Текст книги "Завтра нас не станет (СИ)"

Автор книги: witchdoctor

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Супермен ==========

***

Сэм и Дженнифер Беннет познакомились еще в старшей школе в возрасте пятнадцати лет. Жизнь раскидала их по разным берегам. Сэм все старался выбиться в люди – так он это называл, а Дженнифер, старательно проучившись в малоизвестном колледже, с горем пополам получила степень бакалавра. Смирившись с чередой неудач, они едва ли не одновременно вернулись в родной штат, где их свел банальный случай – вечеринка по случаю дня всех святых.

Тогда, болтая с Дженнифер, Сэм за обе щеки уплетал яблочный пирог, приготовленный ею же. Об этом, правда, выяснилось лишь к концу торжества, но не важно. Весь тот вечер они вспоминали о каких-то забавных случаях из школьной жизни, и Сэм все не отходил от Дженнифер, решив, что красивее ее зеленых глаз ничего в жизни не видел.

Через неделю Джен передала ему еще один испеченный пирог, а после отвратительного кофе, выпитого в закусочной «У Молли», они более не расставались. Через месяц съехались. Через три поженились. За десять лет совместной жизни породили двух мальчишек – Кайла и Кларка.

Поиски работы вынудили их переехать в Ольпе, где Беннетам удалось приобрести небольшой домик в конце Чарльз Стрит. Тут они и прожили все десять лет, и Сэм наивно полагал, что встретит свои последние дни именно здесь. Рядом с Джен. Последние дни они и вправду должны были встретить вместе, но Сэм Беннет как-то не думал, что все завершится таким вот образом.

Месяцы телеканалы вещали о метеоритах, неумолимо приближающихся к Земле. Сначала Сэм, как и многие, не поверил в это, решив, что сообщение о Четырех всадниках – простая первоапрельская шутка. Увы… Дни шли за днями, и ничего не менялось. Ученые, военные, правительства многих стран объединялись, стараясь сделать невозможное – изничтожить проклятую угрозу, но ничего не вышло. А потом мир будто бы махнул на все рукой, решив покориться судьбе.

Рассевшись в гостиной, Сэм отчаянно щелкал каналы, стараясь услышать что-нибудь новое. Первый канал. Второй. Третий. Бесполезно. Везде одно и тоже. Один и тот же новостной выпуск, поставленный на бесконечный цикл.

– В скором времени четыре метеорита войдут в верхние слои атмосферы. Предположительное место падения самого крупного из них…

Сэм до боли сжал пульт в руке. Что за издевательство! Он ничего не мог поделать и вынужден был глупо сидеть у себя дома в ожидании конца света.

Невесть откуда выскочила Дженнифер и выхватила пульт. С неподдельным остервенением она нажала на нужную кнопку, и экран погас. Швырнув пульт в сторону кресла, Джен развернулась к мужу.

– Прекрати! Ничего нового там не скажут.

– Да, – с неподдельной грустью проговорил Сэм и посмотрел на свою жену.

С рассвета Джен хлопотала на кухне, решив наготовить самых вкусных блюд, оттого ее волнистые, собранные в хвост волосы взмокли на висках и затылке. Этот идиотский прощальный обед. Словно в тюрьме перед смертной казнью. Сэм печально ухмыльнулся и сжал руку Джен. Как же Дженнифер была красива. Он всегда считал ее красивой. Даже тогда, когда и подумать не мог, что они будут вместе. Двое родов нисколько ее не изменили. По крайней мере, так ему всегда казалось, и Сэм с особой нежностью оглядел по-прежнему стройную фигуру жены. Рукав клетчатой рубашки припорошила мука. Ее кремовый фартук запачкался от клюквенного соуса, но именно такой, по-домашнему уютной, он ее и любил. Сэм любил ее глаза, ее улыбку, родинку под правой грудью. Сэм любил ее доброту, и если они ругались, то остро переживал это. Как же глупо было тратить время на какие-то бессмысленные споры. Кто б им тогда сказал, что закончится все так.

– Что? – спросила Дженнифер да так, словно думала о том же самом. – Сэм… Брось. Прекрати. Больше не думай об этом.

– Я хотел прожить с тобой всю жизнь, – ответил он, подавленный от своих же мыслей.

– Я знаю, – мгновенно опустившись на колени, Джен едва удержалась, чтобы не расплакаться.

– Увидеть, как взрослеют наши дети.

– Я знаю.

– А теперь…

– Послушай… – задрожал ее голос. Дженнифер пригладила растрепавшиеся волосы мужа. – Ты помнишь? Нашу клятву. И в горе, и в радости. Пока смерть не разлучит нас.

– Я не хочу, Джен. Не хочу так… – Сэм и сам был не прочь поплакаться. – Я не хочу, чтобы она нас разлучала. Я не хочу, чтобы мои дети…

– Мы не можем ничего изменить, – Дженнифер прижалась к нему и, глубоко вздохнув, прошептала. – Я хочу, чтобы ты знал. Я очень сильно тебя люблю. Всегда любила.

– Мам!

Они развернулись. В дверях, прижимая к себе плюшевого зайца, появился Кларк Беннет. Ему едва исполнилось шесть лет, и Сэм был очень рад тому, что его младший сын достаточно мал, чтобы осознать весь ужас происходящего. Увы, девятилетнему Кайлу повезло меньше. Мальчик уже многое понимал, оттого ходил смурнее тучи.

– О! Герой, – крепко сжав ладонь жены, проговорил Сэм. Он улыбнулся, лишь сейчас заметив костюм супергероя, в который обрядился его младший сын. – Да ты, смотрю, вырядился по случаю.

Кларк поправил синий комбинезон Супермена, который носил бы не снимая, если бы не мама. Теперь же ему разрешили ходить хоть голышом, чему Кларк несказанно обрадовался. Для него начался праздник великого непослушания.

– Дурацкий костюм, – позади брата возник Кайл.

– Ничего не дурацкий! – возмутился до глубины души Кларк. – Это – костюм Супермена. Нас всех спасет Супермен. Он – самый сильный!

– Супермена не существует. Санта Клауса не существует. А скоро и нас не станет.

– Кайл, – мать повела головой, призывая старшего сына не начинать бессмысленной ссоры.

– Существует! И он нас всех спасет. Он полетит в самый космос, – затараторил Кларк, подняв кверху плюшевого зайца. – Вжу-у-у… А потом он применит свою суперсилу.

– И чего же он не применил ее сейчас?

– Он… Он просто ждет… Нужного момента.

– Да-да.

К детям подошли родители. Дженнифер сняла с себя фартук и положила руку на плечо старшего Кайла. Мальчик смолк, потупив голову. В последний день всем было тяжело.

– Хм-м-м, – с кухни донесся приятный аромат, и Сэм решил переключить внимание мальчишек. – Кажется, мама наготовила всего самого-самого. Кто последний – тому не достанется пирог.

Стремглав Кларк кинулся на кухню, а вот Кайл лишь посмотрел на отца да с каким-то нескрываемым упреком. Когда-то он с удовольствием бы бросился на зов родителя, но сейчас… Мальчик чувствовал. Знал. Скоро никого не станет. Ни отца, ни матери, ни Кларка с его дурацкой верой в героя комиксов. Завтра больше никогда не наступит, и от этого едва пожившему Кайлу было нестерпимо тяжело. Завтра их не станет.

Счастливое семейство Беннетов собралось за столом, ломившимся от самых различных яств. Дженнифер всегда готовила вкусно и нынче постаралась наготовить самых любимых блюд. Была здесь и запеченная индейка с картофелем, любимая Кайлом, и лазанья, заказанная Кларком. Сэм настаивал, чтобы Джен не перетруждалась, но она постаралась и для него. Склонившись у духового шкафа, из его утробы Дженнифер вытащила яблочный пирог. Тот самый.

Как же у него щипало глаза. До чего же несправедлива жизнь! У него было все. У него был счастливый дом, любимая жена, дети, и все это он должен был потерять из-за каких-то булыжников, долженствовавших вот-вот обрушиться на Землю. Сэму хотелось кричать об этой жестокой несправедливости, но ведь не одному ему было тяжело, и он до боли закусил губу. Джен его понимала. Она тоже боялась. Ей было очень грустно. Очень страшно. Умело Дженнифер Беннет скрывала свой страх за всей этой домашней кутерьмой, однако Сэм чувствовал, что Джен места себе не находит. Не только она. Прежде Сэм никогда не видел Кайла таким хмурым. Ну хоть маленький Кларк пребывал в твердой уверенности, что все еще можно исправить. Их всех еще можно спасти.

– Не хочу, – буркнул Кайл, когда мать наложила ему всего по чуть-чуть.

– В чем дело, Кайл? Ты же всегда любил индейку с картофелем?

– Люблю, но не хочу, – сгорбился мальчик.

– Посмотри на Кларка. Он целого слона съест, – вставил Сэм, стараясь придать их последнему обеду привычную непринужденность. Получалось с трудом.

– Когда нас спасет Супермен…

– Не спасет!

– А вот и спасет! – не унимался Кларк.

– Твоего Супермена не существует и никогда не существовало. Он – всего лишь комикс. Нет никакой суперсилы!

– Кайл, прекрати, – тихо сказала Джен.

– …И никогда больше не будет. Мы все умрем, и никто нас не спасет. Эти чертовы метеориты расплющат нас.

– Нет. Супермен…

– Где твой Супермен? А? Нет его.

– Кайл! – вмешался отец.

– Он нас спасет!

– Никого он не спасет. Он – кусок дерьма.

– Кайл… – не выдержав, Сэм Беннет стукнул по столу и сам упрекнул себя за свою горячность.

Маленький Кларк откинул в сторону вилку. Губы его задрожали, и он зло стер проступившие на глаза слезы. Резко мальчик вскочил со своего стула и со всех ног бросился на улицу. Громко хлопнула дверь черного хода. Джен захотела пойти за сыном, но ее остановили. Сэм не захотел ее отпускать.

– Он вернется, – прошептал он.

– Кайл. Ну зачем ты так.

– А зачем он говорит, что нас спасут? Нас никто не спасет!

– Эй, – протянув руку, отец потрепал Кайла по плечу. – Это наш последний день… Мне жаль, Кайл. Поверь мне очень жаль, что ты слишком взрослый, чтобы понимать это.

– Прости. П-прости… – кинулся к нему мальчик, и Сэм крепко прижал его к себе. – Мне страшно.

– Нам всем страшно…

Кларк бежал по полю, окружавшему дом. Под его ногами шуршала иссушенная трава. От ветра за его спиной развевался алый плащ. На груди желтела столь дорогая ему буква S, и мальчик что есть силы стремился к горизонту. Добежав до большой кучи гравия, Кларк взобрался на вершину и, запрокинув голову, посмотрел ввысь.

Он должен был. Супермен должен был их спасти. Он добрый. Он сильный. Он борется за справедливость, а разве справедливо, что мира больше не будет существовать? А если Кайл прав? Нет. Кайл говорил все это из зависти, а то от страха. Супермен существовал. Когда-то он прилетел на Землю и приземлился где-то здесь – в Канзасе, где жил и он сам. Кларк был попросту уверен: где-то среди простых людей прячется Кларк Кент, который вот-вот облачится в такой же костюм, как и у него.

На небосводе появилась маленькая точка. Погодя, она увеличилась в размере, и от нее вырос длинный белый хвост.

Кто-то должен был их спасти, упрямо думал Кларк Беннет. Должен. Мальчик стер горькие слезы. Сжав руку в кулак, он поднял ее кверху и нацелил на приближавшуюся вспышку. Она становилась все больше и больше, и от страха Кларк зажмурился.

Землю покрыл страшный гул. Захлопал от налетевшего ветра алый плащ. Неумолимо с неба падал один из Всадников, и до последней своей минуты Кларк Беннет шептал себе под нос.

– Где же ты?.. Где же ты, Супермен… Супермен…

Супермен…

========== Искусство – это жизнь ==========

***

Лазарь Ковач вышел из подъезда, расположенного по адресу Кармелитерплатц 2. Недовольно звякнув, массивный ключ исчез в кармане твидового пальто. Ударил ветер, и Лазарь спешно ухватился за поля шляпы. Ох уж этот венский ветер! Жестокий. Пробирающий до костей. Ветер налетает столь внезапно, сколь внезапно и исчезает, и если бы геру Ковачу пришлось бы прожить в Вене добрую сотню лет, он и то не привык бы к этому ужасному ветру.

Свернув на Таборштрассе, Лазарь едва не столкнулся с каким-то мальчишкой и, поворчав тому в след, прижал к себе футляр. В футляре тесненной кожи Лазарь Ковач хранил самое дорогое, что было в его жизни – скрипки. Сердито помотав головой, Лазарь отряхнулся да огляделся. Никогда Таборштрассе не казалась ему столь пустынной. Посетовав на конец света, Лазарь пошел вперед.

За последнюю неделю город изменился до неузнаваемости. Функционировавшая как часы Вена замерла. Не ходили трамваи. Закрылись магазины, пекарни. Автомобили, фиакры и люди исчезли, будто невидимая рука стерла их с лица земли. До последнего работали кафе в Первом районе, но и они словно в мгновение вымерли. Даже вечернее освещение работало с перебоями. А как иначе? Человечество должно было вот-вот встретить свой последний день. Все разом позабыли о работе, службе и прочих обязанностях. Да и имело ли смысл помнить о них? Завтра больше никогда не наступит, а значит, более ничто не имело значения, кроме этого последнего дня. Сжав в руке футляр, Лазарь не спеша пересек канал и очень удивился работавшему светофору, перейдя улицу по привычке на зеленый.

Родился Лазарь Ковач в Шопроне, в Венгрии. Едва ему стукнуло два года, родители перебрались в Вену, и более Лазарь Ковач в Шопрон не возвращался. До городка было рукой подать – час езды, но ему все было как-то не до этого. Жизнь завертела несчастного Лазаря, не давая ему ни вздохнуть, ни продохнуть. А что еще было ожидать от первой скрипки Венской оперы? Сколько раз он был концертмейстером самих Филармоников*! Сколько раз выступал на самых известных площадках мира! От Нью-Йорка до Сиднея.

Лазарь Ковач тяжело вздохнул. Когда-то весь путь от дома до Филармонии занимал у него полчаса. Не больше. А теперь он с такой грузностью шагал по центральным артериям Вены. Миновав Штефансдом, Лазарь поморщил нос – нынче площадь, на которой толпились столь излюбленные туристами фиакры, была пуста, да вот только запах конской мочи так и не выветрился. На глаза ему попался разграбленный магазин. Кажется, кто-то еще не осознал – скоро все закончится. Окончательно и бесповоротно. Ни награбленного, ни честно заработанного с собой не возьмешь. Завтра уже не наступит…

Вдалеке показалась зеленая крыша оперы и точеные арки галерей. Лазарь едва удержался от соблазна заглянуть. Как никак с этим местом его связывали годы верной службы, и все же своим последним пристанищем Лазарь Ковач избрал Филармонию. Развратно золотую и чопорно строгую. Двери были открыты. Филармония встретила Лазаря во всеоружии, полыхая многочисленными лампами и софитами. Украшенный позолотой зал бы непривычно пуст. Лазарь огляделся, и от тоски у него сжалось сердце. Даже на репетициях тут не бывало столь безлюдно.

Сцена. Футляр. Лазарь снял пальто и небрежно бросил его на спинку кресла. Заблестели лацканы вычищенного фрака. Лазарь оправил фалды, пригладил засверкавшую белизной манишку и, вытащив небольшую расческу, причесал серебристые от седины волосы. Он был готов. Звонко щелкнули замки. Бережно гер Ковач приподнял крышку и встретился со своими бессменными подругами – Ангеликой и Кармен.

Именно так он назвал свои скрипки, подобрав имена отнюдь не случайным образом. Ангелика… Так звали его невесту – первую и, как оказалось, единственную. Познакомились они еще в Университете. Он грыз гранит скрипичной науки, пока она познавала все тонкости музыкальной теории. Лазарь толком и не помнил Ангелику. Не помнил голоса. Запаха. Время беспощадно стерло ее образ из воспоминания. Помнил Лазарь лишь то, что Ангелика всегда укладывала обстриженные под каре волосы мелким бесом, а еще носила шляпки. Она вроде была красива и ладно сложена. Лазарь Ковач стал любовью всей ее жизни, а вот она стала для него обычным увлечением. Ангелика словно была отмечена черной меткой домашнего очага. Прижимаясь к нему, она всегда заводила речь о семье, детях и семейном уюте, а Лазарь хотел далеко не этого, мечтая о славе великого музыканта. Их судьбы разошлись как плохо сыгранный оркестр, отшучивался порой Лазарь. Так он был любим. Ангелика обиженно сверкнула из футляра.

В Чикаго гер Ковач встретил другую женщину, перевернувшую его сознание. Ох уж эта итальяночка, не дававшая ему покоя и по сей день. Как же она пела Хабанеру*. У него все внутри переворачивалось от ее исполнения Кармен*. Тогда он все пытался обратить на себя внимание, придираясь то к темпу, а то и к ее манере исполнения, а Анна бессовестно называла его всякими итальянскими ругательствами, от которых его влюбленность распалялась еще больше. Их наигранная ненависть переросла в страстный роман, и на какое-то время они сошли с ума. Какое-то время… Теперь уже Лазарь стал заговаривать с Анной о семье, детях, о спокойной жизни, обещая, что домашний быт ни в коем случае не прервет ее музыкальной карьеры. А она лишь отвечала:

– Ты хочешь запереть меня на кухне, tesoro mio*, но ты сам знаешь – это не для меня. Быть может завтра нас не станет. Никого не станет. Мы все сгнием в земле, и все что будет жить это искусство! Conosco il mio mestiere*, и до последнего дня я буду петь.

Упрямая дура. Жестокая, хладнокровная стерва. Анна забрала с собой его сердце, и с тех пор он более никого и не подпустил к себе. Так он любил. Кармен насмешливо звякнула струной.

Теряясь в воспоминаниях, гер Ковач провел рукой по лакированной поверхности инструмента. Кармен и Ангелика. Разные женщины. Разные скрипки. Ангелика всегда выручала его, отыгрывая безупречно, но достаточно стандартно. У Ангелики никогда не рвались струны, да и звук был сухой, но уверенный. Кармен была куда более страстным инструментом. С утробным мягким звучанием, пропитанным особой энергией. Кармен сгубила ему уйму смычков. Безжалостно она рвала струны, а порой калечила ему пальцы. Скрипка темно-янтарного цвета была капризна и упряма, но, если Лазарю нужно было выступить с блеском, он брал именно ее. Так и сейчас гер Ковач уверенно вынул Кармен из футляра и поднялся на сцену. Это – его последний концерт, и он должен был блистать, как никогда прежде.

Оглядев пустые ряды, Лазарь глубоко вздохнул. Наяву он представил подле себя оркестр и строгого дирижера. Прозвучал заунывный тон гобоя, и оркестр разросся многочисленными звуками. Настройка окончилась. Публика уже ждала в нетерпении. Стихли воображаемые аплодисменты, и Лазарь прикрыл глаза. Взмах. Звук.

Утонувший в полумраке зал огласила музыка – Скрипичный концерт Сибелиуса*… Выбор, пожалуй, был банален, но Лазарь до дрожи любил этот концерт в ре миноре. Он вкладывал в музыку всю душу, изливая в переменчивых мелизмах всю свою жизнь, и плакал вместе со скрипкой. Как часто Лазарь боялся умереть в одиночестве. Без семьи, без нее, без памяти и без рассудка. А теперь… Какая-то внеземная глыба должна была уничтожить абсолютно все. Все! Все, чем он когда-либо жил. Все, что когда-либо любил… Даже искусство. Земля погибнет, а он?

Он – просто музыкант и захотел остаться им до своего последнего вздоха. Вкладывая все чувства, Лазарь Ковач слился со скрипкой. Смычок стал продолжением его руки. Кажется, в зал вошел человек, но Лазарь не обратил на него внимания.

Он отдал всю свою жизнь музыке. Отдал сердце и душу. Он жив, пока живет его искусство, а раз так он будет играть до конца. До самой последней минуты. До самого последнего вздоха. Лазарь Ковач умрет не один. С ним – его музыка, и четкое осознание того, что…

Искусство – вся его жизнь.

Комментарий к Искусство – это жизнь

*Венские Филармоники – венский филармонический оркестр, один из лучших в мире

*Хабанера – ария Кармен из одноименной оперы Ж. Бизе. Известна так же, как “У любви как у пташки крылья”

*Кармен – опера Ж. Бизе

* tesoro mio – мое сокровище, мой дорогой, золотко

* conosco il mio mestiere – я знаю свое ремесло досл.

* Скрипичный концерт Сибелиуса – концерт в ре миноре Op. 47

========== Держаться вместе ==========

***

Долорес Ерреро услышала шум внизу и перепугалась ни на шутку. С прикроватной тумбочки Долорес взяла кухонный нож, с которым в последнее время не расставалась, и, стараясь ступать как можно тише, вышла из спальни. Слух не обманул ее. Кто-то пробрался в дом и теперь хозяйничал внизу, на кухне, гремя кастрюлями и сковородками. Переступая через некоторые особо скрипучие ступени, Долорес тихо спустилась по лестнице.

У самой кухни она отчетливо услышала, как кто-то звонко причмокивает. Собрав всю волю в кулак, Долорес выскочила из-за угла. Возле плиты вертелся незнакомый ей темнокожий мужчина, опустошая содержимое большой сковороды с приготовленной еще позавчера паэльей. Заметив девушку, он едва не выронил крышку от испуга и выставил руки вперед, будто умоляя не горячиться.

– Простите. Сеньорита… Я…

– Кто ты такой?! – едва не зарычала Долорес. – Что ты делаешь в моем доме?!

– Я просто хотел поесть, – как-то по-простому проговорил чужак и вытер испачканную в масле руку о темно-синюю футболку. – Простите, я думал тут никого нет. Честное слово.

– Так я тебе и поверила! – грозно потрясла ножом Долорес, и, выпучив свои огромные глаза, чужак замахал руками.

– Оу-оу. Поосторожнее, синьорита. Нож – не игрушка.

– Зачем ты пришел?

– Да говорю. Я есть хочу. Жрать! – активно жестикулируя, чужак указал на сковороду. – Я несколько дней иду в Валенсию. Многие побросали свои дома. Думал, и тут пусто.

– Зачем? Зачем ты идешь в Валенсию? – зачем она вообще об этом спрашивала? Сама того не замечая, Долорес кричала и все не сводила острия ножа с незваного гостя. Он ее напугал.

– Не знаю. Мне некуда идти… – шмыгнул носом чужак и попытался опустить руки. Долорес приподняла лезвие, и он вынужденно поднял ладони кверху. Снова. – Я решил, что если буду идти хоть куда-то, так будет лучше.

– Ты – бездомный? – догадалась Долорес. Чужак кивнул, и она едва заметно ослабила хватку.

– Да.

– Ты хотел только поесть? Ты не хотел сделать ничего плохого мне…

– Нет-нет! Говорю же… – затараторил чужак, все также потряхивая руками. – Я не ел целый день, а тут…

– Как тебя зовут?

– Тадеуш.

– Прости, – переведя дух, Долорес опустила нож. – За последнюю неделю меня пытались изнасиловать трижды. Я вся на нервах. Думала и ты…

– Нет-нет, сеньорита. Честное слово.

– Долорес… – поправили чужака Долорес. Из-за обращения «Сеньорита» она всегда чувствовала себя лет на пять старше. – Меня зовут Долорес.

Оправив темную прядь, выбившуюся на лоб, Долорес Эрреро получше пригляделась к Тадеушу. Пахло от него не самым приятным образом. Выглядел он, словно обычный бездомный, потертый и запылившийся, но в его простом желании поесть было даже что-то трогательное, а главное, безопасное. В последние дни люди сходили с ума. Долорес поэтому даже заперлась в четырех стенах, желая сберечься до конца света, и все же… Ей было страшно оставаться одной. Сегодня был последний день, а потому в голове Долорес созрело странное предложение.

– Если тебе некуда идти, то можешь остаться здесь, Тадеуш.

– Ну…

– Это последний день на Земле… Только пообещай, что не тронешь меня!

– Да больно надо, – искренне проговорил Тадеуш, вызвав едва ли не возмущение со стороны Долорес. Но действительно! Девушка в пижаме с единорогами его как-то не интересовала. Уж тем более, когда он попросту хотел есть. – Я пообещаю, но пообещайте и вы, дамочка. За последние два дня меня пытались убить всего единожды, но…

– Извини.

Долорес виновато отложила нож в сторону.

***

Тадеуша отправили в душ, дав вволю вымыться впервые за последнюю полмесяца. Долорес выдала ему одежду, оставшуюся еще от ее парня, и которую она почему-то не выбросила. Красная футболка повисла на тощем Тадеуше мешком, но бездомный был безумно рад. Уж коли помирать, то чистым и сытым.

– Как ты вошел? – спросила его Долорес, опустошив сковороду. Тадеуш тут же принялся за последнюю порцию паэльи. Ей было не жалко. Кому оставлять-то? Четырем всадникам?

– А! – пренебрежительно протянул Тадеуш. – У этих замков одна и та же проблема. Чуть поддел, и на тебе.

– Ты говоришь как вор-домушник. Ты воровал?

– Иногда приходилось, – без утайки признался Тадеуш. – Хочешь жить, умей вертеться.

– Как давно ты здесь?

– В Испании или в Европе? В Испании пять лет. И все пять нелегально. В квестуре вечно были недовольны моими документами. Едва не депортировали… Ну и ладно! – набив донельзя рот, Тадеуш потряс головой словно в такт беззвучной музыке. – Ну… А чем занимаешься ты?

– Я, видимо, из тех, кто был недоволен твоими документами. Я работала в квестуре.

– Че? Серьезно. Ха! – Тадеуш размашисто хлопнул себя по колену. – Вот так мир тесен. Я еще подумал. То-то у нее морда протокольная.

– У меня не морда, а лицо! – нахмурила Долорес широкие чернющие брови, и Тадеуш смутился.

– Извини. Вообще ты симпатичная. Я не в этом смысле! Не-не-не… – завопил он, увидев, как Долорес потянулась к ножу. Фыркнув, она просто-напросто отрезала себе дольку лимона. – Тебя реально пытались изнасиловать?

– Не хочу об этом говорить, – пробурчала Долорес, вертясь у кухонного столика.

– Ну не говори. Мир сошел с ума под конец, – и так было ясно. – Никто не следит за порядком… Видела бы ты, что происходит в Барселоне. Твори, чего не хочу… Я зашел в какой-то кабак в Салоу. Думал… Ну хрен с ним. Никого нет, хоть пожру спокойно, – неужели Тадеуш не мог думать о чем-то кроме еды, подумалось Долорес, и она тут же упрекнула себя. В отличии от Тадеуша ей, привыкшей к хорошей жизни, голод был неведом. – Полез я за прилавок, а оттуда какой-то дед-пердед. Да еще с ружьем. Вот он меня чуть не завалил. Я от страху такого деру дал.

– Ты так спокойно говоришь об этом.

– А че… Это наш последний день. Завтра нас и так не станет, – вздохнул Тадеуш. Едва не вылизав тарелку, он довольно погладил живот. – Я хоть кому-нибудь бы выговорился. Все лучше, чем скитаться по дороге.

– А я решила запереться дома.

– Одна?

– Да, – в прозрачной кружке зазвенел ложка. Долорес помешала сахар. – Родители далеко. Мы не смогли встретиться.

– Парень? Может, девушка?

– Парень, – Долорес едва ссутулила плечи. – Расстались месяц назад.

– Он что? Подождать не мог? Какой идиот расстается за месяц до конца света?

– Я так решила, – буркнула Долорес и вернулась за стол. От ее кружки приятно запахло кофе.

– Ну блин… Ты обломала кайф мужику. Ты понимаешь? – почесал коротко остриженную голову Тадеуш. Ему самому еще не было и тридцати. Долорес было по его подсчетам где-то около того. Поэтому чувства молодых ему были понятны. – Нет. Серьезно. Месяц до конца света, а он без бабы.

– По-твоему, я должна развлекать его? До своей последней минуты?

– О-о-о-о… Все ясно. Ты из этих.

– Из каких?

– Ну всякие там «мужиков долой». Бой-баба, короче.

– Я не бой-баба и не феминистка, если ты об этом. Я… Я просто поняла, что не любила его… А мне. Мне не хотелось встречать конец света с тем, кого я не люблю.

– Странная ты, – пожал плечами Тадеуш. – Лучше, конечно, быть одной, а то встречать конец света с таким как я… Вообще вы любите находить себе проблемы.

– Вы?

– Да… Ну тут. В Европе. Там, откуда я родом, конец света каждый день. Знала бы ты… – Тадеуш нахмурился. – Девушку моего друга изнасиловали у него на глазах. Я видел, как продавали детей. Я видел, как матерям приходилось отдаваться кому ни попадя за еду для своих детишек. Я видел, как умирали старики, мужчины, женщины и дети в поисках такой жизни, как твоя… – вновь потрясший головой Тадеуш сбросил с себя неприятные мысли. – А ты?.. Извини, но ваша жизнь, куда легче. Но вы выдумываете себе проблемы. Больше… Высасываете их из пальца.

– Теперь уже все равно… – безразлично проговорила Долорес, и все же слова Тадеуша прозвучали ей упреком.

Тадеуш был очень тощ и очень высок. На шее его Долорес заметила светлый шрам. Кто знает, какую историю длиною в жизнь он мог ей поведать? Уж точно жизнь африканца-нелегала была куда тяжелее ее собственной. Долорес стало жаль его. Голодный Тадеуш так вцепился в позавчерашнюю еду, а ведь сегодня утром она едва не выкинула ее в мусорный бак. Вот она – шкала ценностей. Как же поздно Долорес Эрреро задумалась о вещах, представлявших реальную ценность в этой жизни.

– Ты прав. Я – просто эгоистка.

– Да не. Не знаю… Вот посмотри на меня, – хлопнул Тадеуш себя по груди. – Кто я? Я – бродяга с большой дороги. Я даже не помню, когда в последний раз принимал душ и ел так вкусно, как сегодня. Я даже не знаю, куда я шел. Я знал лишь откуда. Если бы я остановился, я бы попросту умер. От голода. От холода. От пули в лоб или ножа в ребре. Мое движение вперед было необходимостью. А у тебя все по-другому. У тебя была крыша над головой, любимый человек. Я бы с радостью с тобой поменялся… Ну только без молодого человека. Я того… Нормальный. Твое движение вперед… Ну просто… Оно без цели.

– Да ты – философ.

– Фило-кто?

– Не важно. Ты прав. У меня просто не было цели…

Странно, что едва знакомый Тадеуш с такой легкостью понял ее натуру. У Долорес и вправду никогда не было цели. Ее цели. Всю жизнь Долорес Эрреро была хорошей девочкой. Она прилежно училась. Ходила на все курсы и кружки, куда ее отдавали родители. Специальность ей также выбрали, а потом пристроили работать по знакомству в квестуру. Даже с Феррандо, ее бывшим, ее свели друзья друзей. Долорес было только тридцать, а ее все не покидало ощущение, что в ее жизни нет ничего интересного, ничего примечательного. Никто не думал о ней, о ее настоящих желаниях, оттого и сама Долорес разучилась думать о других.

– Почему ты один? – задумчиво спросила она у своего проницательного гостя. – У тебя нет кого-то, кого ты любишь?

– Да кому я всрался, – Долорес снисходительно закатила глаза. – Родителей у меня нет. Братьев и сестер тоже. А никакой девушке бездомный не нужен. Я вырос в лагере для детишек. Ну знаешь, там всякие сестрички в белых рясах с четками на пузе. Все молятся и говорят о боге. Там вкусно кормили.

– И почему ты ушел оттуда?

– Терпеть не мог петь в церковном хоре. Ну че? Мне медведь на ухо наступил. Я вообще все это не любил, – Тадеуш шумно вздохнул. – А че один я языком треплю? Ты вообще как?

– Да никак. К черту все это, – выругалась Долорес. Ей хотелось убежать прочь от своих мыслей. – Конец света близок. Хочешь вина? Можем погонять в приставку. Она старая, но должна работать.

– Никогда этого не делал.

– Самое время.

Да. Самое время творить то, чего никогда не делал.

***

На кофейном столике блестели пузатые бокалы. Стояла откупоренная бутылка красного сухого вина, но никто к ней так и не прикоснулся.

– Прыгай! – завопила Долорес, подогнув ноги под себя. – Крестик. Крестик… Да жми ты!

– Да куда прыгать!

– Все-е-е… Ты умер.

На экране высветилось заветное Game over, и Тадеуш недоуменно свел брови на носу.

– Че случилось-то?.. Я же долетел до этой фигни.

– Надо было прожимать два раза!

– Вот блин… – фыркнул Тадеуш.

– Тебе понравилось?

– Понравилось ли мне? Да это лучший конец света в моей жизни! – громко воскликнув, Тадеуш широко развел руки в стороны. – Жаль, что другого такого не будет.

– Давай выйдем…

– Зачем?

– Я хочу видеть… Не хочу умирать в четырех стенах.

– Ох! – пробурчал Тадеуш. Уж он бы не отказался умереть под крышей собственного дома. – То ты решила запереться, то ты решила выйти… Знаешь, на месте твоего парня, я бы тебя сам бросил.

– Пошел ты!

Переглянувшись, они улыбнулись.

Тадеуш и Долорес Эрреро вышли на пристроенную к частному дому террасу. С холма им открылся чудесный вид на Балеарское море. Прямо над ними пролетели чайки. Вечер едва сгустил синеву на небе, и где-то под самым куполом возник бледный полудиск луны. Вдалеке зажглась первая звезда. Она становилась все ярче, и над землей понесся ужасающий гул.