Текст книги "Завтра нас не станет (СИ)"

Автор книги: witchdoctor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Тадеуш протянул свою руку. Долорес неуверенно посмотрела на его светлую по сравнению с основным оттенком кожи ладонь, и, часто задышав, неуверенно коснулась его пальцев. Ей было страшно. Да и ему. Тадеуш весь взмок, и Долорес отчетливо чувствовала его дрожь. Она и сама дрожала.

– Мы так и будем глупо держаться за руки? – спросила она.

– Все лучше, чем умирать в одиночку.

– Это больно?

– Не знаю, – честно ответил Тадеуш.

– Спасибо, – помолчав, прошептали оба.

Не выдержав, Долорес зажмурилась. Зажмурился и Тадеуш. Гул становился сильнее. Кажется, затряслась сама земная твердь. До чего же было страшно, но рук они так и не выпустили.

Так и держались вместе, пока небо не обрушилось на них.

========== И умерли в один день ==========

***

В маленькой квартирке на окраине Москвы ютились двое. Без одежды, без мыслей. Прижавшись к друг другу, они то целовались, то замирали, проводя свой последний день в постели. На окнах мерцали развешанные гирлянды. Новый год должен был наступить не скоро. Лишь через два месяца, но Лена любила гирлянды в независимости от времени года. Мерцающие огоньки навевали на нее особенный по-детски наивный восторг. Эта наивность была нынче просто необходима, оттого последние дни их маленькая квартирка переливалась всеми цветами радуги. Это успокаивало, отвлекая от тяжелых и неприятных мыслей.

– А ты меня любишь? – пропела Лена, прижавшись к мужскому плечу.

– Угу…

– А ты со мной будешь?

– Прекрати, – усмехнулся Саша, ласково поцеловав ее в макушку. – Терпеть не могу эту песню. Хуже только «В траве сидел кузнечик».

– Прости. Мне всякий бред лезет в голову, – Лена с грустью посмотрела в окно и задумчиво провела пальцем по его подбородку. – Саш?

– Да.

– А если бы не было этого конца света? Не было бы этих Четырех всадников? – прошептала Лена, усаживаясь на постели. К голому телу она прижала пуховое одеяло и с особенной грустью посмотрела Саше в лицо.

Вместе они были всего два года, но за эти два года успели пережить многое. Кажется, они познакомились в каком-то сетевом кафе на Старом Арбате. Александр Евгеньевич Лисовский – так он ей сразу и представился. Тогда его напористость настолько поразила ее, что Лена не смогла отказаться от второго свидания. Спустя полгода они объехали Золотое кольцо, и в Суздале Саша признался ей в любви, и конфетно-букетный период зацвел буйным цветом. Случались у них и ссоры. Один раз они даже собирались расстаться. Уж больно крепко поругались. Напившись, Сашка стал орать ей какую-то наспех выдуманную серенаду под окнами. Прямо посреди ночи. Все близлежащие дома его ненавидели до глубины души, а она тогда поняла, что более никого так и не полюбит, а главное, никогда не захочет полюбить. Да. Они любили друг друга, не смотря на то, что он порой становился нестерпимым ворчуном, а она чересчур наивной мечтательницей.

– Все было бы хорошо, – успокоил ее Саша.

– Правда?

– Правда.

– Расскажи как…

– Ты знаешь, что я не самый хороший рассказчик, Лен…

– Но я хочу услышать это от тебя. Как бы мы жили? – обхватив его руку, Лена сжала ладони вместе и попросила особенно нежно. – Завтра никогда не наступит. Мы могли бы просто помечтать.

– Ну… Мы бы жили вместе. Поженились бы. Елена Лисовская… – примерил ей свою фамилию Саша. – Нарожали кучу детишек и завели бы собаку.

– Не хочу кучу детишек! – покапризничала Лена, приглаживая волосы. – Двоих будет более, чем достаточно.

– Хм-хм-хм… Как там? Будем трахаться как кролики? Ну в этом. В «Основном инстинкте».

– Умеешь ты все опошлить, – Лена игриво шлепнула его по животу.

– Постой.

Саша сел и потянулся к валявшимся у кровати штанам. Из кармана джинсов он достал бархатный коробок и протянул его Лене. Она раскрыла коробочку, зная наверняка о содержимом. Так и было. С белой подушечки на нее смотрело небольшое колечко. Спешно Лена надела кольцо на руку, и в свете гирлянд замерцал небольшой камушек. Лицо Лены озарил неподдельный восторг, и Саша с особой нежностью поцеловал ее руку.

– Я все хотел… А тут этот конец света, – не договорил Саша. Лена крепко обняла его, зарыдав в голос, и он почувствовал, как у него самого защипало глаза от слез. – Прекрати реветь. Пожалуйста… Тщ… – пригладил он ее светлую голову и даже покачал словно маленького ребенка. – Прости… Долго тянул. Дурак.

– Нет. Не дурак, – подняла она свои заплаканные глаза на него. – А если и дурак, то я все равно люблю тебя. Знаешь. Столько всего не сделано… – попыталась успокоиться Лена, но вместо этого лишь заплакала с новой силой. Саша положил руки на ее влажные от слез щеки; убрал налипшие волосы и поцеловал.

– Тщ-тщ. Будешь думать об этом, сойдешь с ума.

– Мне страшно, Саш.

– Знаю.

Как же хотелось жить. Именно в эту минуту хотелось жить. Лена была права. Столько всего было не сделано. Сана хотел отремонтировать их квартиру, съездить на Сардинию. Весь последний год он откладывал деньги, чтобы сделать ей сюрприз. Там и хотел сделать предложение, решив, что должен сделать это как-то так, чтобы запомнилось… А тут.

С улицы донесся шум. Словно кто-то включил огромный пылесос, и постепенно гул разросся до ужасного грохота. Лена прижалась к Саше.

– Что это?

– Какая теперь разница.

– Знаешь… – вдруг подняла она свои глаза на него. – Мы как в сказке. Почти… Жили недолго, но счастливо…

– И умерли в один день.

Последнее, что ответил ей Саша.

========== Гнев Луны ==========

***

– О, Луна! – сидевший у очага старик поднял к небу руки. Из уст его полилась странная щелкающая на слогах речь, и он как будто бы взмолился. – Возьми мое лицо. А себе возьми мое, – взяв в руки посох, старик потряс им над костром, и окружившие его детишки невольно подсели поближе. – После того, как мы умрем, мы должны возвращаться также как и ты. Ты говорила так будет, пока заяц не рассердил тебя.

– Расскажи. Расскажи о зайце. Почему он рассердил Луну?

К огню вышел юноша, и в лучах закатного солнца его темная кожа отлила багровым оттенком. В руках он сжимал тонкий лук, с которым в последнее время не расставался. Совсем недавно старейшина племени повелел обучаться ему у охотников, а Уи всегда нравилось учиться. Уи становился взрослым, а вскоре должен был принести племени свою первую добычу. Гордость переполняла его тело и дух.

– Слушай внимательно, Уи, – прищурился старик, причмокивая беззубым ртом. – Когда-то у зайца умерла мать, и он стал плакать. Да так горько, что Луна снизошла до него. Она говорила, что его мать оживет и вернется, но заяц все равно плакал, говоря, что Луна – обманщица. Тогда Луна рассердилась и ударила его, – старик грозно стукнул посохом о землю, подняв небольшое облачко пыли вокруг себя. – Она рассекла ему губу. Старейшина Наиси говорил: заяц прежде был человеком, но Луна наказала его, обратив навсегда зайцем. Луна сказала, что он будет умирать. И люди тоже. С тех пор все люди умирают.

– Почему? – переспросил Уи, слышавший легенду о Луне и зайце* не в первый раз. Все же он никак не мог понять. – Почему люди умирают из-за зайца? Это он рассердил Луну, а не люди.

– Так решила Луна, Уи. Говорят, она смилостивилась над людьми однажды…

– Но люди все равно умирают! – повысил голос Уи, и старейшина отчасти рассердился.

– Умей слушать и слушать до конца… – прищурился старик. – Луна послала людям черепаху и повелела ей передать всем племенам, населяющим саванну: как я, умирая, снова возвращаюсь к жизни, так и вы, умерев, вернетесь к жизни. Черепаха шла так долго, что захотела пить, а, испив воды, успела позабыть ее слова. Она вернулась. Тогда Луна рассердилась и послала зайца, – опять этот заяц, подумал Уи, крепко сжав в руке лук. – Он тоже захотел пить и, испив воды, забыл слова. Заяц не стал возвращаться, а пошел к людям и сказал им совершенно другие слова. Там его нагнала черепаха. Долго они спорили о том, что же им сказала Луна. Люди даже отправили Луне других посланников, но заяц уже сказал свое слово: люди должны умирать, и потому все люди умирают.

– Этот заяц плохой.

– Это было давно, Уи. Луна наказала его.

– Она наказала и нас, – не собирался мириться с подобной несправедливостью Уи. – Мы умираем из-за зайца! Мы должны снова отправить посланника к Луне и попросить прощение. Тогда люди саванны более не умрут.

– Уи, – одернула мальчика мать, плетшая украшения из бисера неподалеку, но шаман поднял руку кверху, призывая к тишине.

Уперев посох в землю, старик тяжело поднялся на ноги и подошел к упрямому Уи. От старика пахло травами. Сухие ладони его были испачканы соком личинок, которые старейшина ежедневно перемалывал вместе с охотниками для яда. Курчавые волосы его давно поседели, придав старику запыленный вид. Во рту его недоставало многих зубов, оттого, морщась, губы западали внутрь. Уи казалось, что старик Нани был таким всегда. Он даже представить себе не мог, что старейшина некогда был таким же мальчиком, каким был он сам.

– Ты молод, Уи. Однажды ты поймешь. Племена живут традициями сотни лет и выживают лишь благодаря традициям, – старик потрепал его по плечу.

Сдержавшись, Уи промолчал, хотя очень хотел спросить: уж не умирают ли племена из-за этих традиций?

Полный дум он ушел подальше от огня и скрылся в зарослях сухого кустарника. Ковыряя луком землю, Уи огляделся. На саванну опускалась тень, и вдалеке он увидел нескольких ориксов, возвращавшихся с водопоя. Над землей воспарило марево, исказившее силуэты и тени. Солнце должно было вот-вот умереть, упав за горизонт. Напоследок зависнув над землей, светило отбросило длинные тени.

Глядя на багровый закат, Уи думал о зайце. Люди умирали из-за него. Заяц прогневал Луну, и из-за своей обиды Луна наказала и людей. За что? Разве была их вина в словах зайца? Люди ведь ничего не сделали плохого Луне. Племенам стоило послать посланников, а они этого не делали. Что если бы кто-то убедил Луну вернуть свой прежний дар? Люди перестали бы умирать. Разве не стало бы тогда хорошо?

Уи уже знал смерть. С отцом он ходил на охоту, и они воочию видели умиравших от яда животных. Уи знал смерть и потому, что его дед умер недавно, будучи седым-седым стариком. Когда-то умрут все, кого он знает. Сам Уи, а ведь этого могло и не быть? Стоило лишь поговорить с Луной, но никто не хотел идти к ней. Быть может, все трусили? Он, Уи, сын Оа, не трусил. Он был храбрым, как лев.

Переполненный решимостью Уи поджал пухлые темные губы и посмотрел в небо. Зажглись первые звезды, и на темневшем от наступающей ночи небосводе появился бледный призрак Луны – той самой, обрекшей людей на смерть. Мальчик долго смотрел на полудиск. Он хмурился, стискивая челюсти до скрипа в зубах, и вдруг сорвался с места.

Долгоногий Уи долго бежал к горизонту, пока хватило дыхания. Остановившись, он едва отдышался. Уверенно юноша упер лук в землю. Уи посмотрел в небо и закричал, что было сил.

– Луна! Луна, услышь меня! Это заяц! Заяц виноват во всем. Это заяц прогневал тебя, а не люди. Услышь меня, Луна! Верни людям свой дар. Ты же простила их, так забери проклятье назад. Пускай люди не умирают больше.

Уи кричал долго и проникновенно. Он понимал – Луна не ответит сразу, но в племени уже ценили его волю, силу и выносливость. Уи был готов кричать всю ночь и все утро. Так долго, пока ему не ответят. Уи умолял Луну смилостивиться, и в тот момент, когда он уже не надеялся услышать ответа, землю покрыл гул.

– Луна?! – закричал изо всех сил Уи, но никто ему не ответил. Лишь усилился шум, да поднялся ветер.

Гул шел отовсюду, сотрясая землю. В рассыпную бросились птицы, заполонив гвалтом всю долину. Из своих укрытий бросились грызуны, антилопы. В нескольких шагах от него пробежали зебры. Шум окружил Уи со всех сторон, а вдалеке, на самом горизонте, он увидел темное облако, покрывавшее собой все, что открывалось его взору. Испуганно Уи посмотрел на Луну. Безмолвно она глядела на него с небосвода.

Неужели… Он тоже прогневал ее? Он не хотел!

– Прости, Луна! Луна! О Луна… Я не хотел прогневать тебя… – кричал Уи, понимая, что навлек на себя и на всех гнев Луны. – Прости, Луна! Преврати меня в зайца! Рассеки мне губу, – мальчик бросился на колени и исступленно взмолился к бледному светилу. – Преврати в червяка, но не гневайся. Луна! Луна! Лу…

Напрасно Уи звал Луну. Тьма накрыла его и всю саванну. Тьма забрала с собой ориксов, жирафов, птиц и змей. Поглотила тьма протоптанную к водопою тропу и поселение бушменов, в котором остались мать, отец, да старик Нани.

Тьма поглотила весь мир, забрав Уи с собой, и до последнего вздоха он раскаивался за то, что оказался не лучше зайца, обрекшего на всех гнев Луны.

Комментарий к Гнев Луны

Легенда о Луне и зайце* – одна из легенд бушменского эпоса, объясняющая появление смерти

========== Либер-танго Мона Лизы ==========

***

Под конусом желтого света Альберт увидел силуэт. Спрятавшись во мраке, Альберт поправил ворот отглаженной рубашки, выпрямился и вздохнул, уловив нежный аромат духов. Ландыш? Апельсин? Этот силуэт он видел не впервые. В Лувр Альберт заглядывал всю последнюю неделю перед концом света и каждый раз замечал перед стеклянным аквариумом Джоконды девушку.

Она сидела на небольшой табуретке, обитой бархатом. Слушала музыку и ничего не замечала вокруг себя. Изредка незнакомка покачивалась в такт. Крупные наушники смешно придавливали ее объемную копну мелко-волнистых волос, и они топорщились мелким бесом в разные стороны. Все ее действия Альберт знал досконально, словно его приставили следить за ней. Перед шедевром Да Винчи незнакомка проводила несколько часов, а затем уходила. Она вызывала у него неподдельный интерес, и Альберт все хотел подойти, но не решался… До самого последнего дня. Чем он рисковал, в конце концов? Тем, что перед концом света ему откажут в знакомстве?

Выйдя из темноты, Альберт оправил выбившийся конец шейного платка и громко откашлялся. Незнакомка его не услышала. Высоко задрав голову, она блаженно прикрыла глаза, будто питалась странной энергией, исходившей от Мона Лизы. Перед ней предстал Альберт, и незнакомка испуганно вскрикнула.

– Простите… Я не хотел напугать.

– Нет. Ничего… Я просто не ожидала…

Она сняла с себя наушники и резво скрутила из проводов аккуратный клубочек. Как кошка. Украдкой Альберт оглядел ее с головы до ног и остановился на лице. Впервые он увидел ее. В аккуратных чертах прослеживалась едва уловимая восточная нотка. Миндалевидные глаза. Точеные скулы. Незнакомка отдаленно походила на Айшварию Рай, да вот только более бледную и с пышными волосами, торчавшими в разные стороны мелкими кудрями. С плеч ее свисал черный плащ. На вороте распустились объемные розы. Под плащом – словно лава красное платье с глубоким клиновидным вырезом.

– Не думала, что увижу кого-то здесь, – мягко прожурчал голос незнакомки. Кокетливо качнув носком туфли, она с нескрываемым любопытством оглядела Альберта. Видимо, встреча по одежке удалась. – У Джоконды нынче мало гостей.

– Конец света. Миру не до высоких мыслей. Не до вечного искусства. Разве нет?

– И почему же вы здесь?

– Я… – хороший вопрос. Сейчас Альберт пришел из-за нее, но его появлению в музее были и другие причины. – Стыдно признаться. Я всю свою жизнь не мог дойти до Лувра. А сейчас… Самое лучшее время. Да и очередей нет.

Незнакомка засмеялась, миленько поморщив прямой нос. На ее шее Альберт увидел черную бархотку, украшенную медальоном. Было в этом аксессуаре нечто, придавшее незнакомке еще большее сходство с кошками. Альберт любил кошек.

– Мишель, – незнакомка в мгновение ока исчезла, и Мишель кокетливо протянула руку. Альберт не преминул склониться над маленькой ладошкой.

– Альберт.

– Ты часто заходил сюда, но так ни разу и не подошел. Только сегодня.

– Что?

– Я видела твое отражение в стекле, – призналась Мишель, ткнув пальцем в защитное стекло, укрывавшее Джоконду. Она мягко улыбнулась, и Альберт покраснел, смущенно потрепав затылок.

Его словно поймали с поличным. Закусившая губу Мишель была собой довольна, оттого гордо вскинула голову. Она смотрела смело, с вызовом, словно говорила: я все знаю; я знаю о твоих мыслях; я знаю, почему сегодня ты пришел ко мне. В ее глазах горел странный огонек, выдававший и другие мысли, но Альберт боялся обмануться.

– Я ходил по всему музею, а ты всегда была у Мона Лизы.

– О!.. – в мгновение поменялось настроение Мишель. – Мы знакомы с ней так давно, что от ее улыбки меня попросту тошнит. Знаешь, почему последние дни я провожу здесь? – спросила Мишель и, не дожидаясь ответа, продолжила. – Мой дедушка – художник. Мой отец, мать. И даже старший брат. Все они восхищались ею, и пытались хоть как-то передать в своих работах великий гений Леонардо. Представляешь их разочарование, когда вдруг малютка Мишель решила пойти учиться на учителя иностранных языков, – она отвернулась, и от гнева у нее раздулись ноздри. – Меня ведь запихали в школу изящных искусств… Ненавижу все это! Каждый раз меня приводили сюда. К ней… Как к Мадонне в церковь, и велели чуть ли не молиться. Ненавижу их всех. Ненавижу ее.

Мишель не врала. Она не старалась скрыть своей злости, и Альберт невольно восхитился. Во гневе ее крупные глаза показались ему еще красивее, и все же он не понимал. К чему такой мазохизм? Приходить туда, где тебе плохо. Почему? Зачем Мишель приходила сюда всю последнюю неделю? Мучить себя?

Вряд ли бы кто понял Мишель, но Мона Лиза и вправду стала ее иконой. Чем-то, что придавало ей сил, не смотря на всю ненависть. Мишель было страшно. Да и был на Земле хоть кто-то кому не было страшно? Конец света. Все они умрут, возможно, страшной смертью. Все погибнет, а здесь, подле стеклянного аквариума, в стенах Лувра, было необычайно тихо и спокойно. Особенно подле ненавистной Мона Лизы, улыбавшейся едва ли не с издевкой. Мишель не осталась в долгу, и губы ее также подернула едкая ухмылка. Джоконде было все равно. Равнодушно она посмотрела над головами из своего аквариума.

– Уйдем отсюда, – сказал Альберт, разрывая эту странную связь.

– Куда?

– Через Сену, а там… У меня бар неподалеку. Мы могли бы выпить и поговорить. Обещаю, не о живописи.

Легким движением головы Мишель стряхнула с себя неприятные воспоминания и задумалась. Альберт был хорош собой. Высок. Приятные черты лица портили лишь глаза, посаженные чуть ближе к носу, чем хотелось бы, но… Мишель словно понимала. Они словно понимали друг друга. Единственные посетители Лувра.

– Похоже на первое свидание.

– Что ж… Да. И я не хочу слышать отказа, – уверенно заявил Альберт. Он сам от себя не ожидал такой бравурности, но что-то в глазах Мишель давало ему необычайный прилив храбрости.

– Даже так? Тогда… Не остается ничего другого, как сдаться, – Мишель протянула ему свою руку, и Альберт услужливо помог ей подняться.

***

Потолок бара был оформлен странными элементами, напоминавшими пчелиные соты. Темные стены красовались мерцавшими декоративными панелями. В приглушенном свете ламп блестело стекло многочисленных натертых до блеска бокалов, казавшихся в полумраке мыльными пузырями. Нынче весь земной шар походил на большой мыльный пузырь. Скоро он лопнет. Буль! И Земли как не бывало.

Откуда-то Альберт достал тарелку с сырами, инжир с виноградом и соленую рыбу. Он, видимо, приготовился к этому их первому свиданию, и, глядя на его старания, Мишель стало жаль, что встречаются они при таких обстоятельствах.

– Здесь уютно.

– Я всю жизнь отдал, чтобы открыть этот бар. А еще ресторанчик… Неподалеку у Оперы, – к слову добавил Альберт, отчасти желая похвастаться.

– Я часто бывала в Опере.

– Что ж… Я тебя разочарую, но… Я там ни разу не был. Не подумай. Я очень хотел, но… – Альберт стыдливо поджал губы. Какой же он был дурачок. И с чего он решил, что ей так важно, сколько раз он был в Лувре или в Опере. – Жаль, что ты не была в том ресторанчике. Мы бы могли встретиться там.

– Нет. Не жаль. Я точно была бы со своей семьей. Они бы тебе не понравились. Слишком чопорные… – Мишель поморщила нос. – Они считали, что я должна выйти замуж за директора какой-нибудь галереи. Ну… Художника, на крайний случай. Все остальные отметались в сторону.

– Такого строгого отбора я бы не прошел, но… Мой шеф приготовил бы самый лучший комплимент.

– Ты любишь завлекать девушек едой? Как птичек? – открывавший бутылку Альберт нахмурился, и Мишель виновато заложила прядь волос за ухо. – Прости. Я не хотела тебя обидеть. Я всегда была остра на язык.

Альберт не обиделся. Не хотел. Они были едва знакомы, а шероховатости в таком случае – обычное дело.

– Мой дядя всегда говорил – вода сглаживает самые острые углы.

– Это не вода, – оглядела Мишель медовую жидкость наполнившую бокал. После долгих колебаний, они решили выпить виски.

– Что ж… – улыбнулся ей Альберт. – Я – не мой дядя.

Тихо они усмехнулись друг другу.

– Расскажи о себе?

– О себе?.. Ух. Хорошо… Мой отец был родом из Буэнос-Айреса. Я не знаю, как он оказался во Франции. Моя мать – коренная парижанка. Они поженились, а потом полетели в Аргентину. Больше я их не видел.

– Они…

– Погибли. Кажется, что-то с автомобилем. Мне было года три. Меня взял дядя на воспитание. А там… Я решил, что должен много работать, чтобы отплатить ему за все, и так открыл свой бар. Потом ресторан. Вот и все, наверное.

– Похвально, – покачала головой Мишель, согревая бокал в сложенных ковшом ладонях. – Даже завидую твоей свободе.

– Свободе? – завидовать тут было нечему. – Свобода белки в колесе. И вроде бы есть куда бежать, но… Не важно. Конец света.

– За конец света! – подняла свой бокал Мишель. – Он освободил нас. Меня от моего «призвания». Тебя от твоего колеса. Теперь мы свободны…

– Да, – взгрустнулось Альберту. Увы, у такой свободы была высокая цена – смерть, неотвратимая и беспощадная. – За конец света.

Разом они опрокинули пузатые бокалы.

– Аргентинец на половину… Хм.

– Да…

– Ты танцуешь танго? Прости. Глупый вопрос.

– Нет. Я ходил в секцию, так что… Да. Я танцую танго.

– Правда? – от улыбки Мишель снова поморщила нос.

– В свое время я думал, что… Буду цеплять девушек именно этим. Как птичек.

Оба в мгновение рассмеялись.

***

Янтарем блестел в бокалах терпкий напиток. Кружил голову хмель. Последний день они были одни во всем белом свете. Смеявшаяся Мишель видела только его, а Альберт ее. Бездумно он тонул в ее серо-голубых глазах, подернутых восточным изгибом. Тихо журчала приятная речь, раскрывая их друг другу словно раковины, и, находя очередную драгоценную жемчужину, оба сожалели. Почему им понадобился конец света, чтобы встретиться?

– Не хочу уходить отсюда. Не хочу возвращаться домой.

– Тогда пойдем ко мне.

– И что мы будет делать?

– Честно? Еще не знаю…

– Честно? – вновь эти синхронные улыбки и первое прикосновение. Альберт коснулся ее руки. Словно признался в чем-то.

Облизав губы, Мишель отчетливо уловила странное желание, вспыхнувшее где-то внизу живота. С ней никогда такого не было. Воспитанная чуть ли не пуританкой сейчас она готова была отдаться Альберту прямо здесь. На этом столе. Как же он на нее смотрел. Мягко и одновременно страстно. В его глазах читалось желание, а женщине приятно чувствовать себя желанной, тем более если ее желает тот мужчина, которому выдано безоговорочное разрешение… Это последний день человечества, и Мишель хотелось быть любимой, свободной. От мыслей и предрассудков.

Мишель залпом допила виски. Крупный глоток обжег ей горло. Она вся сощурилась, и Альберт услужливо протянул ей деревянную доску с закусками. Хмель уже ударил в голову, и Мишель стало необычайно легко. Выхватив кубик сыра, она быстро отправила его в рот и по-театральному запрокинула голову.

– Знаешь. Завтра нас не станет. Грустно, но я хочу… Хочу, чтобы этот день был особенным. Я хочу делать все, что захочу. Хочу быть свободной. От всего!

– Ты хочешь только свободы? – спросил Альберт, удивившись сам своей пылкости, но Мишель лишь обворожительно улыбнулась, благочестиво зардевшись.

Она хотела. Он хотел.

Бульвар Сен-Жермен остался позади. Мишель перестала замечать улицы, дома, изредка попадавшихся им на глаза людей. С непривычным задором она пела «Alouette, gentille alouette»* и видела лишь улыбку Альберта. Свобода. Сколь сладким казалось это слово – свобода. Сладкая. Терпкая. Удивительная. На повороте, зацепившись за столб, Мишель провернулась вокруг фонаря и задорно упала в объятья к Альберту. Ловко просунув руки под распахнутое пальто, он обнял ее за талию. Какой же нежной показалась ткань летящего платья, и Альберт не захотел ее отпускать. Словно кошка Мишель потрепала его шейный платок, и все. Магия случилась. Под фонарным столбом они долго целовались, словно старались нацеловаться на всю жизнь вперед. Так оно и было.

До чего же они сожалели, изливая всю свою печаль в этом первом поцелуе. Завтра больше не будет. Не будет этих посиделок в баре, не будет насмешливой Мона Лизы, не будет ресторанчика у Оперы, не будет чопорной семьи. Завтра не настанет. Ни для него, ни для нее. Ни для кого! Безумно молоды. Безумно влюбленны. Справедливо ли? Им еще жить и жить, а тут эти метеориты. Сколько они могли сделать? Сколько свиданий могло еще быть? А может, они даже прожили бы всю свою жизнь вместе?

Поцелуй, полный свободы, прервался, и утершая слезу Мишель потупила взгляд.

– И почему мы не встретились раньше?

– Лучше поздно, чем никогда.

– Да…

В просторной мансарде вздувались белоснежные шторы. Мишель почему-то залюбовалась налакированным донельзя паркетом. В глянце алым пятном отразилось ее платье. Альберт куда-то исчез, и вскоре заиграла музыка. Пронзительно завизжали струнные. Скрипки, контрабас. Это было что-то классическое, но не классическое, так подумалось Мишель. Сбивчивое. Непокорное. Страстное. Рваные синкопы призывали танцевать, и Мишель игриво прокрутилась вокруг своей оси.

– Я зажгу свечи, – поцеловал ее в лоб Альберт.

– Хорошо.

Один за одним по квартире вспыхнули огни. Словно умелый факир Альберт вынес откуда-то свежих фруктов и устриц.

– Где ты все это берешь?! – рассмеялась Мишель, и медальон на бархотке блеснул в свете свечей.

– Я – просто волшебник.

– Ты исполняешь желания?

– Я – волшебник, а не джин. Но, если ты хорошо попросишь…

Мишель в мгновение уцепилась за молнию на платье, и Альберт наскоро подскочил к ней.

– Постой, – она словно торопилась, а Альберт не хотел так. Даже если конец света, что им теперь. – Ты красива, Мишель, – попытался он ее успокоить, пригладив пышные волосы.

– Тебе не обязательно говорить это. Конец света. Не пытайся меня соблазнить. Я знаю, зачем я сюда пришла…

– Я не хочу, чтобы ты считала, что это все из-за конца света, – прошептал Альберт. – Я хотел бы встретить тебя раньше.

– И почему мы не встретились раньше? Ну почему все так… – с сожалением воскликнула Мишель, глотая слезы, и Альберт, чувствуя, что и сам дрожит от жуткой несправедливости, едва коснулся ее ключиц. Кажется, он влюбился. Самое время.

– Мне кажется… Я знаю эту музыку, – глубоко вздохнула Мишель.

– Наверняка. Это Астор Пьяцолла*, – Альберт ухватил ее за руки и притянул к себе. – Это Либер-танго. Тебе понравится. Главное в этом танце – свобода.

– Свобода… – усмехнулась Мишель, задрав донельзя голову. – Что может быть лучше в последние минуты, чем быть свободной?

Альберт повел ее. Они спотыкались, а, останавливаясь, смеялись до слез. Мишель попыталась изобразить из себя умелую танцовщицу. Закинула ему ногу на талию. Альберт нагнул к полу свою партнершу, а, провертев в руках, прижал к себе ее бедра. Горячее дыхание обожгло ей шею, и Мишель отстранилась. В мгновение она скинула с себя платье, оставшись в нижнем белье и чулках. От одежды ей тоже захотелось стать свободной.

– Что? Только не говори, что я тебе не нравлюсь.

– Ты прекрасна. Прекрасней всех, кого я знал. Я не хочу, чтобы ты дум…

– Тщ. Свободен тот, кто может не врать. Кажется, это был Камю…

– Я не вру.

– Значит, ты свободен. Другого нам не нужно, – прошептала Мишель.

Сорвав с нежных губ поцелуй, Альберт подхватил ее на руки. Он нес ее в спальню, подчиняясь желанию, и, подчиняясь тому же самому желанию, Мишель целовала его, едва смущаясь от этой пылкости, напавшей на нее. Соединившись, они были свободны как никогда. Не было ни мыслей, ни неловкости, ни упреков. Никаких предубеждений. Лишь сожаление о том, что они не встретились раньше. Их первое свидание – их последнее.

Играла музыка танго. Стенали от страсти скрипки. Рвал струны контрабас. Инструменты порождали пламя. Вспыхивали искры в надрывной мелодии Либер-танго*, а тем двоим было не до музыки.

Нынче в свои последние часы они были свободны.

От всего.

Друг с другом.

Комментарий к Либер-танго Мона Лизы

*Alouette, gentille alouette – народная песенка на французском языке

*Астор Пьяцолла – аргентинский композитор

*Либер-танго – одно из произведений Астора Пьяцоллы

========== Свободный Дух ==========

***

Скрип в скважине. Звон ключей. Дверь. В темноте щелкнул выключатель, и под конусовидным абажуром зажглась крупная лампа. Спирос задвинул щеколду. Не спеша он снял с себя пальто. Отложил очки и потер глаза. Разделся. Сложил в аккуратную стопочку джинсы и водолазку. Исполняя ежедневный ритуал до конца, Спирос Катракис отправился в душ и, закончив, с особым наслаждением надел темно-синий лоснящийся на свету халат. Зазвонил стационарный телефон.

– Да. Нет, – Спирос плотно сжимал трубку старого аппарата. Женский голос донимал его расспросами, а ему было все равно. – Нет. Уверен. Я сказал, что хочу побыть один. Мне все равно.

Звонившая бросила трубку, обозвав его бесчувственным странным человеком, а Спиросу было и вправду все равно, что она там себе навыдумывала… Странный человек. Весь мир был объят паникой. Все сходили с ума, а ему было все равно. Спирос жил как жил, словно никакого конца света не было. Другие могли поступать также, но они были обычными людьми. Что с них возьмешь. Даже Лариса. Ей хотелось быть подле него в последние часы. Может, и стоило ее позвать, но Спирос не хотел лишнего шума. Лариса всегда была чересчур взбалмошной. Это, наверное, ее и спасало. Отчего? Спирос лишь задумчиво улыбнулся.

Блестящий холодильник обдал холодом. Спирос достал апельсины, и вскоре от пресса по кухне расползся дразнящий запах цитрусов. Рот наполнился слюной. Посетовав на рефлексы, Спирос достал из морозильной камеры пять кубиков льда (ни больше ни меньше) и с нескрываемым удовольствием утопил их в стакане. Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Любимое кресло в гостиной. Бокал холодного сока. Сгущающийся сумрак на улице. Спирос ухватился за лежавший неподалеку пульт и включил телевизор.

– Четыре всадника являются персонажами шестой главы Откровения Иоанна Богослова, – с видом знатока вещала смазливая ведущая. – Ученые по-разному трактуют значение каждого из всадников, однако согласно общепринятым убеждениям их именуют Чума, Война, Голод и Смерть. Всадники появляются строго друг за другом. Символичны их имена. Даже в масти их коней можно увидеть скрытый смысл. Всадник Чума, также известный, как Завоеватель…