Текст книги "Дефектная игрушка (СИ)"

Автор книги: Veronika19

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

До чего она докатилась с ним?

До чего…

Спокойно, девочка Лиза. Пустота не восполняется. Ты гниёшь одна.

В Лизе ломается всё: игла позвоночника, контур плеч, стержень характера. И ей не больно в этой изломанности, будто такое должно было произойти, и она была готова. Эрик видел нечто подобное. Растаскивающее ещё трепыхающееся нутро, выскабливающее жизнь из глаз. В сестре. Во взгляде светом проходится жалкая дрожь страха. Он боится, что она уйдёт. Он уязвим.

Во второй раз.

Сколько можно?

И теперь Лиза на девяносто процентов мертва. Это больше, чем у него. Хотя он весь был опоясан, пропорот смертью. Проклятье.

– Эй, – в голосе натянутая выдержка, – ты так просто уйдёшь? – в нём оживает мальчишка, простой босоногий мальчишка с лёгким сердцем в груди.

– Я уже! – в ней столько от его сестры, что блять. Она становится мраморным надгробием, пропадая во мгле коридоров.

– После всего…

Он уже крепко спит слишком сладкая боль,

Не горит, не горит, утихает огонь.

Когда утро взойдет, он с последней звездой,

Поднимется в путь, полетит вслед за мной.

Комментарий к Часть XV. Зверь.

Любимого Наутилуса Вам в часть.

Наутилус Пампилус – “Зверь”.

========== Часть XVI. Тим. ==========

Ритмичные движения поступательные, без рывков, не раздражающие слизистые. В пространстве раздвинутых ног не тесно. Как надо; как ему надо. Достаточно свободно. Его лицо неясное, словно нарисовано углём и растёрто по полотну тьмы, что за ним. Ей всё равно, чем наполняет нутро мужчина без лица (и чем наполнят другие; будут другие). Она пустая.

Она не чувствует стенками влагалища выступающие вены под натянутой кожей пульсирующего члена. Только щиколотки раздражающе ноют под перегретыми пальцами. А потом он ускоряется. И она вместе с ним. Ведь висит на его руках.

Всё поступательное трахается идёт к чёрту. Теперь беспорядочно, маетно, с заложенным рычанием в связках горла, рвущим стиснутыми зубами кожу на выглаженной предварительным поцелуем шее. Его зрачки распирает кварцевый свет, захватывает всю область радужек глаз, сливается с белками. Теперь теснота становится явной, ощутимой, потому что – «сожми их, Лиза… сильнее, блядь». Влагалище наполняется вязкой спермой, по ключице, во всю длину, расходится сбесившееся дыхание.

***

Это Тим.

Это он ебал её в мёртвом углу не подсвеченного коридора.

Когда темнота отклеивается от их кожи, ложится под ноги обрывком обойного листа, она распознает лицо хорошего приятеля Эрика. Не шокирует. И ладно. Страшно должно быть от своей пустоты и потерянной воли. Но как-то похер.

Она идёт за ним. Проваливается в его следы. Как псина, которая хочет, чтобы её приручили; она – не псина – уйдёт тогда, когда захочет. Хоть сейчас. Пока без надобности, поэтому заботливо притаптывает своими ботинками его следы.

В его комнате солнце отшелушивается от стен, повисает в центре под шарообразной люстрой.

Лиза осваивается моментально. Она отныне не привязана к локациям, вещам, людям. И к себе тоже.

Такую пустоту ненавидят и желают. Её путают со свободой. Лиза не свободна, та ночь не освободит её никогда; никогда горло той шлюхи (а шлюхи ли?) не зарастёт под ровным швом медицинской иглы.

Всё рухнуло. Электростанции замкнуло. Она обесточена.

– Ложись спать, моя Лиза, – его руки ложатся ей на плечи, подталкивают к кровати. «Моя» не кажется чем-то непозволительным, странным, извращённым в его устах, ведь она была его в коридоре. Переходящий трофей. Завтра она может стать чужой, она разрешит попользоваться собой.

***

Эрик говорит мало, нерасторопно, но по существу.

Это существо лежит на полу со вскрытым горлом. Запёкшаяся кровь чёрной гуашью твердеет корочкой под трупом – девочка из технического цеха.

Тим смотрит в перевязанную руку Эрика. Отмечает всё, что не вписывается в привычный образ Лидера. Распечатанная ножом, валяющимся у ножки кровати, ладонь – самая малость того, что могло разломать его изнутри, вернуть к точке, где он потерял сестру.

– Бабы убивают тебя, друг, – «друг» выходит неуверенно, будто сомневается в их многолетней, фракционной… И правда. Он полон первозданного лицемерия – трахать его бабу в переулке коридора и позже называть его другом нужно уметь. Виртуоз.

– Сначала тебя убивают, а потом сами умирают. Непруха.

– Она не уйдёт далеко, – он старается взрастить в себе прежнего, дикого, необузданного, получается жалкое, тихое восклицание. Этого не видят другие. Те, что оквадратили лофт Лидера. А Тим видит, потому что Эрик обдуманно подпускает его к этой тайне.

– Конечно.

***

– Эрик тем и хорош, что умеет превращать людей в безжалостных убийц, – Макс потирает руки в предвкушении чего-то грандиозного, запланированного. – Сначала сам стал неадекватным, затем потянул Мур.

– Она скорее пустая, чем неадекватная, – Тим проходится по кабинету, разминаясь. – Полагаю, что она больше не притронется к холодному оружию. Солдат из неё, я Вам скажу…

– Она – нет, а вот он… Будет искать её до тех пор, пока не ляжет в гроб от усталости. На пути в гроб перебьёт всех, кто перейдёт ему дорогу.

Пересечение взглядов приходится на центр кабинета.

– Идеальный солдат.

– Держи Мур ближе к телу, Тим.

– Ближе уже некуда.

***

Боль в животе заставляет подорвать с кровати расхераченное тело; боль живая, подвижная, отдаляющая от пустоты, проходящая под веками мигающим потоком опадающих вспышек. Простынь заполняется мерзкой жидкостью, леденящей ноги. Встать нет сил, скатиться валиком тоже.

Тим рядом.

Тёплый. До омерзения. Боль заставляет чувствовать, сдвигает могильную плиту с груди чуть правее её смерти; когда боль обмелеет, всё уляжется, всё встанет на свои места. Она опустеет, Тим станется пятном из похороненного тьмой коридора.

Но сейчас он нужный. Глобально. Он поможет.

Она скалится ему в скулу, подползая вплотную; пальцами нащупывает запястье. Тянет жалобно, та псина всё же в ней. Боль множится, иссушивает, пружинит в придатках.

Тим реагирует не сразу, но, очухавшись, вскакивает, откидывает одеяло в сторону. В ногах сосредоточенно столько влаги, что трудно не заметить эту подставу. Вся постель перемазана свежей кровью. И он в её крови.

Держи Мур ближе к телу, Тим.

Ага, сделано.

Не забудь напомнить, чтобы я предъявил доказательства.

– Я, кажется, потеряла ребёнка, – без сожаления; и прочей громоздкой ерунды в словах. Пустые не должны быть заполнены. – Зато он не будет конченным, – короткий импульс воспоминания, как гвоздём по выдернутым венам.

В воспоминании неоновый «Вертеп», Себастьян, скошенные к паху косые мышцы живота Тима. Эрика там нет. Он – провал во времени, в памяти, в жизни. Она ввела себя в искусственную амнезию.

Тим укладывает её в прохладную воду, сам залезает следом. Металл и соль встревает в ноздрях. Они дышат им вместе, давясь. Боль остывает вместе с водой, пружина сжимается обратно, становится в нишу, больше не растягиваясь. Тим проходится по её телу мягкой мочалкой, пересекает линию клитора, вжимается губкой в половые губы.

Лизу приручают другие (ой), она им (ему) должна.

Лиза, возможно, ответит, когда боль совсем исчезнет.

========== Часть XVII. Пора домой. ==========

Перед ним бракованная фабричная кукла с лицом сестры и Лизы; разные черты разделяет долгий шрам, проходящий ровно посередине лица. Кукла механическая, в её беспозвоночную спину воткнут ключ, и она идёт к нему через длинный коридор на негнущихся пластмассовых ногах и с вытянутыми вперёд руками, говоря смешанным голосом его «любимых» девиц – «помоги мне, мне холодно здесь». Дурацкий авангардизм в действии. Это просто сны, которые раньше ему не снились; раньше был чёрный холст без входа в пористую материю, а сейчас – женщины убившие его.

Эрик не верит в знаки, что дают подсказки во снах на уровне подсознания; Эрик верит в реальность, и реальность подсказывает ему, что-либо Лиза уже сдохла, либо ушла на такое дно, что сам чёрт не может её найти.

Прошло две с половиной недели, на протяжение которых он убирал людей, как ему казалось, причастных к укрыванию бесстрашной – её вещи находили у них. Лиза оставила след почти в каждой фракции; в тех же фракциях они оставили когда-то часть себя. В его игре на выживание – он проиграл. Но так же упорно отказывал себе в мысли, что привязан любовью к Лизе.

Итого – три человека в его обновлённом киллерском списке. Эрик делал всё аккуратно, не оставляя следов, так его просила верхушка Бесстрашия. Ни к чему разжигать войну, пока ни к чему. Всему своё время. У Лидера не было ощущения того, что его используют, как чистильщика. Он был ослеплён желанием найти Лизу и дотронуться до неё словом, хотя бы словом. Потом бы он её трахнул так, чтобы она больше не смогла уйти от него. Больше никогда. Не замечал и отдаление Тима, сбрасывал их полное отстранение друг от друга на свои внутренние проблемы.

Вся его жизнь после ухода Лизы провалилась в другое измерение. Всё было почти также – кровь, шефство над новыми бесстрашными, добровольное одиночество, – но он будто бы смотрел на всё через калейдоскопную призму. Ничего не имело чёткую, ограниченную форму; ничего не помещалось в выстроенные им рамки.

И сейчас кукла, в которую загнаны два родных человека, тянет к нему руки и просит о помощи. Эрик впервые задумывается о знаках. Возможно, Лизе нужна его помощь. Сестру уже не спасти, а Лизу…

***

Лиза не замечает, как стены плотно обступают её с четырёх сторон, не давая выйти за их пределы.

Она ориентирована на внутреннюю разгерметизацию, внешний мир её мало заботит. Тим – мебель. Она даже не может дать ему подходящее определение. Стол? Стул? Точно не кровать, несмотря на то, что они трахаются. Кровать – это Эрик. Бесспорно.

Иногда кровь той шлюхи отливает от её рук, галлюцинации рассеиваются, чувство вины задвигается поглубже. В этот момент, в тонком просвете двуполярного состояния, можно стать нормальной, обрести себя вновь, но она предпочитает оставаться в анабиозе.

Пора бы принять факт того, что это не последнее её убийство в рядах фракции Бесстрашия. Здесь по-другому не прокатывает. Лизе нужно уходить; нужно искать другое пристанище. Она наигралась в секс с Тимом, большего им друг другу не дать. Ей больше нет места там, где она способна вогнать нож в горло невинному.

– Тим, – по двери проходится дробь стука, – открывай.

Эрик.

Лиза зажимает рот ладонью, чтобы не крикнуть что-нибудь в ответ. Она оказывается в том просвете с его приходом; она становится прежней.

Лидер стучит ещё. Лиза прокусывает фаланги средних пальцев. Он так невыносимо близко; слова в горле так невыносимо щиплют под языком, они почти на поверхности. А потом в ней раскручивается воронка, из которой вылетают все воспоминания – ревность, убийство, потеря ребёнка, – и она возвращается в свой устоявшийся сплин.

Эрик уходит, напоследок саданув по двери.

Лиза выуживает из кармана металлическую шпильку для взлома. Ей тоже пора.

***

– Я искал тебя, Тим, – Эрик встречает товарища в одном из поворотов, вжимает свою крепкую ладонь ему в плечо. Между ними всё как-то по-другому. Они оба осведомлены об этом, только продолжают молчать, делая вид, что ничего не происходит.

– Обычно в этот час ты у себя.

– Всё течёт, всё меняется, – Тим – ёбанный философ – невесело ухмыляется.

– Я бы хотел выпить, – его голос размягчает невычищенную серу в левом ухе бесстрашного, – у тебя.

– В «Вертепе» наливают то же самое, – упирается парень.

– Там наливают воспоминания, а они нахер не нужны сейчас.

– Слышишь, как звучит жалко. Тебе необходимо избавиться от ассоциаций с местами, где была Лиза.

– Сначала выпьем у тебя, потом начну свою терапию.

Тим нехотя соглашается. Он знает, чем грозит ему это согласие, но он рискует, потому что в комнате много мест, куда можно спрятаться. Лиза – не дура. Ей не нужны внеочередные проблемы с Эриком. Неоправданно высокий счёт выставляет Лидер за проступки своей «наложницы».

Эрик и Тим ни о чём не говорят. Ещё наговорятся под действием алкоголя. А пока молчание основательно утрамбовывается в горле.

– Дверь была заперта, – пространственно отмечает Эрик, подходя к комнате Тима.

– Блядь. Лиза! – лицо Тима приобретает нездоровый оттенок.

У Лидера превосходный слух и подвижный ум. Нет нужды выпрашивать повторения. Всё сходится; всё находит своё законное место в этой грёбанной истории.

Эрику хватает секунды, чтобы прострелить правую ногу Тиму из огнестрельного и надавить пальцами на место, где застряла пуля.

– Говори всё, что знаешь.

Тим тяжело дышит и не принимает правила игры. Но это не игра, хотя на кону его жизнь. Лидер не умеет управлять гневом, парень хорошо это знает. Он держится, преодолевая боль. Эрик пропитывает руки кровью и вливает Тиму в горло, чтобы тот давился ею, издавая булькающие звуки. Это принесёт ему удовлетворение за всю ту хуйню, что он испытал, пока ближайший друг молчал, как последняя тварь.

– Она всё равно ушла, – через силу отвечает Тим, сглатывая кровь в пищевод. – Нет смысла её искать, если эта дверь не удержала её. Забудь и живи дальше. Теперь в её услугах больше никто не нуждается. Ты и так всё сделал.

– Да будет так, – вторая пуля приходится на левую ногу.

***

Лиза ощущает растворяющийся холод между лопатками и больше ничего. Её глаза закрыты. Это не смерть. Не она. В голове шум скрипящего поезда, где холод отдаёт металлом. Она внутри него, этот голый металл проходится лезвием по вскрытым позвонкам; она живая добирается до поезда.

Где-то вдали чернеют плантации фракции «Дружелюбия».

Пора домой.

***

Продырявленные билборды остаются скрипеть на окраинах разбитого города, отслаивая тонкие проржавевшие куски металлических листов с ошмётками глянцевой рекламы. Утренний город с подсолнухового поля напоминает чёрное напыление аэрозольной краски на горизонте, будто его закоптил огонь – утопичный Чикаго с его плохо прощупывающимся не ритмичным пульсом слаб на фоне неувядающей природы.

Лиза следует к ветхому сарайчику, где можно разжиться травкой. Для полного умерщвления души ей нужны скрученные сигареты, забитые гарантийно забористой дрянью. За время её отсутствия во фракции «Дружелюбия» сарай осел и покосился вправо. Некрепкая деревянная дверь с широкими просветами между досок пропускает солнце внутрь постройки; через прорези Лиза знакомится с содержимым схрона – пустые стеклянные банки, строительные инструменты, брезентовое покрывало, жестяные ёмкости из-под специй, надувной матрац, детали от машины, технические планы, плесневелые корки хлеба – ерунда, по сути, хлам.

– Здесь раньше порядок был, всё лежало на своих местах, – позади бесстрашной раздаётся неторопливый голос. – Теперь разбросано, некогда прибраться, – парень разворачивает её к себе за локоть.

Молодым человеком оказывается тот «доброжелательный» альтруист, который в одну из трудных минут её жизни пожертвовал сигарет. У него волосы отдают в длину по плечи, а лоб рассекает сплетённый в классическую косичку хайратник.

– Меня припахали к общественным работам, и всё пришло в запустение.

– Печально, – невпопад отвечает Лиза (лишь бы что-то сказать, чтобы не казаться отсталой дурой).

– Не то слово, – соглашается дружелюбный, прислоняясь спиной к сараю – не наваливается всем весом, контролирует давление тела на подгнившие доски. – Такой шмон устроили, что думал, сарай с подвалом вырвут.

– Что-то искали? – она скупо улыбается, намекая на незаконность его деятельности.

– Тебя, Лиза.

Мур дёргается, словно её имя запретнее той травы в постройке. Она предавалась унынию в комнате Тима, не зная, что происходит за стенами её оцепленного одиночества.

– Приходил крупный мужик с татуировками, как у тебя, – он отдёргивает ворот рубашки от шеи девушки, идентифицируя Эрика по её татуировке. – Хмурый, злой, неадекватный. Теперь имя Лиза Мур знает вся фракция, а не только твои мать и отец. Или все фракции знают, мы не особо интересуемся делами других товариществ – позиция невмешательства.

– Вы не вмешиваетесь, зато они вмешиваются.

– Насолила им чем-то?

– Просто ушла.

– Не вовремя, видимо. Ладно, проходи, – парень отпирает дверь сарая, пропуская девушку внутрь, и дёргает верёвку, служащую выключателем электричества. Старая лампочка трещит над головами, разгораясь; жидкий свет лениво разносится по тесному пространству.

Лиза проходится пальцами по запыленным поверхностям бесполезных вещиц. В доброжелательных никогда не было гена изгоев – собирательства, – они никогда не тянули ненужное барахло в дом. А если нагрянет война, то выжить в обороне будет больше шансов у изгоев, они смогут ударить врага костылём, рулём грузовика, банкой кофе; доброжелательные же будут кормить червей, разлагаясь на овощных полях в засушливую жару.

– Здесь ничего интересного, – он отвлекает бесстрашную от обдумывания теории удобной смерти. – Самый трэш в подвале, – они спускаются по ступенькам в обустроенный бункер, стены которого зашиты в металлические панели.

Свет насыщает квадратную комнату, заставленную рассадой. И Лиза на клеточном уровне вспоминает былую эйфорию от употребления травки. В горло просится нагретый дым. Доброжелательный угадывает её пожелания и даёт прикурить сигарету.

Она, сложенная в позу расцветшего лотоса (мнимая благодать), в желудке кита, скребущего животом по заасфальтированному дну океана до крови. Кровь разбавляет солёную воду красным. Лиза – бумажный человечек, незаполненный чернильными надписями, без разлинованных клеток; Лиза распрямляется и идёт по шершавому языку кита на выход. Она теперь человечек из красной бумаги – выходит через разорванное брюхо, развернувшись на кончике языка; она вся в крови.

Лиза – бумажная, она не может быть в крови. Но кто-то выдирает её из пучины гарпуном, дырявя в районе предсердия. И это всё-таки её кровь. Бесстрашная в металлической конуре немигающе смотрит на раздваивающиеся листья марихуаны. Сцепленные пальцы по наитию затыкают ширящееся ножевое ранение, глаза засыпаются дамбой уютной темноты.

А потом смерть.

Она – бесстрашная, но безделушки доброжелательного не помогли ей дать отпор. Она просто не прислушалась к себе. Она просто смерть.

========== Часть XVIII. Фракция Отречения. ==========

Подсолнухи притаптываются ботинками Эрика, пересекающего жёлтое поле. Складываются пополам, входят толстыми стеблями в рыхлую, не орошённую землю. Позади, спичкой истлевает солнце, и скоро небо сравняется тоном с сопревшим городом, прыгнувшим ввысь зданиями.

Трухлявый сарай почти рассыпается в перемолотые щепки – дверь выбивается ногой бесстрашного, снося со стены полки, уцелевшие от предыдущего обыска, наваливаясь на пластиковые мерные цилиндры.

Эрик сдирает со стены жучок, нащупывая его пальцами за урожайным календарём, и в три шага оказывается рядом с подвалом, забранным в острый, раздражающий слезящиеся от усталости глаза свет. Столы, загромождённые буйной зелёной рассадой, закрывают от Лидера присутствие в бункере двоих доброжелательных. Только кровь, тянущаяся из угла комнаты, затапливает углубления подошв, останавливается под первой ступенькой лестницы и выдаёт Лизу с потрохами, второй участник Эрика не интересует.

Лидер присаживается напротив девушки, поднимает уроненную на грудь голову за подбородок грубыми промазоленными пальцами, осматривает её на наличие тяжёлых травм. Расцарапанный в кровь живот без глубоких повреждений, не касающихся внутренностей, могут остаться вытянутые шрамы ниже пупка, но это пустяки, ей можно помочь, что не скажешь о парне с ножницами для разделки крупного скота в предсердии.

Эта девочка так похожа на него – дефектная, неадекватная и с хорошим набором состояний аффекта. Он сбросил незнакомую девку в пропасть за длинный язык, по той же причине лишил жизни Бриану, Тиму прострелил обе ноги за, наоборот, короткий язык; она перерезала горло шлюхе за раскатывание половых губ на члене «мужа», едва не проделала Эрику дыру в груди, забила «дружелюбного» беднягу ножницами в состоянии жёсткой укурки.

Молодцы, ребята, Вы хорошо потрудились, так держать.

Вот только, если Эрик спокоен и повседневен после всего того дерьма, то в Лизе яснее проступают характерные черты сестры бесстрашного, которая сдалась, опустела и отступила в смерть. И когда она придёт в себя, вспомнит заплывший кровью невинной жертвы пол, сможет ли Лидер держать возле себя сдавшуюся копию сестры?

Он не знает, просто берёт её на руки и выносит из сарая, складывающегося отчего-то карточным домиком за спиной.

***

– Это неизбежно, – Лиза считает капли воды из не туго закрытого крана, что ударяются о двойной слой блестящего акрила в ванной. – Убивать рядом с тобой – это естественная потребность. Пирамида потребностей по Маслоу. Мы проходили ускоренный курс менеджмента в школе. Нам говорили: «управлять лопатой легко, а вот людьми…». Фракция надеялась урвать свой кусок в управлении товариществами, поэтому поднатаскивала нас по гуманитарным предметам. Так вот, твоя энергетика подавляет чужое слабое биополе и паразитирует в нём.

– Знаешь, что страшно? – глаза Эрика упираются в истощённые бёдра бесполезной; натянутая голодом кожа на животе позволяет проступить сухим венам. – Ты убивала по своим наводкам в голове, меня, в принципе, не было рядом. Непонятно одно, откуда в тебе дивергентность. Должна была взять от каждой фракции по качеству, а по итогу – ты – серийный маньяк с задатками бесстрашной. Так орудовать колюще-режущими…

– Сожаление прошло, – она поворачивает голову к Эрику. На левой скуле Лидера залегает тень, правая полностью отдана плавленой меди света. Он неестественно напрягается под взлётной полосой безразличного взгляда Мур.

– Я потеряла ребёнка, – неистовый похуизм в голосе, просто до идиотического невероятия.

Эрик знает об этом малоприятном инциденте; у Тима особенно охуенно получаются прологи, до эпилога он не добрался – Эрик вырубил его рукояткой пистолета. Его не шокировал факт самопроизвольного аборта, он оставлял несколько процентов данному исходу. Тот ещё бы придурок родился. С такими-то родителями.

– У меня не будет больше детей, это ли не наказание за грехи? – Лиза трезвеет, становясь слегка пессимистичной. Весь оптимизм утекает в слив ванны. Врач, впрочем, тоже не лучился оптимизмом, озвучивая необратимые последствия выкидыша.

– В старости о нас позаботится фракция, а не дети, если не сдохнем раньше, – мужчина выкручивает надбровные конусные серёжки, дезинфицирует их перекисью водорода и вкручивает обратно (из чёрта в человека и обратно за шестьдесят секунд). – Бесстрашным не нужны дети, они даже не сбиваются в пары. Живут себе в общих спальнях до конца своего срока.

– И нам не стоит сбиваться в пару, – бесстрашная спокойна, рассудительна. – Я переберусь в общую комнату для патрулирующих или снайперов, буду служить системе, как и все.

– Мы повязаны, Лиза, ты забыла? – он злится на неё, всецело распоряжающуюся своим «блестящим» военным будущим, хотя винтовку держала неувереннее Стига, плавающего внизу турнирной таблицы, на учебных стрельбищах. Бесполезная.

Она не страдала амнезией. Она помнила маршруты от «Бесстрашия» до «Искренности», от изнасилования до беременности, от «тебе осталось пару часов» до «ты в чужой рубашке», «ты в чужой пизде», «что мы теперь скажем Максу?», «эй, ты так просто уйдёшь?», «после всего…», от кабинета тестовой симуляции до настоящего момента.

Лиза только сейчас осознаёт, что притворялась, и пустота в ней была какая-то искусственная, надуманная девочкой из «Дружелюбия». Оцепенение от первого самостоятельного убийства – вот, что это. Она насильно удерживала себя в обстановке полного отторжения мира, было страшно показать свою флегматичность, тем самым встав на одну ступеньку с Эриком.

Они одинаковые. Стрёмно это.

– Вставай, я тебе кое-что покажу.

***

– Мы повязаны на сексе, так? Пока мы не закончим, ты меня не отпустишь? – Лиза задаёт вопросы неумеренно громко, несколько бесстрашных, попавшихся на пути, кисло кривят губы.

Между ними истории на целую книгу. Никто не удивляется их воссоединению. Начинает казаться, что их больше не воспринимают отдельно друг от друга. Они становятся самой читаемой книгой в библиотеке тёмных душ: никогда не залёживаются на полке и основательно истрёпываются на языках.

– Давай, ты заткнёшься? – Эрик хамит в привычной манере.

Бесстрашная подлавливает себя на том, что скучала по его заматерелой прямолинейности.

Они выходят из Ямы и следуют по индустриальной части города. День скатывается в вечернюю синь, небо походит на вспухший поролон – грозовые тучи обваливаются на ТЭЦ-ы. Свежий поток штормового ветра всасывается в тела людей, блуждающих погасшими светлячками по замусоренному Чикаго, будто через соломенные трубочки из дешёвого пластика.

Однотипные серые постройки фракции «Отречения» убоги. Внутри коробка оснащена строго необходимым. Лампочка, висящая на гибкой проволоке, снабжает светом только потолок, остальная комната в зоне беспроглядной темноты. Им и это не понадобится. Эрик срезает ножом лампочку (свет в «Отречении» дают по расписанию, по-другому её не погасить).

– Просто чувствуй, отпусти себя, – он откладывает лампочку на стол, делает шаг навстречу Лизе и врезается в неё своей поднятой во вздохе грудью.

Она не препятствует его неудобной нежности, отдаётся его рукам, плавно сходящим с плеч к кистям. Ощущает под кожей вибрирующую свернувшуюся от возбуждения кровь. Нужно лишь подключить внутренние резервы, чтобы заискриться в руках Эрика; вырвать стоп-кран, чтобы замереть в этой круговерти неизведанных самоощущений. Раньше она стояла перед ним на коленях, теперь, фактически, он. Ей подвластно приручить зверя, приручить себя, ведь отныне он её зеркало. В полной мгле они ориентируются на влажные губы с померкнувшим блеском. Лиза контурирует пальцами губы Лидера и поддаётся вперёд, просясь в поцелуй. Он целует её неумеренно, со всей своей животной страстью. Предложенная условная нежность компенсируется разорванной губой. Это не больно. Это дико. Ей по закалённому нраву.

Эрик усаживает её на стол, слышно, как лампочка съезжает с края поверхности и разбивается в ногах. Вся суть их «отношений» в лампочке, не подающей электричества, – стекло разлетелось, а латунный цоколь остался невредим. Эрик порывисто раздвигает её ноги. Слышно щёлкнувший сустав в резкой нетерпеливой стыковке. Он безудержный, когда нагретая плоть просится в её влагалище. Запал на чувственность отходит на задний план, он берёт ее, отказывая себе в сдержанности. И что-то разрывается в нём с толчками в податливой Лизе.

– Ты вернулась. Больше не оставляй меня. Мне по горло хватило смерти сестры.

Рывок назад, головка члена на уровне раскрытых половых губ. Эрик ищет её глаза, растворённые в движущемся рое мрака (сам чёрт ищет её в свойственном ему мраке). Находит. Оттягивает маску притворства, вросшую в лицо, оголяя все нервы.

– Я устал без тебя.

В темноте можно сказать что угодно. Это, возможно, не примется за истину. Темнота рассеется золой с приходом утра, которое доступно даже фракции «Отречения».

Комментарий к Часть XVIII. Фракция Отречения.

========== Часть XIX. Раз-два. Раз-два. ==========

«Сто тринадцать» – жирные цифры вписываются чёрным маркером на запястье Лизы.

Вот тебе и наипиздец. Математика дьявола. Воистину. «Тринадцать». Эрик, однозначно, перегибает – намертво фиксирует пальцами руку бесстрашной и выводит бесовские символы на коже. Поход к Себастиану в «Вертеп» за «толковым музыкальным железом» оборачивается выцарапыванием брачного номера на струнчатых сухожилиях.

– Кольцо прилагается? – Лиза трогательна в своей наивности. Открыто заглядывает Лидеру в потемневшие глаза.

– Как тебе будет угодно, – расплетает шнурок на ботинке, накручивает на безымянной палец девушки и закрепляет бантом.

Поразительный мудак. Неебическая идиотка. Ядрёно комбо.

– Странно, – ослабляет верёвку, сильно передавливающую палец, – но сойдёт, теперь я могу идти?

– Иди.

– Присоединишься?

– Просто чтобы все знали, – игнорирует вопрос, с какого-то момента начинает оправдываться за несерьёзные цифры и нитку шнурка; его стойкая позиция – не афишировать – даёт ощутимую трещину. – Через месяц заменим настоящими.

Он попросил её остаться, и она осталась. Это банальная форма благодарности. Лизе не горячо, не холодно. Знатно её трепануло в период их несостоявшейся свадьбы. И сейчас они идут на элементарные уступки. Никому из них дубль два не сдался. Как бы то ни было, Эрик начал первый. Раз, два – шаг. Раз, два – шаг.

***

– Чем ты хочешь заниматься? – отстранённо спрашивает Эрик у Лизы. – Нужно найти тебе занятие по способностям.

Он всё ещё убеждён в её бесполезности. Но она его собственная бесполезность, это в корне меняет дело.

За окном лофта бирштадтовские тучи – тяжёлые вихры болотного оттенка, будто отделившиеся от морского шторма, нависают над Чикаго. Отвратный монотонный город погружается в оливково-серый сумрак. Всё отчётливее слышится гром, застрявший на плантациях «Дружелюбия», и впору взяться за оружие, потому преддождевое состояние иначе как войной не назвать.

Лиза напирает спиной на тугой, укреплённый мышцами живот Эрика, вольготно устраиваясь у мужчины между ног. Ответная реакция тела на смелое действие девчонки неоднозначная – хочется и трахнуть, и оттолкнуть.

Разум привыкает к новому положению Лизы, свободно распоряжающуюся квадратными метрами и вызывающими позами, а вот тело не мирится с той легкодоступностью, с которой девушка овладевает им.

Мур тянет руку бесстрашного на себя, прикрывая ею беззастенчиво торчащую грудь из-под майки. Ногтями процарапывает ходы в лабиринте его татуировки на предплечье, не касаясь чёрных линий. Под некоторыми изгибами полос замаскированы короткие рубцы.

– Патрулировать улицы.

– Я же говорю, по способностям, – раздражается до патологического зуда в шрамах под татуировками. – Тебе подойдёт бумажная работа, не так травмоопасно, – отнимает руку, пресекая попытку найти выход в лабиринте с тупиками, – и контакты с людьми сведены к минимуму.

– С сестрой такая тактика прокатывала? – колкость срывается с языка прежде, чем Лиза успевает обмыслить её неуместность.

– Лиза, Лиза, – Эрик в нокауте от упоминания покойной сестры; Лиза ощущает позвоночником, как он весь напружинивается, но не поддаётся на преждевременную панику – должно обойтись (она осталась, он не посмеет), – играешь с огнём, девочка.

Она поворачивается к нему, ставя подбородок на плечо. Взгляд Лидера просверливает дыры в её голове. Ментальная лоботомия в действии. Поразительное зрелище. Сдерживается.

Бесстрашная же не думает извиняться, хотя по всем стандартам этикета обязана. У них так-то равный счёт в смертях – один-один. Шантажирует положением неудавшейся матери.