Текст книги "Спасалочки (СИ)"
Автор книги: Wind-n-Rain
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
Спасалочки
Глава 1
Если кто-то спасёт тебе жизнь, он будет любить тебя вечно.
Чак Паланик
Я помню, когда и как всё началось.
Я вышла из делового центра, что тогда ещё служил приютом отцовскому офису, и глубоко вдохнула прохладного апрельского воздуха. Домой не торопилась – там, в просторной, но совсем ещё голой студии, которую мне удалось выцепить в ипотеку за спиной отца, было пусто и страшновато. Москва Новая, квартал новый, дом новый, в подъезде всего несколько жилых квартир, ближайший магазинчик – через два двора. Однако засиживаться в офисе ещё дольше я тоже не решалась: отец названивал постоянно, не давая работать – мстил за то, что ушла из дома, за то что, в его компании посмела установить свои порядки. Он злился, ревновал. Он не мог не видеть – всё, что я делала, шло на пользу бизнесу. Но и признать этого не мог: он устроил меня к себе в фирму обычным клерком, когда мне было девятнадцать, как объяснил – чтобы дать мне возможность заработать на помаду и колготки (будто сам он мало покупал мне помад и колготок), а себе – отслеживать каждый мой шаг. К двадцати пяти, когда и вечерка в универе, и секретарский закуток рядом с кофемашиной остались для меня в прошлом, я уже не вызывала у отца ничего, кроме ревности. Он гордился моими успехами в бизнесе и ненавидел меня за них, он бесился до дыма из ушей при любом моём упоминании о мужчинах, при этом не переставая капать на мозги расспросами о замужестве. Он купил мне огромную трёшку в центре города и помпезно вручил ключи в день моего четвертьвековья… Стоит ли говорить, что квартира находилась на одной лестничной клетке с нашей – с той, где мы с отцом остались вдвоём после смерти мамы, и где теперь он продолжал жить один уже после того, как я съехала в свою студию на окраине – подальше от папочкиной ревности… Шёл девятый час вечера. Смеркалось. Холодало. Улица опустела: офисные сотрудники и студенты из колледжа напротив давно разбежались по домам.
Я просто стояла на обочине, теребя в руках ключи от машины. Тёмный силуэт появился из-за угла, как медведь-шатун в период спячки – страшный, помятый, угрожающий. Я было дёрнулась в сторону, но поспешила себя успокоить: силуэт далековато, удрать успею. Бомж или алкаш? Походка – неровная, почти ломающаяся – наталкивала именно на эту мысль. Но что-то в силуэте диссонировало с догадкой о бомже – слишком он был ладен и… хорошо одет. Щурясь сквозь сизые сумерки, я старалась разглядеть шатающееся нечто, неминуемо приближавшееся и всё ещё такое непонятное. Уличные фонари зажглись одновременно – вдоль всей улицы. Один из них вспыхнул прямо над фигурой, поместив её в центр светового круга, как солиста в пятно прожектора. Силуэт оказался человеческим. Нет – не так: силуэт оказался человеком. Молодым, крепким и высоким, и я не ошиблась насчёт хорошей одежды. Сморгнув внезапно ослепивший его свет, парень разлепил глаза. Поднял их на меня. Наши взгляды встретились… В следующее мгновение он упал на асфальт, сперва опустившись на колени, затем завалившись на бок, и больше не двигался. А я всё стояла там, между световыми кругами, почти невидимая и такая одинокая. А он всё не двигался, и я, стиснув ключи от машины покрепче в кулаке, шагнула вперёд.
Разглядывать его было неприятно. С одной стороны – страшно. Когда перед тобой недвижимое тело, волей-неволей ждёшь подвоха. С другой стороны – противно. Помню, как брезгливость охватила меня, когда, попытавшись ткнуть парня в плечо, я обнаружила на своём пальце маслянистый кровяной развод. Парень был перемазан кровью: его одежда, недешёвая, но безнадёжно испорченная, руки, волосы – всё было бурым. Набравшись смелости, я приподняла его голову, чтобы рассмотреть лицо. На нём живого места не было: из разбитой губы сочилась кровь, и это помимо двух уже успевших подсохнуть подтёков с уголка рта; под глазом набухала гематома; на одной щеке зрел синяк, на другой пестрели несколько рваных царапин. Зажимая рот от ужаса (или нос от отвращения), свободной рукой я приспустила собачку на молнии его спортивной куртки. Под ней была белая футболка. Белая с принтом – красным и уродливым. Коснувшись её машинально, я чуть не увязла пальцами в алой жиже. Футболка липла к телу, и она была насквозь. Уже совсем не помня себя от испуга (и любопытства), я подняла её за краешек и аккуратно закатала до груди. Живот парня, крепкий и смуглый, как мне показалось тогда в желтоватом свете уличного фонаря, был разукрашен ножевыми – неглубокими, насколько я могла судить. Я бросилась снова осматривать куртку – та была цела. Порезав парня, кто-то застегнул на нём плотную ветровку, чтобы… что? Спрятать ужасные раны? А может, он сам это сделал? Но зачем?
– Эй, Вы меня слышите? Эй? – Дабы заглушить поток дурацких мыслей в отяжелевшей от тишины голове, я решилась заговорить. Ответа не дождалась. Парень дышал – неглубоко и неровно, но стабильно. И он не отвечал. – Погодите. Я вызову скорую… – Ага, скорую. Если это криминал, меня же потом по ментовкам затаскают как свидетеля. А то и чего похуже… Рука с приготовленным мобильником опустилась сама. – Эй, Вы можете идти? Вам есть кому позвонить?
Я несла какую-то чушь, не решаясь звать на помощь, не решаясь оставить его одного. Погрязла в нерешительности. А парень вдруг закашлял – его кашель был таким заливистым и мокрым, что руки мои сами потянулись к бёдрам и обтёрлись о шерстяную ткань офисных брюк.
– Только не скорую… – Просвистел он, и вслед за словами на асфальт упали несколько ниток кровавой слюны.
– Да это пиздец какой-то! Если ты сейчас здесь сдохнешь – как мне жить-то потом? Ты об этом подумал?
Такая злость напала на меня, что, не помня себя от ярости, я схватила парня под мышками и постаралась отодрать его от асфальта. Он был тяжёл, но не то чтобы неподъёмен. Или просто это я в те годы пребывала в лучшей форме? Так или иначе, отодрать от асфальта я его смогла, а вот поставить на ноги или хотя бы взвалить на плечи – уже нет. Но отступать было поздно: чувствуя липкое зловонье чужой крови, добравшееся и до моей одежды, я лишь убедилась в собственной ярости. Удерживая парня под мышками, потащила его к своей машине – благо та была припаркована рядом же, у обочины, недалеко от входа в деловой центр.
Зуб даю – тамошний охранник меня видел. Меня и то, чем я занималась. Но притворился, что не видел. С тех пор я к охранникам офисных центров отношусь с пренебрежением.
Пока отворяла дверцы, паренька пришлось положить у колёс. На заднее сидение его затаскивала уже через лютую ненависть – обивке конец, а ведь я с такой любовью подбирала цвет салона в первой своей машине, купленной на собственные деньги. Светло-бежевый, тёплый и мягкий даже на вид… Он на глазах становился воспоминанием. К тому же, было тяжело – затащив тулово на сидение до поясницы, я побежала к противоположной дверце, чтобы через неё подтянуть его внутрь, а потом запихнуть и ноги. Пока бежала, цепляясь набойками толстых каблуков за трещины в асфальте, – всего несколько секунд, – он успел скатиться обратно и скукожиться гармошечкой у колеса. Провозилась я знатно. Изгваздалась вся, вспотела, свой наряд испортила. Наконец, он сзади, я за рулём.
В травмпункте при ближайшей больнице нам пришлось выстоять очередь. Да, именно выстоять – пока ехали по Красной Пресне, незнакомец пришёл в себя. Пусть он был абсолютно невменяем, ничего не говорил, лишь ошалело моргал, но, по крайней мере, уже мог стоять на своих двоих, с опорой на меня. Когда подошла наша очередь заходить в кабинет, я приготовилась бежать. Знала, что спросят документы. Знала: увидев ножевые, тут же составят рапорт в ментовку. В гробу я такие приключения видала. Поэтому, когда дверь смотрового кабинета призывно распахнулась, чуть не заехав нам по носам, я уже была на нижнем старте.
– Документы?
– В-вн-т-ннм км-не, – пробулькал парень.
Медсестра расстегнула куртку и живо извлекла паспорт из внутреннего кармана – и почему я сама не догадалась его обыскать?
– А Вы подождите в приёмной.
Дверь за мной захлопнулась. А я, подперев стеночку в коридоре, как и было велено, стала послушно ждать.
Чёрт возьми, его мурыжили там около трёх часов! Таскали из кабинета в кабинет, делали рентген, брали кровь, пытались опрашивать… Чтобы не мозолить глаза медперсоналу, я переместилась на улицу.
Когда мы встретились снова, он брёл по слабо освещённой дорожке от входа в травмпункт до больничной стоянки, уже почти не шатаясь. Опершись на капот своей Мазды, я сделала вид, что залипла в телефон. Часы на экране показывали четыре нуля.
– Эй! Я же просил – никакой скорой! Зачем ты вообще меня сюда притащила? Теперь проблем…
Его голос был упрям и твёрд – и откуда только силёнки взялись? Его интонации были беспардонными и вызывающими. Мне ещё никогда стеклянные стены родного офиса и лысые стены почти-родной студии не казались столь манящими. Я заскочила в машину и завела мотор. Поняла, что просрала не только салонную обивку, но и эту ночь.
– Эй! – Он стукнул костяшкой по стеклу прямо возле моего носа. На стекле зацвела бурая клякса. – Ладно, ты не виновата. Мои проблемы – мне и разгребать. А ты… это. Спасибо, что ли.
Я сдержанно кивнула. Почему-то хотелось захныкать. Это всё из-за убитой обивки.
– Эй! – А он продолжал таращиться на меня через стекло, и не думая отойти, чтобы дать мне дорогу. – У тебя это… Одолжи пятьсот рублей, короче. Я верну. Обещаю.
От такой наглости, от такой наглой лжи в носу защипало конкретно. Я машинально сунула руку в бардачок и выхватила из заготовленных там на случай встречи с борзыми дэпээсниками бумажек одну фиолетовую. Приспустила стекло. Хотела бы я кинуть деньги ему под ноги – вот это было бы мощно, вот это было бы по-серьёзному! Но смелые мечты остались смелыми мечтами – я лишь просунула свёрнутую вчетверо купюру в зазор, подождала, когда он сделает шаг в сторону, довольно разглядывая мою подачку, и вдарила по газам.
Моя Мазда покинула больничную стоянку под пронзительный визг колёс, оставив спасенца растерянно таращиться вслед – по крайней мере, так наше ариведерчи рисовалось в моём воображении. Знакомый уже силуэт ещё некоторое время отражался в зеркале заднего вида, и я смотрела на него сквозь разъедающую глаза пелену. Очень хотелось отмыть – себя и машину. Конкретно так отмыться.
Тем вечером, сама того не желая, я впервые примерила на себя доспехи Ангела-Спасителя. Было положено начало долгой истории. Но тогда я об этом ещё не догадывалась.
Глава 2
Если твоя судьба не вызывает у тебя смеха,
значит ты не понял шутки.
Грегори Робертс
Возвращаться на Пресненку спустя пару лет было волнительно. И пусть повод недурён – проводить приехавшую из провинции младшую кузину к её новому месту учёбы, политехническому колледжу, но всё же близость высотного делового центра, долгие годы служившего пристанищем нашему офису, давила ностальгически-претенциозно. Отец был в ярости, когда я, не спросив его мнения, арендовала для центрального подразделения компании особняк в историческом центре города – подальше от стеклянно-бетонных новостроек делового квартала. Посчитал это блажью, исполненной лишь с одной целью – ему на зло. Что ж, он был прав и не прав одновременно: моё решение базировалось на трезвом расчёте, что особенность нового местоположения офиса подчеркнёт и особенность всей компании, как бы дистанцируя «Киров и партнёры» от общей массы, предпочитающей гнездиться в одинаковых серо-зелёных человейниках, и, конечно же, я не сомневалась, что отец такого решения не поймёт. Не ошиблась – получив в адрес нашего нового офиса с дюжину комплиментов от друзей и даже конкурентов, он всё ещё не понимал, в чём дело. Но уже вынужден был признать, что моё «на зло» сыграло имиджу компании на пользу.
Говорят, молодость заканчивается, когда в твоём лексиконе появляется слово "молодёжь". Моя молодость закончилась тем первым сентября: остановившись с кузиной у центральных ворот колледжа, я обернулась вокруг и невольно присвистнула:
– С ума сойти, сколько молодёжи… – Опомнившись, повернулась к кузине с финальным напутствием: – Ступай. И запомни: будет обижать кто – только дай знать!
Заручившись спешным кивком, я отпустила малую во взрослую жизнь. Напутствие получилось милым, но излишним: наша фамилия в городе уже тогда была на слуху, сама по себе служа отменным оберегом. Я ещё немного потопталась у ворот, отделявших двор колледжа от тротуара деловой улицы, стараясь больше не озираться по сторонам и не подпускать шальное словечко к собственным мыслям, и зашагала к месту, где оставила машину. Первое сентября – какой печальный день. Впереди холода.
– Эй! Это ты?
Слова нагнали меня со спины. Ненавижу такие моменты – вроде бы, надо остановиться, обернуться, прервав свой путь, то есть уже следовать чьей-то воле. А ведь даже не знаешь, кто окрикивает и с какой целью: одноклассник, которого не видела десять лет, бомж, надеющийся за то, чтобы оставить тебя в покое, выручить неплохую взятку, или обознавшийся прохожий. Следовать чьей-то воле, да ещё и вслепую, вдвойне не в моих привычках. Но ощущение взгляда в спину слишком раздражало. Пришлось остановиться.
– Точно ты. Я думал, обознался – но теперь вижу. Глаза у тебя злые. Прям как тогда.
Рослый парень стоял в десятке шагов и тараторил на всю улицу. Он не кричал – его голос сам по себе был глубоким и зычным, при этом не слишком низким и совсем не грубым, а дикция – чёткой и немного заторможенной. Как у радиоведущего или актёра озвучки, подумалось мне. Шастающие вокруг студенты и офисные клерки косились – скорее с раздражением, нежели с интересом.
– Не помнишь меня?
Как забыть. Да, выглядел он заметно посвежевшим, даже покрупневшим и… всё таким же. Два года прошло. Какая дебильная встреча.
– Ты учишься здесь? – Зачем-то спросила я, подходя ближе. Парень был подкачен и загорел. Тёмные волосы коротко острижены, а наглые карие глаза источали немой вызов. На вид он казался моим ровесником.
– Я уже давно нигде не учусь, детка. Просто выгляжу хорошо.
Он баритонисто заржал, демонстрируя отменные зубы и дурные манеры. Я не поняла – это так он не оценил моё чувство юмора или оценил, насколько хорошо выглядела я? Раздражение внутри сворачивалось в тугую спираль.
– Пока.
Не дожидаясь ответа, я вернулась к своему пути и поцокала к машине. Я старалась забыть об этой случайной встрече, как забыла о предыдущей нашей случайной встрече, но ощущение взгляда в спину никуда не делось. Спину будто прожигало. Однажды в детстве я засунула пластикового пупса под настольную лампу, близко-близко, чтобы он "загорел": отчего-то мне не нравился беленький желтоволосый младенец – я, семилетняя, непременно хотела себе ребёнка-южанина. И с упоением наблюдала, как плавились синтетические волосы, а затем и пластмассовая кожа пошла оранжевыми вонючими подпалинами… От чарующего зрелища меня оторвал отец, примчавшийся на дым и запах гари. Влетело мне тогда знатно – две недели я провела одна в комнате без мультиков! А несчастный пупс, похороненный в мусоропроводе, и вовсе стал последней игрушкой моего детства – с тех пор отец ничего, кроме книг и развивающих игр, мне не покупал. Тогда, шагая прочь от колледжа и борясь с желанием ещё раз обернуться, я чувствовала себя тем самым пупсом…
– Эй! Подожди!
Не останавливаться, не останавливаться, только не останавливаться…
Я могла слышать его шаги – топал он, как гиппопотам, явно ускорив шаг. Это заставило ускориться и меня. Светофор тревожно замигал, но дорога всего в четыре полосы, и я подумала – успею… Рванула, пересекая "зебру" наискосок. Любименькая потрёпанная Мазда призывно сияла на солнце насыщенным индиго.
Визг тормозов раздался отовсюду – он был таким всеобъемлющим, как долбанный долби сурраунд. Я машинально прикрыла уши ладонями. От резкого жеста сумочка заболталась на локтевом сгибе, загородив обзор.
– Быстрее-быстрее, – послышалось совсем рядом. Я лишь успела заметить, как в тормознувшую прямо за мной чёрную Ауди без номеров запрыгнули двое в комбинезонах и балаклавах. Один из них тащил на себе увесистый холщёвый мешок.
Выстрелы раздались совсем рядом, один – спереди, другой – сзади. Одна из пуль угодила ауди в колесо – к общей какофонии добавился свист сдувающейся шины. Заметавшись, я принялась озираться по сторонам. В дверях ювелирного "Азамат", что располагался сразу за светофором, стоял охранник и целился в Ауди. Повернув голову к машине, я увидела опущенное стекло и торчащее из окна дуло… И только тогда поняла, что сижу на корточках прямо на линии перекрёстного огня, сдавив голову ладонями, и выглядываю, как совёнок, ожидающий, с какой стороны его быстрее пристрелят.
Вокруг бегали люди, все кричали и прятались за углами зданий, некоторые, наиболее смелые из любопытных, пытались снять происходящее на камеры мобильников… Всё это моё воображение дорисовало за меня, а тогда я знала только одно: стоит подняться на ноги, и меня изрешетят. А как увильнуть с линии фронта на кортах, да на каблуках, да с болтающейся на локте сумочкой – я ещё не придумала.
– Чего расселась? Жить надоело? А ну, пошевеливайся!
Кто-то подхватил меня под руки и снёс с насиженной позиции. На секунду мне показалось, что асфальт ушёл из-под ног – я порхала в воздухе. Я перебирала ногами, но бегом это едва ли можно было назвать – спаситель просто взял меня на буксир и не отпускал, пока мы не добрались до какого-то глухого проулка.
– Ты б ещё фламенко там станцевала.
Он отпустил меня, а я вжалась спиной в грязную стену ближайшего здания и картинно сползла на землю. Каблуки врезались в сырую почву, не позволив ногам разъехаться по сторонам. Я закусила зубами ремешок уцелевшей сумки и шумно задышала через нос. Штормило, как в центрифуге.
– Ограбление. Средь бела дня. Стрельба! Куда власти смотрят… А ещё борются за звание самой безопасной мировой столицы…
– Власти властями, а вот куда ты смотришь – я не знаю. – Его голос как будто бы смягчился, разбавленный незлобливой усталостью. – Поднимайся, давай. Умеешь же ты влипать в неприятности!
Не спрашивая, он вновь схватил меня под руки и заставил выпрямиться в полный рост. Пока я оправляла одежду, он беззастенчиво меня разглядывал.
– Если б ты за мной не погнался, я бы ни во что не влипла. Кто вообще дал тебе право меня преследовать? Зачем ты…
И вправду – зачем? Зачем он снова возник на моём пути? Тогда я не задавалась вопросом "как" – словно чувствовала, что всему этому было объяснение, пусть и неведомое мне пока. Но, мать его, зачем? Какой ему в этом прок? На маньяка он не походил – пускай это и было самой простой версией, но она никак не укладывалась в общую парадигму его поведения. Да и знакомы мы прежде не были. Случайность? Совпадение? Не верила я в такие совпадения. Но и отрицать их очевидность не могла – факты говорили сами за себя.
– Я это… – Он перебил меня, как будто извиняясь. – Просто отдать хотел. – Фиолетовая купюра – новенькая, даже не сложенная, а свёрнутая в трубочку, аккуратно опустилась на мою ладонь. – Обещал же. С собой носил. Так и знал: когда-нибудь встретимся… Не люблю оставаться в долгу.
Глава 3
Есть женщины, у которых по чести,
не было ни друзей, ни любовников…
Марина Цветаева
Куда собралась? Навестить подругу в больнице – именно это ответила я отцу, когда он застал меня на парковке с чемоданом в руках. Хм… Куда собралась. Куда надо, туда и собралась – мой законный отпуск, и меньше всего на свете хотелось проводить его под папиным контролем. А самое классное, что даже не пришлось врать. Ну, почти. Подруга – одноклассница, с которой мы и в школьные-то годы не особо ладили, а после выпускного так и вовсе ни разу не пересекались. Больница – рехаб, куда, если верить сплетням общих знакомых, она заезжала стабильно раз в год, в перерывах между запоями. Рехаб в Паттайе – но это так, мелочи.
И вот, приземлившись в У-Тапао после девятичасового перелёта, вместо того, чтобы взять такси и отправиться в отель, я взяла такси и отправилась в рехаб. Зачем? Как знать. Хотела просто наделать фоток на фоне кристального благолепия да завалить ими все свои соцсети – от официальной рабочей странички на заблокированном, но оттого не менее популярном у нас Линкедине, до анонимного аккаунта в Инсте. Одноклассница была так рада меня видеть, что мне насилу удалось избежать удушения в её объятьях. Мы обсудили погоду, прелести тайской кухни, знакомых, что остались в холодной Москве. Очень хотелось выпить. И когда я уже не могла дождаться момента, чтобы свалить, вдруг выяснилось главное.
– Как хорошо, что ты заехала, Мариш! Так неожиданно и приятно!
– Мне тоже приятно, Оль, только я не Мариш…
– Ой, тьфу ты! Всегда путала тебя с Маринкой, вы с ней так похожи…
– С какой Маринкой?
– Ну, Маринка, с нашего хора. Вы ещё с ней вместе в первых сопранах пели, а я в альтах!
– Но я никогда не ходила на хор…
Расставание с давней подругой получилось поспешным и скомканным. Наблюдая за картинками чужой, экзотической жизни из окна такси, оставалось лишь поблагодарить судьбу за абсолютный и безапелляционный повод напиться, что сродни индульгенции.
Вечерний город встречал меня душными сумерками. В воздухе витало пряное зловоние, от которого кружилась голова. Я вышла из бара, решив прогуляться до своего Дусит Тани пешком – идти было всего ничего. Так мне казалось. Я брела по узким улочкам, по краям зажатым сувенирными лавками и тележками торговцев фруктами, а в центре прорезаемым вездесущими мотоциклистами – всё оставшееся пространство занимали праздные гуляки. Ведомая мелодичным бренчанием сувенирных колокольчиков, я свернула в один из проулков, которые, как бесчисленные ножки сколопендры, разбегались от колбасистого тела главной улицы по разным направлениям. Затеряться в толчее было немудрено, и из проулка я вынырнула, только когда на город окончательно опустилась ночь, моя сумка заметно прибавила в весе за счёт скупленных безделушек, а карманы заметно полегчали, избавившись от болтавшейся в них мелочи. Народу вокруг стало только больше, а уличное освещение – красно-синее, неоновое – совсем не способствовало комфортному обзору. Почти наугад, вслепую я побрела к побережью, точнее к той его части, что была оккупирована сетевыми "пятёрками" и частными пляжами, на ходу пытаясь запихнуть покупки поглубже в сумку, которая, топорщась от поклажи, совсем отказывалась застёгиваться. Толстый бумажник, утрамбованный всеми возможными картами, от СНИЛСа до водительского удостоверения, пары кредиток и клубной на фитнес в "Небо", опасно торчал из всего этого барахла, а переложить его было некуда – только что полегчавшие карманы моего облегающего коротенького платьица едва ли вместили бы в себя разбухший пластиком кошель. Идеальная ситуация для того, чтобы случилось что-то плохое, не так ли?
Сперва какой-то мудень толкнул меня в плечо, заставив сумку соскользнуть и повиснуть на согнутом локте, а следом один из постоянно проносящихся мимо мотоциклистов, внезапно притормозив рядом со мной, резво вцепился в плетёные ручки и вновь вдарил по газам, намереваясь скрыться в дымчатой мгле тропической ночи со всеми только что скупленными фенечками, ароматическими свечами и масками для лица… И с бумажником, хранящим в себе всю мою жизнь.
– А ну, отдай, сволочь! – Я сжала пальцы так крепко, что гелевые ногти чуть ли не всей длиной пробороздили кожу, а текстильные, натянутые до упора жгуты ручек обожгли её, как огнём.
Мотоциклист, не привыкший, видимо, встречать от заграничных зевак такого настырного сопротивления, был вынужден разжать затянутую в байкерскую перчатку ладонь. Через мгновение его не стало – о том, что он был, напоминал лишь столб пыли на дороге и саднящая кожа на моей руке. Прижав к себе спасённую ценой собственной кожи поклажу, я ещё долго стояла, оцепенев от негодования, тихонько матерясь и игнорируя любопытствующих прохожих. В своих фантазиях я уже догнала вора – прямо так, в хиленьких босоножках, состоящих из нескольких кожаных полосок и символических каблуков-рюмочек, – мощным кручёным ударом по шлему выбила вора-неудачника из седла и загнала свой каблук прямо в его мерзкую пасть… В реальности я продолжала стоять посреди торговых палаток, злая и растрёпанная. Отдых в Таиланде начался с лошадиной дозы местного колорита.
Если что-то и было способно восстановить моё душевное равновесие, так это пляж. Белый песок, шумные волны, сладкие коктейли… Так я провела очередной день отпуска. Жаль, что у меня нет подруг – настоящих подруг, как у девчонок из "Секса в большом городе". Отец сызмальства отваживал от меня каждого, кто не прочь был со мной подружиться. В его понимании, всех их интересовали только деньги семьи и возможность приподняться за чужой счёт. Более того, он всегда верил, что любые отношения тянут ресурсы, и если с потерей денег ещё можно смириться, то время – ресурс невосполнимый, который преступно распылять на других. Выпорхнув из-под его крыла, я была твёрдо намерена завести друзей и, конечно же, парня, но вскоре выяснилось, что не обладая полноценным навыком налаживания межличностных контактов, сделать это затруднительно. Знакомые приходили и уходили, любовники редко задерживались до утра, а подруги… Больно это признавать, но на их счёт отец оказался прав. Но тогда, провожая клонящееся к закату алое солнышко затемнёнными солнцезащитными стёклами глазами, я искренне жалела о том, что мне не с кем было разделить этот день.
Возвращаясь в номер, за оградой отеля, у обочины дороги огибающей территорию гостиницы, я увидела уличного торговца мороженым. Подстёгиваемая неведомым инстинктом (и неисправимой любовью к этому простецкому лакомству, которое в детстве, из-за отцовских предрассудков по поводу пагубного влияния сахара на растущий организм, было в моём меню настоящей редкостью), я выбежала за ворота – прямо так, в купальнике и небрежно накинутом на него шёлковом платье – и помахала торговцу сложенной купюрой. Завидев меня, он тут же развернул свою тележку и поспешил навстречу. Позади него я заметила мужчину, загорелого, но на фоне местного населения всё ещё бледного – скорее всего, тоже постояльца отеля. Он беспечно шагал вдоль дороги босиком, держа в руках спортивные сандалии и барсетку. Издали я не разглядела его лица, зато разглядела неминуемо приближавшегося к нему мотоциклиста. А вытянутую руку, нацеленную прямо на беспечно болтающуюся поклажу, я и вовсе распознала мгновенно. Рванула вперёд, не обращая внимания на норовящие разлететься в разные стороны на бегу пляжные сабо, чуть было не снесла с ног торговца с его тележкой, и до зазевавшегося мужчины мы с мотоциклистом добрались одновременно. Тот как раз успел протянуть руку к ремню барсетки, а я как раз успела со всей дури по этой руке заехать.
Вор растянулся на дороге, мотоцикл, утеряв управление, проехал до ближайшей пальмы и заглох, врезавшись в ребристый ствол, а мужчина, запоздало осознав, что произошло, растерянно обнял спасённую барсетку, прижав её к груди, словно младенца.
– Сэнк ю вэри мач. – Он стянул очки. – А, это ты… – Видимо, узнав в спасительнице меня, знакомец-незнакомец решил, что ни в иностранных языках, ни в развёрнутых благодарностях больше смысла не было. Он разглядывал меня, я разглядывала его – сколько же мы не виделись? Чуть больше года… А он почти не изменился, разве что ещё немного прибавил в массе, а наглость во взгляде так никуда и не делась. – Что ж, позволь хотя бы купить тебе мороженого.
Мороженое у ограды гостиницы переросло в полноценный ужин в ресторане при гостинице, где еда сменялась напитками, а напитки – танцами под выступавшего в тот вечер живого саксофониста. Танцы сменились сексом в его номере, а секс – ещё одним сексом. Обнаружив на моей ладони свежие ссадины, он зацеловывал их с таким упорством, будто и впрямь думал, что таким образом способен их залечить. А я бесстыдно разглядывала белёсые полосы на туго натянутой поверх рельефных кубов коже живота – порезы давно зажили, а следы от них, должно быть, останутся навсегда… Мы заснули под утро, и тогда мне казалось, что это судьба (ну, судьба же?), и самые тайные желания вдруг стали явью.
Он разбудил меня, когда солнце уже подбиралось к зениту.
– Каролина, вставай. Тебе пора уходить.
– Хм… Что, прости?
– Я уезжаю, номер нужно освободить в двенадцать. – Я взглянула на часы – те показывали одиннадцать.
Голос доносился из душа и почти сразу же оттуда раздался шум воды. Я нехотя поднялась и принялась изучать номер, изучить который вчера мне было некогда. Тут же, на тумбочке у зеркала, я заметила распечатку с электронными авиабилетами… И вправду уезжает. Почувствовала себя преданной. Конечно, он не обязан был ставить меня в известность, что эта ночь в нашей истории станет не только первой, но и последней. И всё же, он мог это сделать. И не сделал. Почти сразу я поняла – почему. Рядом с билетом лежал паспорт. Замерев и убедившись, что шум воды из ванной не собирался затихать, я заглянула в чужие документы. Долматов Олег Вячеславович. Тридцать лет. Гражданин России. Женат.
Едва натянув на обленившееся за ночь тело затёртое соляными разводами платье, я поспешила на выход, зажимая в незажившей ещё ладони ключ-карту от собственного номера. Ссадины тянули болью – новой, доселе неведанной, и то была не щекотливая боль подживающей кожи – то была боль разорванных тканей. Вместо старых ссадин за ночь я обзавелась новыми.
Мой делюкс находился двумя этажами выше. Через час, разморенная горячим душем, я стояла на балконе, держа в одной руке дымящуюся сигарету, а в другой – бокал красного вина, который в то припозднившееся утро заменил мне крепкий кофе. Смотрела на линию прибоя, под натиском набежавших за ночь туч слившуюся цветом и характером с побивающим её тропическим ливнем – последним приветом отходившего до лучших времён сезона муссонов.
Я видела, как он выходил из здания отеля, пробиваясь перебежками к ожидавшему его такси. За собой он тащил маленький чёрный чемоданчик на колёсиках, и я сверлила взглядом его затылок с высоты седьмого этажа, втихаря надеясь, что он почувствует и обернётся на мой немой укор. Но он лишь запрыгнул в жёлтую машину, которая, не оставив на залитом дождём асфальте даже следа от шин, тут же скрылась за оградой отеля.
Дождь всё лил, смывая слёзы обиды. Слёзы во мне закончились одновременно с вином в бутылке. Через рум-сервис я заказала ещё одну, тут же ощутив на глазах новую волну горячего жжения. Тогда я надеялась, что история нашего с Олегом (тридцать лет, женат) знакомства навеки закончена. Дождь усилился. Небеса плевали на мои надежды со всей своей небесной высоты.
