Текст книги "Серьезный коп (СИ)"
Автор книги: Valdera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Тело касается твоего.
Душа – души.
Шумеры были мудрее и старее нашего продвинутого технологией сознания. Основной опорой их убеждений являлось принятие всех бесконечностей настоящего в единое, где по ту сторону Сна две души, отбывающие через Границу обитания материального ложа, строили ячейку храма отдыха – дома Луны, куда приходили после дня, наполненного Солнцем, оставляя физические оболочки. Сон – есть лишь продолжение жизни, возможность хранить близких даже через единицу разных измерений, одним из которых является Смерть.
Пламя внутри тебя будет греть. Моё – бесконечно гореть.
Мы построим дом. Там будем вечность коротать.
Понятие быть рядом в созвездиях объяснять.
***
Нос щекочет запах резко изменившейся атмосферы, словно за ночь стены впитали в себя понимание сложности, многогранности произошедшего. Воздух, обновлённый свежеприготовленными блинами, будит рассказами о принятии Хрупкости. За компанию шепчутся потолок и предметы интерьера, ощущая на себе смену времён.
Тим мерно порхает у плиты в моей рубашке. Облокачиваюсь на косяк двери, наблюдая за мальчишкой. Сегодня впервые за долгое время выглянуло Солнце. Помещение кажется светлее, квартира – уютнее: переезд из одной вселенной в другую даровал Богу Ра плести лучами паутины света на стенах.
– Дрю?
Моргаю, перевожу взгляд с колорированных оттенками радуги облаков.
– Я задумался, – улыбаюсь, садясь за стол.
– Мир сегодня и вправду прекрасен.
– Я…
– Ешь, – кивает, не позволяя даже начать. Моё выражение лица сказало всё до того, как прозвучало слово.
Протягиваю руку, погладив ладонью вдоль скулы.
Ты же знаешь, за пределами нашего маленького мира творится ад. Я должен ехать в участок и оставить тебя ожидать. Снова. Ноша этого чувства не тяготит тебя?
Потираешься щекой о пальцы, уткнувшись носом в ладонь.
Меня могла бы раздирать нежность, но она приминает кошачьими лапками внутренние органы, сворачиваясь в клубочек на дне колодца души.
Скольжу рукой к шее, воротнику, ниже, сминаю ткань, притягивая к себе, наклоняюсь через стол, целую в губы, измазанные персиковым джемом и улыбкой.
***
Хрупкое счастье осталось на маленькой кухне сидеть на стуле и ловить солнечных зайчиков.
Я – в машину, сбрасываю остатки дурманящей пыльцы с плеч, готовясь встретить лицом к лицу хаос. Он застигает меня на ступеньках ветром, пинающим пустые пластиковые стаканчики.
Офис разнёс ураган из людей, объединённых скоростью; вынес на обозрение колонны документации. Из потаённых углов показались самые незаметные, интегрируя масть паники в решительные лица сильных.
Участок жужжит, разгребая себя из-под завалов жалоб, факсов от журналистов, вопящих дурниной телефонов.
Замираю в главных дверях, всматриваясь в каждое рабочее обеспокоенное лицо. Последовательно все пары глаз обращаются ко мне, жужжание по нисходящей смолкает – рождается тяжёлая тишина.
– Устроить пресс-конференцию через полчаса с журналистами в бывшем кабинете Ланеля. Отвечать на все телефонные звонки граждан и давать подробную и правдивую информацию на вопросы. Бумагами не заниматься. Офис в любом случае либо закроют, либо закроют. Других вариантов не вижу. Наш шеф оказался психбольным маньяком, и никто из нас, работая с ним бок о бок, за десять лет так этого и не понял. Ждём начальство из главного офиса соседнего города, курирующего наш район. Они уже оповещены?
– Да… – Гарен задумчиво садится на край стола, подвигая стопку бумаг.
– Где тело Ланеля старшего?
– В морге, при больнице, которая обслуживает участок, – народ засуетился, посылая хмурые взгляды своим ботинкам.
– Прекратить пенять на свою невнимательность, неосмотрительность и на всё, в чём каждый успел себя обвинить. Давайте мы вытрем страдальческую стойкость и лик мучеников с лиц и будем заниматься делом, а не носиться, как пчёлы, у которых королева склеила лапки.
Смотрю на Гарена, Сэма, Лока – на каждого, кто стоит недвижимо босиком на горящих углях. Получаю в ответ взгляды решительности. Два десятка перешагивают через клеймо дебилов, дегенератов, тупых полицейских, не могущих даже в собственном участке разобраться, отвечая по телефону всем и каждому, кипящему гневом и недовольством на том конце провода.
Люди по своей природе хищники. В основном, они поедают падаль, кружа над вдыхающими свой последний кислород. Мало тех, кто охотится на живых и диких, ведь они могут дать сдачи, например, сожрать. Сейчас, мы – те, кто охотился на диких, скрывающихся во тьме мира зверей, поглощаем стремительно уменьшающийся запас кислорода, впуская падальщиков на собственные земли.
Вопросов немного. Но от их тяжести над моей головой собирается грозовое облако. Звуки сухого, отчаянного любопытства выстилают медленно тянущуюся дорожку во времени. Часы замедляют свой ход, позволяя профессиональной этике остаться за рамками временного круга, где человек-хищник сепарируется, становясь просто человеком.
– Дрю, город у нас небольшой. На ушах каждый от мала до велика. Общественный шок не позволяет людям прогнозировать – только кидаться камнями, – Маунтер, старьёвщик, параллельно ведущий одну из двух главных городских газет, снимает галстук, пиджак, садясь тихо на стул.
– Неужели участок всё-таки закроют? – ещё одно отчаянье. Сегодня оно исполняет соло.
– Скорее всего сменят полицейских, нынешних уволив без возможности восстановления в должности. Каждый, работающий здесь, это понимает, – поднимаю ладонь, предотвращая тон сочувствия, сопряжённый с непринятием перемен. – Люди знают, что мы ощущаем вину. Но им от этого не легче. Поэтому офис принимает все звонки.
– Ренар?
Вздыхаю, переплетая кончики пальцев вместе. Ренар… жалостливый, жалкий мальчишка, испорченный и сгоревший вместе со своими родителями. В него вселился дух угля, на котором Мать Огня жарила угощение; дух столь извращённый и злобный, что полностью выжег человеческую душу из храма тела, сотворив себе темницу.
Сбежал скитаться во мхе и корнях деревьев в поисках нового Отца и Дарителя.
– Не найден.
– Завтра прибудет управление из главного офиса. Сейчас они подробно изучают информацию о случившемся. Как только станет известно о расформировании или сохранении нынешнего полицейского состава – я дам знать. Сейчас я хочу, чтобы СМИ успокоило общественность. Это не формальная просьба. Приложите максимум ваших писательских способностей, чтобы завтра не пришлось посадить целый город за массовое убийство. Все свободны.
Стальной стержень внутри – не бамбук. Он не вырастает из ничего, не увеличивается в высоту из прихоти. Сталь закаляется пламенем. Сейчас я горю.
Собравшаяся пробка вопросов без ответов, насытившись, рассасывается в заданном направлении.
– Господа, – прохожусь костяшками пальцев по стеклу двери. – На сегодня вы свободны. Полагаю, вы ответили максимуму вопрошающих. Те передадут остальным. Электричество отключить во всём офисе. Оставшимся любопытным, но более занятым в этот час, чем прочие, не стоит полагать, что наше отделение их игнорирует. Завтра всем прийти с утра в обычное время и работать в обычном режиме. Кроме этого я получил ответ на запрос в главный офис – приедут завтра. Не нужно ни к чему готовиться, – обвожу взглядом решительно настроенных биться за честь подразделения. – Расслабьтесь. Мы сделали всё, что могли, – иду к выходу, чуть задерживаюсь. Лично я не считаю, что мы – стая обезьян с пистолетами. Проработав с каждым из вас десять лет, я более чем уверен: каждый из вас Человек.
***
Непривычно смотреть в вечернее небо на звёзды, когда отвлекает свет самой яркой звезды в собственной квартире. Поднимаюсь по ступенькам, открываю дверь, нахожу волнующее мгновенье прямо на пороге, шаг навстречу, руки обнимают за шею. Прислоняюсь лопатками к двери, прижимая к себе мальчишку. От него пахнет сиренью; в квартире стоит запах брёвен, как в доме, выстроенным собственноручно из лучших стволов леса.
Проводит кончиком носа по шее, отстраняясь, ведёт за собой на кухню.
– Это скорее ужин для героя, – усмехаюсь, садясь на стол.
– Разве это не так? – приподнимает бровь, садясь сверху моих колен. – Знакомая ситуация, словно карта из игральной колоды.
Поднимаю взгляд на Хрупкость с немым вопросом.
– Каждая карта имеет один рисунок, отражающийся вертикально. Играя с вальтом и королём, у обоих будет по четыре головы, две из которых смотрят вверх, две – вниз, но суть едина – это король и валет, – ставит локти на стол, блеснув глазами, укладывает подбородок на сплетение пальцев. – Некогда общественность чтила тебя героем, когда ты себя таковым не считал. Сейчас же общественность чтит тебя изгоем, но ты понимаешь, что совершил достойный поступок.
– И сейчас, и тогда я сделал то, что должен был сделать.
Некоторое время задумчиво наблюдает за мной, не моргая.
– Это был адский день, не так ли? – проводит большими пальцами под скулами. – Кажется, будто весь мир против тебя?
Мой мир покоится на моих коленях. Сидит, обнимая, заглядывая в глаза и щекоча дыханием кожу. Он явно не против меня.
Стекает, словно зыбучий песок, с колен, оставляя меня наедине с собой и невероятно привлекательным мясом. А я думал, что есть не хочу. В жизни всегда так: пока не увидишь – не узнаешь, что хочешь.
Вода смывает копоть города, её звук выбивает из головы ящики пандоры с хаосом мыслей о Ланеле и Ренаре. Открывать их не рискнёт даже Дьявол – к чему ему ад, заполненный режущим воем, грязью получеловеческой мысли, трусливого бессилия, жажды победить и готовности побеждённым быть, проекций Грумана и Ребёнка Тьмы. Хаос, режущий сталь, выстилающую внутреннюю поверхность коробки, имеет сотни оттенков к одному Ренару и миллиард к Сэму. Тысячи реинкарнаций сцен кричащей внутри меня боли, сумасшедшежадного взгляда Ланеля, горящих огоньков дьявола внутри диких глаз, тона Вершителя и писателя Судьбы – всё имеет циклический порядок увеличивающихся и повторяющихся мгновений. Оно осталось в ящике прошлого, навечно похороненного внутри меня, скованного титановым сплавом нынешнего. Голоса, слившиеся в гул, заточенные под металлом, становятся тише, стоит первым каплям воды коснуться кафельного пола душевой кабинки, заполняя её шумом, похожим на бьющий ключом водопад. Замолкают, затыкаются, клетка обрастает слоями. Скоро там вырастет мох.
Задерживаюсь на пороге спальни, привыкая к полутьме в лунном свете. Оборачиваешься, отражая Луну, мгновение глаза в глаза в неистовом, ничем не сокрытом желании; склоняешь голову на бок, прикрываясь ресницами в невинном жесте. Гипноз янтарных глаза спадает, позволяя моему взгляду скользнуть ниже.
Мне не хочется бросаться зверем и немедленно начать обладать этим сокровищем: рукам нужно погладить, взгляду – влюбиться в каждый миллиметр впалого живота и узких бёдер, сознанию – задохнуться в запахе тела.
Сглатываю, ты стоишь, не шевелясь, без тени сомнения демонстрируя себя.
Подплыть к тебе – не подойти, будто качает на намагниченных полях. Полотенце падает за борт.
Обнимаю со спины, прижимая к себе. Какой же ты тёплый. Разве такая аристократичная белизна может быть настолько обжигающей?
Грудью чувствую опалённые жаром лопатки, судорожно провожу ладонями вдоль рёбер с нажимом, натягивая прочную нить зависимости.
– Дрю, я…
Резкое движение к шее, поворачиваю за подбородок, накрывая искусанные в предвкушении губы своими. Разворачиваешься, буквально падая на подоконник, но мои руки быстрее: ловят под ягодицы, приподнимают, прижимая к себе. Языком ласкаю твой, сминаю губы, пробую, вечно пытаясь урвать кусочек, на этот раз в попытке утолить голод.
Пытаться слиться с тобой в луче лунного света – мне горячо, моя металлическая оболочка плавится, пытаясь соединиться с текучем под напряжением серебром молочной кожи.
Вселенная вокруг сжимается, наша – расширяется; я не готов в вертикальном положении выносить переустройство мира.
Отхожу назад, позволяя тебе отдаться в мою власть, ощутить во мне единую духовную и физическую опору. Лёгкий. Чувствуешь мурашками по коже моё бесспорное право феода, принимающего оммаж? Нет? Нечто большее – магические нити тянутся со всего мира, ложась тенями на твоё лицо, оставляя в хронографе вечности выражение в складках и уголках губ, неистового блеска в глазах, что, кажется, это и есть истина в последней инстанции.
Спотыкаюсь о кровать, удерживаю равновесие. Сердце так бьётся. Это единственный стук, что я слышу – два сердца в едином ритме.
– Дрю… – шёпотом по губам, горячим дыханием, переходящим на шею.
Мягко обнимаю, слегка сместив позиции, наклоняюсь, придерживая за талию, укладываю на спину, буквально сразу же растворяясь в сбившемся дыхании и звуках собственного имени.
Обнимаешь за бёдра, слегка приподнимая свои, упираясь в живот членом, рычу вправе обладать, теряя остатки контроля. Властно прохожусь рукой вдоль бока, сжимаю пальцы на ягодицах, утыкаюсь в шею полу-укусом – полупоцелуем, засасываю бьющуюся вену на коже. Стонешь, ёрзая подомной, опаляешь дыханием край уха, заставляя меня вжать тебя в кровать. Фиксирую твёрдой хваткой за бёдра, поглаживая тазобедренные косточки, выцеловываю линию ключиц, забираясь языком в манящую ямочку.
Вкус и запах кожи вызывает каменную эрекцию, помутнение сознания вплоть до автоматических успокаивающих движений дрожащей рукой. Бесполезно. Облизываю сосок, сползая ниже, медлить и позволить себе утонуть в бушующем море желания – слишком хорошо, чтобы думать, слишком великолепно, чтобы ждать. Облизываю сочащуюся головку, вбирая в рот.
Выгибаешься в спине, лаская мой слух стонами, сгибаешь ноги в коленях, беспорядочно толкаясь в мой рот. Не позволяю ускользать и оборвать нить в наслаждении окончательно, аккуратно отстраняюсь, чувствуя, как внутри колотит от одного вида раскрасневшегося лица и жаждущих глаз. Наклоняюсь над тобой, убираешь от лица руку со следами зубов, в которой заглушал стоны, смотря мне в глаза; тянешься, нежно касаясь поцелуем губ, скользишь рукой к члену – оттягиваю нижнюю губу, наконец чувствуя тонкие пальцы, проходящиеся по всей длине ствола, обхватываешь ладонью, двигая рукой. Жадно впиваюсь в рот, насилуя обоюдной жаждой. Глажу яички, собирая с члена огромное количество смазки, массирую сжатое колечко мышц, проталкивая в узкое отверстие палец. Кусаешь за верхнюю губу, судорожно выдохнув. Отстраняешься, облизываясь, приоткрывая глаза в ожидании. Смотрю на тебя, покрывая лицо поцелуями, добавляю второй палец, продолжая растягивать, сгорая от желания. Видя лёгкое волнение, возвращаю губы к твоим, свободной рукой ласкаю член, потирая головку, оголяя её. Приподнимаешь внутренние уголки бровей, запрокидывая голову, гортанно стонешь. На миг замираю, пожирая взглядом черты лица, исполненные желанием близости, желанием меня, желанием принадлежать. Помассировав найденную точку удовольствия, извлекаю пальцы, сразу уперевшись членом между ягодиц, потираюсь, надавливая. Небольшое сопротивление и головка проскальзывает внутрь, заставляя меня гортанно стонать, резко двинув бёдрами до конца, вызывая шипящий крик боли. Сжимаешься, впившись ногтями в спину.
Нахожу взглядом глаза напротив, блестящие возбуждением, смешанным с болью.
Касаюсь пальцами щеки, мягко проводя подушечками пальцев вдоль скул, наклоняюсь к губам, выдыхая в них стон, слегка выхожу, вновь качнув тазом. Кладу руку на требующий внимания член, двигая рукой в такт своим движениям. Обнимаешь за шею, закинув ноги мне за спину. Постепенно увеличиваю темп, потерявшись среди криков удовольствия смешанных с выполнимыми просьбами «ещё», среди единого ритма и желания большего.
Теснота внутри давит, пульсируя, в руке «взрывается» член – оглушающий оргазм настигает следом, бурно и долго кончаю внутрь мальчишки, как будто в первый раз. Эмоциональная привязка к произошедшему настолько сильная, что мне кажется, будто я отключился на какое-то время. Придя в себя, обнаруживаю зажатого в моих руках Хрупкость, водящего губами по моим волосам. Приподнимаю голову, отрываясь щекой от его груди. Аккуратно выхожу из гибкого тела. Касаюсь губами его лёгкой, тёплой улыбки. Беру в ладони лицо, целуя каждый миллиметр. Обнимает за талию, ловя поцелуями мои губы.
Движим* моего времени меняет обыденность на ночное иссиня-чёрное небо, яркие звёзды, круговорот мыслей и песни сердца. Запахи кажутся острее, насыщенней. Мы только в начале нашего пути, и моё время продолжило свой ход. За непродолжительное время я понял, что жизнь, остановившаяся декаду назад, снова щедро льёт песок на дно моих счастливых часов. Этот ребёнок позволит вырасти ребёнку внутри меня, позволит обрести стимул для юной души, пробудившейся от долго сна поцелуем истинной любви.
– Спроси, – глажу ладонью светлые волосы, наслаждаясь видом мальчишки.
– Я знаю ответ, – сонный шёпот доносится спустя несколько секунд.
Вера шумеров начинает обретать очертания на той стороне, впуская Хрупкость в чертог Сна. – Навсегда? – тонкая фигура маячит на границе, задержавшись, обернулась через плечо.
– Навсегда.
Форма теряет чёткость, исчезает, растворяясь в серебряном свете единственного светила Дома Луны.
____________________________
движим* – Правитель течения времени. В данном случае имеется в виду Тим, меняющий течение времени Дрю.
Комментарий к Глава 8
Всё заканчивается на весьма счастливой ноте с чётко заложенным кирпичиком в совместное светлое будущее)
______________________________________________________________________________________
Будет краткий эпилог с описанием решения проблемы между участком полиции и гражданами.
========== Заключительная глава ==========
Промозглая атмосфера, которую создают недовольные грозовые лица. Воздух на улице словно заперт под невидимым колпаком. Мне брать ответственность, вновь и вновь. Это не надоедает, не пугает, не раздражает. Течение жизни пусть сейчас в застывшем миге разряженного недовольством кислорода устраивает своим ходом.
Качаюсь на пластиковом стуле, наблюдая за земной пылью, гоняемой усталым ветром вдоль подобия сцены. Парапет-плаха из досок с водруженным на стойке микрофоном.
Свежий поток воздуха проникает в трещины купола. Старый воздух активно сопротивляется новшеству. Но юный, молодой ветер раздувает застарелые паруса восседающего стада быков, коров, баранов в шкурах леопардов и львов.
Три ступеньки и доски прогибаются под небольшим весом Хрупкости. Его глаза находят каждую пару, что жадно взирает со стульев. Удивляюсь его появлению, забывая о себе, о сути мероприятия, о моей ответственности, коей стоило бы открыть рот и взойти к микрофону лично. Столь уверенные, несвойственные телу движения, плавные, по-хищному грациозные. Завороженно наблюдаю за лицом, чьи милые черты заострились серьезностью и печатью ауры силы. Откуда в нём её столько? Тим всегда казался мне солнечным ярким лучиком, сейчас он – небесное светило. Бурление слогов смолкло, взоры требовательности притупил довлеющий свет.
– Вы хотите расправы, но всё уже кончено, – ровный голос спокойно разнесся над головами. Словно гончие, люди приподняли головы, принюхиваясь в ауре, силе голоса. – Такое бывает, – взгляд задержался на мне, – когда под маской добродетели скрывается маньяк. – Хочется забрать от чужих глаз и ушей, подальше от людей, мира, заключить в тот, где существуем лишь мы, кухня, подоконник, кровать. Резкое беспричинное чувство собственности. – Вы не от меня ждёте отчётности. От органов защиты. Их здесь не будет, – усмешка. – Только я и моё виденье с позиции жертвы, – среди толпы разнесся рокот. – Если бы не Он, ваш нынешний виновник, меня не было бы в живых. Сегодня и десять лет назад. Меня спасли однажды. И вновь. Мне хотелось бы вразрез вашему недовольству выразить свою благодарность всем членам полицейского участка, – лёгкий поклон в сторону, сбившихся в стайку готовых к борьбе голубей в форме.
Голуби – вестники мира. Но явно не в этой дыре.
Мальчишка легко спрыгнул со сцены, ловя шипение в свой адрес. Встречаюсь взглядом с его, потом моя рука встречается с тонкой ладонью, следую, ведомый прочь. Позади нас встают толпы, возвышаясь над невежеством, ухая по-совиному, каркая нечеловеческим вслед.
Надо было уехать отсюда ещё десять лет назад, уехать из города-завода по переработке. Всё мелется на этой земле, пропитанной вековым ядом агрессии, людского естества, времени, обыденности города. Наша тихая комната шуршит обоями, сквозняки прощаются. Его решение не стало неожиданностью, за окнами квартиры эта почва словно взращивает монстров, убивающих всё, что могло бы принести в этот город радость и дать плодовитые ростки. Хрупкости хочется уйти, оставив за собой сгоревшие дома и страхи, тень своей немощности и ребячества; уйти, уведя меня за собой, желая оставаться в моей власти, мною озабоченный, влюбленный. Целую его губы в кухне, толкая к подоконнику, нежно глажу подушечками пальцев по щеке. Слишком настоящий для этого облезающего краской мира. Нам пора выбираться из заезженной чёрно-белой киноплёнки драмы. Вещи не собраны, они превращаются в пепел, город меркнет площадями в серых тонах, темнея, далёкие огни блёкнут, как и моё «должен» городу. Вязкое болото засосало оставшихся расформированных, новый штат возложит на свои плечи аналогичную ношу, что по сценарию старого кино повториться вновь до очередной смены состава.
Моя ответственность рядом, разговаривает вслух со звёздами.
