 марта 1921 года организовать

Управление режимных расследований (УРР).

Руководство управлением поручить

тов. Смагину Андрею Викторовичу.

Архив Смагина.

УРР. Дело 22.12.25. «Зёрна»

Инженер Пелехов Иван Андреевич в этот вечер всё ещё находился под впечатлением от известия о смерти любимого поэта Сергей Есенина. Много говорили, некоторые плакали, вспоминали стихи, помянули, опять плакали, взывали к душе и говорили о сложностях и достижениях социалистического строительства, ещё помянули… И всё же не верилось: не мог такой человек, талантище, вот так просто уйти – был и нет, совсем нет. Тело покойного родственники и власть решили перевезти в Москву, место – скорее всего, Ваганьковское кладбище. Земля ему пухом!

Иван Пелехов вполне осознавал, что был слегка или даже чуть более того пьян. Но взбудораженное сознание, как он про себя отметил уже не в первый раз, было всё же не следствием выпитого. Неожиданные душевные переживания – вот в чём причина. Он иногда скользил, но не падал. Когда он, с вызовом поглядывая на вечерних прохожих, громко шептал: «Вечером синим, вечером лунным…» – накатывала слеза. Он вытирал лицо рукавицей, влажные щёки уступали морозному воздуху и неприятно горели.

В таком состоянии Пелехов Иван Андреевич и столкнулся с видением. Со временем этот случай приобрёл много различных личностных интерпретаций. Настолько много, что разбор этого «вечернего полёта» мог потерять смысл. Лишь после строгого морально-политического внушения со стороны сотрудников УРР, напоминания о высоком звании инженера и научной значимости эффекта первого впечатления удалось воссоздать изначальную, хотелось бы верить, истинную картину увиденного.

Иван Андреевич дружил со словом и знал: подворотня в классическом варианте означает щель между воротами и землёй, и потому фраза «собака гавкает из подворотни» вызывала в его создании простую и понятную деревенскую или окраинную картину. Большинство же неподготовленных городских граждан «видело» в этом случае пса, лающего из сквозного, тоннельного, часто обрамлённого аркой домового прохода. Вот такая подворотня, днём довольно мрачноватая, а ночью – тем более, украшала привычный путь нашего героя. Тридцатилетний инженер ни здоровьем, ни лихостью в быту не отличавшийся, обычно, проходя здесь, прибавлял шаг – мало ли что, место для ограбления или какой-нибудь хулиганской выходки самое подходящее. И на этот раз он машинально принял немного влево, исходя из того, что, хотя фора для бегства образуется небольшая, обзор подворотни увеличивается, и это позволит вовремя заметить и упредить возможную опасность. Как именно упредить, Иван Андреевич, как и многие живущие в атмосфере технического новаторства и поэтических кружков граждане, представлял себе весьма туманно. Тем не менее, поступил он так.

Инженер идёт по правой стороне улицы, подходит к подворотне, слегка отклоняется от маршрута влево и видит в подворотне… довольно большой костёр. Светло, как днём, и потому прекрасно видны могучие ёлки и серо-голубое небо. А подворотня – не высокая, с полтора человеческих роста! И главное – возле костра сидят на брёвнышке два причудливо одетых человека. Высокие болотные сапоги забыть нельзя. А вот остальное – то ли телогрейки, то ли плотные куртки, перетянутые, как у военных ремнями… Лица? Лиц не видно, так как головы закрыты странными балахонами. И вся эта картина мерцает и смотрится как через запотевшие очки.

Описывая свои впечатления, инженер здорово потрепал нервы слушателям. Особенно трудно было уяснить тезис с «очками». Дело в том, что инженер носил очки, и понятно: на морозе – дыхание, волнение, водочные испарения – они должны были запотеть. Однако Иван Андреевич уверял: «Я знаю, что такое запотевшие очки! Не сбивайте меня! То, что я наблюдал, смотрелось, словно через запотевшие очки. Но это были – не мои очки!» Вот такое свидетельство, вот такая трактовка.

Следует сделать некоторые дополнения и пояснения. Замечательное событие произошло 29 декабря, фигурант сам признался – был выпивши, неоднократно это подчеркнул и пояснил, по какому поводу. Повод понятен. Душа экзальтированного человека для опытного исследователя – не потёмки. Иногда в ней такое может выстроиться причудливое, что приземлённому человеку – ни понять, ни объять. Сотрудников Смагина трудно было причислить к безнадёжно приземлённым. Потому и воспринималось ими многое увиденное и услышанное в ракурсе, отличном от подходов, встречающихся в обычной милицейской или чекистской практике. К тому же видеть невидимое и слушать неслышимое являлось их прямой служебной обязанностью.

Конечно, повальной заблаговременной встречи Нового года тогда не наблюдалось, но отдельные и достаточно яркие случаи своеобразных встречных праздничных обязательств, безусловно, были. И в этих случая можно было увидеть и не такое – доходило и до белой горячки.

Опрос инженера осуществлялся вечером 2 января 1926 года. То есть, инженер плюс ко всему происшедшему отметил праздник, много думал, сомневался, решительно рвал со старыми пороками, принимал решение начать жить сначала и… только в этот день, утром, решился поделиться своими впечатлениями. Первоначально он обратился в милицию. Там нашлись, к его счастью, адекватные люди, результат – вечерняя беседа в УРР.

Вообще-то, случай отдавал патологией. И можно было бы перенаправить пациента к докторам и только после их обнадёживающего заключения продолжить беседу, а может, и вовсе не продолжить. Однако имелось обстоятельство, позволяющее проявить по отношению к событию повышенный интерес, и даже требующее его оперативного разбирательства.

Начальник УРР Андрей Викторович Смагин находился в своём кабинете, он смотрел в тёмное окно и пытался рассмотреть картину, закрываемую собственным отражением. В только что приоткрытую форточку осторожно пробиралась струйка свежего воздуха. Он ловил её ртом. Смагин плохо видел улицу, подумал: погаси свет, и откроется полная и ясная картина январского вечера.

«Так и в этом деле, – подумал Смагин, – погаси кабинетный свет, отбрось папки, протоколы, прокуренные совещания, мнения вечных скептиков и, отбросив сомнения, предположи: а вдруг так оно и было? Если не было – всё ясно. Но если было?» Он подошёл к стеллажу и взял папку с протоколом допроса. Достал документ. Следователь, его передавший, уверял: не хотелось эту галиматью и писать… Текст Смагин помнил почти наизусть. Этого было мало. Он вызвал дежурного.