Текст книги "Спасалочки (СИ)"
Автор книги: Wind-n-Rain
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)
Глава 6
В определённых случаях предпочитают даже самое худшее —
лишь бы не быть заурядным, лишь бы не сделать того, что от тебя ждут.
Франсуаза Саган
Лето в Москве – мёртвое время светской жизни. Театры готовятся к новому сезону, независимые перформеры колесят по стране и миру с турами, да что там – даже Госдума на каникулах. Музеи работают в штатном режиме, ведь наплыв иностранных туристов в Пушкинский или Третьяковку велик как никогда, но это касается лишь постоянных экспозиций. Для сколь-либо значимых привозных выставок организаторы предпочитают дождливую осень или лютую зиму, когда основная московская публика вынуждена торчать в городе и потому с удовольствием посещает любые мероприятия, коль скоро к ним применимы такие характеристики как «нашумевший», «соберётся весь свет» и «фуршет с шампанским».
Поэтому, когда по городу пронёсся слушок о скором открытии грандиозной именной выставки самого Дато Каландадзе, я даже не поверила. Под экспозицию грузинского арт-инсталлятора, покорившего весь мир своим неповторимым взглядом на современное искусство (так о нём говорили – я сама художествами не увлекаюсь), выделили целый "Цех" – частную галерею в центре города, расположившуюся в пустующих цехах некогда процветавшего завода "Красный квадрат". Само мероприятие меня вряд ли способно было заинтересовать, но размышления о том, как организаторы собирались отбивать затраты, в августе-то месяце да при полупустой Москве, не давали покоя. Поразмыслив над только что прочтённой заметкой в "Эсквайре", я отложила лэптоп и ровно в тот же момент получила телефонный звонок. На экране мобильного высветилось "Леночка, "Эсквайр" – имя дамы, заведующей в том самом издании разделом светской хроники. Когда-то она набивалась ко мне в подружки, но боже упаси от таких подружек. Она видела во мне "молодые деньги", "горячую кровь" и "деловое будущее страны", а я читала в её глазах "вложись в меня, пропиарь меня и сделай это бесплатно". Я довольно резко тогда дала ей понять, что не веду светскую жизнь и в знакомствах подобного рода не нуждаюсь. А она обиделась. И теперь она звонила мне… Определённо, новость о выставке Каландадзе и этот звонок не могли быть совпадением.
– Что надо, Лен?
– Всё просто, Каро. – Вот сучка, я же просила её не называть меня этими собачьими кличками – Каро, Лина, Роли… Что там дальше? Либо Каролина, либо Каролина Викторовна, либо никак! – Слышала про выставку Дато? Не представляешь, как трудно было уговорить его на этот проект! Пришлось привлекать спонсоров, блогеров…
– Короче, Лен – от меня-то что надо? Деньги? Не дождёшься. Пиар? У тебя столько денег нет, – я вымученно захихикала.
– Пиар, да. Бартер. – Ленка челюстей не разжимала, доберманша от мира жёлтых страниц – вцепилась в меня мёртвой хваткой. – Интервью на разворот плюс личико твоё на обложку, в обмен ты называешь Дато самым влиятельным культурным деятелем последних лет, его выставку – событием сезона. Тебя знают в деловых кругах, в светских скандалах ты не засвечена – с помощью тебя мы рассчитываем привлечь к проекту людей из бизнеса. Ну? Что скажешь? Интервью предлагаю оформить прямо на открытии – я пришлю два вип-пригласительных. Подозреваю, второй тебе не пригодится – ну я так, на всякий случай…
Её замечание насчёт вечного и бессменного отсутствия у меня пары улетело в "молоко" – целиться надо лучше, голубушка. А вот перспектива засветить своё личико аж на целую обложку мне не улыбалась – ненавижу публичность, до такой степени ненавижу, что до сих пор, уже не первый год являясь вице-президентом компании, хожу по улицам без охраны. Но я знала, кому такая перспектива улыбнётся, да ещё как… Отцу. Он давно намекал, что не мешало бы мне поставить на службу семейному делу не только свои мозги, но и свою мордашку, коль скоро она у меня вышла не дурнее, чем мозги… К тому же, в отличие от мозгов, мордашка с годами не крепчает. Если б он узнал, что я по собственному капризу отказалась от обложки (а он бы узнал – Ленка бы об этом позаботилась, как пить дать) – мне несдобровать. На самом деле, ничего он бы мне не сделал, конечно, но ссориться с ним всё равно не хотелось. Чем дольше занимаешься бизнесом, тем отчётливее понимаешь, что личные распри – последнее, что бизнесу нужно.
Вечер четверга, на который было запланированно открытие выставки, получился самым лучшим – как заказывали. Весь день лило как из ведра, водостоки по всему городу не справлялись с работой и, забитые пачками от сигарет и упаковками от чипсов, превратились в мусорные реки, ветер дул такой, что кое-где на окраинах, говорят, повалило деревья, более того – в некоторых районах города пообрывало линии электропередач. Температура буквально за сутки опустилась до невероятных для московского августа плюс одиннадцати, а прогноз обещал улучшение погоды не раньше чем к концу выходных. Отменять что-либо было поздно, и несчастный люд стекался к "Цеху", прогоняя свои машины через водные потоки практически вслепую – с бьющей по глазам стихией никакие дворники не справлялись. Мне пришлось одолжить у отца водителя – сесть за руль своей новенькой Инфинити в такую погоду я не решилась. Оставив водителя на подземной парковке, я ринулась искать лифт. Длинное алое платье в пол с разрезом от бедра, босоножки на высоких каблуках, голые плечи, лишь по касательной тронутые солнцем, и голливудские локоны – вот что сотворили со мной в салоне, когда я огласила заказ: "Для обложки!". Лифт я еле нашла, изрядно продрогнув, пока металась по парковке, а оказавшись в зале приёма, содрогнулась с новой силой – на этот раз не от холода, а от подступившего ощущения мерзости.
Стоит отметить, что с творчеством арт-инсталлятора я не была до того момента знакома вообще. Знакомство моё произошло в тот самый момент, когда я шагнула в зал. Глаза застило кровавое марево. Я даже принялась тереть их, вовремя опомнившись – не хватало ещё макияж испортить… По углам зала лежали громадные кучи говна. Да-да, я не шучу – будто навоз свезли тележками… А в центре красовался фонтан. Обычный фонтан, только вместо воды в нём бурлила кровь, а вместо радужных карпов по дну плавали фрагменты человеческих тел. Ком подкатил к горлу, я судорожно заметалась в поисках туалета, и тут же меня осенило: всё, всё здесь и было по сути сплошным грандиозным сортиром…
– Шампанского?
Я подхватила с подноса официанта бокал и осушила его в пару глотков. В нос ударили сладковатые пузырики… Ком откатил от горла. Нет, окружающее не стало казаться менее мерзким – просто я поняла, что всё это ненастоящее. Шампанское со сладкими пузырями – настоящее. А говно без запаха – нет.
– Этот фонтан – уникальный в своём роде. Ранее я презентовал данную инсталляцию только в Марселе. Она называется "Неискупление грехов" и символизирует, что грешники в мире не переведутся никогда, и их грехи циркулируют по кругу, замыкая петлю вечности, как вода в этом фонтане…
– Вода?
Я узнала инсталлятора, потому что его фото было на пригласительном. Понятия не имею, почему он подошёл именно ко мне с эксклюзивным обращением.
– Улыбочку! Прекрасный кадр! – Тут же в поле зрения возникла Ленка в компании своего верного оператора. – Каро, ты не против, если мы устроим съёмку для статьи прямо здесь, на фоне фонтана? Какой антураж!
– Конечно, вода, – словно не замечая этих двоих, художник продолжал беседовать только со мной. – Краситель выполнен из акрила – я не использую пищевой, так как он быстро портится. А фрагменты тел – это силиконовые формы. Фактически, этот фонтан бессмертный, как и человеческие грехи. В отличие от настоящей крови, синтетическая не пахнет… А ещё она ничего не искупляет.
Он заржал, его лысый череп ослепительно сверкнул, отразив потолочный светильник. Затвор профессиональной камеры над ухом продолжал раздражать. Стараясь держать мину и не щуриться на вспышку, я отвела взгляд – судя по количеству людей, Ленка собрала здесь всех, кого отыскала в городе… А те не были рады добираться сюда сквозь потоп, и едва ли халявное шампанское заглушало всеобщее раздражение.
– Извините, молодой человек, одну секундочку…
Я его не разглядела. Я узнала его по голосу. И даже не успела удивиться. Сперва камера оператора полетела в фонтан, затем туда же отправился сам оператор – богом клянусь, его никто не толкал, он нырнул за своей техникой без сторонней помощи! Визг Ленки, холодная хватка на моём плече. Это художник – вцепился в меня и не отпускал ни в какую…
– А ну, убрал руки от неё, говнодел!
Я всё никак не могла его разглядеть, но продолжала узнавать его голос. Последний раз я слышала его более года назад, и с тех пор частенько пыталась воскресить его в своей памяти – тщетно, он был будто вымаран из реальности, оставаясь блуждать в тёмных закутках сознания призрачным эхом. Я забыла его голос, но не забыла его самого – я привыкла жить с фантомной болью в сердце. Но вот, услышав его вновь, узнала сразу и безоговорочно.
А художник тем временем отправился в фонтан вслед за барахтающимися там оператором и Ленкой.
– Охрана, охрана! – пищала она.
– Дай руку, я не умею плавать…
Художник уцепился за подол моего платья, потянув меня за собою – на дно этого акрилового могильника. Последнее, что я запомнила – пронёсшаяся мысль: а ведь я тоже не умею плавать! Холод, липкие ошмётки тёрлись о моё тело. Я не видела их – свет в зале погас, воцарилась паника. Народ заметался по помещению, визжа и распихивая друг друга по сторонам. Кто-то ещё приземлился в фонтане рядом со мной. Я испугалась, что утону, но почти сразу почувствовала ногами дно: каблуки скользили по кафелю, не позволяя подобраться к бортику. Глубиной фонтан доставал до середины бедра. Силиконовые конечности хватали меня за голую кожу, волосы намокли, и что-то из элементов инсталляции застряло в бывших голливудских локонах. Что там – ребро? Палец? Кусок селезёнки? Когда наконец я изловчилась, чтобы снять туфли, в зале снова включился свет. Кучи бутафорского говна были разнесены по всему помещению мелкими гипсовыми ошмётками, народ разбежался. Из фонтана я выбралась одной из последних. Побрела куда глаза глядят – не помня, где оставила водителя, я спустилась на лифте на нижний уровень парковки и последующие полчаса блуждала по закулисью злосчастного "Цеха", держа босоножки в одной руке, а второй подбирая отвисший от воды подол платья. Маленький жемчужный клатч от Клоэ болтался на локте безнадёжно испорченный, как и всё его содержимое. Я была вся в крови и в мясе. И проходя мимо парковочного зеркала, еле сдержалась, чтоб не заорать…
Когда наконец мне удалось обнаружить в центре пустой парковки папину машину, заорал уже водитель. Потребовалось некоторое время, чтобы убедить его, что я – это я, а не героиня "Ночи живых мертвецов". Мой мобильный, нахлебавшийся воды и придавленный в суматохе моим же каблуком, приказал долго жить…
На следующее утро я проснулась с температурой, соплями и свежей памятью о кошмарах, не отпускавших меня всю ночь. Новостные заголовки гласили: "Вчера по всему городу прошли кратковременные отключения электроэнергии, связанные с непогодой. Под удар попала также церемония открытия авторской выставки известного арт-инсталлятора Дато Каландадзе – из-за перебоев с электричеством возникла паника, в ходе которой пострадали несколько экспонатов".
Несколько экспонатов… Да там камня на камне не осталось! И электричество тут было вовсе ни при чём. Олег был там, я точно его слышала, но так и не увидела… Это он скинул в фонтан камеру оператора, положив начало суматохе. Но зачем он это сделал? Я не понимала. Итогом вчерашнего дня для меня стала простуда, недовольство отца профуканной возможностью засветить лицо на знаковом мероприятии и, что самое обидное, упущенная встреча. Не скрою – я рассчитывала, что если когда-нибудь (хотя, без всяких "если") встречу Олега вновь, мы поговорим, всё выясним и, возможно, переспим. И будем вместе. А вышло, что даже не поговорили… Обидно до кровавых соплей.
Через несколько дней, когда внеплановая простуда сходила на нет, новостные паблики распространили ещё одну новость. Оказывается, обласканный признанием грузинский инсталлятор скрывался в России от правосудия: на родине на него было заведено сразу несколько уголовных дел по статье о совращении несовершеннолетних. Выяснилось, что лысоголовый любитель лепить бутафорские какашки на протяжении долгих лет сожительствовал с малолетними девочками, удерживая их подле себя подкупом и шантажом. И как только информация об этом всплыла, он тут же вновь ударился в бега – по просьбе грузинских коллег его поимкой теперь занялось и ФСБ. Ну, дела…
А ведь выйди та разворотная статья в свет, и за братание с педофилом мне потом бы вовек не отмыться. На репутации компании можно было бы ставить крест – хватило б и одного совместного фото… Как хорошо, что камеру оператора постигла та же участь, что и мой мобильник!
И как жаль, что я снова была лишена возможности сказать своему бессменному спасителю простое человеческое "Спасибо". Начав с этого "спасибо" долгий и серьёзный разговор.
Глава 7
У судьбы нет причин без причины сводить посторонних.
Коко Шанель
Обожаю октябрь – золотые листья, прохладный ветерок, неторопливое засыпание природы. И – Париж. Так получилось, что со своих шестнадцати я каждый год посещаю Париж – и всегда в октябре. Сперва так складывались обстоятельства – отец подарил каникулы в городе мечты на шестнадцатилетие, через год я отправилась туда на курсы, потом – на практику от папиной компании (тогда ещё папиной, сейчас уже нашей, а в не самом отдалённом будущем…). А дальше я уже сама подстраивала свой рабочий график так, чтобы середину осени непременно встретить во французской столице – в отеле Шангри-Ла, в комнате с большой кроватью и террасой с видом на башню. Даже номер за мной закрепили постоянный, хотя я не настаивала: европейцы славятся дурным сервисом, но хорошими манерами. И вот, на дворе десятое октября, небо над головой безоблачно голубое, а земля под ногами – сухая и твёрдая. В Москве в октябре в открытых лодочках не побегаешь!
Позавтракав в гостинице, я вышла на улицу и взяла курс на Шанз Ализе – ноги помнили дорогу, да и путь недалёкий. Поля, как обычно, оказались запружены народом – от туристов, да ещё в хорошую погоду, здесь всегда не протолкнуться, но в тот день людей было необычно много даже для одной из самых популярных улиц мира. Я не сразу поняла подвох и заподозрила неладное, лишь оказавшись в гуще толпы, которая, как зыбучие пески, поглотила меня и не выпускала – а ведь я всего-то каких-то пару десятков метров прошла… Толпа вокруг говорила преимущественно на французском, и она была везде – в том числе на проезжей части. Если бы я предпочла такси, то куда бы раньше заметила, что движение автотранспорта по Полям было заблокировано. Люди, одетые в обычное, то и дело перемежались персонажами в костюмах – я бы назвала это сборище похожим на шествие футбольных фанатов, тем более что по степени дружелюбия, точнее, его отсутствия, оно им ни в чём не уступало, разве что фанаты редко таскают на себе плакаты и транспаранты. Я сносно говорю по-французски, сказались несколько лет занятий с репетитором, навязанным мне отцом поверх ещё десяти репетиторов по другим предметам, гувернантки из Шотландии и частного тренера по верховой езде (которому, по абсолютной случайности, суждено было стать моим первым мужчиной – но, не будем о грустном…). А вот читаю по-французски немного хуже, но всё же разобрать надписи на плакатах не составило для меня труда.
"Капитализм убивает!", "Долой фашистов из власти!", "Верните индексацию стипендий!", "Больше налогов богачам!". Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб сразу понять: в ряды обычных французских социалистов, составлявших основной массив этого столпотворения, затесались леваки всех мастей. Там и тут мелькали радужные флаги и знамёна с изображением сжатого женского кулака, а девушки в хиджабах, вооружившись мегафонами, на чистейшем французском скандировали в авангарде толпы антиксенофобные лозунги. Остальные вторили им стройным хором. Трезво оценив ситуацию, я понадёжней прижала к груди неудобную лаковую сумочку и попёрла против движения толпы: по моим подсчётам, выбираться сбоку было небезопасно – с обоих краёв шествие патрулировали полицейские в полной боевой амуниции, и прокладывая свой путь навстречу толпе, я ожидала, что скоро наши с ней пути разойдутся.
Почти угадала: хорошенько поработав локтями, я выплыла из людского моря на долгожданную отмель, глотнула нетипично спёртого воздуха с примесью дыма и пота, и тут же оказалась накрыта ещё одной волной. Меня поглотила очередная толпа, шедшая следом за первой. По численности и боевому настроению люди там ничуть не уступали людям из предыдущей, а вот по внешнему виду и надписям на плакатах не имели с ними ничего общего. Вторая волна, чуть не снёсшая меня с ног и потащившая за собой силой непреодолимой инерции, состояла сплошь из благообразных французских старичков, накаченных молодчиков, нередко затянутых по самые плечи в вязаные балаклавы, и типичных белых воротничков. Их плакаты гласили: "Хватит кормить паразитов!", "Франция для французов!", "Отстоим традиционную семью!" и "Хочешь есть – иди работай!". Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять – по пятам леваков шествовали обычные крайне правые. Я оглянулась – между первыми и вторыми уже затесался блок полицейских, не позволявший им схлестнуться в рукопашной, – и почувствовала себя неуверенно. Пусть я и белая, но, застрять в лагере "Франция для французов" всё равно было стремновато. Пока я прикидывала, как бы мне поскорее убраться подальше и от митинга, и от Полей, над головами из припаркованных у тротуаров военных грузовиков по громкой связи разнеслось: "Просьба протестующих разойтись – объявлена угроза теракта. Внимание, поступило предупреждение о готовящихся в центре города терактах – во избежание жертв просьба всем протестующим разойтись немедленно!".
– Исламисты готовят очередную резню, а наша полиция вместо того, чтобы нас защитить, предлагает нам бежать и прятаться? Нам – людям, живущим на своей земле? – Бойкая тётка завизжала у меня над ухом, и её клич моментально переполошил весь улей.
– Точно! Из-за приезжих мы боимся выпускать своих детей на улицу! Правительство держит нас за жертвенных баранов!
– Им всё сходит с рук! Мы не чувствуем себя гражданами своей страны! Пора самим вымести отсюда весь мусор, раз правительство не справляется!
Случилось ожидаемое: кличи недовольных достигли "левого" лагеря – обраточка последовала незамедлительно:
– Фашистам место в Нюрнберге!
– Из-за немытого деревенского быдла мы стагнируем в плане культурного развития! Сидите дома и вяжите носки, тупорылое старичьё!
– Недобитые нацисты! Смерть!
– Смерть приезжим!
– Бей нациков!
– Бей чёрных! И фемок! И пидоров!
– Фашизм не пройдёт!
– Леваков на фарш!
Я уже окончательно перестала что-либо замечать: непрекращающаяся предупредительная радиоатака со стороны силовиков не умолкала, тем временем обе толпы остановили своё движение, развернувшись друг к другу и зажав несколько рядов полицейских кордонов в плотные тиски. Война мегафонов заглушала любые предупреждения полиции. Обняв себя вместе с сумкой обеими руками, я болталась в центре всего этого ада, как самая тощая селёдка в самой плотно набитой бочке. Каждая моя попытка выскочить из толпы заканчивалась оттоптанными ногами и парой ругательств. Мне ничего не оставалось, кроме как просто ждать, когда уже они все наорутся вдоволь и продолжат свой путь… Но вместо этого случилось кое-что другое: из "левого" лагеря в "правый" полетели камни. Уж не знаю, где они набрали столько камней – притащили за пазухой или насобирали с газонов, но било картечью. Прикрыв голову сумкой, я зажмурилась и тихонько запищала. В шаге от меня какой-то малый с рунической татухой на мощном плече упал с рассечённой башкой. Тут же раздались выстрелы. Как я поняла, они исходили из нашего, "правого" лагеря. Я завертела головой, но стрелка не заметила: кто-то шмалял наугад, не высовываясь из толпы. Не знаю, достигли ли пули "левого" лагеря, но один из полицейских, что из последних сил сдерживали напор с обоих флангов, упал на землю с простреленным коленом. Тут же выстрелы раздались уже с другой стороны. Я уселась на корточки, всё ещё продолжая малодушно использовать сумочку в качестве шлема-щита. Отсюда, снизу, промеж множества чужих ног я видела, как попа́дали на землю несколько человек из первых рядов "левого" лагеря. Тут же, совсем рядом, опустилась старуха с голубыми волосами – пуля прошила её немощную грудину навылет. Я скукожилась вся и принялась прощаться с жизнью. Была уверена – если меня не подстрелят, то непременно затопчут, а если пощадят митингующие, то обещанные террористы добьют обязательно. Всё складывалось наилучшим образом: я должна была умереть молодой, красивой и в самом центре Парижа. Отец бы гордился… Я просидела так достаточно долго – колени затекли настолько, что больше меня не держали, а когда набралась смелости и встала, обнаружила, что проспект пришёл в движение: полиция отныне не сдерживала лагеря от нападения друг на друга – вместо этого своими жалкими уступающими силами служители закона вступали в бой с манифестантами точечно, отлавливая самых буйных. Елисейские Поля превратились в настоящее поле боя: два лагеря сошлись в битве, раненых их более удачливые товарищи оттаскивали к тротуарам, кое-где лежали убитые. Я побежала наугад – туда, где мне казалось безопаснее. Ключевое слово – "казалось".
Люди-картинки мелькали перед глазами, как страницы комиксов. Вот какой-то чёрный вцепился в патлы разукрашенной девке с нашивкой вермахта на рукаве, а вон другая девка, с розовыми волосами, отобрала у стариков плакат с портретом маршала Петэна и топтала его ногами, приговаривая: "Де Голль воевал не за вас, сраные уроды!". Я продолжала озираться, бредя наугад: лодочки оставались целы, но ноги – уже нет. Оттоптанные, гудящие, исцарапанные (чулок я не надела на свою беду – повелась на по-летнему погожий день), они едва меня несли. Силы были на исходе, а перспектива угодить под шальную пулю или горячую руку любого из резвящихся неподалёку молодчиков – слишком неиллюзорной. Я бы так и брела сомнамбулой, в полусне-полубреду, цепляясь за реальность остатками воли, если бы не очередная картинка из комикса: бледноликий громила средних лет с рыжей бородой и эмблемой "Национального объединения" Ле Пен на футболке замахивался древком отнятого у кого-то транспаранта на другого парня – почти такого же громилистого, но куда более загорелого. Целился не плашмя, а обломанным острым наконечником – прямо в лицо, как дорисовал мой намётанный на инженерских чертежах глаз. Парень, явно не ожидавший нападения, замер в растерянности, а громила заорал: "Смерть приезжим! Франция для французов!".
В детстве я хотела заниматься карате, но отец не разрешил – не женское это дело, кулаками махать. Мама, тогда ещё живая, втихаря отдала меня на вольную борьбу: среди всех секций единоборств в этой единственной у отца знакомых не было, и нам удавалось какое-то время держать мои занятия в тайне. Однако отцу всё же кто-то настучал, маме, как всегда, сильно досталось, а я распрощалась с единоборствами навсегда. Иногда по ночам мне снится проход в ноги. Будто я – это бык, мои руки – рога, а тело – машина для убийств. Согнувшись под прямым углом, я мчу на невидимого противника, видя лишь его ноги, туго затянутые в трико матадора. Поддев руками-рогами, отправляю человека на песок. Он падает на спину, хрустит его позвоночник, и я просыпаюсь. В тот погожий октябрьский день я пережила этот сон наяву. Взяв сумку в зубы, подтянула узкую юбку повыше, чтоб не мешала разбегаться, приняла исходную стойку и, разогнавшись с хорошего толчка, ринулась прямо на громилу. Он, дуралей, меня даже не заметил, с высоты своего роста-то. Очухался, лишь оказавшись на земле. Хруста позвонков я не услышала, но ощущение, как подо мной оседала туша в два раза тяжелее, запомнила навсегда. Я схватила его под коленями и протаранила до ближайшего бордюра, где он наконец спотыкнулся и рухнул, а я, восторжествовав, села рядом, вынула сумку из зубов и смачно сплюнула.
– Merde! – заорал рыжий тип.
В следующий момент меня взяли за руку, подняли с земли и потащили прочь.
С моим спутником мы бежали сквозь толпу, пока не оказались на относительно безлюдном тротуаре. Всюду сновали полицейские – они отлавливали всех, кто попадался им на глаза, и заталкивали в грузовики. Точечные схватки в рукопашную продолжались то там, то здесь. Мы просто бежали, не видя пути. Вдруг прямо перед нашими носами отворилась дверь – я машинально задрала голову и прочла надпись над входом: "Кебаб. Халяль". Уже через секунду дверь захлопнулась за нашими спинами.
– Каролина… – Он запыхался не хуже моего, но вместо того, чтобы отдышаться, прижал меня к стене и тут же приступил к допросу: – Что ты здесь делаешь? Ты с ума сошла? Зачем подвергаешь себя такой опасности? А если бы…
А если бы не я, ты бы уже валялся там, приезжий, с пробитым черепом и настолько обезображенной мордахой, что тебя бы даже родная (прости господи) жена не опознала. Подумала я, но не сказала вслух.
– Я вообще-то в отпуске. Могу себе позволить. Не моя вина, что революции во Франции – это как Путин в России. Неизменная константа. А вот что насчёт тебя, Олежка? – Я насмешливо кивнула на его рубашку с эмблемой Международного евразийского движения за традиционные ценности. Он попытался прикрыть её ладонью – этот жест только развеселил меня.
– Я здесь представляю компанию тестя. Ты же знаешь – у нас везде партнёры. Отрабатываю свою жизнь и зарплату в указанном режиме. Бремя белого человека, всё такое…
– Ага, видела я это бремя. Вот только что. Кстати, как насчёт арабов? У вас же с ними тесные связи? Там и с традиционной семьёй, и с бременем белого человека всё в порядке, не так ли? Праваки такие праваки, всё никак не определятся с понятиями.
Как и ты, Олежка. Всё никак не определишься. Подумала я, но не сказала, потихоньку входя в раж. Ох, уж эти борцуны за старый мир. Где деньги, там и убеждения. Тьфу! И вдруг поймала себя на мысли, что и сама такая. Должна бы быть – полагается по статусу. Но… Чёрт, что со мной не так?
– Давай не будем об этом. Ты же знаешь – политику компании решаю не я…
Неудобный разговор прервал старый араб в галабее:
– Кебаб заказывать будете?
– Будем! – ответили мы хором. – И выпить бы чего… – добавила я, в миг осознав себя голодной и вымотанной на износ.
– Извините, мадам, халяль. Алкохоль-фри. Но есть холодный марокканский чай с мятой или чёрным тмином.
Обращался старик исключительно ко мне, моего случайно-неслучайного спутника пытаясь игнорировать. И лишь потом я заметила, что дверь заведения была заперта на все замки, а окна наглухо закрыты ставнями – в разгар полномасштабных погромов нас каким-то чудом занесло в эту забегаловку. Чудесам удивляться я уже отвыкла. Пока мы ждали заказ, я бродила по заведению – двухэтажное, внизу оно представляло собой типичную арабскую закусочную, а наверху больше походило на оргкомитет какой-то партии. "Islam Rouge" было написано на одном из знамён, украшающих щербатую кирпичную стену. Герб на знамени являл собой скрещение полумесяца и молота. Атмосферненько…
– Только мне в таком виде на улицу нельзя, – сказал Олег, когда наши тарелки опустели, а чашки наполнились по второму кругу. – Если меня узнают…
– Так и говори, что со мной нельзя, – закончила я за него.
– Хорошо, что ты сама всё понимаешь. Тут повсюду глаза и уши, а я и так еле отмазался перед тестем после того раза. Кстати, спасибо тебе.
– Уже благодарил.
Я имела в виду не безликое сообщение, обращённое к Ангелу-Спасителю, а нашу предыдущую встречу – пусть два месяца назад, на чёртовой выставке, мы даже не увиделись, но он был рядом. И я слышала его голос. Думаю, он понял меня правильно. Думаю, мы были созданы, чтобы понимать друг друга.
– Не за прошлый раз. А за сегодняшний. Ещё не благодарил. Могу я хотя бы проводить тебя до отеля?
Я прикинула: в мой номер он не пойдёт – не та сейчас обстановка, он здесь наверняка не один, и его партнёры уже ищут его всюду. Но перспектива возвращаться в гостиницу одной совсем не радовала: на улицах всё ещё было шумно, то и дело что-то вспыхивало и взрывалось – от этой какофонии не укрывали даже массивные деревянные ставни на окнах.
– Боюсь, не получится. Не в этот раз. – Я даже не пыталась скрыть своего сожаления.
– Дай мне время. – Он вышел из-за стола и побрёл на второй этаж – туда, где обитали хозяева этого гостеприимного места. Вернулся через пять минут, держа в руках два чёрных свёртка. – Вот, отдал сто евро за всё про всё. Переодевайся. Здесь, кроме нас, никого нет.
Заведение мы покидали через задний ход. Старик объяснил, как дворами пробраться на параллельную улицу, где можно было поймать такси. Мы поблагодарили его и нырнули в дымные сумерки.
– Чёрт, как вы в этих юбках ходите! – Олег в абайе напоминал слона в чёрной простыне. Что до меня, то мне прежде доводилось носить такую одежду во время деловых поездок в Иран, к тому же каблуки оберегали меня от наступания на подол – в своей абайе я почти плыла по земле.
– Это не юбка, а верхняя одежда. Типа плаща. Под ней носят обычную одежду – джинсы и футболку, например, – я рассказала ему то, что знала сама. В своё время мне тоже кто-то это рассказал.
– Ты хоть без намордника этого… – Бухтел он.
– Тоже мне… – Я прыснула. Олег мало того что замотал свою коротко остриженную голову в чёрную косынку, так ещё и на рот натянул чёрную медицинскую маску – ничего другого для укрытия лица, как ни странно, у араба в кебабной не нашлось. – А тебе вообще грех жаловаться. В таком камуфляже тебя точно никто не узнает! Жаль, чтобы затащить тебя в номер, нужны документы – боюсь, мужика в абайе и с русским паспортом в Шангри-Ле сразу возьмут на карандаш.
– Обидно, чёрт возьми!
Мы остановились на обочине. Через минуту возле нас притормозило такси.
До гостиницы мы ехали целых сорок минут, хотя в <i>нормальный день</i> это заняло бы не больше семи – всё дело в перекрытых дорогах, горящих покрышках и вездесущих людских столпотворениях. Центр Парижа в очередной раз горел. Мы тоже горели – сунув таксисту сиреневую европятихатку, мы отбили у него всякое желание обращать на нас внимание… Это был не первый раз, когда я занималась сексом на заднем сидении автомобиля. Но первый, когда под сексом подразумевались ласки через одежду с мужчиной, одетым, как восточная женщина. Широкие полы лёгкой накидки скрадывали наши шалости, чёрная ночь накрывала нас уютным одеялом, и даже запах гари из приоткрытого окна не сбивал настроя. Мне показалось, это был лучший секс в моей жизни. Даже если по ходу действия мы оба не произнесли ни слова. Избавившись от своего "намордника", Олег целовал меня так остервенело, будто это была его последняя ночь на земле.
