Текст книги "Мой домашний редактор, или Мальчик и Зверь (СИ)"

Автор книги: Windboy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Странно смотрит на меня, будто взрослый совсем, и думает о чём-то, хрен разберёшь о чём, или просто завис с приоткрытым ртом.

– Ты это, двигайся, раз уж намочил меня, мой давай до конца. – И, сбросив трусы, залезает ко мне.

– Ну и как тебя мыть? Я теперь руки толком согнуть не могу.

– Отрастил грабли, дай сюда мыло! Возись с ним, как с маленьким: корми, купай. – Трёт мне мочалкой грудь, живот. – Ниже сам помоешь, я это трогать не буду. Поворачивайся, спину потру!

Стоит, чистит палочками уши, наблюдает, как я собираюсь.

– Ты скоро вернёшься?

– А ты точно со мной не хочешь?

– Нет, я рисовать буду. Сядь, надо и тебе уши проверить, а то, небось, с роду не чистил в своём детдоме. – Критически поджимая губы, оттягивает и заглядывает в уши. – Левое вроде пойдёт, а в правом залежи, хоть огород сажай или серодобывающий завод строй. – Хмыкает, улыбаясь своей остроте, и ковыряется палочкой.

– Может, я сам?

– Сам он… Самому мне можно, а ты терпи, не маленький. – Деваться некуда, терплю.

– Постараюсь до обеда управиться. Попроверяешь ещё мои статьи и рассказы на сайте. Я там вкладки сделал.

– Да, дорисую – и проверю твой зоофильский изврат. – Он оставляет моё ухо в покое. – А брат твой не заявится?

– А что?

– Да ну, какой-то он стрёмный. Я ему не нравлюсь.

– Главное, что ты мне нравишься. – Крис смущённо, но довольно улыбается. Разливает по кружкам сок.

– Бери, а то я сам весь выпью. Так, а что стало с твоими родителями?

– Не знаю, мать от меня сразу после родов отказалась.

– А ты их искать не пробовал?

– Нет, зачем? Я им не нужен, да и мне такие предки сто лет не приснились. Не знал и знать не хочу, мне не нужны её причины или оправдания. Она сделала свой выбор, и точка. Вкусный сок, спасибо, я побежал. Не скучай! Пока!

– Пока, Саш!

Я стою под дверью Евграфа Вениаминовича, подумывая, а не оставить ли игрушку на пороге, а самому слинять, пока не поздно, но тут открывается дверь, а ведь я не звонил.

– Чего не заходишь? – спрашивает Евграф, запахивая чёрный шёлковый халат с иероглифами, надетый на голое тело.

– Не могу, извини, с братом надо срочно встретиться.

– А я думал, что ты своего нового питомца захватишь, чтобы похвастаться, как кошка пойманной мышкой перед хозяином. Странно, обычно я не промахиваюсь… Как хоть его зовут?

– Крис.

– М-м, а лет сколько?

– Четырнадцать.

– Мой любимый возраст, – вздыхает мужчина.

– А! Я так и знал, что ты это скажешь, как ослик Иа!

– Хм, какие, однако, интересные ассоциации. – Он изучает меня взглядом безумного учёного-вивисектора. – Может, всё-таки зайдёшь? Хвостик-то на двоих. А то отмечать день рождения одному как-то грустно.

– Ты чё меня разводишь?

– Да какие уж тут разводы, тоска одна…

– Ев, ты там долго ещё? – Из-за двери появляется озорная сероглазая мордашка, мелькает и прячется юное обнажённое тело.

– Здравствуйте, – говорит парень. – Это всё нам, выходит?

– Нам, – вздыхает Евграф, передавая двучлен. – И входит, и выходит.

– Да, замечательно выходит!

– Я пойду? – спрашиваю я, чувствуя, как теряю опору под ногами, проваливаясь в какой-то сумасшедший сюрреализм. Евграфа и одного сложно выносить, оставаясь в здравом рассудке, а с этим милым незнакомцем, играющим роль катализатора… Как хорошо, что я не взял с собой Криса. Есть в парне что-то… Обворожительное?

– Ну что же ты стоишь? – спрашивает Евграф, и я осознаю, что всё ещё топчусь у них на пороге.

Он приоткрывает дверь. Внутри уютный, дышащий прохладой зелёный сумрак лесной чащи с ароматами хвои и травяной свежести. Упёршись в дверной косяк, изгибаясь, потягивается тонкий обнажённый юноша. Медленно и изящно поворачивает голову, приветливо улыбаясь, а ладонью скользит по животу к гладко выбритому паху, где…

– Нет-нет, я всё, я убегаю. – Разворачиваюсь и чуть ли не кубарем скатываюсь со ступенек. Сверху доносится весёлый ласковый смех.

Демоны, демоны, чуть не схарчили. Боже мой… А ты, Зверь, куда смотришь? Что валяешься, лапки задрав, никто тебе живот чухать не будет!

Встретились с братом в супермаркете, он ждёт, пока я пробью покупки. Выходим и садимся в его уазик. Внутри как в духовке, открываем двери, но это не особо помогает. Мокрая футболка липнет к спине.

– Слушай меня внимательно, – говорит он, вытирая со лба пот. – Пробил я твоих пацанов. Женька с предками во Вьетнаме загорает, фотки ВКонтакте выкладывает. А на Мишу его родители вчера в розыск подали – наш клиент.

– А почему вчера? Он говорил, что с неделю бродяжничает.

– А потому, что эти… не могу подходящего слова подобрать, только вчера из Таиланда прилетели, а сынули тю-тю!

Юркино «тю-тю» напоминает мне о том, что я забыл купить масло. Ладно, договорим, тогда куплю, а то оно тут всё равно растает.

– Они его что, одного дома оставили?

– Хм, оставили, они его на неделю замкнули в наказание за какую-то невъебенную хуету! То ли он читал какие-то порнорассказы про пидоров, то ли сам сочинял, я так и не понял. Небось, испугались, что он гей, и решили таким образом вылечить, ебланы.

– Закрыли одного на неделю в квартире, а сами отдыхать умотали?!

– Да, блядь, вот такие, нахуй, любящие пидорасы!

– Пиздец! И как он выбрался?

– А хер его знает, дверь, говорят, заперта была, когда вернулись.

– А если бы пожар?

– Ну, у соседки ключ был.

– Пиздец, а еды хоть оставили?

– Вроде бы полный холодильник и книжки, что на лето читать задали, а телек с компом нахер вырубили. Там, правда, ещё окно открытое было, но этаж третий. Ни лестницы рядом, ни карниза, только виноград дикий, но он бы его не выдержал, хотя под окнами оборванные плети валялись.

Я вспоминаю ободранный бок Криса. Неужели он об дом так тиранулся?

– Короче, времени у тебя до завтра, а завтра я его сдаю.

– Юр… – вкрадчиво начинаю я.

– Никаких, блядь, «Юр»! Завтра я за ним приеду, и не дай бог его на месте не окажется. Я тогда твою лавочку мигом прикрою. И тебя, если будешь рыпаться.

– Тогда…

– Никаких, сука, тогда! Всё, Сашка. Я сказал, и ты меня знаешь.

– Тогда потом больше не приходи ко мне…

Жар в машине застывает, вибрируя от напряжения.

– Ну и хер с тобой, пошёл нахуй отсюда! – Машет рукой. – Будешь мне тут ещё условия ставить, пидор сраный! Пиздуй нахуй, пока я тебя не шлёпнул, чёртов уебан. – Вылезаю, держа пакеты. – Давно надо было, – говорит он, захлопывая дверцу.

Я отступаю, он даёт по газам, окатывая меня пылью и мелкими камешками из-под колёс.

Иду, не глядя по сторонам, думая, что же мне делать. Ярость туманит сознание, меня трясёт от гнева.

«Позволь мне убить родителей Криса, этих уродов в человеческом обличье, – нашёптывает Зверь. – И он останется с тобой навсегда, с нами, и никто больше его не обидит, как Сёму, не подведёт к краю и не подтолкнёт сделать последний шаг».

Я осознаю, что уже какое-то время стою перед закрытой дверью, но тут она открывается.

– О! Ты всё-таки вернулся!

Смотрю на довольно потирающего руки Евграфа и говорю:

– Мне нужна ваша помощь, иначе я сорвусь.

– Судя по виду, действительно нужна, – произносит он ледяным тоном, превращаясь в безжалостного монстра, от которого у меня всегда кровь стынет в жилах. – Заходи… Ванька, сделай нам мохито со льдом!

Мы сидим в глубоких кожаных креслах, в воздухе запах лимона и мяты.

– Очередной слой поднялся на поверхность? – спрашивает Евграф.

– Да.

– И что в нём?

– Страх, ненависть и смерть, – отвечаю я.

– Рассказывай…

Звали её Родионовной, и эта тварь была няней, но не у Пушкина, а у полусотни мальчишек в нашем детском доме. Перед её ночной сменой мы заранее тряслись от страха и всеми нашими искренними детскими сердцами желали ей только одного – смерти, смерти и ещё раз смерти. Любой, только бы она больше не приходила к нам и не орала: «Стройся, пидоры!» Но у этой суки даже насморка никогда не было. Она истязала только самых маленьких, не старше лет восьми-девяти. Наш страх был чистым и упоительным, без подросткового упрямства и сопротивления. Нас даже ломать не надо было, мы сами ломались, только бы она нас не трогала. В одном нижнем белье мы выстраивались вдоль стены в коридоре перед спальней, а она, улыбаясь от переполняющего её удовольствия, ходила перед нами с ремнём в руке и выбирала, кого отлупит первым. Чуть сутуловатая, за тридцать пять, с ярким макияжем на одутловатом лице, она считала себя красивой.

Мне было восемь, а моему соседу по койке Сёмке – шесть. И он трясся слева от меня как осиновый лист. Все мы как один были мелкими, щуплыми, с худыми руками да ногами, торчащими из растянутых маек и заношенных линялых трусов.

Вытащив из строя Кольку, она принялась бить его ремнём, а затем, отвесив пинка, хохоча, отфутболила плачущего мальчишку в спальню. Прошлась ещё. Остановилась у одного, у другого. Мальчишки замирали, как кролики перед удавом. Вернулась к предыдущему, протянула руку, и Олег нехотя, но безропотно вложил в её ладонь свою. Вывела его вперёд, развернула спиной и, всё так же держа за руку, врезала по спине, ногам, заднице. Мальчик заверещал. Она развернула его к себе, избивая рукой по лицу, голове, заливаясь радостным искренним смехом наслаждения. Оттолкнула и выдернула Митьку. Тот в страхе заорал ещё до того, как она его ударила. Она, смеясь, заносила ремень, а он уже выгибался вперёд, вставая на носочки, и в крик. И так раз за разом. А когда она всё-таки начала его бить, визжал как резаный и, получив пару пинков, улетел в спальню. Следующего она отпустила. Миловать ей тоже нравилось. Она упивалась своей властью и вседозволенностью. Знала, что каждый из нас надеется оказаться в этот раз помилованным. И слом в глазах, когда оставшиеся понимали, что надежды больше нет.

Остались только я и умирающий от страха Сёмка. Он начал орать, когда она только остановилась напротив него. От его бесконечного пронзительного «а-а-а-а-а!» закладывало уши. Эхо неслось по коридорам, даже на улице, наверное, было слышно. От пощёчины крик оборвался, но тут же начался вновь. Для неё это была музыка, бальзам на душу. Она медленно занесла ремень, Сёмка скукожился, и из трусов вырвалась струйка мочи, ударила, разбрызгиваясь, в пол, потекла по ноге. Родионовна схватила его за шею и надавила вниз. Сёмка упал на колени, она тыкала его лицом и носом, как котёнка, в лужу, и орать: «Лижи, ссыкун, лижи!» Но он продолжал орать, и она возюкала его по полу, перетягивала ремнём, пинала ногами, пока тот на четвереньках не убежал прочь. Я был последним, и мои губы сами собой кривились в плаче, а из глаз катились слёзы. Мир расплывался в мокрой искристой пелене. Я чувствовал жгучие удары, но не мог закричать, чтобы порадовать её. У меня вечно перехватывало горло, и я начинал задыхаться, а она била и била меня, пока ей не надоедало. Толкнула в бедро ногой, так что я впечатался в стенку и упал, сжимаясь в рыдающий комок. Довольная проделанной работой, она удовлетворённо вздохнула, выпятила объёмистую грудь и вразвалочку ушла, похлопывая ремнём по ладони.

А на другой день несчастный обоссавшийся и забитый Сёмка повесился, удавившись прыгалкой в шкафчике. Так я его и нашёл, стоящим на коленях с посиневшим маленьким лицом. Перед следующей сменой Родионовны я впервые сбежал из детдома, потому что был больше не в силах выносить этого страха и ожидания насилия. Иначе только вслед за Сёмой.

Я увидел её в очереди за водкой где-то через месяц после рождения Зверя и попытки самоубийства. Она ничуть не изменилась, разве что стала ещё одутловатее. Меня будто приклеило. Я дождался, когда она купит водку, и последовал за ней. Она жила в старой покосившейся хибаре в глубине заросшего бурьяном двора. Внутри на всю громкость орал телевизор, и она тоже орала, понося и матеря всех на свете. К вечеру, выглушив бутылку, она провалилась в сон и громко захрапела. Я вошёл в провонявший мочой и блевотиной дом. Дышал ртом, иначе бы меня тоже вывернуло. Никакого плана не было, я сам не знал, что собираюсь сделать. Но Зверь во мне наконец-то почуял свободу. На кухне я нашёл нож и срезал бельевую верёвку. Родионовна развалилась на железной кровати с провисшей сеткой, как пьяный матрос в гамаке. Сначала я привязал к спинке руки, а затем раздвинул и натянул к углам ноги. Она попыталась шевельнуться, но у неё ничего не вышло. Закрутила головой, разлепляя веки, и я заткнул ей рот кухонным полотенцем. Она замычала и вытаращила на меня красные бельма.

Удивительно, но она мгновенно узнала меня и задёргалась, пытаясь вырваться. Морда её раскраснелась, покрываясь испариной. Я не спешил, сидел на стуле и разглядывал её, позволяя своему страху перед ней исчерпаться.

«Оставить её так или перерезать глотку?»

«Нет, так легко ей не отделаться, – прорычал Зверь. – Вспомни, вспомни все бесконечные ночи, всё, что она с вами делала, она убила Сёмку и почти убила тебя. Позволь, позволь мне отомстить за него, за всех нас».

Я ничего не ответил Зверю, я остался сидеть на стуле, но в нашей с ним груди клокотала жгучая ненависть и жажда мести.

В шкафу Зверь нашёл ремень, вполне возможно, что это был даже тот самый ремень, и бил её пряжкой, пока грудь не превратилась в кровавое месиво. На ней не осталось живого места, он не трогал только лицо, чтобы она могла видеть и чтобы видеть самому её бешеные глаза.

«Это тебе за всех нас, – сказал он, забираясь на стул и расстёгивая ширинку. – А это за Сёмку». Тугая струя мочи ударила ей в лицо, ноздри, глаза. Пустые обезумевшие глаза. Зверь перешагнул на кровать, стал в изножье. Задрал грязный подол, трусов на ней не оказалось. «А это за меня», – произнёс я вместе с ним, раз за разом погружая нож в блядскую вонючую дыру между её ног.

Одну бутылку водки она выпила, но вторая оказалась почти полной. Я облил ею тело, вынул кляп, срезал верёвки, накидал скомканных газет и поджёг. Вышел на улицу и, перейдя на другую сторону, смотрел, как полыхает дом. Забегали соседи, следя, чтобы огонь не перекинулся на их участки. Приехали пожарные, но домик уже завалился, прогорев, и они лишь затушили угли. Я встал и с такой же выгоревшей, пустой, но абсолютно спокойной душой пошёл домой. Тогда я впервые назвал дом Петровича и Юры своим домом.

Я заканчиваю свой рассказ историей о запертом и почти убившем себя Крисе. Его родителях, укативших и вернувшихся из отпуска.

– Я его им не отдам! – рычу я.

– Вань, налей-ка мне ещё, только теперь с ромом, как положено, – просит Евграф. – А ты, зверина, – говорит он, ласково, но безжалостно глядя мне в глаза, – слушай меня внимательно…

========== 6. Я буду ждать тебя ==========

Домой я добираюсь на такси. Открываю дверь и захожу в квартиру.

– Саша! – радостно вскакивает с усыпанного листками пола Крис. По краю сознания мелькает раздражение от беспорядка. – Что купил? – забирает и заглядывает в пакеты.

– Чёрт!

– Что такое?

– Масло забыл! – Крис грозно смотрит на меня, хлопая себя по бедру. – Вот не поверишь, только из-за него в магазин и заходил. Но я тебе три «Сникерса» взял.

– Думаешь подкупить? Ладно, я сам сбегаю. Ой, а это что?

– Рамка для твоего рисунка, повесим его на стену.

– Да-а?! Круто-круто! Спасибо! Сейчас вставлю.

Распаковывает рамку, вынимает картонку и вставляет рисунок. Я отношу пакеты на кухню.

– Смотри, классно? Нравится?

– Да, очень. – На рисунке юная девушка в длинном платье и с огнём в руках парит в невесомости на фоне усыпанного мерцающими звёздами ночного неба. – А кто это?

– Это Звезда, и ей очень-очень одиноко.

– Крис, нам бы поговорить.

Он поднимает настороженный взгляд, мгновенно превращаясь в неуверенного мальчишку, встреченного мной на вокзале.

– Я не хочу, – говорит он и, обнимая картинку, уходит, залезает с ногами на диван и забивается в угол.

Блядь, как будто я хочу! От его несчастного вида к глазам подступают слёзы. Распаковываю купленные салфетки и сморкаюсь, понимая, что ни хера я не готов к отведённой мне роли. Это только Вениаминыч умеет потрошить души, отпуская ехидные комментарии, а я сразу в сопли. Может, зря я отказался от наушника? Сейчас бы просто повторял за ним нужные слова, и всё. Нет, не зря, я должен сделать это сам.

Подтягиваю кресло и сажусь напротив, забираясь в него точно так же, как он, – с ногами.

– Твои родители вернулись и заявили в полицию о твоей пропаже. Брат завтра придёт за тобой.

– Не отдавай меня ему, не отдавай! – кидается он ко мне. – А то я не знаю, что с собой сделаю!

Я обнимаю его дрожащее тело.

– Я не отдам тебя, обещаю. Крис, ты мне доверяешь?

Смотрит мне в глаза, будто решаясь на очень тяжёлый и трудный шаг.

– Наверно… – Вновь смотрит, сжимая в руках мою ладонь, и произносит, отдавая себя в мои руки: – Да. – И, не раздумывая, я принимаю эту ответственность.

– Расскажи, что с тобой произошло?

Он втискивается в кресло рядом со мной.

– Они меня ненавидят.

– Кто? – спрашиваю я, расслышав в его голосе подступающие слёзы.

– Родители.

– Почему ты так решил?

Он шмыгает носом, выпрямляется и кричит, стараясь сдержать горькую обиду и слёзы:

– Потому что они меня заперли! А сами уехали отдыхать! На море…

Я обнимаю его, а он плачет, уткнувшись мне в грудь.

– Отец сказал, что я моральный и физический урод, а мама стояла рядом и даже не возразила, глядела на меня так, будто я сам себя таким сделал.

– И тогда ты решил сбежать?

– Нет. – Он дрожит всем телом от рвущихся наружу рыданий. – Я хотел убить себя.

– Ничего себе! – искренне удивляюсь я, и это моё удивление, как и высказанная им затаённая в сердце боль, немного приводят его в чувство.

– Я вылез в окно, и когда наклонился, чтобы прямо головой об асфальт, – он вновь вздрагивает, втягивая воздух, – испугался, но уже начал падать, и каким-то чудом руки сами ухватились за виноград, он замедлил падение, но я весь бок ободрал. Меня так трясло после падения, что я даже идти не мог, а боли совсем не чувствовал, зато потом…

– Значит, ты не терял память?

– Нет, прости, что обманул. – Я погладил его по спине.

– Понимаешь, они боятся, боятся своей неудачи, что не справились и не смогли сделать тебя таким, как им хотелось. Они ведь желают не того, чтобы ты был собой и был счастлив, а чтобы воплощал их мечты. Они не доверяют тебе и твоему праву жить своей жизнью.

– Поэтому мне с тобой так хорошо, ты ничего от меня не хочешь, даже когда заставляешь бегать, вернее, ты не хочешь, чтобы я становился каким-то другим, не заставляешь изменять себе, а лишь помогаешь сделаться сильнее. Я понимаю, это то, что мне нужно. А родители хотят того, что нужно им!

– Ты в этом уверен?

– Ну… – Он задумался. – Они ужасно давят и наседают!

– Почему ты готов принять мои правила, а их – нет?

– Ты не считаешь меня своей собственностью, а они считают. Там я не могу быть свободен изначально, по самому факту. Если они меня обеспечивают, значит, я принадлежу им, так они думают.

– Так ли?

– Да, именно так!

– Ну, если дело только в этом, обеспечь себя сам.

– Как, я же только ребёнок, учусь в школе, меня не возьмут на работу.

– С шестнадцати лет ты можешь жить самостоятельно, если у тебя будет трудовой договор на руках. Ты отлично редактируешь, рисуешь, возможно, ещё что-то умеешь. Но посмотри на ситуацию с другой стороны. Они о тебе заботятся, потому что им велят инстинкты и принятые в обществе нормы поведения. Окончишь школу и тебе дадут под зад ногой – свободен, живи, как хочешь. Ты перестанешь быть ребёнком, и они с удовольствием сложат с себя родительские обязанности, которые, возможно, тяготят их, связывают, но они как бы должны и потому отыгрываются на тебе, причиняя боль. Тогда, оказавшись один на один с миром, ты подумаешь: «Какой же я был дурак! Вместо того, чтобы использовать свободное от зарабатывания денег время себе на пользу, я тратил его на грызню с родителями, которые обо мне хоть как-то, но заботились. Пусть не так, как бы мне того хотелось, но крыша над головой была, еда и одежда тоже, а я тратил драгоценные мгновения не на общение с ними, любовь и собственное развитие, а просирал, занимаясь хер знает чем и для чего».

– Блин! Ты на чьей вообще стороне? Думаешь, я этого не понимаю?

– И потому мстишь им, шагая из окна?

– Нет, я шагаю, потому что они меня не любят!

– Крис, если бы ты только знал, как трудно в этом мире найти взаимную любовь, того, кто примет тебя таким, какой ты есть, ты бы так сильно на этом не зацикливался и не ждал этой любви от них, а уж тем более не требовал. Думаешь, им легче? Они ведь тоже хотят, чтобы ты любил их такими, какие они есть.

– Но ведь я люблю их!

– И потому шагаешь в окно?

Лицо Криса сморщивается, а из глаз с новой силой катятся слёзы.

– Ты чудовище, – стонет он. – Какое же ты чудовище.

– Да, чудовище, которое любит тебя.

– Но почему, почему всё так?!

– Как?

– Несправедливо! Я ведь мог умереть!

– Да.

Он рыдает в голос.

– Я не хочу возвращаться, я так боюсь их гнева, особенно отца. Они же теперь меня совсем за человека считать не будут.

– Ты записку оставлял?

– Да, маме, что люблю её и чтобы она меня за всё простила.

– Только это?

– Да.

– Тогда про попытку самоубийства никому ни слова. Просто разозлился и решил сбежать.

– Хорошо, но что мне делать?

– Крис, я понимаю, что это ужасно ранит и потерять семью очень тяжело даже для взрослого человека, но тебе надо признать реальное положение вещей и отказаться от желания завоевать их любовь, если они действительно не любят тебя безусловно и полностью. Выйди из этой бесполезной, безнадёжной и бессмысленной войны. Это не трусость и не поражение. Просто природа заставляет нас зацикливаться на родителях, стремиться доказать им свою нужность, заслужить любовь, внимание и одобрение ради выживания. Отведи от них свои помыслы, отпусти и обрати на себя, на свою жизнь. Полюби и прими себя сам. Не ищи опоры и поддержки снаружи, её там нет и никогда не будет. Она внутри тебя, и только ты сам можешь создать её своей любовью к себе и принятием. Ты желаешь стать самодостаточным, так потрать оставшееся время на развитие профессионального навыка, за который тебе будут платить и которым тебе по душе заниматься, чтобы не пришлось потом хвататься за первую попавшуюся нелюбимую работу, ненавидя весь мир, себя и отравляя жизнь близким. Стань сильным, создай свою семью, такую, как ты хочешь, или просто найди любимого человека, с которым ты будешь счастлив. Жизнь безумно коротка и скоротечна, чтобы тратить её на нелюбимые дела и людей.

– А почему же ты один?

– Я очень устал искать и сдался. Мне так проще. У меня никогда не было ни родных, ни любящих меня людей, я с рождения один, хотя… Нет, я не совсем один, у меня есть Зверь.

– Зверь?

– Да, Зверь. Если хочешь, я тебе о нём расскажу.

– Да, хочу, я хочу всё знать о тебе!

Я рассказываю про Зверя другому человеку – пацану, второй раз в жизни, и, будто слушая себя со стороны, понимаю, что я совершенно чокнутый товарищ.

– И ты держишь своего Зверя взаперти? – спрашивает Крис, когда я замолкаю.

– Да, – отвечаю я, совершенно не осознавая подвоха, а даже с какой-то гордостью.

– Так же, как мои родители меня? – бьёт он меня под дых, без всякой жалости.

– Нет, у меня совсем другой случай, чёрт тебя побери, на что ты намекаешь?!

– Уверен?

– Да, уверен!

– Почему ты так злишься?

– Потому что если бы ты только знал, на что он способен!

– И на что же?

– Хочешь знать? Я тебе скажу! Да, да!

– Так говори.

– Уверен?

– Да, или ты боишься?

– Ничего я не боюсь! – Я вдыхаю побольше воздуха, решаясь. Чёрт с ним, видимо, теперь моя очередь шагать в омут с головой. – Он хотел трахнуть тебя. И я еле смог его удержать.

– Ты хотел меня трахнуть?!

– Нет, не я, а он!

Крис тянется ко мне.

– Нет, не прикасайся, не смей меня так трогать, а то я за себя не отвечаю!

Он вновь тянется, и я не отталкиваю его, скованный противоречивыми чувствами, а Зверь и подавно. Тогда он обнимает и целует меня в щёку.

– Нет, не делай этого, умоляю, – шепчу я и ощущаю его губы на своих.

– И ничего не случилось, – произносит Крис, отстраняясь.

А во мне бушует бешеное слепящее пламя. И, закрыв глаза, я сгораю изнутри.

Смотрю на Криса и понимаю, что гляжу глазами Зверя, чувствую себя в его шкуре.

– Глупый детёныш, – произносит Зверь моими губами. – Я не трону тебя сейчас лишь потому, что Сашка будет попрекать меня этим всю оставшуюся жизнь, но не думай, что ты победил. Он мой!

Совершенно опустошённый, я молча смотрю перед собой.

– Саш, это был он, Зверь?

– Да.

– Значит, он правда существует?

– Да, как это ни назови, оно живёт во мне.

– А ты не пробовал его отпустить?

– Я регулярно его отпускаю, но только с теми, с кем можно.

– И опять запираешь?

– А как иначе?! Зверя надо держать в клетке или уйти туда, где нет людей, чтобы не причинить никому боли.

– Но он ведь не сделал мне больно.

– Ты его слышал.

– Но, может, тебе стоит ему довериться, хотя бы попробовать?

– Один раз я ему уже доверился в детстве, больше не хочу.

– Саш, отведи меня к нему и позволь сделать со мной всё, что угодно. Я разрешаю, даю своё согласие. Что бы ни случилось, я не упрекну и не обвиню тебя. Я всё равно собирался умереть. Позволь помочь тебе.

– Ах, Крис, если бы всё было так просто!

– Я доверяю тебе, а ты мне? – Он прижимается к моему лбу своим, берёт за плечи. – Возьми меня, Саш. Если действительно любишь меня, отведи…

И я веду его внутрь себя, глубоко-глубоко, туда, где почти нет света. К ледяной клетке воли.

– Зверь, этот мальчик всё о тебе знает, но решил довериться.

– Глупое дитя, а ты тем более.

– Мы тут рядышком посидим, выходи, если хочешь, – говорю я, открывая клетку.

Тьма озаряется светом. Рядом с клеткой растёт огромное могучее дерево, и мы садимся в его тени, прислонившись к истрескавшейся тысячелетней коре ствола, и болтаем обо всём, что только приходит нам в голову.

Я не замечаю движения, но Зверь мгновенно оказывается рядом. Только что его не было, и вот он стоит в полуметре от нас и пристально всматривается в мальчика ледяным немигающим взглядом.

Затем опускается на траву и кладёт тяжёлую мохнатую голову на колени Криса.

– Посмеешь меня погладить – и я откушу тебе руки, а может, сразу и ноги, чтобы далеко не убежал.

И Крис просто опускает ладони ему на голову между ушей и загривок.

– Ты хочешь меня? – спрашивает он Зверя.

– Да. И я уже тысячи раз сожрал тебя в своих снах.

– Ты любишь меня?

– Да. И потому принимаю за тобой право быть живым и делать самостоятельный выбор. Как признал моё право ты. Я не могу не желать тебя, но я не возьму и не потребую больше, чем ты сам решишь дать мне.

– И если я сейчас уйду…

Зверь поворачивает голову и смотрит мальчику в глаза.

– Я буду ждать тебя, – говорит он и, закрыв глаза, вновь опускает голову тому на колени.

Мальчик наклоняется, обхватывает зверя за могучую шею и прижимается к нему, утыкаясь лбом в ямку за ухом.

– Глупый, надоедливый детёныш, – вздыхает Зверь, когда несколько солёных капель падают в его густую шерсть.

Комментарий к 6. Я буду ждать тебя

Звезда (рисунок Криса) – https://pp.userapi.com/c841629/v841629364/63be9/lPVjtro9ZmU.jpg

========== 7. Самое трудное ==========

Крис крутится, оглядывая голые стены квартиры.

– Саш, а куда мы повесим картинку?

– Куда хочешь, выбирай любое место.

– Давай рядом с монитором, чтобы ты её видел, работая.

– Хорошо. – Я протягиваю ему саморез и отвёртку. – Действуй.

Он примеряет рамку, отмечает карандашом точку и вкручивает саморез. Вешает картинку, отступает на шаг.

– Мне кажется, ей тут одиноко будет. Саш…

– Не нравится мне, когда ты на меня так жалостливо смотришь. Что ещё натворил?

– Я там у тебя в ящиках порылся…

– И?..

– Нашёл твои рисунки, давай их тоже повесим, и Звезде не будет одиноко.

Он достаёт из-под разбросанных листков несколько рисунков, о которых я уже давным-давно позабыл. И мы развешиваем их в углу с компьютером, хорошо, что я несколько рамок купил.

Пока перекусывали, позвонил Петя из автосервиса и сказал, что можно забрать авто. Автомастерская в паре кварталов, и мы идём пешком.

– Тебе как Крисом быть вообще? А то я могу и на Михаила перейти.

– Не вздумай, а то я с тобой разговаривать перестану. Хочу быть для тебя Крисом, без прошлого, свободным и независимым.

– Как скажешь.

Подходим к стоянке у мастерской.

– Это твоё корыто? – произносит он, критически осматривая видавшую виды белую «Ниву».

– Сейчас кто-то договорится и пешком пойдёт. Это мой стартовый капитал вместе с пинком под зад от сердобольного Петровича в честь окончания школы. Я в ней почти три года жил, пока на первый взнос за квартиру зарабатывал. Эх, весёлое было времечко. Прогнила родная немного, но это же не беда, да, Петька?

– Само собой, дядь Саш. – Из мастерской выглядывает белобрысый голубоглазый парень.

– Вот, Крис, учись, как надо со взрослыми разговаривать.

– Дядя Саша, – хихикает тот, почёсывая покусанную лодыжку.

– А вы прямо грамотно писать стали, приятно читать, – говорит мне Петя.

– Вот он, мой домашний редактор, – взъерошиваю Крису волосы, тот смеётся, – его благодари.

– Так это ты все рассказы отредактировал? – удивляется Петька, разглядывая моего питомца.

– Ага, чуть от смеха не лопнул.

– А мне как раз бета очень-очень нужна.

– Ты на Фикбуке обитаешь?

– Да. Alone in the Dark – это я.

– Лол! Спишемся.

– Видишь, Крис, я тебе нового клиента подогнал!

– Вообще-то ты стоял глазами хлопал.

– Вот вредина, ты, Петька, ещё подумай хорошенько, прежде чем с ним связываться.

– Мне понравилось, как он вас отбетил.

– Звучит двусмысленно, не находишь? – ухмыляюсь я. – Как игрушка, пользуешься?

– Лучше не вспоминать, – краснеет Петька, маша на меня руками.

Мы запрыгиваем на жёсткие сиденья, открываем на всю окна, пристёгиваемся и, проскакав по местным колдобинам до трассы, уверенно мчим в центр.

– А ты неплохо водишь, – одобряет Крис.

– Ну так я много чего неплохо руками делаю.

Крис искоса глядит на меня, откинувшись на спинку сиденья.

– Опять ты надо мной прикалываешься, пошляк.

По пути я даю ему последние наставления, а он на удивление серьёзно и внимательно слушает, мотая на ус.

Заезжаем во двор и останавливаемся возле его подъезда. Нервничая, он выглядывает в окно, собираясь с духом.

– Уверен, что мне с тобой подняться не надо?

– Соблазн свалить всё это на тебя велик, но нет, я должен сам, иначе так и буду за твоей спиной прятаться.

– Правильно, лучше прячься перед ней.

– У тебя что, критические дни?

– Это нервное, ну давай, родной, вперёд! Удачи! – Крис берётся за ручку. – Ой, погоди, чуть не забыл. – Достаю из кармана и вешаю ему на шею ключ на кожаном шнурке. – Это чтобы ты знал, что у тебя есть дом, где тебя любят и ждут. Куда ты всегда можешь вернуться.

– Спасибо, Саш! – Обнимает меня.

– Дай знать, как отстреляешься.

– Обязательно!

Он уходит, оглянувшись и махнув от двери в подъезд, а я остаюсь ждать в машине, чтобы у него было больше уверенности от осознания, что я рядом.