Текст книги "Мой домашний редактор, или Мальчик и Зверь (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Самые бесконечные два часа в моей жизни. Вениаминыч, если только ты ошибся насчёт его родителей и они что-нибудь сделают с Крисом, я сначала убью их, а потом приду по твою душу. Впервые за последние двадцать лет мне нестерпимо хочется закурить. А потом он появляется, красный, яростный, твёрдый и спокойный, как айсберг, утопивший Титаник. Такое чувство, что для него прошло не два часа, а два года.

– Саша, это очень тяжело – быть мирным воином, – он забирается на сиденье, – и очень жестоко. Я сказал родителям, что очень сильно их люблю и сожалею о случившемся, попросил прощения за своё необдуманное поведение, причинённое беспокойство и огорчения. Но они всё равно раскричались: где ты был, о чём думал, как посмел и так далее.

– И ты им выдал правду-матку?

– Да. Сказал, что если они меня так ненавидят, то пусть откажутся и сдадут в детский дом. Мама в слёзы, отец за ремень. Я сказал папе, что люблю его, и попросил не делать мне больно.

– А он?

– Бросил ремень и ушёл курить на кухню в форточку. Когда он вернулся, я повторил, что люблю их, уважаю и почитаю, что, слоняясь и побираясь по вокзалам, я переосмыслил свою жизнь и теперь мне очень стыдно за своё поведение, и вновь извинился за всё, что раньше творил. А затем попросил, чтобы они тоже относились ко мне по-человечески, что я ребёнок, мне важно их мнение и я нуждаюсь в их одобрении, поддержке и заботе.

– Слезу пустил?

– Сама пустилась. Отец опять ушёл курить, а мама – пить валерьянку. Вообще, я больше ждал, пока они набегаются туда-сюда, чем разговаривал с ними. Под конец у меня вообще возникло чувство, что они боятся ко мне подходить и находиться со мной в одной комнате. Особенно когда закрылись и шушукались на кухне. Наверное, обсуждали, их я ребёнок или меня инопланетяне подменили. В очередной заход я рассказал, как ты меня приютил и что ждёшь внизу, так как беспокоишься и хочешь убедиться, что со мной всё в порядке. Как ты и предсказывал, встретиться с тобой они не захотели, видимо, им действительно сейчас стыдно смотреть тебе в глаза. Отец бодрился и даже пытался шутить, а мама утянула меня кормить да всё расспрашивала, откуда у меня эти вещи. Короче, вот… – Лезет в карман и достаёт пару мятых тысяч.

– Оставь себе на «Сникерсы».

– Окей! – не моргнув глазом, соглашается Крис. – А любовь правда страшная сила.

– Ты сказал, что вам надо в полицию сходить?

– Да, сейчас пойдём. Саша…

– Да.

Крис смотрит на меня, сглатывает, а глаза блестят, наполняясь слезами, а он всё смотрит и смотрит. Капли срываются вниз, и я обнимаю его.

– Вот, значит, что самое трудное, – говорит он, шмыгая носом, – как же мне дальше без тебя? Так невыносимо больно, словно душу вынимают. – Губы его дрожат и кривятся.

– Крис, кончай, или ты и мне душу хочешь вынуть, чтобы не одному реветь? Я и так из последних сил держусь.

Он отстраняется и со всей дури хлопает себя по щекам, оставляя розовые отпечатки и разевая в беззвучном крике рот.

– Это ещё что за херь?

– Ну, так в одном аниме делали.

– Да, японцы те ещё извращенцы. Помогло?

– Больно. – Надувая губы, он потирает щёки и поднимает серьёзные глаза. – Саша, стань моей целью, только не пиши мне, а то я не выдержу и прибегу к тебе, не пройдёт и дня.

– Я буду писать для тебя сказки.

– А я – их редактировать и рисовать иллюстрации.

– Но если на пути к независимости ты встретишь свою Звезду, не считай себя предателем и будь счастлив, как буду счастлив я, осознавая, что ты обрёл свой мир. Или подкараулю и съем вас обоих, – вставляет Зверь, заставляя мальчика улыбнуться. Только улыбка всё равно выходит сквозь слёзы.

– А как же ты?

– Клетка пуста, я свободен, чего мне ещё желать? Будь счастлив, Крис! Пока!

– Пока, Саш, и спасибо за всё! Дождись меня, я обязательно приду!

Я прибираю в квартире, наводя привычный пустой порядок. Собираю с пола листы бумаги, на одном из них рисунок Криса. Одинокая девочка стоит на крыше многоэтажки, а ниже в распахнутом окне застывший мамин силуэт, уносимая ветром записка.* Дети, которым не хватило тепла родительских сердец, уходят в небо, к Солнцу, что греет всех протягивающих к нему свои ладони.

Открывается дверь, и входит брат. Окидывает взглядом пустую студию. Коробки с игрушками ещё вчера вечером забрал Вениаминыч, пообещав вскорости реализовать через свою телефонную службу поддержки одиноких сердец.

– Решил, значит, сделать по-своему?

Я ничего ему не отвечаю, продолжая складывать карандаши и краски с кисточками.

– Я с тобой разговариваю, урод!

– Юр, чего ты от меня хочешь?

– Ты исковеркал, испоганил всю мою жизнь!

– Чем я могу тебе помочь?

– Ты можешь, тварь, сдохнуть?!

– Нет, – спокойно отвечаю я.

– И как теперь планируешь зарабатывать? Опять будешь жопу подставлять да сосать сморщенные члены у старых пидоров?

– Буду сказки для детей писать.

– Ха, насмешил, да кому они нахер нужны, твои сказки, кто их у тебя купит? Скоро сам приползёшь и косточку попросишь.

Он проходит и облокачивается на барную стойку. Трёт мешки под глазами. Весь какой-то помятый и небритый.

– Ты чё, бухал?

– А как ты догадался? – с сарказмом спрашивает он, набирая в стакан воды, пьёт, с грохотом опускает пустой на стол. – От меня Ленка ушла. Я вчера после нашего разговора перебрал, пришёл домой… В общем, попала она под горячую руку. И пока я отсыпался, собрала чемоданы и умотала к матери. Так что я, по ходу, теперь холостой.

– Поздравляю.

– Сука… – Трёт губы. – Ты… ты это вчера, ну, насчёт не приходить, серьёзно? – С надеждой смотрит в глаза.

– Да, – отвечаю я, – мне это больше не нужно.

– Эгоистичная тварь! – Бьёт кулаком по столу. – Иногда мне кажется, что это ты настоящий сын Петровича. Два упёртых непрошибаемых барана. Хорошо, блядь, с мальчиком порезвился, вспомнил прошлое? Я бы тоже не отказался, – похабно ухмыляется. – Может, навещу его как-нибудь, проведаю…

Сжав в кулаке остро заточенный карандаш, я иду к нему. В груди гулко бухает сердце, но в глазах ледяной мрак Зверя, прицеливающегося к правому глазу Юры.

– Стой-стой, – поднимает он открытые ладони, перехватив мой взгляд. Я чувствую плеснувшийся в нём страх. – Остановись, я понял, что у вас серьёзно. – Я застываю, но продолжаю смотреть на него, чуть склонив голову набок, а перед глазами алые картинки вспарываемого тела, выпотрошенных кишок. Зверь облизывает нос. Видимо, что-то в моём лице заставляет брата добавить: – Я его не трону, обещаю!

– Жаль, – произносит Зверь.

– Ч-чего? – Глаза брата лезут из орбит.

– Жаль, давно хотел тебя отведать.

– Ёбаный псих! – Он пятится к двери. – Ты знаешь, что ты грёбаный, конченый псих?! – Замирает на пороге, копаясь в папке. – На, – кидает мне под ноги старую видеокассету, – мне это тоже больше не нужно, а ты посмотри, – мерзко ухмыляется.

– У меня нет видеомагнитофона.

– Ну, я тебе тогда так расскажу. Ты там сначала пытаешься присунуть какой-то страшной пропитой бабе, но у тебя не особо получается, видимо, пидорами действительно рождаются, а потом тебя три волосатых хуя по очереди оприходуют, а ты, сука, лежишь и блаженно так улыбаешься. – И он выходит, хлопнув дверью.

Собрав под деревьями сухих веточек, я обкладываю ими кассету, вырываю из найденной Крисом общей тетрадки несколько страниц, мну, подсовываю под ветки и поджигаю.

– Ничего себе коптит. – Костёр окружают мокрые пацаны, дрожа и протягивая руки к огню. – Это что?

– Так, жгу ненужный мусор.

Костя поднимает и листает тетрадь.

– Ого, какие страхолюдины, – показывает он пацанам рисунки. – Рыба с ногами и копытами. Жуть!** А тут, гляньте, что это? Монстр какой-то.***

Они спят, им снятся сны,

Но скребётся под дверью,

Стучится в окно

Та, что хочет,

Что жаждет

Войти в этот дом,

Где красивые дети

Смотрят сны о любви.

– Кто скребётся под дверью?

Кто жаждет войти?

– Это я!

Я есть Смерть!

Души чистых детей летают вдали.

– Я возьму их тела,

Чтобы дети любви

Никогда не вернулись

В куски мяса свои!

Ничёсе трэшак. А вот автопортрет. Что-то ты тут какой-то грустный.****

– И страшный, – добавляю я.

– Нет, печальный просто. А на губах кровь?

– Ага, моя, настоящая.

– Круто!

В детстве мальчика знал одного,

Он родился в священное время

И прекраснее всех был на свете,

Но никто никогда, никогда

Не встречал в его дивных глазах

Ни улыбки, ни проблеска счастья.

По обрыву реки гулял я.

Утро было прекрасно и чисто.

И в реке, под прозрачной водой,

Я увидел родное лицо.

Его губы застыли в улыбке.

Как же счастлив он был,

Что больше не жил

В этом грязном

И проклятом мире.

Охуеть! Ой, извини. А ты это сжечь хочешь? – Киваю. – А можно я себе заберу? Пацанам в классе покажу, вообще попадают.

– Костян, а смешное там есть что-нибудь? Дай глянуть.

– Да куда ты мокрыми лапами лезешь… Вот, нашёл.

Любовь ко тьме рождает тени. Я поселился в доме без окон.

Я начал ждать прихода Зверя и я забыл, кто из нас бог.

Лакая кровь с осколков стёкол, поранил я свои уста.

Мы пили вместе детства ночи, когда темно и тишина.

Когда приходит страх и ужас и мама больше уж не та.

Она молчит, не дышит, а только странно и противно

Скрипит зубами, когтями папу теребя.

И я устал бороться с болью, приятней ночи тишина.

А Зверь сказал: «Я только эхо того, что в сердце у тебя».

– Охрененно смешно!

– А что, нет? Когтями папу теребя, – хихикает Костя.

– Пацаны, доглядите за костром? – спрашиваю я, вставая.

– Легко, и ещё дровишек подкинем! А ты уже домой?

– Да.

– А у тебя правда сигнализация стоит?

– Уже нет.

– Так теперь к тебе можно с пацанами в гости зайти?

– Нафига?

– Просто так, мы же у тебя ещё не были, говорят, ты там все стены снёс и унитаз в центре под люстрой поставил. – Ржут как кони.

– И у кого такая буйная фантазия?

– У бабок у подъезда.

– А-а, эти могут. Ну приходите, чё с вами делать. У меня там где-то порнокартишки с детства остались, если Крис с собой не утащил, пришло, видимо, время передать наследие древних времен подрастающему поколению, – говорю я и удаляюсь, провожаемый заинтригованными взглядами.

Выйдя из душа, вытираюсь и сажусь за компьютер, вспоминая последний разговор с Вениаминычем.

– Я тебе помогу и возьму мальчишку редактором в штат, контракт Ванька распечатает, пусть подпишет, когда вернётся.

– Если вернётся.

– Когда вернётся, Саш. Тебе ли не знать, что вкусивший один раз свободы никогда её не забудет и сделает всё, чтобы пережить снова. А все права на твои сказки и любые другие тексты, что ты напишешь, теперь принадлежат мне, но ты можешь свободно их выкладывать на своей странице в сети. Зарплата от выработки. Ставь подпись.

Я смотрю на замершего в напряжённом ожидании Евграфа.

– Похоже, я продал свою душу Дьяволу, – говорю я, ставя подпись. – Даже боюсь предположить, для каких извращений вам понадобились детские сказки.

Победно улыбаясь во все тридцать три зуба, Вениаминыч выхватывает листки и запирает в стенной сейф. Продолжая радостно лыбиться, потирает руки.

– Что так радуешься, заполучил-таки меня?

– Эх, Сашка, Сашка. Я часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо! – пафосно произносит он и хохочет.

Нет, что-то мне за компом не пишется, надо как в детстве. Я роюсь в ящике, достаю чистую тетрадь и ручку. Открываю и, вспоминая позабытое умение, от руки вывожу: «Мальчик и Зверь». В тёмном-тёмном замке, на вершине одинокой горы жил-был мальчик…

Комментарий к 7. Самое трудное

* Рисунок Криса – https://pp.userapi.com/c841333/v841333364/6c597/HzlLDxm9wsw.jpg

** Рыба с ногами – https://pp.userapi.com/c840430/v840430012/54298/EhvF_zJKmcg.jpg

*** – https://pp.userapi.com/c840430/v840430012/5429f/ZdqA52sAq28.jpg

**** Автопортрет – https://pp.userapi.com/c637329/v637329617/5e9c5/e3fpzEUJdEo.jpg

========== 8. Мальчик и Зверь ==========

В тёмном-тёмном замке на вершине одинокой горы жил-был мальчик. Ни разу в жизни не бывал он за высокими крепостными стенами и видел лишь бездонное небо над головой да серый гранит под ногами. Отец мальчика – строгий и суровый правитель – не позволял ему покидать родовое гнездо, говоря, что в мире за надёжными стенами его ожидают лишь боль, разочарование, предательство и война. Кроме мальчика в замке не было других детей, только молчаливые угодливые слуги да чопорные учителя, разговаривающие на языке цифр и заданий.

– Сколько нужно крестьян, чтобы за день собрать урожай с поля площадью в десять гектаров, если один крестьянин обрабатывает пятьдесят соток в день? – спрашивал учитель.

– Двадцать крестьян, – посчитал мальчик.

– Нет, юный господин, неверно. Нужны десять крестьян и один надсмотрщик с кнутом.

Поля пшеницы золотились далеко внизу, за городом, что раскинулся у подножия горы, а за ними зеленели заливные луга и бескрайние леса. В небо вились дымки из печных труб, и порой от реки доносились весёлые детские голоса да звонкий смех. Но учителя говорили, что этого не может быть, что ему только кажется, слишком высоко и далеко стоял замок. Но мальчик всё равно забирался на высокие стены к застывшим безголосым стражам. Каждого он знал по имени.

– Здравствуй, Джозеф! Здравствуй, Мартин! Сегодня был первый мороз, хотите, я принесу вам горячего чаю с лимоном? – Но те никогда не отвечали ему и стояли не двигаясь, словно заколдованные.

Он выглянул между зубцов, вслушиваясь в завывания ледяного ветра, что хватал за пятки, блуждая с ним по тёмным коридорам, пустым заброшенным комнатам, узким мощёным дворикам с высохшими фонтанами да сумрачным высоким галереям, увешанным пыльными старинными гобеленами кровавых сражений.

Только в одно место запрещалось ходить мальчику – в тёмное подземелье в недрах горы. Туда вела круто уходившая вниз винтовая лестница. В подземелье обитал страшный, чудовищный зверь. Чёрными холодными ночами его рёв, поднимаясь из глубин под горой, сотрясал стены замка. Внутри каминных труб осыпалась сажа, а пламя свечей мерцало и чадило.

Рёв пугал мальчика. Он с головой прятался под бесчисленными одеялами из звериных шкур и дрожал, безуспешно пытаясь согреться. От звериного воя ему делалось особенно тоскливо и одиноко. Он слышал в нём невыразимую боль, что неизменно отзывалась в сердце желанием ощутить хоть чьи-нибудь согревающие объятия.

В одну из ночей ранней зимы, когда в окна, кружась, залетали первые невесомые снежинки, мальчик свил гнездо из шкур прямо на полу возле камина. Он вслушивался в едва различимый рёв, и ему казалось, что тот становится всё более и более безысходным, словно зверь утратил последние силы и надежду вырваться на свободу и умирал, замерзая в промозглой беспроглядной тьме.

«Зверь плачет», – подумал мальчик и отбросил эту мысль, потому что чудища, по словам отца, не могут плакать и лишены человеческих чувств. Но слёзы, побежавшие из его собственных глаз, заставили его выбраться из тёплого кокона звериных шкур, взять свечу и покинуть спальню.

Ночью замок казался особенно пустым и мёртвым. Мальчик виделся самому себе последней искоркой тёплого света, затерявшейся во тьме гулких коридоров и мрачных стен. Но вскоре, чтобы не попасться страже, ему пришлось погасить свою свечу, снять сапоги с деревянными набойками – отец боялся, что кто-то подойдёт к нему незамеченным – и красться в густых тенях. Он мог бы двигаться даже с закрытыми глазами, потому что давно изучил в замке каждую ступеньку и поворот, вот только ногам, пусть и в шерстяных носках, было очень холодно от промёрзшего насквозь каменного пола, и вскоре он почти совсем перестал их чувствовать.

Чтобы миновать последний сторожевой пост, мальчик выбрался на карниз, шедший с внешней стороны галереи, и, прижимаясь к стене, двигался по узкой кромке. Нога скользнула по наледи, он потерял равновесие, взмахнул руками и понял, что сейчас упадёт в пропасть, но резкий порыв ветра толкнул его в спину, распластывая по стене и бросая за шиворот пригоршню колючих снежинок. Чтобы лучше чувствовать опору, он решил снять носки. Придавив мысок носка противоположной пяткой, он высвободил сначала одну, затем другую ногу. Дойдя до конца карниза и миновав стражу, вернулся на галерею и нырнул в арку входа. И вот уже он смотрел в чёрный провал уходящего вниз колодца лестницы. Зверь больше не кричал, и вокруг стояла мёртвая тишина склепа, даже ветер затих, и лишь мелкие кристаллики снежной пыли плавали, искрясь, в призрачных лучах лунного света из узких окон-бойниц.

В сомнении посмотрел он вниз, раздумывая, спускаться или нет.

«Этот древний зверь, – рассказывал отец, – помог нашим предкам завоевать окрестные земли, но он слишком кровожаден, чтобы жить в мире. Выпусти его на волю – и он утопит в крови весь свет. Бойся его и никогда не спускайся в подземелье».

Мальчик не знал, что заставило его сделать первый шаг вниз. Быть может, одиночество, с которым он свыкся, но не смирился окончательно, потому что где-то там, за стенами… Что именно за стенами, он и сам не знал, ведь никогда там не был, а лишь решал задачки учителей.

Мальчик зажёг свечу и аккуратно спускался по усыпанным мелкими камешками истрескавшимся ступеням, скользя по стене пальцами и считая: «Тысяча двадцать три, тысяча двадцать четыре…»

«Какая широкая ступенька», – успел подумать мальчик, прежде чем понял, что лестница закончилась и он в начале подземелья. Он не был здесь раньше и потому пошёл вдоль стены, чтобы не потеряться. Через двадцать осторожных шагов рука провалилась в пустоту, и пальцы сомкнулись на ржавом металле решётки. Он развернулся к ней лицом и прислушался. Что-то шевельнулось во мраке камеры, и взметнувшийся страх заставил мальчика отшатнуться. Громоподобный удар сотряс прутья, а раздавшийся следом яростный вой оглушил мальчика. Нос наполнился звериным духом, а свеча погасла от поднятого зверем ветра.

Мальчик сделал ещё пару шагов назад и затаился. Вокруг была непроглядная тьма, даже поднося пальцы к глазам, он не мог их различить, будто и сам превратился в часть темноты, без остатка растворившись в ней, как кусочек сахара в отцовском чёрном кофе. Немного успокоившись, он опустился на колени, трясущимися руками достал огарок свечи и три спички. Чиркнул и сломал одну, другую. Поняв, что у него остался последний шанс, он подышал на скрюченные холодом пальцы, засунул их под мышки и подержал. Чиркнул спичкой о шершавый камень, и та нехотя вспыхнула. Затаив дыхание, поднёс робкий огонёк к фитилю свечи. Треща и недовольно плюясь, тот занялся, разгораясь и раздвигая круг тусклого света. Прикрывая огонёк ладошкой от возможного сквозняка, мальчик встал с колен и с замиранием сердца поднял глаза. Но, кроме железной решётки с толстыми частыми прутьями, ничего не увидел. Тогда он сделал маленький шажок вперёд, ещё один – и заметил, как что-то огромное и мохнатое, блеснув пугающе длинными клыками, отпрянуло от света в глубину камеры.

– Не бойся меня, – сказал мальчик, прикрывая огонь ладонью, чтобы тот не слепил зверя, – я не причиню тебе вреда. – Из камеры донеслось угрожающее рычание. – Тебе одиноко здесь? Хочешь, я буду твоим другом?

– Глупый детёныш, подойди ближе, чтобы я смог схватить тебя и сожрать, хрустя сладкими сочными косточками.

– Зачем меня жрать? Ведь тогда ты вновь останешься один, а другого такого дурака, как я, чтобы спустился к тебе, здесь нет.

– Какая наглая малявка, дай-ка тебя рассмотреть.

– Пообещай сначала, что не съешь меня.

– Я не съем тебя, если ты позволишь к себе прикоснуться, а то этот свет слепит меня.

– Клянёшься не причинять мне вреда?

– Клянусь! – рыкнул зверь.

– Странно, но сердце подсказывает, что ты говоришь правду, в отличие от разума, что призывает бежать без оглядки.

– Я всегда говорю правду и только правду, дитя, потому меня здесь и заперли! Кого ты послушаешь, разум или сердце?

– Я слишком устал от разумных речей моих учителей и наставлений отца, – сказал мальчик и, просунув сквозь решётку руку, раскрыл пустую ладонь с дрожащими побелевшими пальцами.

Он не знал, сколько прошло времени – минута или полчаса – оно будто застыло, но, когда пламя свечи почти погасло, его пальцев что-то коснулось. Вздрогнув, он присмотрелся и чуть не закричал от непонятного ужаса, потому что его руки касались точно такие же, только очень грязные пальцы с длинными обломанными ногтями. А потом прямо перед собой он различил знакомый овал бледного худого лица и глаза, переполненные яростной безнадёжной болью и невообразимой тоской – свои собственные глаза. Мигнув, пламя погасло, и мир погрузился во тьму.

Спотыкаясь и сбивая ноги о ступени, мальчик бежал вверх, подгоняемый страхом и яростным рёвом. От ударов зверя о стены лестница ходила ходуном, вниз летели мелкие камешки. Остаток ночи он протрясся под шкурами, но так и не смог согреться. Не переставая видеть глаза, тёмные глаза Зверя, что не отпускали душу, приковывали к себе, призывая вернуться. Невыносимо ныли отмороженные ноги. К утру он так измучился, что даже отказался от завтрака, сказав, что заболел и у него нет аппетита, а также сил заниматься науками с учителями. Когда же он спрятался от домашнего лекаря под шкурами, в комнату зашёл отец.

– Сын, я тобой недоволен, – холодно сказал он с высоты своего роста. – Не смей так себя вести, ты уже не маленький ребёнок, чтобы капризничать. Не разочаровывай меня и выполняй свои обязанности, как подобает будущему правителю. Или ты хочешь, чтобы я вновь наказал тебя, заперев одного в своей комнате и насильно поя кленовым сиропом? Я-то думал, что ты уже достаточно повзрослел.

«Я и так всегда один!» – хотел выкрикнуть мальчик, но промолчал, потому что знал: его никто не услышит. Про себя он решил, что будущей ночью вновь спустится в подземелье к зверю, а потому никак не мог оказаться под замком.

– Простите, отец, это всё холод и снег. Они расстраивают меня, вы же знаете, как тяжело я переношу зиму – всё время мёрзну и не могу согреться. У входа в подземелье я видел небольшую пустую комнату с двумя каминами, нельзя ли мне на зимнее время переселиться в неё? Я согреюсь, и моё настроение непременно улучшится.

– Та, что с расписными стенами и разноцветными витражными окнами? – неприязненно скривил губы отец.

– Да.

– Их расписала для тебя мать, она тоже была мерзлячкой – южная кровь – и решила, что полевые цветочки и солнце на стенах добавят тепла – какая дурость. Эта комната – твоя бывшая детская. Там воняет с кухни и слишком громок рёв зверя.

– Мне главное тепло, а к рёву зверя я давно привык и даже не просыпаюсь по ночам.

– Ты пообедаешь со мной?

– Почту за честь, отец.

– Хорошо, можешь занять ту комнату, только не подходи близко к лестнице в подземелье, она вся потрескалась и может обрушиться в любой момент.

– Как велите, отец. Я буду там только спать, а заниматься здесь.

– Что ж, сын мой, я рад, что твой рассудок вновь ясен. Пойдём, я прикажу повару приготовить горячий пунш, он согреет тебя изнутри.

К ночи ноги мальчика не перестали саднить и ныть. Кривясь, он натянул три пары шерстяных носков, надеясь, что так ему будет тепло, а стража не услышит его шагов. Безголосые, но с обострённым слухом, те различали малейший шорох в пустых, гулких коридорах. Закусив губу и с трудом сдерживая стоны, мальчик спустился по лестнице. Зверь, будто поджидая его, тут же бросился на решётку, оглушительно взревев.

– Пожалуйста, не кричи, – попросил мальчик, когда тот замолчал. – Я понял, что ты очень долго сидел в темноте и теперь тебе больно от света. Я не буду зажигать свечу, но и ты, как обещал, не причиняй мне боли. Сейчас я протяну тебе руку, пожалуйста, коснись её, как вчера, обещаю, я не испугаюсь и не убегу. Только, позволь, я сяду, а то у меня очень болят ноги.

Мальчик снял и постелил на пол тёплую дублёнку, опустился, скрестив ноги, и просунул сквозь прутья руку. Но вместо того, чтобы коснуться руки, когтистые лапы схватили и втянули внутрь его ноги. Он даже ойкнуть не успел, как оказался припечатан к прутьям.

– Ай, что ты делаешь?! – вскрикнул он, когда с него сорвали носки и что-то мокрое и горячее облизало пятку.

С каждым новым прикосновением боль и холод покидали стопы, оборачиваясь приятным теплом. Прикосновения шершавого языка зверя вызывали щекотку, и мальчик тихонько смеялся, радуясь тому, как же приятно улыбаться. Невидимые пальцы коснулись его руки, затем в ладонь упёрся человеческий нос и лоб. Мальчик погладил зверя.

– Кто ты и почему так похож на меня?

– Потому что я – это ты, – ответил тихий голос. – Ты, запертый и позабытый во мраке одиночества.

– Я не понимаю, – сказал мальчик.

– Потому что ты слаб. Слабым тебя сделал отец, подрезав крылья, чтобы ты никогда не покинул его, как твоя мать.

– Моя мама умерла, защищая меня от невежественных жителей деревни. Они считали её черноглазой южной ведьмой, околдовавшей правителя, а меня – мерзким выродком. Посланная отцом стража успела спасти только меня. В гневе отец приказал вырыть на месте деревни котлован, оставил связанных жителей на дне и пустил воду, сделав отвод от реки. Его сейчас так и называют – озеро Мёртвых.

– Всё было не так. Твоя мать пыталась сбежать и спасти тебя от отца, когда поняла, какую участь он тебе уготовил. Деревенские приютили, укрыли её и были за это убиты. Их кости, как и кости твоей матери, покоятся на дне озера. Разве ты забыл её крики? Вспомни!

– Нет! – попытался отдёрнуть руку мальчик, но цепкие пальцы крепко держали его.

– Ты обещал не сбегать, – прорычал зверь.

– Нет, – произнёс мальчик и заплакал, потому что увидел. Как наяву, увидел надменный взгляд отца и отчаянные крики смуглой черноволосой и черноглазой женщины, потонувшие в рокоте воды.

– Выпусти меня, – шептал зверь. – Справа есть рычаг, отпирающий клетку. Выпусти меня, и мы отомстим за нашу мать. Убьём их всех до одного: воинов, потерявших языки, чтобы никому не разболтали о случившемся, подхалимов-слуг и мерзких учителей. А последним размозжим голову папаше, сбросив с самой высокой башни. Он же держал тебя взаперти! А за стенами воля! Сладкий ветер свободы, бескрайние просторы сумрачных зелёных лесов, степей, выжженных солнцем пустынь и таинственных глубин океана. А главное, людей, что примут и полюбят тебя. Я дам тебе силу, зубы и когти, чтобы ты мог отомстить и защитить себя. И, если ты будешь достаточно смелым, чтобы покинуть холодное гнездо и оторваться от земли, сильные крылья. Только опусти рычаг, и тебе больше не придётся страдать и подчиняться чужой воле.

Двигаясь в темноте и вытирая слёзы, мальчик нащупал деревянный рычаг. Рукоять удобно легла в руку.

– Опусти, – призывал зверь, – опусти скорее, и боль уйдёт, покинет твоё сердце навсегда.

Мальчик замер, прислушиваясь к себе. Какая-то мысль крутилась в голове, не давая покоя. И он озвучил её:

– Эта боль привела меня к тебе.

– Да, чтобы убить их, – прорычал зверь, ударяя в прутья решётки.

– Нет, чтобы спасти, спасти тебя.

– Дёргай этот чёртов рычаг! – бесновался зверь.

– Да, эта боль всегда жила во мне, и теперь я знаю почему. Всегда знал, но не принимал.

– Нет! – взревел зверь. – Нет! Подойди, и я вырву из твоей груди эту лживую тварь, избавлю тебя от него.

– Это я убил свою маму, рождаясь. Отец выдумал историю с нападением, чтобы защитить меня от правды. Но горе иссушило его сердце, сделав чёрствым и безучастным к чужим страданиям. Я выпущу тебя, зверь, и мы улетим вместе далеко-далеко, если ты простишь его.

– Только подойди ко мне, детёныш, и я откушу твою слишком умную голову.

Мальчик вернулся к решётке, и острые когти впились ему в плечи.

– Столько боли, – неистово рычал зверь, – столько одиноких холодных ночей, за все эти годы он ни разу не прикоснулся к тебе, не одарил улыбкой.

– Он очень сильно любил мою маму, и я прощаю, прощаю его… А ты?

Горячий язык слизал слёзы с его лица.

– Опусти рычаг – и узнаешь, глупый мальчишка.

Пальцы сомкнулись на деревянной ручке.

– Я доверяю тебе, – сказал мальчик притихшему зверю и потянул рычаг вниз, но тот не сдвинулся с места. Он всем весом повис на нём, но и это не помогло. Тогда он ощупал стену и обнуружил маленькую замочную скважину.

– Что ты там копаешься? – недовольно прорычал зверь.

– Здесь нужен ключ.

– Какой ещё ключ? А, постой, я видел, как твой отец что-то прятал в медальон!

Мальчик вспомнил медальон отца в виде сердца, с которым тот не расставался.

– Ты ведь вернёшься? – спросил зверь, глядя, как он натягивает носки и надевает дублёнку.

– Да, я вернусь, я тебя не брошу, – пообещал мальчик, начиная долгий подъём.

========== 9. Входи… ==========

Ночью у покоев отца всегда дежурила стража, поэтому мальчик пробрался в них с вечера и спрятался в глубоком шкафу с одеждой, забившись в дальний угол и укрывшись шерстяным одеялом. Пригревшись, он задремал и проснулся, только когда захлопнулась входная дверь и лязгнул засов. Отец походил по комнате, тихо разговаривая сам с собой. Остановился и распахнул скрипнувшую дверцу шкафа. Мальчик затаил дыхание. Ему казалось, что отец смотрит прямо на него, но, повесив одежду, тот закрыл шкаф и лёг в постель. Надо было подождать, пока он уснёт. Мальчик вытянул затёкшие ноги, устраиваясь поудобнее.

Разбудил его рёв зверя. Он дёрнулся, вспомнил, где находится, и тихонько выбрался из шкафа. В камине, потрескивая, горели толстые поленья. Вытянувшись, отец лежал на спине и будто даже не дышал; заострившееся, обтянутое кожей лицо делало его похожим на труп. Мальчик отвернул край одеяла и увидел золотой медальон. Обмирая от страха, потянулся, чуть приподнял и попытался открыть, поддевая ногтем, но крышка не поддалась. Опустил медальон обратно на грудь и глянул на отца. Лицо и глаза того оставались совершенно неподвижны. На прикроватном столике, заваленном бумагами, он увидел блеснувшее остриё ножа для писем. Взяв нож, он вставил острый кончик в щель и надавил. Громко щёлкнув, медальон распахнулся, роняя маленький бронзовый ключик. На внутренней стороне медальона был изображен портрет его мамы. Мальчик схватил ключ, а на его запястье тисками сомкнулись пальцы отца.

– Сын!

Властный требовательный взгляд.

Рёв зверя.

И, в ужасе от собственных действий, мальчик полоснул отца по пальцам ножом. Тот вскрикнул и выпустил его руку. Мгновение, и он уже у двери, отодвинул засов и вылетел в коридор. Позади оглушительный топот и крики стражи. Поворот, ещё поворот, длинный пустой коридор. Никогда в жизни он не бегал так быстро. Впереди пост перед залом с лестницей в подвал.

– Караул! Караул! – закричал мальчик. – Скорее! На отца напали! – Стражи молча пронеслись мимо него по коридору, обдав холодным воздухом, а он, взяв на посту масляную лампу, бросился к лестнице в подземелье.

Прыгая через ступеньку и чудом не свернув шею, мальчик скатился вниз.

– Ты достал ключ?! – рыкнул зверь.

– Да! – показал он ключик.