Текст книги "Мой домашний редактор, или Мальчик и Зверь (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== 1. Встреча ==========

Какой-то город, вокзал, я только что слез с товарного состава. Сижу на корточках, прислонившись к стене, а внутри стук колёс, и земля под ногами словно плывёт, качается в такт. Закрываю глаза и обхватываю голову руками. Так ещё хуже, темнота кружит и плещется внутри. Меня тошнит от голода. Сглатываю, открываю глаза и поднимаю взгляд. Передо мной стоит грязно-серая с коричневыми подпалинами худая собака и смотрит в глаза.

– Хочешь есть? – Она вся подаётся вперёд. – Я тоже.

Встаю, закидываю спортивную сумку наискось через плечо. Захожу в здание вокзала, собака, что пошла следом, остаётся стоять на ступеньках у входа. Иду мимо людей, они сидят возле своих баулов и чемоданов, кто-то читает, кто-то пытается угомонить сытых розовощёких детей. Они все словно окружены защитной аурой. В их мир не проникнуть. Они отвернутся или сделают вид, что не видят тебя, что тебя не существует. Либо откупятся, только бы ты ушёл, исчез, и сразу выбросят из головы.

Мимо буфета, задержав дыхание, чтобы не слышать сводящих с ума запахов. Сюда лучше не соваться, могут и милицию вызвать. Иду дальше, туда, где возле стены стоит молодёжь. А внутри в такт сердцу бьются слова: «Надо быть сильным и ни в коем случае не просить для себя, только не просить для себя, не просить для себя…»

Наверно, это студенты. Весёлые, разговаривают, смеются, пьют кефир со свежими булочками из буфета.

– Ребята. – Я стою за их спинами, и они меня не слышат: слишком тихо я говорю. Собираю решительность. – Ребята, послушайте…

– А? Чего тебе?

– Извините. Там собака голодная. У вас куска хлеба не будет?

Они замолкают. Какая-то девушка внимательно смотрит на меня.

– Виталь, у тебя, кажется, батон оставался, дай парню.

Снова пристально глядит на меня, я опускаю глаза, под их взглядами мне становится неловко, не по себе. Названный Виталием молча лезет в рюкзак и достаёт почти целый батон.

– Весь? – хмуро спрашивает он.

– Давай-давай, не жлобись. А тебе? – Этот вопрос уже ко мне.

Я беру батон и мотаю головой, а к глазам от чужой жалости подступают слёзы. Не выношу, когда меня жалеют. Отворачиваюсь и делаю пару шагов, останавливаюсь, оборачиваюсь.

– Спасибо.

Но они уже не слышат, вновь сомкнули круг, чему-то смеются. Только девушка слегка кивает.

Иду к выходу, держа батон двумя руками, и радостно улыбаюсь. Собака всё так же стоит у входа. Умная собака. Я спрыгиваю со ступенек и заворачиваю за угол здания, туда, где поменьше людей. Сажусь на корточки, сумка между спиной и стеной. Пёс стоит напротив, виляя хвостом.

– Смотри, сколько нам счастья привалило. – Я отламываю половину батона и отдаю ему, еле успевая отдёрнуть руку. Не проходит и минуты, как он жадно заглатывает его и снова смотрит на меня. – Это моя половина, – говорю я, но отламываю зверю ещё кусочек. Он съедает и убегает.

От сухого теста живот урчит и начинает побаливать, хоть я и тщательно пережёвывал. Я встаю, кладу оставшуюся часть батона в сумку, достаю пластиковую бутылку с водой и делаю несколько глотков. В животе затихает. Я облегчённо вздыхаю. Роюсь и достаю из кармана горсть собранных возле урны бычков. Выбираю с самым белым фильтром. Закуриваю, втягивая горький дым, и прояснившимся сознанием решаю, куда двигаться дальше…

– У вас пяти рублей не будет? – вырывает меня из детских воспоминаний, что вечно накатывают в залах ожидания и пустынных перронах, робкий голос.

– Нет, – отталкивая, автоматически произношу я и открываю глаза.

Мальчик разочарованно, словно он ошибся, опускает взор, сутулится, сводя плечи, и делает шаг назад. Правая половина лица в царапинах, будто ею тёрли об асфальт, и сходящих желтушных синяках.

Знаю, что мелочи нет, но лезу в карман и с удивлением нащупываю монеты, достаю – два десюлика.

– Постой, – говорю я, стараясь смягчить голос, – держи, – протягиваю монетки, и они падают в открытую ладонь.

– Спасибо вам огромное! – лучась счастьем, говорит мальчишка и отходит к ларьку изучать ценники на всевозможных шоколадных батончиках и булочках.

Как же мало им всегда надо для счастья. Мгновения бесценной радости. Наверно, я никогда к этому не привыкну и никогда не забуду. Но на двадцать рублей особо не разгуляешься… А в мальчишке какая-то рана, словно тёмный след в чертах лица. Всегда вижу такое, и чем тут помочь? Ничем…

Чтобы отвлечься от безысходных мыслей, достаю из сумки «Сникерс». Вообще, мне больше «Марс» нравится, но в ларьке его не нашлось. Разрываю обёртку. Парнишка оборачивается на звук. О, мне знаком этот взгляд, вынимающий душу. Понимая, что попал на крючок, вздыхаю и маню его пальцем. Стоит, раздумывает ещё чего-то, но голод заставляет его сделать шаг навстречу. Да, голод это может.

– Будешь? – дежурный вопрос и очевидный ответ:

– Да!

Он торопливо жуёт батончик, пачкая губы и пальцы в подтаявшем шоколаде, облизывает. Июль выдался жарким. Сейчас бы под холодный душ или в речку. Точно, приеду домой и схожу с пацанами на речку. А то они меня зовут, зовут, а мне всё некогда. И пот с себя смыть надо, а то пока в волейбол играли, тот с меня ручьями лился, а воды в спортзале не оказалось – отключили. Несёт от меня, наверное, за версту.

Разглядываю довольно жующего пацана. На вид лет четырнадцать или чуть больше, невысокий, щуплый, тёмненький, но с выгоревшей до каштанового цвета макушкой и большущими серо-голубыми глазами. Прямо как у меня, в смысле, цветом, а не размером. Если бы не эти царапины с синяками… Правый локоть у него тоже стёсан, замечаю я, когда он бессознательно тянется, поддевая ногтем подсохшую корочку на ране. Где это он так расшибся? Под мышкой он зажимает потрёпанную оранжевую книжку, которую до того держал в руке. Пытаюсь разобрать автора, кажется, Алан Милн. Пацан оглядывается, ищет, куда бы выкинуть фантик.

– Давай, – говорю я и, засунув бумажку в кулёк с яблочными огрызками, закрываю сумку.

– Электропоезд до станции «Западный» прибывает на первый путь.

Люди поднимаются, хватают вещи и спешат на перрон, оттесняя мальчика к стенке. Пыльные тёмно-серые истрёпанные бриджи и драная когда-то голубая футболка с номером 13. Я ухмыляюсь, но не отвожу взгляда.

– Электропоезд до станции «Западный» прибыл на первый путь. Просим пассажиров с билетами занять свои места.

– Эй, тебе есть где ночевать?

– Что? – переспрашивает он, поднимая беспокойное лицо.

– Дом у тебя есть?

– Я не знаю, – как-то удивлённо отвечает он.

– Если хочешь, пошли со мной. – Протягиваю открытую ладонь.

Он смотрит на меня в страхе и надежде. Мне становится ужасно тоскливо от этого взгляда, и я опускаю руку, разворачиваясь, чтобы уйти, и тогда тонкие пальцы сжимаются на моём запястье.

А в небе апрельском горит золотая звезда,

И кто-то, как прежде, даст руку и скажет мне «да».

Бежим по тропинкам, нет дома и нет тишины,

Вот рельсы и шпалы, кладём на них медяки.

Грохочут колёса, летят поезда в никуда.

Там люди на полках глядят на чужие края,

А мы притаились, мы ждём, проедут они —

И мы соберём расплющенные медяки.

Зачем? Как зачем! Интересно, смотри, какой край!

Хоть так в них играй, хоть бери, заточи и бросай.

В забытую будку зайдём, полбуханки на всех,

И, сжавшись, все вместе уснём, чтоб увидеть рассвет.

Вот сны, наши сны, в них стучат поезда,

Вокзалы, перроны, холодные стулья, глаза

И мамы, и папы, чужие, не наши совсем.

И мы убегаем, нам здесь не расти, не стареть.

Электричка несёт нас в неведомую знойную даль, в окно врывается горячий ветер, за грязным стеклом мелькают заросшие подлеском лесополосы и запруженные пятничные переезды – дачники спешат предаться ненавистной тяпочной наркомании. Мы сидим в начале вагона, у окна, напротив друг друга. Мальчишка механически листает книгу.

– Читаешь «Винни-Пуха»?

– Что? Нет. – Он отодвигает книгу в сторону. – Так, нашёл.

– А мне, помню, Винни-Пух нравился. Точнее, не сам Винни-Пух, а Кристофер Робин, и, читая, я с нетерпением ждал только его появления, пролистывая всё остальное. Меня, кстати, Саша зовут, а тебя?

Он поднимает глаза в потолок, щурит левый глаз и, перекосив губы, отвечает:

– Не помню… м-м, не знаю, а у тебя ещё «Сникерса» нет?

– Нет.

– Жаль, – вздыхает он и, закинув ногу на ногу, щурясь от солнца, смотрит в окно.

Бриджи задираются, оголяя грязные сбитые коленки.

– Где это ты так звезданулся?

– А-а, не помню, – равнодушно тянет он.

– Что-то ты ничего не помнишь…

– А я что, виноват?! – вскакивает он, размахивая руками. – Чего ты ко мне пристал? Куда мы едем?!

Несколько человек поворачивают головы.

– Э-э, утихни, а то в зуб дам, – с наездом шепчу я, и он тут же, будто очнувшись, опускается на место, смотрит исподлобья, но без злости. – Ты чё, психованный?

Вижу, как в нём поднимается, закипая, очередная волна, и показываю кулак. Он сникает и отворачивается.

– И давно ты такой – безымянный?

– Дней пять, – ровным безэмоциональным тоном сообщает он.

– А какое имя тебе нравится?

Он пожимает плечами, а его руки, наткнувшись на книгу, сами по себе перелистывают страницу за страницей.

– Мне же как-то надо тебя звать… – Шуршат, едва различимо в общем шуме, листы бумаги. – Как тебе имя Крис? – вспоминаю я Кристофера Робина.

Ещё одно пожатие плеч. За спиной в конце вагона хлопает дверь, привлекая его внимание, и в одно мгновение он весь подбирается, как взведённая пружина.

– Кто там? – шепчу я, не оглядываясь, и наклоняюсь к нему. – Менты?

Он чуть заметно кивает.

– И контролёр, а у меня же нет билета. – Мечущийся страх в глазах.

– Иди сюда, – отодвигаюсь я от окна.

Он садится рядом, я снимаю и надеваю на него джинсовую бейсболку с длинным козырьком.

– Склони голову и смотри в окно, чтобы правой стороны лица видно не было. И расслабься, я всё сделаю.

Подходит контролёр, сопровождаемый скучающим ментом. Молодому парню жарко в форме, и он то и дело вытирает стекающий со лба пот. Он бы хотел оказаться где угодно, но не в этой грохочущей по рельсам духовке.

– Ваши билеты, – спрашивает дородная бабища.

– Простите, автобус опоздал из-за пробок, и мы не успели в кассу. Можно у вас купить? – Протягиваю заранее приготовленные деньги. – Два до конечной.

Чувствую спиной напряжённого мальчика. Взгляд полицейского скользит по нему, но не цепляется. Кондуктор отсчитывает сдачу и пробивает два билета.

– Спасибо!

Они переходят к следующим пассажирам с другой стороны от прохода. Я опускаю ладонь на ногу Криса, чтобы он не оборачивался. Когда они покидают вагон, я убираю руку и расслабленно откидываюсь на спинку сиденья. Парень закидывает ногу на ногу и продолжает смотреть в окно. У него по шее из-за уха стекает капелька пота.

– Пить хочешь? – Достаю из сумки бутылку, он поворачивается. Кепка ему идёт, хоть и немного великовата, выгоревшая, под цвет глаз. – Пара глотков есть, – откручиваю крышку.

– А зачем ты два билета купил, у тебя же был? – Он берёт бутылку и, сделав большой глоток, протягивает обратно.

– Допивай всю, скоро приедем. – Он пьёт. – Купи я билет только для тебя, это бы вызвало подозрения: почему у меня билет есть, а у тебя нет, если мы вместе?

– А-а. – Глаза вспыхивают интересом, и он разглядывает меня. – А где ты работаешь?

– У меня свой магазин игрушек.

– Да-а? – Его брови в искреннем изумлении ползут вверх, и я улыбаюсь.

– Ага, с доставкой на дом. – Он непонимающе моргает. – Это интернет-магазин, люди заказывают игрушки, и я их им привожу.

– А, я понял, это как пиццу! – сглатывает он.

– А ты какую пиццу больше любишь?

– Да я сейчас любую сожру!

– У меня дома штук пять разных, в микроволновку кинем, и готово.

– Пять штук?! – вскакивает он, воздевая в небо руки. – Пять штук! Ты что, царь?!

– А ты смешной, – усаживаю я его обратно.

– Пять штук, – продолжает он трясти руками с растопыренными пальцами.

Душная жара вгоняет в сон. Крис прислоняется головой к оконной раме, но вздрагивает на стыках, ударяясь рассечённой бровью. Садится ровнее и мается, роняя голову. Я обнимаю его за плечи и притягиваю к себе, он склоняет голову мне на грудь и проваливается в муторный сон.

Смежаю веки. Бессмысленное мельтешение образов, вырванных фраз, чьих-то рук, что жадно тянутся ко мне, я отбиваюсь и вздрагиваю.

– Конечная остановка «Микрорайон Западный», – оповещает дребезжащий металлический голос.

– Уже приехали? – зевает, вставая, Крис и, кривясь, потягивается.

Футболка задирается, и я вижу, что правый бок у него тоже в синяках.

– У тебя ничего не болит? – спрашиваю я.

– Жопа? – поднимает он правую бровь, стуча кулаками по заднице.

– А мне массаж сделаешь? – ухмыляюсь я.

– Поворачивайся, – смеётся он, отводя назад ногу.

Мы последними спрыгиваем на перрон. Люди гуськом уходят по дорожке к виднеющимся в отдалении многоэтажкам. Мы идём за ними, мальчик озирается по сторонам. Переходим по мостику небольшую речушку.

– Хочешь искупаться?

– Ага! Не помешало бы. Только туда и назад, а то я с голодухи помру, и унесёт меня, как пёрышко, в океан.

Сворачиваем с дорожки и идём по тропинке вдоль реки.

– Нам по пути. Вон мой дом, – указываю я на крайнюю пятиэтажку.

В десятке метров от неё начинается крутой спуск к реке. Между рекой и горкой обширный пустырь, на котором местные мальчишки гоняют мяч, соорудив самодельные ворота. У самой воды старые плакучие ивы и маленький пляж с привезёнными кучами песка.

Я разуваюсь, стягиваю потную футболку и шорты. Спорыш приятно холодит стопы. В воде плещутся пацаны.

– Саша! – орёт соседский Костя. – Водичка зашибись! Хочешь, обрызгаю?

– Я тебе обрызгаю! Привет!

– Привет!

– Крис, ты в одежде купаться будешь?

– А что, нельзя?! – взмахивает он, как нахохлившаяся ни с того ни с сего птица, руками и сковыривает сандалии.

– Да как хочешь, – отвечаю я и ныряю в блаженную зелёную прохладу.

Мы карабкаемся вверх по склону. С пыхтящего мальчишки на пыльную землю капает вода.

– Ничего себе подъёмчик! На такой залезешь, и назад надо идти купаться. Не могли ступеньки, что ли, сделать?

– Не ворчи, как дед старый. – Я выбираюсь на верхотуру и протягиваю ему руку.

– Я сам, – недовольно отмахивается он и забирается следом.

Оглядываемся на реку с ивами, зелёный простор пустыря и перелески за железкой.

– Красиво, – отмечает он уже спокойно, почёсывая нос, ухо, плечо. – Блин, меня там под ивами, похоже, комары покусали.

– Пошли, у меня мазь от укусов есть.

– И пицца у него есть, и мазь, а что ещё?..

Мы заходим в приятно сумрачный и прохладный подъезд, поднимаемся на четвёртый этаж. К счастью для Криса, он больше не ворчит. Я достаю ключи и открываю крепкую металлическую дверь. Захожу и снимаю с сигнализации.

– У тебя тут что, золото, брильянты?

Включаю свет, и взору открывается просторная студия, половина которой заставлена всевозможными коробками. В левой половине кухня с барной стойкой, за ними спортивный уголок, душевая кабинка и дверь в туалет, ближе к центру диван и домашний кинотеатр, в углу у окна компьютер. Голые белые стены, жалюзи на трёх больших окнах закрыты.

– Да-а, неплохая берлога, просторненько, а что в коробках?

– Игрушки. Давай, ты первый в душ, только теперь без одежды, а я пока пиццу поставлю.

Я открываю душевую и включаю, настраивая, воду.

– Да иди уже, хватит мяться, не смотрю я на тебя.

Крис стягивает мокрую футболку, берётся за бриджи и смущённо оглядывается.

– Э-эй, не подглядывай, – возмущается он сквозь смех, замечая мой хитро приоткрытый глаз и замахиваясь футболкой.

Приходится отвернуться.

– Я всё, – доносится из кабинки.

Я подбираю его одежду и вместе со своей отправляю в стиралку. Ставлю в микроволновку пиццу.

– Я всё, полотенце дай.

– Держи.

Дверца приоткрывается, и из неё высовывается рука, цапает полотенце и исчезает. Через минуту появляется вымытая физиономия с торчащим ёжиком мокрых волос.

– А что мне надеть?

– Там посмотри, – киваю я на вешалку с одеждой за диваном и выхожу из-за барной стойки.

Глаза пацана распахиваются, когда он замечает, что я без трусов, и, спотыкаясь, Крис буквально вылетает из душевой, обмотавшись полотенцем.

– Ты чего такой пугливый, мужиков голых никогда не видел? Как тебе мои мышцы? – демонстрирую я своё спортивное, без лишней жиринки, мускулистое тело.

– К-круто, – отвечает он, но сам на меня не смотрит, и я отправляюсь мыться.

– Бери там в холодильнике, что хочешь! Сока налей!

Тишина. Я смываю шампунь. Тренькает микроволновка.

– Поставь другую пиццу!

Нет ответа. Он там умер, что ли?

– Крис, кинь полотенце! Ау-у, Кри-ис?!

Я открываю дверцу и вздрагиваю от неожиданности. Он, как привидение, стоит в метре от меня. Из одной руки у него свисает гроздь чёрных анальных шариков, а в другой – такой же чёрный фаллоимитатор, с виду толще его руки.

– Ч-что это? – заикаясь, спрашивает мальчик.

– Игрушки, – шагаю я ему навстречу, – я же тебе рассказывал…

========== 2. Зверь, воля и Курочка Ряба ==========

– Ч-что это? – заикаясь, спрашивает мальчик.

– Игрушки, – шагаю я ему навстречу, – я же тебе рассказывал…

Пока он стоит с занятыми руками и открытым ртом, я снимаю с него полотенце и вытираюсь.

– А-а! – возмущается он моим действиям.

– Ага, – говорю я, продолжая его разглядывать.

Он и правда малость тщедушный, неделя на подножном корму, если верить его словам…

– Ты чего?! – прикрывается он вздыбленным членом, отчего картина в зеркале сбоку приобретает гротескные очертания. Губы сами собой растягиваются в дьявольской улыбке.

Он прослеживает мой взгляд, краснеет, задыхается, роняет член и убегает за диван искать одежду, я за ним.

– Трусов твоего размера у меня нет, а хотя… – Копаюсь в одной из коробок и достаю стринги на верёвочках, с голубым слоником и свисающим вниз хоботком для члена. – Лови… Что, не нравятся? Ты хоть примерь, в зеркало посмотрись. Есть ещё женские с красными кружевами, но в них неудобно, вываливается всё. – Я смотрю на пристраиваемый в нос слоника хоботок, из последних сил сдерживая рвущийся наружу хохот. Щёки сводит судорогой от усилий. Я отворачиваюсь, зажмуривая глаза и стискивая кулаки. Спокойствие, только спокойствие! Не ржать! Я кому сказал, не ржать! – Ну как, подошли? – Поворачиваюсь к нему. – О, отлично сидят, в принципе, можешь больше ничего не надевать, такая жара… Пошли пиццу есть.

– Что-то как-то неудобно, – крутит он задом, – верёвка прямо в жопу залазит, – раскорячивается, разводя колени, и оттягивает шнурок рукой, – так и должно быть?

– Ну, если неудобно, снимай и так ходи, разрешаю, – милостиво киваю я. Какой я сегодня добрый, ха-ха!

– Нет, так мне стыдно. – Он натягивает длинную безрукавку, что прикрывает его до середины бёдер. – Вот, так-то лучше, – довольно улыбается он и, отбросив на диван трусы, шлёпает к столу. Я натягиваю домашние боксеры и иду следом.

Мы с аппетитом уплетаем пиццу, запивая ледяным апельсиновым соком.

– Боженьки-боженьки, какой кайф, – поджимает он на лапках пальцы и вздыхает. – Ты ещё одну поставил? – взволнованно оглядывается на микроволновку.

– Да, ты только жуй хорошо, чтоб живот не заболел.

– Да он у меня никогда не болит.

– И не сутулься так.

– А, знаю, привычка, – выдвигает он вперёд грудь, разводя плечи, и тут же роняет их обратно. – Ох, устал! Мне мама постоянно… – резко замолчав, вскидывает испуганные глаза.

– Что мама? – спокойно спрашиваю я.

– М-м, забыл. Вот только что что-то вспомнил и опять забыл… Ты ведь меня не выгонишь? Мне бы хоть одну ночку переночевать, и я пойду.

Нет, никуда ты не пойдёшь…

– А как же пицца, кто её есть будет? Пропадёт ещё.

– Да?.. Ладно, уговорил, съем пиццу и тогда пойду. Сколько там штук осталось?

– Четыре.

– Ну, если каждому по две, то на завтра хватит.

– Можешь сам всю есть, мне она уже надоела.

– Да?! А мне нисколечки, – радостно улыбается он и с рыком впивается зубами в очередной треугольник.

Мы переползаем и, держась за животы, разваливаемся на диване.

– Вот, из-за тебя я объелся, – жалуюсь я. – Растолстею теперь, а мне надо быть в форме, а то девчонки любить не будут. А у тебя подружка есть?

– Сдурел?!

– Значит, только рука – верный друг и товарищ?

Он легонько толкает меня в бок.

– Ха, засмущался, значит, угадал! – Он пихает меня посмелее.

Беру большую диванную подушку и ложусь, прислонив её к подлокотнику. Крис следует моему примеру, и наши ноги упираются друг в друга коленками, переплетаются. Он шутливо толкается.

– Сейчас я тебе все волосы повыщипываю, – смеётся он, хватая меня за голени пальцами ног. Я зажимаю его колени между своих, а стопы ставлю на живот, и он успокаивается. Наши задницы почти соприкасаются. Он ловит мой взгляд и поправляет задравшуюся футболку. Чешет живот, ухо.

– Точно, – вспоминаю я, отпуская его ноги, – надо же тебя помазать.

Встаю и достаю из холодильника тюбик «Фенистил геля».

– Киношки нет какой-нибудь посмотреть?

– Есть, но ты ещё слишком маленький для них, сочтут за растление малолетних. Снимай футболку, посмотрим, где тебя поцапали.

– Я сам, сам! – тянет он руку.

– Сам так сам, – падаю я обратно на диван и прикрываю глаза.

Искоса глянув, он всё-таки разворачивается ко мне спиной и стягивает футболку. Мажет укусы, а я любуюсь изгибающимся на фоне светлого окна тонким силуэтом.

– А-а! Ещё между лопаток чешется, – вскакивает он, выводя меня из полусонного созерцательного состояния. И плюхается на диван рядом. – Помажь!

Сажусь и разворачиваю его спиной к свету. Два красных укуса между лопаток и один под правой. Наношу и втираю прозрачные капельки.

– О-о, холодненький, кайфец!

– У тебя и на заднице укус, ну-ка встань.

– У-у! Почему меня покусали, а тебя нет?!

– Я же свой, а они своих не кусают, – говорю я, обрабатывая пару укусов и придерживая за живот, что вздымается под рукой от дыхания.

– Чё за бред! – возмущённо машет он крылышками, отчего моя рука соскальзывает вниз, касаясь лобка. Щупаю другой ушибленные рёбра. – А! – взвивается он, пытаясь вывернуться.

– Больно?

– Щекотно, блин!

– Тогда свободен. – Легонько шлёпаю его по мягкому месту, и он ложится на диван, позабыв о футболке.

– На мне всегда как на собаке заживает. – Вытягивается вдоль спинки.

Перед глазами встаёт просящая морда пса из воспоминаний. Где он сейчас, сдох давно, наверное? Я не смотрю на Криса, мне достаточно его прикосновений и присутствия рядом. Сытая дремота туманит сознание. Мерно тикают старинные часы на стене. Он поворачивается на бок, поджимая ноги. Спит.

Я тихонько встаю и смотрю на обнажённого, свернувшегося клубочком мальчика с высоты роста. Власть и возможность – это чудовищное искушение. Голодный Зверь внутри меня кидается на ледяные прутья воли, сходит с ума от желания схватить и растерзать этого ребёнка.

Я выдвигаю ящик комода, достаю лёгкую простынку и укрываю его. Иду к двери и поднимаю обронённую книгу. Листаю страницы. Да, так и есть – печать библиотеки. Сажусь за комп, лезу в интернет и нахожу телефон. Сегодня звонить уже поздно. Завтра, я позвоню завтра, обещаю… А пока надо поработать. Захожу в мастерскую магазина и просматриваю поступившие заказы. На завтра только четыре доставки, без спецуслуги демонстрации и обучения. Никто меня не хочет… Ну да ладно, сколько можно быть игрушкой для других, хоть один разок не помешает и самому развлечься. Что, не сдаёшься, Зверь?.. Да, ты никогда не сдаёшься. Такой уж ты у меня… Я оборачиваюсь и застываю, глядя на спящего в сгустившейся темноте мальчика. Надо будет провести с ним разъяснительную беседу, что нельзя отправляться неизвестно к кому в гости. Напугать бы его хорошенько, да жалко, и так весь пораненный. Будет и для тебя, Зверь, работа, когда я найду тех, кто с ним это сделал. А сейчас назначить встречи и спать, сладко-сладко спать, греясь у этого солнышка.

А, чёрт, надо же ещё парочку увлекательных порносценок наваять для иллюстрации новых поступлений. Постоянные покупатели в восторге от моего литературного творчества, вон как лайкают. Примеряют, наверное, как будут делать это со мной. Увлекаюсь, прописывая, как тонкая вибрация изделия номер семнадцать разносится по закуткам лабиринта наслаждения простаты. И тут осознаю, что кто-то дышит мне в ухо. Явственно ощущаю, как седеют, встав дыбом, волосы. Потом вспоминаю, что я не один, как всю свою жизнь, а с другим живым человеком. Да, сегодня я проявил слабость, за которую мне ещё придётся заплатить. Нам обоим придётся.

– Здесь запятую надо, – тычет наглец пальцем прямо в монитор, наваливаясь сверху. – И здесь, это же деепричастный оборот. Смотри, тут опечатка. «Д» пропустил, зарядка, а не заряка, – он хихикает, – а тут окончание не того падежа, – читает дальше и вновь хихикает. – «Ко-ко-ко, – кудахчет Курочка Ряба, – я снесу вам яичко не простое, а золотое и вибрирующее. Всего-то за девятьсот девяносто девять рублей девяносто копеек!» Ха-ха-ха-ха-ха, ты предупреждение «зоофилия» поставил?

– Чего-чего?

– Ну, предупреждение, как на Фикбуке, у тебя же PWP-ха с курицей. – И он ржёт, прямо как мне хотелось, когда он слоника примерял. Обидно, сцука. – Да и использование посторонних предметов ещё. Или яйцо не постороннее? – не унимается паршивец.

– Ты, блин, не ржи, – даю ему лёгонький подзатыльник, – а исправляй, если такой умный.

А он уже тычет пальцем в клавиатуру, вставляя буквы и пропущенные запятые, и, по ходу, конкретно угорает над чудесными и занимательными историями. Моя душа поэта не выдерживает такого надругательства над светлыми идеями разврата и идёт раздвигать диван да стелиться, то и дело поглядывая на обмотанные простынёй и подрагивающие в беззвучном смехе ссутуленные плечики. А знаешь, Зверь, может быть, я и передумаю…

========== 3. Псих и чудовище ==========

Все три окна распахнуты. Утренняя прохлада от реки и запах наполняют студию. На пустыре никого, громко квакают лягушки. Смешно, но именно из-за их многоголосия я эту квартиру и купил. В нише на дамбе, под железобетонным мостом, я засыпал под их песни, когда мне было столько же, сколько сейчас Крису, что мирно спит под мягким пледом. Смотрю на розовеющее небо. Я ужасно зол и одновременно странно умиротворён от его присутствия. Зол, потому что стоило погрузиться в сон, как он начинал карабкаться на меня, как на какой-нибудь Эверест, и, естественно, будил. И так раз за разом, сам же, гад, при этом ни разу не проснулся, только бормотал что-то невразумительное, чёртов лунатик. И как только люди спят вдвоём? Ведь даже когда он на меня не карабкался, я просыпался сам, коснувшись его или дёргаясь спросонок в ужасе от ощущения, что рядом кто-то лежит. А умиротворён от чувства правильности, словно я впервые сделал что-то как надо. Покой в сердце. Я и не знал, что он может быть таким… До слёз…

Я поднимаюсь с кресла, моргая и почёсывая затылок. Чего это я раскис? Эй, Зверь, а ты чего молчишь, околел там, что ли? Молчит, зараза, и поговорить не с кем. Смотрю на сладко посапывающего Криса. Опускаюсь рядом на колени и разглядываю его лицо вблизи. А у него, оказывается, длинные ресницы, тонкие венки на веках, намечающиеся усики, чуть приоткрытые губы, пара прыщиков под нижней. Если бы на меня так пристально смотрели, я бы уже сто раз проснулся. Будто подслушав мои мысли, он приоткрывает глаза, мутный взгляд под чуть сдвинутыми бровями.

– Ма-ам, дай хоть на каникулах поспать… – Поворачивается на бок, лицом к спинке, и недовольно натягивает на голову простынь. – И ничего я не сидел за компом до полуночи…

Я коварно улыбаюсь, выжидая минуту-другую, и ужасно взволнованным голосом говорю:

– Сынок, мы проспали, вставай скорее, а то в школу опоздаешь, без двадцати уже!

Пацан вскакивает, таращит на меня очумелые глаза и готов бежать сломя голову. Непонимающе оглядывается вокруг. Я же улыбаюсь от уха до уха, наблюдая за ним. Мне, конечно, его жалко, но нефиг было меня будить. Наконец до него доходит, и, простонав: «Гад», он падает на подушку. Ныряю руками под плед и начинаю его тихонько тормошить за бок.

– У-у, – стонет он, – отстань. – Перекатывается с боку на бок, подтягивая под себя простынь, чтобы я до него не добрался.

Я убираю плед и стаскиваю простынь. Он опять стонет, поджимая коленки и пряча между них руки.

– Крис, тебе нужно встать.

– Зачем? – Звучит как «да оставьте меня, наконец, все в покое!»

– Мы идём бегать.

– Ты псих, – облегчённо вздыхает он, поняв, что раскусил меня.

– Крис, тебе необходимо встать. – Опускаю руку ему на плечо.

– Ты от меня не отцепишься, да? – спрашивает он, продолжая лежать как лежал, но по голосу я чувствую, что он уже проснулся.

– Вставай, Крис.

Разворачивается на спину и смотрит мне в глаза. Моя ладонь у него на груди, напротив сердца. Он накрывает её своей.

– Ты чудовище, – говорит он и со стоном поднимается, надевает безрукавку.

– Ты куда?

– В туалет! – огрызается он и уходит.

Собираю постельное и складываю диван. Снимаю с сушилки его вещи.

– Мы что, правда пойдём бегать? – Он выходит из туалета и моет руки.

Я киваю.

– А зубы почистить? У меня зубной щётки нет.

– В шкафчике над тобой.

Он с подозрением открывает дверцу и видит с десяток разных нераспакованных щёток.

– Ты и правда псих. – Он роется, выбирает детскую с крокодильчиком на ручке, достаёт, споласкивает и выдавливает на неё пасту.

Долго и нудно чистит зубы.

– Одевайся, – говорю я, когда он наконец заканчивает.

Натягивает трусы, бриджи, снимает безрукавку, заменяя своей футболкой.

– Надо тебя от комаров намазать. – Я беру его руку и пшикаю на неё белую пенку.

Он зевает, трёт глаза и покорно ждёт, когда я закончу.

– Щекотно! – взбрыкивает он, когда я мажу его под коленками. – У тебя волосы на макушке торчат. – Чувствую его поглаживающее прикосновение.

Поднимаю лицо, смотрю на него снизу вверх. Он прижимает ладонь к моему лбу и, сделав суровое лицо, произносит:

– Встань и иди!

Белозубо смеётся. На верхней губе пятнышко зубной пасты. Мне хочется его обнять, но я встаю и иду.

Пересекаем пустырь.

– Фу, здесь роса. Как тут бегать?

Выходим на дорожку у реки.

– И комары! – размахивает он руками. – Ни фига твоя мазь не действует!

– У меня в игрушках есть хлыст и плётка, может, они подействуют?

Насупившись, пыхтит. Я отворачиваюсь и перехожу на бег, за спиной недовольное сопение и громкие шлепки по телу. Бежим по тропинке вдоль заросшего камышом берега, спугивая лягушек, что прыгают и скрываются под водой. Мимо моста и парочки местных рыбаков.

– Привет, Сань! О, у тебя пополнение.

– Привет, дядь Семён! Да, племянника подкинули.

Бежим дальше.

– Племянника… подкинули… – ворчит Крис.

Я останавливаюсь, ломаю ивовый прутик и угрожающе иду ему навстречу.

– Ты чего? – отступает он.

Я молча рассекаю воздух. Он разворачивается и убегает, я за ним. Оглядывается, заслышав топот.

– А! Ты сдурел?! – Припускает ещё быстрее.

Я догоняю и несильно перетягиваю его по спине.

– А! Псих ненормальный! – смеётся он, улепётывая.