Текст книги "Прогулка за Рубикон. Части 1 и 2"

Автор книги: Вилма Яковлева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Все революции грешили групповухой, – Вивиан вылила остатки кофе на клумбу с цветами и смяла бумажный стакан. – Насколько я знаю, революция 1968 года началась с требований студентов Нантена допустить их в женские общежития.

– Что делать, если буржуазная культура загнала женщину в моногамную семью. Женское подсознательное – это борьба с запретными желаниями и месть.

– Чтобы поднять такую тему, мне придется перечитать Фрома и сходить к психоаналитику[11]11
  Эрих Фром.


[Закрыть]. А я их на дух не переношу, – Вивиан взяла бокал и взболтала остаток текилы. – Мне действительно пора. Терпеть не могу расстраивать компанию, но я страшно устала.

У машины Джерри обнял Вивиан за талию, потом наклонился к ней и коснулся губами ее шеи.

– Я могу тебя отвезти.

Вивиан ощутила кончик его языка возле своего уха. Несколько секунд она смотрела на его отражение в дверном стекле машины, затем повела плечами и высвободилась.

– Нет. В гостиницу я поеду одна.

– Как хочешь, – Джерри убрал руки. – Может, встретимся завтра.

– Нет.

– Это уже четвертое «нет» за одну минуту.

– Завтра я намерена взять интервью. Кстати, у одного русского.

– У кого? – Джерри не мог скрыть любопытства.

– Он торговец оружием. Кроме того, поставляет русских проституток во французские и оманские бордели.

– Хм. Широкая география. Как его зовут?

Вивиан вынула из сумочки фотографию и протянула ее Джерри. На ней был изображен упитанный мужчина средних лет в одежде цвета хаки и бейсбольной кепке, надетой козырьком набок. Вокруг него стояли вооруженные люди.

– Его зовут Бальмонт. Как одного из знаменитых русских поэтов, – Вивиан протянула Джерри еще одну фотографию. – Здесь он в одной из самых беспощадных партизанских группировок в мире.

– Откуда у тебя эти фотографии? – Джерри, кажется, слегка оторопел.

– Один коллега по чистой случайности наткнулся на него в дебрях мятежной Анголы. Фотографии сделаны скрытой камерой.

– И где вы встречаетесь? Надеюсь, не во французском борделе.

– Нет. По чисто английской традиции мы встречаемся в пабе.

Вивиан сняла туфли, швырнула их на заднее сиденье. Несколько секунд она растирала онемевшие от высоких каблуков ступни, чтобы вернуть им способность нажимать на педали. Джерри не уходил. Повернув ключ зажигания, она резко рванула с места и помахала ему рукой.

По дороге в гостиницу Вивиан все время возвращалась мыслями к Джерри. Она уже не сомневалась, что это был Джерри Валлерстайн, один из директоров Нью Глобал Медиа. С этим американским агентством ее журнал и издательство сотрудничали уже несколько лет.

В начале своей карьеры благодаря Нью Глобал Медиа – мирового центра поддержки журналистов – Вивиан не раз ездила в Америку по программе «Защита мира и демократии». Она побывала не только в Вашингтоне и Нью-Йорке, но и на роскошных курортах Флориды и Калифорнии.

В программу поездок включались встречи с американскими конгрессменами, сенаторами, различными должностными лицами, директорами крупнейших мировых издательских корпораций. Все это напоминало шикарную презентацию. Отчитываясь в редакции об одной из поездок, она так и сказала: «Мне зачем-то разрекламировали Соединенные Штаты». Впрочем, эти поездки были полезными. Она познакомилась с коллегами и обсудила с ними все нюансы работы в горячих точках. Семинары проводили мэтры свободной журналистики. Ей удалось побывать даже в Пентагоне.

Сотрудники Нью Глобал оказались славными ребятами. Они предупреждали ее желания, возили по достопримечательностям, клубам и дружеским вечеринкам. С ними было легко и весело. Потом они не раз помогали ей добывать информацию или, как факиры, вытряхивали эту информацию из своих рукавов. Благодаря им она встречалась с, казалось бы, недосягаемыми людьми, торговцами оружием, лидерами террористических формирований, крестными отцами всякого рода мафий.

Джерри появился в этом агентстве чуть более года назад и очень быстро занял пост одного из директоров. Настолько быстро, что сплетни об этом дошли даже до редакции ее журнала.

Вив понравилось, что Джерри не стал надувать щеки и высокомерно совать ей визитку, как делали многие мужчины его статуса. Поэтому она решила поставить ему плюс.

 Ее волновал лишь один вопрос: неужели он приехал в Ниццу только за тем, чтобы уговорить ее отправиться в Ригу?

Древний Египет, Фивы. 974 год до нашей эры

Храм прилегал к восточным отрогам Ливийских гор, почти сливаясь с отвесным склоном. Мерный ритм колонн и беспорядочное нагромождение скал создавали удивительную гармонию, посвященную богам Черной земли. Но боги покинули храм, потом ушли люди, и теперь только стража время от времени обходила его галереи и внутренние дворы.

По дороге к храму, заваленной обломками камней и костями животных, шестеро рабов несли на плечах большие крытые носилки. Перед пандусом первого этажа они поставили носилки на землю и пали ниц.

Откинув полог, на раскаленные от солнца каменные плиты сошла женщина. Сухая раскаленная пыль, словно туман, окутала ее ноги.

Бесстрастно глядя из-под опущенных век, она долго смотрела на стены храма, отшлифованные песчаными бурями, потом перевела взгляд на вершины многоцветных известковых гор. Она знала, что за ними простирается голая песчаная пустыня, бесконечная, как вечность.

Женщина медленно перенесла свою тень, чтобы рабы могли поднять голову.

Осторожно, чтобы не повредить ноги, она пошла вверх по пандусу, ведущему в храм. Молодой раб проворно бежал впереди, поливая путь водой из кожаного мешка. Подойдя к колоннам первой террасы, она отослала раба прочь и решительно вошла в большой сумрачный зал.

Там посреди строительного мусора в кругах рассеянного света стояла каменная скульптура египетской царицы. Плавные изгибы туники раскрывались на плече, обнажая высокую грудь, и ниспадали к ступням, словно стекая по телу. Взгляд подведенных глаз из зеленых светящихся камней казался живым. На лбу, чуть повыше бровей, извивалась дугой золотая налобная змея. В правой руке она держала знак «анх», в левой – стебли лотоса.

Весь ее облик источал силу и равнодушие истинного величия.

Женщина вынула из складок одежды зеркало и стала всматриваться в черты своего лица. Высокие скулы, прямой узкий нос и изящный подбородок. Уловив сходство с лицом скульптуры, женщина убрала зеркало и опустилась перед ней на колени.

«О, Исет! Дай мне кусочек сияющей лазури неба, освободи меня от врагов, – она коснулась лбом пола, – избавь от всех сомнений…»

Раздался шепот. Женщина вздрогнула и огляделась по сторонам. Никого не было, только со стен на нее смотрели равнодушные лики богов. Она подняла глаза. Наверху, между глухой стеной и потолком виднелась полоска утреннего неба. Там в бескрайней синеве медленно кружил сокол.

Женщина села на камень и обхватила руками согнутые колени.

Ее взгляд остановился на резных барельефах, покрытых белыми полосами птичьего помета. Они изображали рождение царицы Хатшепсуп. Сама божественная Хатхор вскармливала ее грудью и провозглашала наследницей престола прямо в колыбели. Женщина принялась читать столбцы иероглифов, которые часто виделись ей во сне: «Я вручаю тебе все жизненные силы, все земли, все страны, все народы. Я вручаю тебе трон, да воссядешь ты на нем, подобно Ра, на веки вечные».

Из глубины зала вышел худой юноша, лет шестнадцати, без парика, с длинными до плеч черными волосами. «Вы, наверное, ждете учителя? Он не придет, он умер». Его голос был подхвачен гулким эхом и шумом падающих где-то камней. Женщина медленно разжала пальцы и вытянула ноги. «Ты кто?» Юноша смущенно отвел глаза от ее изящных ступней в украшенных жемчугом сандалиях. «Меня зовут Нефер. Я перебирал обломки скульптур, сваленных у каменоломни. Учитель сказал, что портретные статуи служат вместилищем души. Мы сделали все, что в наших силах, чтобы восстановить царицу в первоначальном камне. Пришлось заменить только нос, подбородок, глаза и уши я не смог найти среди обломков. А учитель забыл черты божественной Амон-Асет[12]12
  Важнейший обряд египетского культа богов, имевший целью вселить в статую невидимое божество.


[Закрыть], ведь прошло пятьдесят лет с тех пор, как он изваял ее в камне». Женщина улыбнулась. «Так вот почему она так похожа на меня. Но я не в обиде, главное, что ты сохранил ее душу». Юноша заложил под мышки свои ободранные руки. «Получается, что так… Да, еще… Мы обрядили царицу в отличия богини Исет, как вы просили».

Женщина встала и подошла к юноше так близко, что он почувствовал тонкий запах духов. «Я довольна работой». Она протянула руку и взъерошила ему волосы: «Ты получишь обещанное вознаграждение. Меня зовут Таисмет».

Через час рабы вынесли носилки к реке и поставили их в тени деревьев. Откинув полог, Таисмет лениво растянулась на подушках, задумчиво глядя куда-то в пустоту. Слуги принесли несколько кувшинов воды и принялись мыть ей ноги.

К носилкам подошел молодой человек в облачении жреца. Гладко выбритый череп утопал в могучих плечах, огромные руки и ноги двигались тяжело и неловко, но живые, скрытые под густыми бровями глаза внимательно следили за всем, что происходило вокруг. «Вы были в храме, в этом отвергнутом богами месте? На его голых камнях произрастают только тоска и страх. Вы смелая женщина».

Таисмет блаженно замигала глазами в такт движению огромных опахал из страусовых перьев, навевающих на нее прохладу реки. «Меня охраняла сама Амон-Асет, – сказала она. – Теперь я хочу услышать, что она скажет».

 К полудню изваяние царицы стояло на берегу.

Жрец прикрепил к каменной руке царицы табличку с иероглифом, окурил дымом ладана, опрыснул водой и, бормоча священные формулы древнего обряда, прикоснулся жертвенным ножом к ее груди, глазам и губам. «Теперь она будет говорить словами богов. Но их еще надо услышать».

Слуги поставили статую царицы на папирусную лодку, и жрец оттолкнул ее от ступеней пристани: «Если “да”, то лодку прибьет к берегу, если “нет”, то она уплывет прочь».

Лодка медленно скользила по мутной воде, вниз по течению, под негромкие причитания жреца. Привстав на носилках, Таисмет смотрела ей вслед, закрываясь рукой от солнца. Берег реки в синей дымке полуденных испарений был безлюден. Голые известковые скалы своим призрачным блеском нестерпимо резали глаза.

Через несколько минут лодка врезалась в густые заросли тростника.

Жрец поднял правую руку как бы для благословения и произнес: «Она говорит “да”».

Таисмет села на подушках, при этом золотые украшения на ее шее тихо зазвенели. «Ты уверен?» В ответ жрец склонился перед ней в глубоком поклоне: «Ее устами говорит воля богов».

Этим же утром к южным окраинам Фив на лодках и плотах пристали передовые части Нубийского корпуса. Вода в Ниле убывала на глазах, и берег реки превратился в топкое илистое болото.

Аменойнемхет, командир корпуса, взобрался на береговую возвышенность, чтобы посмотреть на город сверху. Воздух был чист и свеж. Нил изгибался дугой. Восточный край неба горел огнем, освещая городские кварталы, распростертые внизу огромным ковром. На правом берегу реки возвышались величественные строения Корнака и Луксора. На левом берегу, на отрогах Ливийских гор, медленно проступали очертания ступенчатого храма.

Казармы – несколько больших каменных, кирпичных и деревянных бараков – были окружены высокой стеной и в отсутствие корпуса использовались под мастерские, амбары и склады. Солдаты вынесли все лишнее к реке и аккуратно сложили на берегу. В один из освободившихся бараков согнали рабов, захваченных в Куше, в другой сложили нубийское золото, шкуры экзотических животных, дерево, слоновую кость.

Аменойнемхет отдавал короткие приказы. В нубийском корпусе все офицеры укорачивали свои имена на манер нубийских имен. Поэтому подчиненные звали своего командира просто – Ной. Два его офицера носили укороченные имена – Гор и Ваал. Но это допускалось только в походе.

В полдень к казармам подошли какие-то вооруженные люди во главе с крикливым толстяком, размахивающим свернутым в рулон папирусом и требующим вернуть все вынесенное имущество обратно на склад. Ной не стал ни в чем разбираться и, построив находящихся рядом солдат в цепь, загнал гостей в вязкую прибрежную грязь. Толстяк пятился к берегу с низкими поклонами, но когда сел в лодку, принялся ругаться и грозить.

Ной освободился от дел только к вечеру. Нестерпимый зной сменила прохлада. В сопровождении охраны он быстро прошел сквозь лачуги городских окраин к центру города.

На улицах бурлила жизнь, лавки, палатки ремесленников, балаганы танцовщиц были открыты настежь. Дорогу преграждали вереницы повозок, запряженных ослами, толпой валили продавцы свежей воды и фруктов, проститутки, увешанные дешевыми украшениями, пьяные наемники, явно не из египтян, с тупой злобой на лице. Бегали слуги с носилками и опахалами. Из игорных притонов доносились крики и ругательства. Несколько жрецов, сбившись в кучу, пьяно горланили церковные гимны. Среди всей этой толчеи расхаживала городская стража с дубинками в руках, подозрительно косясь на вооруженный отряд Ноя, который грубо расталкивал людей, чтобы освободить проход.

Все было так, как пять лет назад, и одновременно не так.

Ной еще несколько раз останавливался, чтобы разобраться в своих ощущениях. Наконец он понял, что произошло. Город молился богам и предавался разврату с несвойственной ему истерикой и обреченностью.

Он также заметил, что в городе осталось мало египтян. Вдоль стен сидели горбоносые финикийские купцы в островерхих колпаках, шныряли смуглые эгейцы в ярких набедренных повязках и с длинными волосами, заплетенными в косички. На корточках сидели строительные рабочие, пуская по кругу кувшин с пивом, все сплошь аму, из племени иудеев. Было много чернокожих эфиопов со свалявшимися в войлок волосами, украшенными перьями. То и дело попадались какие-то незнакомые ему люди в узорчатых туниках, с тщательно расчесанными и завитыми бородами.

Город все еще был красив, но потерял надменность и ослепительность, то, что отличало Фивы от других городов Египта. Это была красота огромного, почти законченного зла.

На высокой каменной стене храма скорописью было написано:

«Ты, Амон, господин молчания, приходящий на голос бедных». «Ты Амон, защитник тихих, спаситель бедных».

Из кабака вывалился пьяный немху (бедняк, простолюдин). Избитый и перепуганный, он с минуту неподвижно сидел на песке, потом протер глаза и огласил воздух воплями: «Пусть будет проклят тот день, когда я появился на свет».

Ной схватил его за шиворот и прислонил к стене.

– Ты кто?

– Я молотильщик.

– Чего тебе делать в городе? Иди и молоти.

– Я был арендатором, сидел на царских землях.

– Ну, и где твоя земля?

– Ее больше нет. Там построены дома.

– Какие дома?

– Дома проходимцев, съехавшихся невесть откуда.

Ной толкнул молотильщика обратно на песок. Тот слезно заскулил. «О-о, великие боги! Мои одежды украдены, хребет разбит, пил протухшую воду, теперь вот что-то с животом. Я как палка, которую изъел червь. Обратите мое тело в прах и отправьте на поля Осириса».

У одной из стен храма стоял старик, покрытый шрамами, и читал молитву. Ной остановился и прислушался: «О, Амон, Владыка, пребывающий в тишине. Ты всегда приходишь на зов тех, кто скромен сердцем. Ты слабого делаешь сильным. Ты даешь дыхание жизни тому, кому его не хватает. О, Амон, Великий, прекрасный, сокровенный Амон…»

В старике Ной узнал старого солдата, с которым он шесть лет назад плавал в Библ за строительным лесом, где вся его команда подверглась неслыханным унижениям. Тогда он в первый раз понял, что Египет слаб.

– Эй, – окликнул он солдата.

– Привет тебе, новое солнце Египта! – ответил тот заплетающимся языком. – Да достигнет слава твоя самых далеких берегов, куда только доходят египетские суда.

– Как живешь?

– Разве это жизнь? Эх вы, знатные господа, живущие на вершинах мира, разве вы знаете, что творится на дне пропасти, да и хотите ли вы это знать!

– Я хочу. Говори дальше.

Старик долго собирался силами и наконец изрек:

– Наступят дни, когда боги Египта уйдут на небо, и отвращение к миру овладеет людьми. Придут чужие боги, не боги, а демоны, они обступят человека со всех сторон и с хохотом будут тыкать в его маленькую фигурку раскаленными прутьями, а он будет корчиться в клетке, сплетенной из Пустоты.

– Это все?

– Нет, не все.

– Хорошо. Я найду тебя, и ты расскажешь мне все, что тебе известно. Но если хоть одно слово лжи сорвется с твоих губ, я скормлю тебя собакам.

Оставив позади городскую клоаку, Ной снова ощутил свежий запах реки.

Северная окраина города, примыкающая к реке, была застроена красивыми одно-двухэтажными домами из легкого нильского кирпича. Три года назад его дом стоял здесь в гордом одиночестве, посреди густых зарослей ивняка. Теперь домов стояло много. У ворот некоторых из них слуги с факелами ожидали возвращения хозяев.

Ной долго петлял в лабиринте высоких каменных оград, пока наконец не вышел к своей усадьбе. Дом был освещен. Его размытые очертания проглядывали сквозь плотную завесу из вьющихся растений.

От реки к дому был прорыт канал, в котором стояла большая парусная лодка.

Привратник не сразу его узнал, что привело Ноя в бешенство. «Долго я буду дожидаться, чтобы войти в свой собственный дом, ленивый пес! Открывай ворота и проваливай отсюда». Привратник завыл, упал на колени и пополз открывать ворота. Не обращая ни на что внимания, Ной быстрыми шагами пересек двор, огибая пруд, заросший водяными лилиями. В проеме арки, за которой начинались комнаты, выстроилась челядь, благоговейно вытаращив глаза. Пройдя переднюю, он попал в просторный холл, а оттуда по длинному коридору – в главную комнату дома.

В очаге горел огонь. Ной не выносил запах дыма, который напоминал ему холодные ночевки в пустынях Нубии, и резко одернул тяжелые занавески, закрывающие выход на террасу. Скопившийся в комнате дым быстро растворился в ночи. Из сада в дом ворвался прохладный ветер, насыщенный ароматами цветов.

Споткнувшись о порог и с трудом переводя дыхание, в комнату ввалился управляющий поместьем. Ной еле разбирал слова: «Счастлив, что вы вернулись. Три года – это очень большой срок. Ходили слухи, что Сиамун отправил вас в изгнание. Но я никогда в это не верил». Ной жестом остановил этот поток слов, и его лицо скривила брезгливая гримаса: «Прочь, грязное отродье Сетха. Чтобы духу твоего здесь не было!» Он оттолкнул управляющего в сторону с такой силой, что тот покатился по полу.

В дверь неуверенно вошел незнакомый ему слуга. Ной окинул его полным безразличия взглядом и отрывисто приказал:

– Ванну!

Сбросив одежду и сандалии, он лег в чистую прохладную воду и закрыл слезящиеся глаза, воспаленные от солнца и ветра. Потом принялся изучать потолок, который поддерживали колонны из ливанского кедра. Мысль перескакивала с одного на другое. Он вспомнил кедровые леса, покрывающие холмы Библа. Надо поговорить с тем солдатом, чтобы лучше понять, что же здесь происходит.

По трубам журча утекала грязная вода.

Этот дом, одновременно с почетным званием имаху, получил дед Ноя, в подарок от фараона. Ной хорошо помнил, как деду три раза в день приносили кушанья и питье из царского дворца. Но главное, дед выслужил себе пышное погребение.

Мелькающий свет упал на папирус с дарственной записью:

«Сей дар по милости фараона благородному воину, божественному отцу, любимцу богов, кто наполнял сердце фараона радостью во всех чужеземных странах, кто наполнил его склады лазуритом, золотом и серебром, военачальнику, любимцу бога. Владыка обеих земель обеспечивает тебя навечно. Царский писец Джути».

Этот дом и земля вокруг него не были ни «домом номарха», то есть пожалованием за службу без права наследования, ни джетом – временным частным владением. Он был «домом отца», частной собственностью, что было большой редкостью. Но за три года многое изменилось. В письмах, которые Ной получал в Нубии, Амни подробно описывал, как фиванская знать и жреческий кагал делили между собой царские земли. Особенно ценились незатопляемые земли вдоль Нила и земельные угодья в пойме реки. За них шла настоящая война. Царскими оставались лишь земли вдоль пустыни, постепенно заносимые песком.

Народ обрабатывал землю, которая уже не принадлежала царю, а значит, не принадлежала Египту.

Амни также предупредил его о предательстве привратника и управляющего имением. Кто-то из прислуги украл обрезки ногтей и пряди отрезанных волос Таисмет. Амни был уверен, что все это попадет в руки демонов, которые создадут куклу из воска для проклятий в ее адрес. Они начнут тыкать в нее иголки и расплавлять на священном огне.

Появилась рабыня в красном хитоне и ловко окутала хозяина тонкой льняной тканью, осушая тело и волосы.

Ной с удовольствием оглядывался по сторонам. На всем, что было в доме, лежало светлое очарование. Это была заслуга Таисмет.

Завернувшись в грубую накидку, он пересек большую комнату и осторожно открыл дверь спальни. Его жена лежала на боку. Черные прямые волосы были распущены и связаны в кисти. Никаких украшений, только ожерелье из только что сорванных лотосов. Ной вдохнул нежный, тонкий запах цветов и закрыл глаза. Когда он снова их открыл, жена стояла перед ним, от щиколоток до груди обернутая в прозрачную материю.

 Ной со смехом подхватил жену на руки. «Я вижу, что моя Таисмет уже стала великой Ма-ке-Ра и теперь принадлежит не только мне, но и всему Египту». Он стал кружить по комнате. Таисмет прижалась губами к его шее. Он кинул ее на кровать и поднес светильник. Она опустила веки и, глядя прямо перед собой, изобразила на лице некое подобие улыбки.

– Что случилось?

– Я отвыкла от тебя.

Ной ударил ногой в металлический диск, и на звон явилась рабыня.

– Вина!

Рабыня удалилась и через минуту вернулась, держа в руках два яшмовых кубка. Пригубив из каждого, она поставила их на маленький столик. Таисмет бросила на нее свирепый взгляд и жестом отослала прочь. Потом повернулась к мужу: «Разве дочери нубийских вождей не приветствовали твой лик, не целовали землю под твоими ногами и не простирались на животе перед тобой? Я больше не хочу видеть ее на нашем ложе». Ной улыбнулся. «Даже Осирис нарушал верность Исиде». Таисмет погладила Ноя по щеке, потом провела рукой по его задубевшему от солнца и ветра лицу, сильному натренированному телу, в котором не было ни капли жира, и ласково сказала: «Не будем сердить Хатхор, даровавшую нам здоровье и красоту». Ной схватил жену за плечи. «Я же не спрашиваю тебя, с кем ты предавалась любви эти три года». Таисмет выдержала его взгляд, но ее тело чуть напряглось. «Я могу признаться только в том, что ездила в Абидос и ходила с подругами к небесной царице любви. Ты же знаешь, что это угодно богам».

– И что же ты там делала?

– Мы молились богам, а потом бежали обнаженные под яркой высокой луной, в молчании ночи.

– И дальше?

– Мы ждали прикосновения Исет.

Ной презрительно скривил губы:

– А вместо нее вас облапали похотливые сынки номовой знати. Знаю я эти ваши игры.

– Не напрасно ли ты смеешься? – сурово сказала Таисмет и невольно сжала ладонь между бедрами. – Откуда у тебя это презрение к древним обрядам? Неужели ты думаешь, что я служу в храме на низшей ступени и отдаюсь каждому встречному? Я допущена к таинствам и достаточно образованна, чтобы не терять при этом голову, – сказала она сердито. – Я унаследовала гордость матери и смелость отца. Тебе нечего беспокоиться. Мы бежали навстречу свежему ветру, раскинув руки, и казалось, еще миг – и весь мир растворится в лунном свете.

– Раскинув руки или ноги?

– Нет, ты совершенно одичал в пустынях Куша.

Ной рассмеялся.

– Я так и знал, что женился на храмовой блуднице. Не знаю, что происходит у вас в Абидосе, но по ту сторону моря женщины жертвуют свое тело другой богине любви, не помню, как ее звали. Когда я плавал в Библ, то видел много женщин, занимающихся блудом в пользу алтаря. И еще я был свидетелем обряда «священного брака», на который съехались женщины со всего света. Это были не любовные игры, а разнузданная оргия, не поддающаяся описанию. Тамошние жрицы вытворяли такое…

Таисмет хотела что-то ответить, но Ной навалился на нее всей тяжестью своего тела, зарылся лицом в ее волосы и сбил дыхание. Когда он возвращался из военных походов, то буквально разрывал ее на части. Она заставила его перевернуться на спину и с размаху воткнула в себя, подавшись сначала вперед, а потом резко откинувшись назад, подставив лицо свету луны.

 После трех лет походной жизни Ной не мог долго находиться в помещении, и, подхватив жену на руки, вынес ее на террасу. Фонари потухли, и в лукавых глазах Таисмет отражался только свет восходящей луны.

Они легли на матрас, и Таисмет с широко распахнутыми глазами обладателя истины принялась подробно рассказывать Ною о событиях в Фивах.

Ной слушал невнимательно, лениво переводя взгляд с точеного контура ее щеки и изогнутой линии века на колыхающуюся грудь. За три года он поучил несколько десятков писем от Амни. Последнее из них было больше похоже на жалобу: «Все меняется. Все совсем не так, как было. Разрушены планы годов, нарушен порядок вещей. Нет года приходящего, похожего на год ушедший. Но каждый новый год становится тяжелей, чем предыдущий… Люди нарушают установленные законы, насмехаются над страданием, не оплакивают умерших. Везде царят насилие и жестокость. Все в унынии. Города и деревни жалуются на свою судьбу. Больна страна. Я думаю о том, что случилось. Нас губит неверие в богов… Если бы я знал, где бог, я бы принес ему жертву. Но нет его».

Ной помнил это письмо наизусть. Амни писал, что Египет распадается на части, номовая знать совершенно отбилась от рук, а Фивы превратились в дряхлую провинцию, управляемую вороватыми жрецами.

Перед тем как вернуться в Фивы, Ной дал себе клятву не ввязываться в политику. Там, в Нубии, он ушел в сказку, которую придумал сам, лежа под звездами. Это была сказка о прекрасной земле, где растут деревья, источающие благовония, а сады спускаются террасами к самому морю.

 Но последние слова Таисмет вывели его из оцепенения.

– Я провела сегодня утром обряд «отверзения уст» божественной царицы Амон-Асет. Она предстала передо мной в облике богини Исет и призвала нас действовать.

Ной приподнялся на локте и удивленно уставился на жену, которую уже еле различал в темноте. От расслабленного состояния не осталось и следа.

– Не иначе как богиня, утратившая своего супруга, решила лишить супруга и тебя.

– Ее устами говорит воля богов.

Ной повалился на спину и уставился на звезды.

– Именно этого я и боялся больше всего. Искушения, что посланы богами, более опасны, чем те, что посланы людьми.

– Боги не искушают. Они предопределяют. Если приходит удача, то боги ниспослали ее нам.

– А если неудача?

– Тогда это испытание. Любое испытание облагораживает душу.

– Ха! Ты хочешь сказать, что если боги ниспошлют нам ночью блоху, то ее укус облагородит нас?

– Не кощунствуй! Невозможное возможно, если это сокровенное.

– Но причем тут твоя бабка? С каких это пор стать ничем, это стать богом.

– Нам не дано знать, кто мы есть. А к ногам Амон-Асет, последней из Рамсесов, два года склонялся весь Египет.

– Это кончилось ее изгнанием и смертью.

– Она попыталась защитить свой мир.

– Судя по семейным преданиям, твоя бабка не отличалась особым благоразумием. Ее мир был обречен. Она пренебрегла лукавством ума и коварством. Чтобы победить, надо лгать и проливать кровь. Она не была к этому готова. А ты к этому готова? Если ты не сможешь довести дело до конца, начнется безумие. Стоит только пошатнуть законы, заставляющие народ повиноваться, и толпа сметет все на своем пути.

Таисмет медленно повернула голову, всматриваясь в Ноя.

– Я и забыла, что ты хорошо образован, мой милый. Глупы те, кто считают воинов дикими.

– У меня были хорошие учителя. Но я был плохим учеником, мой ум был слишком занят войной и женщинами.

– Тогда слушайся меня. В течение одного единственного дня можно сотворить другую судьбу, другое будущее.

 Ной уперся взглядом прямо перед собой, в его голове теснились беспорядочные мысли.

– Судьба – это я сам, – наконец сказал он. – Куда я, туда и она. И я не хочу, чтобы моим будущим уже завтра стала вечность, – он силой воли заставил себя успокоиться. – Говорят, что саркофаг Амон-Асет напоминал о вечности больше, чем все памятники в храмах Верхнего Египта.

– Это слухи. Ее похоронили не в Долине царей, а где – не знаю. В Фивах осталась только портретная скульптура, которую я с трудом восстановила.

Ной поднял голову. На небе показалось созвездие Льва и в нем яркая звезда Регул.

– Где звезда Амон-Асет?

– Там, в южной части неба. Смотри! Вон она гонится за убегающим Осирисом, взывает к нему, а он отворачивает от нее свой лик. Как и ты убегаешь от меня.

– Я не убегаю. Я говорю, что нам еще рано отправляться к Осирису.

– Боги уже предначертали наш путь. И они всегда помогут тем, кто действует согласно их воле. А других принудят к повиновению.

– Ты же знаешь, я никогда не прошу совета у богов, чтобы потом не пренебрегать тем, что они скажут… Твоя безумная бабка навязывает нам свою судьбу – спасать проклятых, чтобы потом обречь на проклятие себя. А я не хочу терять себя в потерянных людях. Плевать мне на всех. Я хочу быть верным только своей судьбе, – Ной сжал кулак и стукнул им о ладонь. – И тебе я не советую брать в руки копье, если ты не способна бросить его в цель.

Таисмет о чем-то задумалась, перебирая шейную цепочку, на которой была подвешена гемма с изображением богини Исет, потом, тряхнув головой, произнесла твердым и не терпящим возражений голосом:

– Титхеперура должен умереть.

– Почему Титхеперура?

– Великий жрец уже взял себе тронное имя. Он хочет так же, как и Менхеперра, провозгласить себя царем Верхнего Египта. Жалкий ублюдок! Демонстрируя свою власть, он страшно возбуждается, иногда это даже очень хорошо видно.

– Это что, новый вид половых извращений?

– Кагемни считает, что он сумасшедший.

Ной задумался.

– Тит-Хеперу-Ра. – произнес он по слогам. – Ничего себе! Я об этом не знал. Но даже, если бы знал… Египет обойдется без твоей и моей помощи.

– Ты боишься.

– Я три года поклонялся Сехмет[13]13
  Богиня войны и палящего солнца.


[Закрыть]. Три года я стоял на пути неведомых врагов из необъятной Африки. Наступает момент, когда человек должен отгородиться не только от других, но и от самого себя, чтобы прожить еще немного.

– Ты заменил разум благоразумием. Титхеперура знает, что я могу доказать свое родство с царским домом Рамсесов по женской линии. И он не оставит нас в покое. Пока ты был в Нубии, он боялся тебя. Сейчас он может убить нас обоих, – Таисмет отвернулась, чтобы Ной не увидел страха в ее глазах. – Милость богов длится лишь мгновение, но это великое мгновение. Нельзя его упустить. Выбор за тобой. Ты уже сделал почти все, что нужно, чтобы достичь совершенства, – остается сделать еще один шаг.