Текст книги "Мой домашний редактор, или Мальчик и Зверь (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Падает на кучу песка, тяжело дыша и улыбаясь.

– Пошли купаться. – Я сбрасываю всю одежду и с разбега ныряю.

В одних трусах, он оглядывается по сторонам и, быстро сняв их, плюхается в воду следом.

– А-а! – орёт он, плескаясь. – Холодная!

Я тяну его за руку, и он ракетой проносится мимо. Выплываем на середину. Вода прозрачная, видно, как внизу колышутся водоросли.

– Никогда голышом не купался, прикольно, – стучит он зубами.

Мы плывём обратно. Выходим на берег, он тут же хватает и натягивает трусы.

– Погоди. – Я поднимаю свою футболку и обтираю его, он весь дрожит. – Одевайся и быстро домой, пока тебя комары не сожрали.

Заходим в квартиру, и он сразу направляется к холодильнику.

– Эй, не так быстро, я с тобой ещё не закончил.

– Ну чего ещё? – Он держится за ручку. – Я пиццу хотел поставить и чайник. Хочешь, и тебе чаю сделаю?

Я прохожу мимо и увлекаю его за собой, он нехотя отпускает ручку.

– Запрыгивай, – указываю на турник.

– Ты издеваешься?!

– Считаю до трёх.

– Да хоть до десяти. – Он карабкается по лесенке и повисает на перекладине. Качается и спрыгивает вниз. – Я дольше не могу.

– Виснешь и поднимаешь ноги до касания перекладины, можешь с согнутыми коленями.

Вновь лезет вверх, зависает, задирает коленки, но выше груди поднять не может, роняет и вновь спрыгивает.

– Ещё раз. – Всё повторяется. – И последний. О, взбодрился… И ещё разок.

– Да ты зверь!

– Ну давай, родненький, за пиццу. Молодец!

Валяется на полу, раскидав в стороны руки.

– Руки по швам! – Склоняюсь, поправляя ему голову. – Подбородок чуть ниже, тянись макушкой и шеей. Плечи расправь. – Надавливаю. – Не пищать! Грудь колесом, хвост поджать, поясницу к полу. Запомни положение! Поднимайся. К стене, пятки вплотную. Положение, как лёжа.

– Поясница не прижимается!

– Насколько получается, главное, плечи расправь. Давай, сначала вверх, назад и расслабь. Подбородок вниз, макушку вверх. Запомнил? Удерживай и так ходи. Повторять каждый час.

Крис, не сгибая коленей, отходит от стены и шагает, будто шест проглотил, только кисти туда-сюда мотыляются.

– Всё, больше не могу, – обвисает он, падает на колени и без сил заваливается на бок.

– Подъём.

– Нет, я сдох.

– В душ.

Он встаёт на карачки и на четвереньках ползёт в кабинку. Я включаю чайник и иду подтягиваться. На часах пять минут седьмого.

После завтрака мы вновь лежим на диване, он сонно смотрит на меня, медленно моргает и закрывает глаза. Мне тоже хочется спать, может, хоть сейчас не будет на меня карабкаться. Опускаю веки, проваливаясь в темноту. Чьи-то пальцы смыкаются на запястье, а лоб упирается мне в ключицу. Пускай, я сплю.

Через пару часов я просыпаюсь, подгоняемый чаем, закрываюсь в туалете, делаю дело и набираю библиотеку. Гудки.

– Центральная библиотека, добрый день!

– Здравствуйте! Кто-то из детей забыл на пляже вашу книгу «Винни-Пух». Не подскажете, кто её последним брал? Если кто-то из местной ребятни, могу вернуть, а нет, так привезу сразу к вам.

– Да, конечно, спасибо! Сейчас посмотрю. «Винни-Пух»?

– Да, оранжевая, а-четвёртого формата.

– Вот, нашла, одна на руках у Миши Вишнёва, а вторая у Буленкова Жени. Адрес запишете?

– Говорите, я запомню…

Кто же ты, Крис – Миша или Женя? Открываю адресную книгу и выбираю «Брат». Тут же:

– Санчелло, привет!

– Привет, Юр. Зайдёшь?

– Когда?

– Сегодня в обед.

– Что, соскучился?

– Дело есть…

– У-у…

– И да… соскучился, – говорю я и отключаюсь.

Замеряю рулеткой одежду Криса и подхожу к дивану.

– Крис.

– Чего?

– Я в магазин сгоняю, куплю тебе пару футболок да трусов с шортами, кепку ещё. Ты тут не скучай, кино погляди, там на винте полно всего. Хорошо?

– Угу.

– А тебя замкну, сиди тихо, как мышка.

– Угу…

Собираю заказы для клиентов и вызываю такси, дорого, но чёрт с ним, иначе к обеду не успею вернуться. Надо скорее забирать машину из ремонта.

У последнего клиента, любителя русских народных сказок и разговоров по душам, я, как обычно, немного застреваю.

– Как там наш питомец поживает? – спрашивает он, подходя вплотную и заглядывая в глаза. Хоть я и немногим младше, но чувствую себя с ним глупым нашкодившим мальчишкой. Умеет он поставить в неловкое положение и выковырнуть то, что даже от себя прячешь.

– Какой питомец?

– Так-так, – прищуривается он. – А питомец у тебя уже не один?

– Один, – понимаю я, что речь о Звере, про которого я ему невзначай сболтнул, когда он, тренируясь, засовывал в меня золотое вибрирующее изделие номер семнадцать, а затем заставлял его сносить, квохча. – Евграф Вениаминович, но мне правда пора бежать, такси ждёт.

– Беги-беги, от себя не сбежишь.

Прыгаю в такси и спешу домой. В кармане вибрирует телефон.

– Саня, я у тебя под дверью, а ты где?

– Извини, уже подъезжаю, сейчас поднимусь.

Взбегаю с пакетами по ступенькам.

– Прости, Юр, совсем замотался.

– Обновки купил?

– Почти. – Открываю дверь, пропуская брата.

– Мне показалось, у тебя тут телек работал, охи-вздохи… Не понял.

Во весь экран пятеро накачанных амбалов беззвучно трахают во все дыры связанного парня, а из-за спинки дивана испуганно выглядывает Крис. Смотрит на Юрку, на меня, вновь на Юру. Уголки губ опускаются, а глаза наполняются слезами.

– Предатель! – выкрикивает он и, рыдая, стискивает, царапает себя за плечи.

Бросаю пакеты и кидаюсь к нему. Развожу его руки и обнимаю, он вырывается.

– Дурак, это мой брат. Он не за тобой. – Как я не сообразил, что Юркина полицейская форма может его напугать?

– Что здесь, нахер, происходит? – вопрошает тот, разуваясь.

Крис всё ещё вздрагивает, всхлипывая, в моих объятиях.

– Юр, налей себе чего-нибудь, я тебе всё объясню.

– Да уж постарайся, – смотрит он на кончающих в открытый рот парня мужиков, расстёгивает рубашку, открывает холодильник и достаёт сок. – Хоть бы пива какого купил.

Я глажу по спине и отстраняю заплаканного Криса.

– Ты как, успокоился? Можешь полчасика погулять, пока я с братом переговорю?

Он шмыгает носом и кивает, ему стыдно.

– Прости, это я виноват, не сообразил тебя предупредить. Надень пока старое. Вот, пятьсот рублей возьми, мороженое купи или ещё чего-нибудь.

Крис натягивает бриджи и, вытирая глаза, выходит на лестничную клетку.

– Итак, – Юрка отпивает сока, – ты за старое? – Движется ко мне, расстёгивая и вытаскивая из петель ремень. – Тянешь в дом всяких шелудивых щенков. Придётся тебя наказать.

Останавливается вплотную к дивану, между моих коленей. Делает глоток и указывает ремнём вниз. Я протягиваю руки и расстёгиваю молнию на его брюках.

========== 4. Я убил в себе Зверя ==========

Отец Юры работал в милиции. Он забрал меня с улицы и усыновил, когда мне почти исполнилось четырнадцать лет. Я тогда уже какое-то время промышлял с Викой на трассе. Обычно всё ограничивалось мастурбацией или отсосом, и я как-то не задумывался, что будет, если кто-то захочет большего. Но зачастую я оставался лишь зрителем, любителей мальчиков среди дальнобойщиков было не так уж и много. Но даже в этом случае Вика со мной делилась, говоря, что я приношу ей удачу и у неё отбоя нет от клиентов. Я же считал, что водители чаще останавливались, потому что у них срабатывал инстинкт защитника, когда они видели женщину с ребёнком, и оказывались несколько шокированными после озвучивания перечня услуг.

Вика была классной, на дюжину лет меня старше, но мы отлично ладили и весело проводили время, в кино ходили и даже снимались пару раз. Но сниматься мне не понравилось, надо было делать вид, что мне в кайф, а я никак толком возбудиться не мог, то ли был слишком пьян, то ли из-за того, что все смотрели. Меня вообще сначала хотели уколоть, но Вика устроила истерику и не дала. В итоге я, кажется, вырубился, и не помню, чем закончились мои кинопробы. Башка на другой день болела страшно, и чувство, будто меня поездом переехало и ещё пару километров по шпалам тащило. При всяком удобном и неудобном случае она называла меня своим кавалером. Я хоть и смущался, но очень гордился таким вниманием. Мы переспали лишь пару раз, и, будто удовлетворившись выполненной миссией по моему возмужанию, она больше не предлагала, а я, в прямом и переносном смысле слова, всё чаще склонялся и тяготел к членам с волосатыми яйцами, даже к таким потным и вонючим, как у дальнобойщиков.

Наша точка располагалась на выезде из города, сразу за мостом, под которым я ночевал, свив гнёздышко из картонных коробок. В нише пованивало мочой и дерьмом: какие-то идиоты забирались наверх под мост, чтобы посрать, скорее всего, пацаны с ближайшего пляжа. Я убрал, что смог, но многолетний запах остался. Под мостом водилось эхо. Если громко крикнуть, оно отвечало с другой стороны реки. Хотя, если кричать одному, потом становилось только грустнее.

Приближался сентябрь, и ночью спускалась прохлада. Дрожа, я просыпался ещё до рассвета, разводил костёр и пёк картошку, украденную с огородов по другую сторону моста, или яблоки. Мне нравился их запах и сладкий липкий сок, выступающий из-под обгорелой чёрной кожицы, обжигающая пальцы и губы душистая мякоть. Очень хотелось покурить, но я держался, потому что иначе вообще не мог спать из-за першения в горле и постоянного кашля. Несмотря ни на что, на воле мне было лучше, чем в детском доме или приюте. Порой одиноко, но, предоставленный самому себе, я острее чувствовал свою душу и находил в этом утешение. Тогда я ещё любил себя.

Утро выдалось тихим, я искупался и грелся теперь на солнышке, сидя на сваях, оставшихся от старого моста. Глядел на своё отражение в спокойной воде. Мне очень нравилось моё загорелое дочерна тело, выгоревшие за лето тёмно-русые волосы, улыбка, ямочки на щеках. Улыбка и весёлый детский задор в глазах, отточенная до совершенства невинность были моим оружием, потому что сам я себя ребёнком не чувствовал, а чувствовал воином, прошедшим через тысячи и миллионы битв. Не знаю, почему так, но чем глубже я в себя всматривался, тем сильнее ощущал дыхание вечности, и улыбающийся мальчишка в зеркальной глади казался мне сказочным незаслуженным сном.

Натянув полосатую тельняшку и обрезанные выше колен дырявые джинсы, я поднялся по лестнице и перешёл мост. Мимо с шумом и грохотом проносились машины, обдавая бензиновой гарью. Вики ещё не было. Я топтался на обочине, раздумывая, что делать. Работать одному страшно. Будучи молчаливым, я бы и пары слов не связал, за меня всегда договаривалась она. Из задумчивости меня вывел скрип тормозов. Дверь легковушки открылась.

– Подвезти, моряк? – поинтересовался, улыбаясь, симпатичный молодой мужчина.

Я уже сделал шаг навстречу и наклонился, чтобы сесть, собираясь сказать «да», но увидел на заднем сиденье красивую женщину с прижавшимся к ней маленьким мальчиком и замер: этот в клиенты точно не годился.

– Нет, спасибо, я просто жду кое-кого.

– Ну, бывай! – махнул рукой водитель и тронулся с места.

«Уехать бы с ними навсегда», – подумал я с тоской в сердце, провожая взглядом удаляющийся автомобиль, и со злостью пнул камень. Тот вылетел на дорогу и, звякнув, угодил в колесо притормозившей белой «Нивы». Сердце кольнул страх. Водительская дверь открылась, и из машины вышел плотный приземистый мужчина средних лет с седеющим коротким ёжиком волос, в чёрных джинсах и майке. Я отступил назад, готовый драпать в любой момент.

– Слышь, юный экстремист, – глянул он на колесо, – мне бы Вику.

– Её нет.

– Да не слепой, вижу, а ты чего тут трёшься? – окинул он меня оценивающим взглядом.

– Я за неё.

– Хм, прямо-таки во всех смыслах?

– Да.

Он обошёл вокруг меня, почёсывая затылок. От его взгляда мне стало не по себе, и я напрягся, но из дурного упрямства решил остаться.

– И правда, что ли, взять? – вновь хмыкнул он.

– Отсос и дрочка – тысяча рублей.

– Нихера себе расценки, – присвистнул он. – За штукарь я и сам кому хочешь отсосу, могу даже тебе. Готов заплатить? – Он крепко обнял меня за плечи. От него пахло табаком и лосьоном после бритья.

Я смутился, не зная, что ответить.

– Садись. – Он шлёпнул меня по заднице, подталкивая к машине.

Всё ещё пребывая в сомнениях, я забрался на переднее сиденье. Без говорливой Вики всё происходящее казалось каким-то странным и слишком реальным.

– Пристегнись. – Я накинул и защёлкнул ремень.

Он газанул, и, круто развернувшись, мы помчали в город, запетляли по частному сектору. Я уже не узнавал улиц.

– Куда мы едем? – осторожно спросил я и потянулся к защёлке ремня.

– Домой, – откликнулся он, перехватывая мою руку и до хруста сжимая ладонь. – Можешь звать меня Петровичем, а я тебя Шуриком. Что кривишься, не нравится? Тогда Саней? – Он опустил мою руку мне на колено и прихлопнул. – Не знаю почему, но Вика за тебя слёзно просила и уверяла, что лучшего и более ответственного кавалера у неё в жизни не было. Ты же не подведёшь даму сердца и не будешь рыпаться? А то нам придётся отправить её в места не столь отдалённые за совращение и растление малолетних.

– Никто меня не совращал, я сам захотел!

– Ха! Мало ли, кто чего хочет? Суд хотелки во внимание не принимает, только факты, а по факту она тебя трахала и продавала.

Я, как мне казалось, молниеносно отщёлкнул ремень и схватился за ручку, чтобы выпрыгнуть из машины, но удар в челюсть отправил меня во тьму.

– Знаешь, а он чем-то похож на тебя, – говорит Юра, проталкивая смазку большим пальцем мне в жопу.

– Да, у нас глаза одного цвета.

– Бля, трахаешь тебя, трахаешь, а ты всё такой же невыносимый романтик. Нет, он просто такой же доходяга, как и ты, когда тебя отец в дом приволок. Чёрт, как же я тебя тогда ненавидел, эту жалостливую смесь забитости и доброты. – Он приставляет член. – Да ты и сейчас такой же, иначе бы не подобрал этого щенка. – И вгоняет его до отказа, заставляя застонать, выгибаясь и комкая простынь. – И оттого хочется отодрать тебя ещё жёстче, чтобы до тебя наконец дошло…

– Что дошло? – хриплю я, глотнув воздуха, а он шпарит меня, не давая привыкнуть и расслабиться. Бля, как же, сука, больно и одновременно обжигающе желанно.

– А я знаю? Это ж ты у нас жопошный Достоевский, – хохочет он, засаживая особенно резко и глубоко, аж кишки ноют. Пытаюсь его лягнуть. – У! Хочешь подраться? Ну давай, сопротивляйся. Давно я тебя наручниками не сковывал.

Утыкаюсь лицом в диван. Очко потихоньку отпускает, боль сменяется тёплой истомой и желанием.

– Почему ты всегда так груб?

– А почему ты напрашиваешься? Трахнул меня в детстве, развратил, так терпи. Если бы не ты, был бы нормальным мужиком, а так вместо Ленки тебя, пидораса, представляю, иначе не встаёт. Переворачивайся на спину, хочу видеть твои невинно-бесстыжие голубые глазки. Яйца подбери, а то придавлю ненароком.

– А ты жри поменьше, а то скоро как Петрович будешь.

– Я… человек… солидный, – подмахивает он, – а не жиголо у престарелых пидоров, чтобы калории считать. И знаешь что, – он сдавливает мне грудь, – я вот всё думаю… – Застывает глубоко внутри меня. – О да, мне нравится, когда ты так мышцами делаешь, прямо как Ленка влагалищем, когда в настроении. Но ты не отвертишься. Почему пацана выставил, давай позовём, сообразим на троих, или не хочешь делиться? Решил меня заменить, на молоденьких потянуло? И почему он у тебя с голой жопой шлындает, любуешься и дрочишь или уже распечатал дырку? – Он вновь двигается, но теперь медленно, с удовольствием от процесса. Я полностью раскрыт, тону в накатывающих волнах тепла и сладкой дрожи. – Он тут явно не мультики искал, когда мы вошли, и ещё это, – поднимает за провод виброяйцо. Мышцы на ногах дёргаются от подступающего наслаждения. – Эй, не вздумай кончить, иначе позову и оттрахаю твоего щеночка! Сейчас яйцо в тебя засуну, и меняемся!

Частая вибрация разливается по внутренностям, и мы меняемся местами. Я кладу его ноги себе на плечи и плавно вставляю, одновременно надрачивая ему член.

– Быстрее, и смотри мне в глаза, как тогда, в первый раз, что ты тогда говорил?

– Это не больно, – ласково и успокаивающе шепчет Зверь, на мягких лапах покидая распахнутую настежь клетку. – Потерпи немножко, и тебе станет очень-очень приятно. Нам обоим будет очень-очень приятно. В этом нет ничего плохого, видишь, как тебе хорошо, как сладко.

– Сейчас! – выдыхает Юра.

– Я не сделаю тебе больно, ведь я люблю тебя, – заканчивает Зверь в последнем рывке перед поцелуем, и мир пожирает испепеляющее пламя…

О, это пламя, оно во мне, как последний ядерный взрыв,

В котором вечно, вечно горит мой юный Маленький принц.

Не зарастает рана детства в груди, сочится радужный сок.

Напившись похоти, как млека богов, я гляжу сквозь пламя костров.

В огне сгорают тела детей, их лица – бездушный экстаз.

Непонимание, улыбки, обрыв, и никому не подхватить нас.

Такое время, словно все наперёд сочлись и выплатили долги.

Обворожительные крики толпы: «Давайте, мальчики, ещё раз – на бис!»

Мы вырастаем из простоты, но вспоминаем, ведь огонь не угас.

И взгляд ваш липкий – «тащись, тащись!» – всё ещё преследует нас.

Ладно, пустое! К чему хандрить? Эй, дядя, сколько заплатишь за час?

Мы дети времени, сшитые из лоскутков событий. И чем сильнее они впечатлили, изменили или травмировали нас, тем ближе кажутся, словно произошли только день, час, мгновение назад. Да, тем живее и явственнее они в нас. Так и мой Зверь, родившийся из чувства вины. И неважно, что я уже сто раз был прощён Юркой. Я помню боль в его глазах и знаю, что предал его доверие – доверие друга. Я и сам простил себя, но Зверь не уходит, он всегда со мной, потому что даже знай я, к чему всё приведёт, я бы не отступил, не отказался от этого удовольствия и наслаждения, а, наоборот, распробовал бы его как можно полнее и отчётливее, во всех красках. Да, мы были детьми, но я прекрасно осознавал, что делаю и чего хочу. И мне ничего не остаётся, как держать эту часть души под замком внутри себя, если я не хочу оказаться под замком настоящим. Зверь не различает, не понимает, кого можно желать, а кого нельзя, для него не существует понятия возраста или времени, он не ведает людских законов и следует только закону своего бытия здесь и сейчас: «Утоли голод, сожри, насладись, возьми, овладей!»

Я честен перед собой и не оправдываюсь тем, что не виновен лишь потому, что таким меня создала безжалостная природа с её миллионами лет выживания любой ценой и что мне досталось тело с ящером внутри, ведь у меня есть самосознание с даром видеть Зверя со стороны. Потому я не имею права оправдывать свои поступки тем, что я такой, какой есть, что я таким родился и якобы не могу поступать иначе. Нет, я в состоянии превозмочь Зверя, в этом, на мой взгляд, и заключается человечность – способность превзойти себя, выйти за рамки природной обусловленности. Я даже могу убить себя вместе с ним, но это не выход, это малодушное бегство. Нет, я буду заходить к Зверю в клетку и говорить с ним снова и снова, веря, что когда-нибудь он перестанет быть бесчувственной рептилией, кидающейся на всё, что движется, и станет кем-то понимающим, когда можно выпускать когти, а когда нет. Но, признаться, я уже отчаялся достучаться до него. Я не сдался окончательно, но опустил руки. И то, что он жаждет Криса, лишь подтверждает его неизменность. В силах ли я своим самосознанием вообще на что-то повлиять, привнести в инстинкты свет осознанности и увидеть его проблески в бездонной тьме ледяных зрачков?

Я знаю, что многие верят в любовь, но не я, потому что именно этим чувством я прикрылся и оправдался в прошлый раз. И я такой не один, сколько мерзости, жестокости и зла творится в мире во имя любви. Её вселенское брачное ложе усыпано окровавленными трупами, как лепестками роз. Нет, я больше не верю в любовь, только в волю, лишь она способна удержать Зверя, да ещё страх наказания, страх потерять свободу. Неужели я настолько жестокое и примитивное существо, что только страх наказания останавливает меня от причинения вреда другому человеку?

– Юра, мне нужна твоя помощь. Я хочу выяснить, кто этот мальчик и что с ним случилось. Вот имена с адресами. – Брат берёт листок, продолжая вытирать мокрые после душа волосы. – Пробей их.

– Хорошо, сделаю, но только для того, чтобы ноги его здесь не было. Это не он, кстати, там под дверью скребётся?

Выглядываю в глазок. Крис привалился к двери и увлечённо облизывает эскимо. Надо же, как языком орудует, все капли на лету ловит.

– Чё ты там такое увидел, что у тебя опять хер встал? – интересуется Юрка, отпихивая меня плечом в сторону и припадая к глазку. – Ага, понятно. – Похабная ухмылка перекашивает лицо. – Может, ещё разок? – Хватает меня за член, притягивая к себе, бросает взгляд на часы. – Нет, не успеем. Фу, потёк уже. – Вытирает пальцы о мою грудь и открывает дверь. – Заходь, лизун! – Крис протискивается внутрь. – Ты это, тринадцатый… – тыкает он его пальцем в грудь, припечатывая к стенке, – держи своё при себе!

Я закатываю глаза и иду искать трусы.

– Вы мороженое будете? – лепечет Крис.

– Я же сказал, оставь своё эскимо на палочке себе! Что ты всё нюхаешь и морду кривишь?

– Да что-то тут говном каким-то воняет?

Юрка ржёт, как ненормальный, маша на пацана руками и хватаясь за рёбра.

– Ой, бля, – хлопает его по плечу, выдыхая, – а ты забавный. Это, брат, запах страстной любви, привыкай. – Забирает у него недоеденное эскимо и выходит, закрыв за собой дверь.

Я же иду открывать окна. Горячий воздух врывается в студию, шевелит жалюзи.

– Что он имел в виду? Я ничего не понял. И почему ты без трусов был?

– В такую жару только так и надо ходить. – Я отправляю простынь в машинку и поворачиваюсь к Крису. – Ты сам-то как?

– Нормально, – пожимает тот плечами, падая на диван.

Приподнимает зад и достаёт из-под него золотое яйцо, вскидывает на меня глаза – я делаю вид, что увлечённо разворачиваю эскимо, – и быстро прячет то под подушку.

– Да-а, жара, – подтверждает он, снимая футболку. – Ты мне так обновки и не показал.

– Крис, я там один рассказик новый пишу, скажи, описывать, как голый мальчишка примеряет трусы с футболками, крутясь и разглядывая себя со всех сторон перед зеркалом, на виду у малознакомого мужика, это нормально?

– А кто автор? – Он лижет своё эскимо и роется в пакетах с вещами.

– Я же тебе сказал, что я.

– Нет, – произносит он таким тоном, будто разговаривает с тупейшим представителем фауны, – за кого ты себя выдаёшь? Вот, например, на Фикбуке полно девчонок, выдающих себя за парней.

– Ты-то, надеюсь, парень?

– Лол, хочешь проверить?

– Хочу, – протягиваю я к нему руки.

– Фу, извращенец, – смеясь, отталкивает он меня голыми пятками.

– Так чё, собой быть нельзя?

– Боже, какой ты скучный, – хлопает он себя по лбу ладонью. – Хоть это знаешь, как называется? – стучит он себя в лоб.

– Тупость? – высказываю я предположение.

– А-а-а, – мотает он головой и вскакивает с криком: – Фейспалм! Фейспалм это называется. – И вновь хлопает себя в лоб, одновременно притопывая для убедительности.

– Я же не виноват, что ни черта в вашей молодёжной тусне не понимаю. Ты вот знаешь, что значит зыкинский?

Чешет репку, глядя в потолок.

– Кажется, певица такая была? – Я ржу, заваливаясь на бок, а он, гад, по мне топчется, пользуясь моей беспомощностью. – Ты что, элементарных правил не знаешь? – машет он руками и чуть не роняет эскимо на новую футболку нежно-салатового цвета, но успевает подставить ладонь и с лицом «это ты во всём виноват» идёт на кухню. – Одно из правил гласит: «Не пались!» А ты говоришь: «Собой». Ещё реальное имя возьми забей.

– Да тебя по айпишнику на раз вычислят с любым именем, если понадобится.

– У-у, какой ты древний! Не палиться надо перед предками и прочим быдлом, которое не в теме!

– Ага, то есть перед теми, от кого ты материально зависишь и с кем ссышь быть собой?

Крис кидает на меня злой взгляд и, надувшись, замолкает.

– Ну так кем там надо себя позиционировать? – примирительно спрашиваю я.

– Никем, – хмуро бухтит он, доедая эскимо.

– Ну чего ты там встал, иди сюда.

– Мне и тут хорошо.

– Мне самому подойти? – добавляю я в голос угрозы.

Он, пытаясь сохранить гордость и независимый вид, возвращается, садится на другой конец дивана.

– Излагай.

– Если ты не малолетка и не очень-очень йуный аффтар, то твои герои не должны крутиться перед зеркалом, строя себе глазки и рассуждая, какая новая причёска им подойдёт и в какой цвет перекрасить чёлку.

– Значит, не видать тебе обновок!

– Это почему это? – удивляется Крис, подгребая пакеты.

– Потому что я брутальный мачо. – Я хватаю его, щекоча, за бока, а он, смеясь и извиваясь, катается по дивану.

Работаю в сети, а Крис шарится по коробкам с игрушками, шурша упаковками.

– Слышь, птенец, не порти товарный вид, червячков там нет.

– Да я думал, может, тут альбом какой-нибудь с красками или карандашами найдётся, а тут одна пошлятина и жопы с ручками, точнее, с членами. Что, кто-то правда покупает жопы? – смотрит он, невинно хлопая ресницами.

И когда только успел слизать с меня эти наивные глазки?

– Ты не поверишь… Не хватает, понимаешь, людям тепла. Вот и ищут они себе искусственные заменители счастья.

– В виде жопы?

– Каждому своё, у меня, как у деда Мороза, много разных игрушек. – Крис хихикает, видимо, представив Деда Мороза с моими подарками. – Комод видишь?.. В нижнем ящике, кажется, что-то такое валялось.

– Ого! – Роется в древних сокровищах. – У тебя тут кладбище телефонов, а выглядят целыми.

– Просто устарели, если какой приглянется, дарю.

– О, крутяк!

Смотрю на него, а сам думаю, соглашаться на спецрандеву с Вениаминычем или забить, учитывая шестидесятисантиметровый двусторонний фаллоимитатор пятисантиметровой толщины, что он заказал, если ещё после Юрки очко болит. Что бы такое придумать, чтобы отдать заказ и смыться? Может, Криса с собой взять и сослаться, что мы спешим куда-нибудь, например, в театр или на балет «Голубое озеро»? Хихикаю себе под нос.

– Ты что-то смешное читаешь? – вскидывается Крис, разложив на полу обычные белые листы и засохшие тысячу лет назад краски, даже кисти где-то нарыл.

– Нет, мысли вслух.

Я наблюдаю, как он моет кисточку, затем обсасывает, заостряя кончик, макает в краску и аккуратно наносит воздушные мазки, то и дело увлечённо высовывая и прикусывая кончик языка. Почему он не может остаться у меня? Мы бы дружно жили вместе, не терроризируя друг друга. Но никто его ко мне, извращенцу, не отпустит. Вздохнув, подхожу и сажусь рядом.

– Э-э, иди-иди, не смотри, – толкает он меня, – нарисую, тогда покажу, иди работай.

– Вот и вся любовь, – вновь вздыхаю я, отползая на диван и включая плазму.

– О-о! Это что, новый сезон «Бесстыжих»?

– Да. Ты рисуй-рисуй.

– Ага! Я тоже хочу посмотреть! – Откладывает кисточку и, не отрывая взгляда от экрана, подходит. – Подвинься, разлёгся на весь диван!

Сажусь, заграбастывая и прижимая его к себе.

– Вот ты липучий! – возмущается он, но не пытается высвободиться, а берёт мою руку и переплетает наши пальцы.

Уже готовясь ко сну и застилая диван, слышу:

– Я убил в себе Зверя.

Я вытер ладони о траву.

Я родился багряным,

Как знамя в голодной груди.

Я убил в себе Зверя.

Вскрыл заветную рану.

Я плескался в крови,

Одиночество выло во мне.

Мороз пробирает по коже, оборачиваюсь. У Криса в руках старая общая тетрадь с чёрной обложкой.

– Отдай! Где ты её нашёл?

– В комоде лежала. – Отходит, огибая диван.

– Не играй со мной!

– Ну дай дочитать, что тебе, жалко? Такой почерк корявый, будто ребёнок писал. Это ты в детстве сочинял?

– Крис, верни… – Кидаюсь к нему, а он бежит через кухню и запирается в туалете. С досадой пинаю дверь. – Крис, если не вернёшь, я тебя убью. – Упираюсь в дверь лбом, роняя руки.

– Я убил в себе Зверя.

Целовал безвольные когти.

И тоска заполняла

Пустоту ледяную зрачков.

Я убил в себе Зверя.

Вырвал острые крылья.

Где-то были здесь вены.

Подожди, я с тобой!

Тишина, мёртвая тишина.

– Саш… Саша…

– Лучше тебе оставаться там, – безжизненным голосом сообщаю я.

– Саш, мне страшно…

Отхожу и сажусь в широкое мягкое кресло у окна. В сердце боль и тоска. Подходит, опускается на пол у ног.

– Прости меня. – Склоняет голову мне на колени и накрывает моей безвольной ладонью. – Прости…

– Не надо, Крис. – Отвожу волосы с его лба. – Извини, сам не знаю, что на меня нашло.

– Ты пытался убить себя, почему? – Его взгляд, слишком пытливый, переполненный болью взгляд.

– Я причинил боль другу и решил, что мне лучше умереть.

– Тебя спасли?

– Да. Юра.

Комментарий к 4. Я убил в себе Зверя

Мост (фото автора): https://pp.userapi.com/c840629/v840629495/50004/MYDZtLEXMgA.jpg

https://pp.userapi.com/c840629/v840629495/4fff0/PkEoUFRyZfs.jpg

https://pp.userapi.com/c840629/v840629495/4fffa/5QblpfkOPjA.jpg

Мост, трасса, река:

https://pp.userapi.com/c841032/v841032276/64f97/DlgLSwT6e-4.jpg

https://pp.userapi.com/c841032/v841032276/64fa1/b5Ph9OCQ3Mk.jpg

https://pp.userapi.com/c841032/v841032276/64fab/QVb_YFd8LOg.jpg

========== 5. Страх, ненависть и смерть ==========

Я уже настроился на очередную бессонную ночь, но Крис вёл себя на удивление спокойно и если и будил, то попытками забраться не на, а под меня, затихая сразу, как только я его обнимал. Делал я это с каким-то мазохистским удовольствием, понимая, что, привязавшись к пацану, буду потом обязательно страдать. Ну и чёрт с ним! Эта тёплая сонная радость в объятиях того стоила.

– Крис, мальчик мой… – Глажу его по голове. – Лохматушкин, петухи пропели.

– Уйди-и-а-ах, извращенец.

– Крис, тебе надо вставать.

– О, нет, – стонет он, хныкая, – только не это, – и утыкается лицом в подушку.

– Крис, тебе необходимо встать.

– Чтобы убить тебя! – орёт он, накидывая на меня плед, пытаясь задушить и запинать одновременно. – Ну почему, почему ты такой садюга?

– Это я-то садюга?! – С трудом сдерживаю натиск. – Вот разбудил бы тебя один раз Петрович, ты бы потом на полчаса раньше сам просыпался, чтобы успеть просраться.

– Кто этот твой Петрович, Оно Стивена Кинга?

– Ха! Попалось бы твоё Оно ему, когда он по пьяни вспоминал, как сержантом духов в армии гонял…

Возвращаемся с пробежки и купания с отжиманиями из подводного положения. И Крис не падает спать, а берётся готовить завтрак, со зверской рожей выдавливая апельсиновый сок. Наверное, представляя меня на месте выжимаемых половинок фруктов.

– У тебя масла тю-тю, – разводит он руками перед открытым холодильником. – Чем теперь тосты мазать?! – Возмущённо машет ножом в мою сторону. Я прячусь в душе. – Почему не купил вчера?!

– Да как-то я не любитель сливочного масла.

– Чтоб сегодня купил, или будешь сам себе завтраки готовить!

– Там шоколадная паста есть.

– Сладкое вредно. – Он открывает дверцу кабинки, заглядывая внутрь, и тычет мне в бок пальцем. Ну, хоть не ножом. – Тебе что, не говорили?

– Нет. – Я включаю душ, чтобы спугнуть его. – Я же детдомовский, а в детдоме сахар ой как ценился. Проснёшься среди ночи от голода, достанешь припасённый кусочек чёрного хлеба, только тихонько, чтобы никто не услышал, сахарком посыплешь и хрустишь, м-м, объедение.