Текст книги "Серьезный коп (СИ)"
Автор книги: Valdera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– А давай, – хлопаю в ладоши, потирая руки. – У меня даже хлеб со вчерашнего дня валяется, – тянусь к сумке, кидая мальчишке. Тот неуклюже ловит, поднимая на меня полный облегчения взгляд. Счастливо выскальзывает за дверь.
Вчерашний ужин явно дал понять моему желудку, что еда может быть вкусный и теперь требует его кормить.
Шествую под арию “я голоден, хозяина”, в дверях кухни налетая на чрезмерно удивлённого напарника.
– Что? – удивлением на удивление.
– Это вы сами? – тыкает мне под нос прозрачно-голубую пластиковую коробку, кручу её в пальцах, приоткрывая крышку, присвистнул. Когда успел, спрашивается.
Широкая улыбка слишком хорошо отражает эмоции. Мальчишка.
– Я думал вы один живёте, – перевожу взгляд на парня.
Что за хмурый вид?
– Живу один, – сую контейнер в микроволновку, поворачиваясь к ней лицом.
Напряжённость, усталость, сеть в голове рассосались одним воспоминанием тёплого вечера. Подумалось быстрее, чем проанализировалось, о чём подумалось. Вот как, первая ассоциация – тёплый. Вчерашний вечер был неожиданный, нетипичный, дикий, странный и, определённо, тёплый.
Закрываю глаза, склоняя голову на бок. Мелочь, а приятно.
Из-под крышки пахнуло аппетитным паром, на что я блаженно облизываюсь. С благоговейным видом, будто сундук с несметными сокровищами, несу на ладонях, следя за тонкими нитями пара.
Уминать за обе щеки мне не мешает ничто: ни сопение над ухом, ни деликатные покашливания, ни громкое топанье. Когда я ем – я глух и нем.
Последний кусочек счастья исчезает из посудины. Подобно Богу, сотворившему Землю, откидываюсь на спинку стула. Насладившись спокойствием, сытостью, абсолютно довольный поворачиваю голову к требующему внимания раздражённому напарнику.
– Чего дрыгаешься, как уж на сковородке?
– Отец сказал, что вы один живете, – а ладошками-то по столу почти хлопнул, аж стакан с вилками подпрыгнул.
– Какая разница, – искренне недоумеваю, – знакомый приходил и приготовил вчера. – От вида перекошенной смесью отнюдь не радостных эмоций на лице теряюсь, признаться.
– Парень? – закатывает глаза, фыркая. – Я так и думал. Извращенец, – со скоростью молнии Макквин в воздухе пролетает звуковая волна хлопнувшей двери.
Видимо, я не так гениален и умён, как полагаю. Кусаю внутреннюю сторону щеки, пытаясь понять, что сейчас вообще произошло. Может, нынешняя молодёжь не готовит и считает стояние у плиты неким извращением?
***
Устало выползаю из офиса, на автомате доходя до машины.
Одна единственная существенная зацепка. И та теоретическая.
Не сразу соображаю, что уже за рулём и в окно кто-то усердно тарабанит. Кривлю лицом настолько, насколько это вообще возможно.
Я устал, мальчик, роздыху от тебя нет. В кабинете и том достаёшь, просиживая задницу на диване, так ещё и в личный автотранспорт ломишься.
Мысль: «А может притвориться, что ты его не видишь?» – отпадает, ибо дошло, что я очень хмуро гипнотизирую его ещё более недовольную жизнью физиономию через стекло. Надоедливый пацан, не моргая, смотрит в глаза, продолжая методично стучать в окно костяшками пальцев.
Шумно втягиваю носом воздух, опуская стекло. Надеюсь, на моём лбу написано крупными буквами: «Какого хера?»
– Я решил, что поеду к вам домой. Между прочим, я тоже умею готовить.
Ожидал услышать что угодно, включая: «А у меня сегодня синие трусы», – но не это. Сопляк, видите ли, решил. Расплываюсь в хищной улыбке, спокойно, не спеша закрывая окно.
– Эй, я с тобой разговариваю! – негодяй хлопнул ладонью по капоту, заставляя мои руки сильнее сжать руль, развернуться и мысленно переехать эту скотину.
Раскинув ладонями в стороны на манер: “Я всея Халк и твоему куску железа придётся не сладко”, – упёртым бараном встаёт перед фарами. Рычу двигателем, потихоньку мечтая повеситься или повесить. И как Ланель с ним одним воздухом дышит? Если я перееду его сыночка, уверен, в глубине души начальник будет только благодарен. Но здравый смысл повелевает убрать ногу с педали газа и закрыть глаза, откинувшись головой на удобное подобие подушки, и держать их закрытыми до тех пор, пока мальчишка не хлопнет дверцей и не усядется рядом.
Лицо светится ярче солнца. Бесит.
– Пристегнись, – хмуро бросаю, стараясь отгородиться от лучей «победителя». Нуль реакции. – Я сказал: пристегнись, щенок, – тихо шиплю, готовый придушить его прямо на месте, пока никто не видит, потом связать его тощее тело и закопать где-нибудь в лесу… Картина счастливого меня с лопатой наперевес смазывается щелчком – пристегнулся и притих.
До дома доезжаем в абсолютной тишине. За каких-то десять минут мальчишка растерял как свет, так и уверенность. Со стороны, наверняка, кажется, будто злобный папаша или старший брат только что устроил мальцу взбучку за взрыв кабинета химии, а тот, несчастненький, лишь хотел постичь азы науки сложной и не понимает несправедливости со стороны родича.
Вот тебе поворот – у дверей, на ступеньках, сонно привалившись головой к перилам, дрыхнет хрупкость. Совсем дурак, что ли, на бетоне сидеть. Подхожу, одной рукой поднимаю за шкирку, открывает мутные глаза, моргает, рассматривая моё лицо, улыбается, помахав ладонью в подвешенном состоянии.
– Думал, заночевать у порога придётся, – беззаботно хмыкает, снова ощутив твёрдость под ногами. За спину даже не глянул, стой там хоть сама Меган Фокс, вряд ли её хоть взгляда удостоил. Неуверенно переминается, передёрнув плечами. Замёрзнешь, конечно, на лестничной клетке дует, как у воды поздней осенью.
Протягиваю ключи мальчишке, тот удивлённо хлопает ресницами, даже успевает раскрыть рот, чтобы выразить читаемый вопрос.
Разворачиваюсь к напарнику:
– Я отвезу тебя домой. Пошли, – желания смотреть на него не было, а зря. Плечом стукаюсь об него, непонятливо глянув из-под бровей. Ситуация настолько достала, что я цокаю, собираясь с силами.
Застыл, аки статуя посреди города, смотрит на хрупкость, копошащегося у двери, обогнул меня, словно место пустое и рядом встал. Мальчишка дёрнулся, чуть не выронив ключи, к стеночке попятился, а напарник мой за ним.
На любовь с первого взгляда не похоже.
Кривлю губы в ухмылке, одной частью рассудка веселясь и надеясь, что они друг друга поубивают, их трупы я свяжу и закопаю в тёмном-тёмном лесу, и никто меня больше гормональными всплесками и дэбильным возвращением долгой десятилетней давности беспокоить не будет…
Мальчонка так отчаянно сверкнул в мою сторону глазами, что рука сама дёрнулась напарничка отодвинуть и прошипеть что-то невразумительно-угрожающее.
– Я вообще-то твой напарник, а в гостях ни разу не был, – ловко выходит из захвата, выбивает ключи из тонких пальцев, открывая дверь, как свою собственную.
Хрупкость на месте как прикованный стоит, глазами шарит в темноте, где спина Ланеля младшего скрылась, да на меня поглядывает.
Киваю, мол, проходи, несчастье.
Надеюсь, квартиру они мне не разнесут.
========== Часть 4 ==========
Как хозяин, но крадется. Как вожак, которого сейчас свергнет дикая стая зверей. Ступает гордо, но принюхивается, оглядывается, краем глаза подмечает, как стены хмурятся, и потолок шепчет осыпающейся штукатуркой на мою голову надоедливыми дырявыми наставлениями.
Блеет молоденький вожак телёнком:
– Типичная хата холостяка, – глазёнками стреляет в сторону хрупкости. Янтарноглазый вспыхивает как факел, еле сдерживая энергию пальцев, те сжимаются в кулаки, а кулаки в карманы джинс, и ногами по полу шарк-шарк – подальше, дабы раньше времени в глотку костлявому гордецу не вцепиться. – Я, что ль, проявлю себя: глядишь, и моя стряпня сгодится, – к мальчишке всё обращается, трястись его от гнева то ли раздражения заставляет.
– Я дома приготовил у себя, принёс немножко, – тихо, но чётко выговаривает слова. Из-за угла потемнее пакет поярче появляется. «Немножко» демонстрируется мне.
– Ничего себе, – словно крайний левый судья на вшивом бою подпольного клуба, осматриваю аргументы претендента на победу. Упаковано добротно: каждая ёмкость закрыта крышкой, всё пластиковое, блестящее, завернуто в прозрачные пакетики. Вес у Главного пакета, вмещающего в себя месячный запас еды, тяжеловат, чтобы кости Хрупкости не надломились. С немым вопросом поднимаю глаза на юношу, одновременно поднимая и опуская дары.
– Нетяжело, – одними губами и полуулыбкой скрывает смущение в голосе.
– Прочно, смотрю, он у тебя обосновался, – едко хмыкает «вожак», обходя мальчишку по кругу. Тот из одного упрямства держится, не шевелясь, того и гляди сейчас кинется за мою спину. Но нет – руки из карманов вынимает, спина прямая, струной натянутой, в пол оборота встает, грудь выпячивая. Ланель замирает, ловя холод в янтарных глазах.
– Дело ума не твоего.
Лёд голоса сковал молчанием уста оппонента. Скривить губы не получается – замёрзла плоть и треснула.
Высокомерно поведя плечом, признавая за собой абсолютную победу, Хрупкость ступает в сторону кухни.
Не позволяю отчаянному юноше с ущемленным самолюбием кинуться и начать боевые действия. Притягиваю за локоть к себе. Не смотрит на меня. Отчужденно, безразлично в стену глядит, скосив взгляд.
– Что за истерики постоянные? – несильно трясу за локоть. Мальчишка не реагирует, лишь желваки сильнее заходятся. Замер, осмысливая что-то ниткой, связующей уши. – Рэнар, – вздыхаю, кладу ладонь на его макушку. Дёргается, как от пощёчины, по мне взглядом мажет, испуганно, вновь коркой мрамора покрывается, стеклянный взор устремив, стагнацию изображая. – Я, правда, очень устаю на работе, – услышишь меня, пожалуйста.
Гурманы. Смерти из прихоти больного воображения и желания, что приживается в здоровом мозгу квартирантом, позже захватывая душу, затем мутируя в жуткие, дикие выдумки, заставляющие чистыми руками претворять в жизнь грязные порывы.
Уходи, уходи, я так устал.
Наклоняюсь, всматриваюсь вглубь, почти падая мыслями от давления.
Долго читает, интерпретирует, распахивает широко глаза, удивление западает в первые морщинки, сменяясь натянутым подобием улыбки.
– Я зайду как-нибудь потом? – болезненно, словно смерть спрашивает разрешения у висельника. Осторожно. Смеживает веки, мол, не читай меня, прошу.
– Как-нибудь потом, – киваю, отражая, наверняка, мышцами лица его болезненную улыбку.
Разворачивается, уходя в темноту коридора, оставляя на стенах живые надписи обещаний возвращения. Они закручиваются спиралями, впитываясь в дряхлые обои, проникая в штукатурку и глубже, становясь основанием стен. Холодок пронзает позвонки между лопатками, осознанно сбрасываю напряжение, центр причины которого только что аккуратно прикрыл за собой дверь.
Смотрю человеком в эманацию в темноте, дыша остаточной энергией, что щупальцами оплетает мою шею, рассеиваясь, тая с каждой секундой. Плотно закрываю глаза, прислушиваясь к разболтавшемуся, измотанному Живому во мне, твердящему хриплым голосом, кашляя и задыхаясь в смоге вокруг тела, касающегося и его метафизической оболочки: «ОПАСЕН ОН ТАК ОПАСЕН СКРЕБЕТСЯ ТЕМНОЙ ОПАСЕН ЛОВКИЙ ХИТРЫЙ ПАУК ПЛЕТЁТ СЕТИ КРАСИВЫЕ УЗОРЫ ПУГАЮЩИЙ ТКАЧ ОПАСЕН».
Надрывно кашляет, вдруг задыхаясь, скрипя зубами, замирает; невидящие, слепые очи вскидывает к одной точке, ловя сморщенными, бледными губами свежий воздух – кислород: ценнейший, чистейший, без примесей, разглаживающий складки у губ и глаз. Глупая, безобразная улыбка раскрашивает оцарапанное вечными шрамами лицо.
Тёплые касания скользят уже вдоль моего, физического, пробуждая из разговора с эфемерным, так пораженным улыбкой изваянием закаменелым.
Открываю глаза, конечно, тут же утопая в янтарных морях, где бушуют ураганы и цунами, волны заходятся к заходящему солнцу, скрывая багровые разводы.
Испуганные рыбы, привыкшие к поведению вод, бояться вовсе не Владыки, а пришедшего извне, что и моя тренированная внутренняя ведьма учуяла, громыхая болезными стонами.
Накрываю глаза ладонью, рано с моими частями души знакомиться, ведьма сквозь очи смотрит на моря твои, упиваясь запахом бриза и чистоты. Позволь мне вновь вернуть контроль над телом, говорящими стенами, дедом-потолком, позволь задавить на корню страшные вопросы чаек и капитанов кораблей. «Что за всепоглощающая тень скользит, сжирая цвета мира созданного?»
Руку уберу – вопрос отпасть должен. Ошиблись, показалось твоим живым в море и над ним. Усилием воли затыкаю вращательные огни сирен, принимая к сведению отчёты всех органов внешних и внутренних чувств, классифицируя в ячейки и папки, наклеивая цифры, даты, имена. В библиотеке хлопает последняя папка, поднимая пыль. Эмоции рассортированы, ведьма упилась чужой сладкой энергетикой, накапав слюной и уснула. Я, наконец, овладеваю ситуацией, оставшись один на один с юнцом, у которого щёки горят от непривычной близости и пересечений дыхания. Убираю осторожно ладонь, находя в глазах малиновый сироп. Хоть каплю испить. Сдерживаюсь, не смея отступить назад.
– Я там чай заварил, – тишиной шепчет, её не нарушая. Покой рядом стоит, руку мою обволок, грея. Осмысливая, киваю, плывя как на волнах к кухне.
На стуле всё равно штормит, результаты мысле-деятельности стучаться изнутри ящиков. Закрытые глаза не помогают, открытые тоже. Сидит напротив тихонько, будто книгу открытую читает, упивается чем-то придуманным или реальным, пальцами по краю чашки водит, не моргая. Вопросами немыми сыплет, сотрясая, от того и штормит сознание. Ответить хочется, рассказать: о работе, напарнике, гурманах, о руках его – красивых, тонких, с длинными, аккуратными пальцами. Рот раскрою, хоть слог произнеся, спровоцирую, себя или Хрупкость, но тонуть в правильных вопросах его искренности мочи нет.
– Испугался? – не мне голос принадлежащий спрашивает, разрезая звуком спрессованную тишину. Руки не мои его ладонь берут, слишком жадно; стенаю, запрещаю себе, шиплю. Затыкаюсь, задыхаясь, чувствуя подушечками пальцев контуры лица.
Так и сидим: ладони на столе, в них Он то ли дышит, то ли задыхается. Весь мир квартиры наблюдает за увертюрой нашего знакомства.
Связные, бессвязные, дикие, страшные мысли экзальтируют моё бытие, которое мгновением замирает, не кончаясь никогда. Песочные часы этой вселенной остановились. Всё, что стало после, родилось в параллельном мире, увековечив основополагающую первую секунду: губы дыханием горячим касаются линий-браслетов запястья. Невинность действия отрезвляет опьяненный разум, а кожа плавится под тёплым поцелуем. Мягко убираю руку, конечно, нечаянно проводя большим пальцем вдоль нижней губы.
***
Надо было бы такси мальчишке вызвать, но самая светлая мысль испаряется под напором голоса в голове, рекомендующего отправить его спать на диван. Набрав в лёгкие воздуха, понимаю и принимаю, что произнести могу всё, что угодно, и вряд ли это будет фраза, сформулированная здравой логикой. Выдыхаю, надеясь, что парень сам додумается, что ему делать.
Додумался:
– Испугался, – в затылок шепчет. Мурашки финишировали в районе копчика, вырывая меня из сна. Тело, непривычно пробужденное, свинцом налилось, отказываясь шевелиться и спихивать Хрупкость с кровати. Нравоучительная лекция застряла поперёк горла, стоит ощутить, как в волосы зарывается лицом, уже сопя мне на ухо. Увещевания могут подождать до завтра. Вовсе не потому, что мне приятна компания в качестве сопливого подростка рядом.
Спать хочется сильно. Вот и вся причина.
========== Глава 5 ==========
Дыхание щекочет шею. Грудная клетка бьётся в мою. Паника положения пощечиной пробуждает меня. Сконфуженный непривычной близостью раскрываю рот, чтобы зашипеть, растолкать, спихнуть, но глаза ловят в фокус абсолютно обнаженную спину; дорожку торчащих позвонков; острые лопатки, выступающие под разным углом из-за положения мальчишки; светлую, мраморную кожу; упругие ягодицы; закинутую ногу на моё бедро. Картина заставляет меня поперхнуться упрёками, мозг диктует: аккуратно убери руку с его задницы, прекрати как подросток заливаться возмущением.
Внутренне согласен с заданным курсом телу, но оно не реагирует, закаменев, отказываясь двигаться, отказываясь отдёргивать руку. Прожигаю взглядом пятерню – такую большую, так нелепо свисающую через тонкую талию; закрывающую последних позвонка четыре так уж точно.
В шее, кажется, уже дыра от столь горячих и длинных выдохов, близких, что грудью чувствую каждую волосинку, спадающую мне на футболку и горло. Мысли постигает хаос. Получающее непривычные сигналы тело сходит с ума: деревенеет, подкрепленное картинкой, что посылают глаза – хрупкость, абсолютно беззащитная: в царстве морфея сознанием, физически – здесь. Инстинкты рвутся изнутри. Рыкнув, закусываю нижнюю губу, прилагая все силы к телу, чтобы вырвать его из сладкой чёртовой пытки. Слишком близко – налившийся кровью член, ощутив трение через ткань нижнего белья о его – обнаженный, горячий, между жарких бёдер – мой теперь уже ощутимо упёрся в мальчишку. Тот и не шелохнулся, продолжая смотреть сны. Его величество Хуй велит воспользоваться ситуаций; руки змеями окольцовывают стан, прижимая парня ближе к себе. Жадно вдыхаю запах его волос – молоко и сдоба. Наконец-то закрываются глаза, теперь уже от мысли, посылаемой мозгом, что между ног.
Толкаюсь бёдрами в мальчишку, ударяясь о тазобедренные кости, сползаю ниже, толкая кончиком носа в подбородок. С силой сжимаю за ягодицы. Боооже. Чуть отклоняюсь, дыша ртом, стараясь восстановить дыхание, жадно осматриваю ключицы, скользя взглядом вверх по шее, натыкаюсь на удивленный взгляд парня.
Усмехаюсь.
Ты этого добивался, ложась абсолютно голым в кровать к взрослому мужику?
Грубо потираюсь членом между его ног.
Задумал это до того, как впервые переступил порог этого дома или после?
Смотрю в глаза, позволяя увидеть то, чего он так хочет – животное желания. Доли секунды до того, как содрогаются плечи, мальчишка съезжает ниже, бледнея, краснея, синея, испуганно цепляясь за мою футболку, сжимая ткань в кулаки, а в них пряча лицо. Отрезвляет, заставляет усомниться, хотя всё кажется прозрачным, словно озера гладь.
Отталкиваю, упираюсь руками в его плечи, обхватываю их, отодвигаю Хрупкость от себя. Ретируюсь в душ, пусть отрезвленный сомнением, но член ноет дико.
Ныряю под струю воды, обхватываю рукой стояк. Мальчишка соблазнительный. Упругая отличная задница, а какие губы. О неправильности мыслей о возможных действиях его рта с моим членом я подумаю потом.
Кончаю почти сразу, утыкаясь лбом в кафельную стену.
Спермотоксикоз? Да. Единственная, с кем я трахался в последние пять лет – работа. Чего ещё ждать от тела, позабывшего, что такое рядом нечто одушевленное, соблазнительно дышащее в эрогенную зону.
Парня нужно спровадить из моей жизни так же быстро, как он в неё вошёл. А мне нужно в бордель на той стороне.
***
Чересчур сосредоточенный крутится у плиты. Наблюдаю, привалившись к косяку двери.
– Не приходи больше, – ничем хорошим это не закончится. Для тебя.
Замирает и всё вокруг тоже, будто перед глазами снимок, запечатлевший вечность. Упрямо сверлю взглядом затылок. Резко разворачивает голову, встав полубоком, смотрит зверем через плечо. Что? Я озабоченный извращенец? Хмыкаю, криво усмехаясь, отталкиваюсь от косяка в сторону выхода.
– Дрю, – руки ловят, останавливая, вновь дыхание в шею. Не вызывает повторного возбуждения, скорее глухое отчаянье. – У меня просто… знаешь, я ещё никогда… – сбивчато, шёпотом, что я, догадавшись, цокаю. Затыкается. Рук не убирает. Стоим. Молчим. Опускаю голову, задумчиво смотрю на переплетение пальцев, плотно прижимающихся к моей груди, провожу рукой вдоль костяшек, беря ладонь в свою. Поворачиваюсь, смотрю в красивые, ясные глаза своими – мутными и подёрнутыми плёнкой. Наклоняюсь, захватываю его рот своим, мучаю, терзаю. Нет, я не нежен. Пробую его язык, пробую нижнюю губу, верхнюю, снова нижнюю, оставляю следы, чтобы завтра почернело от засосов. Задыхается в объятиях, пьёт воздух из моих лёгких, только бы не отрываться. Беспорядочно, наплевав на моё безоговорочное главенство и заданный ритм, целует, напиваясь как в последний раз. И я напиваюсь. До дна не достать, но пока губы не теряют чувствительность, кусаю до крови, зализываю раны. Успокаиваюсь. Конечно, беру себя в руки. Поддаюсь трусливым мотивам. Шепчу:
– Я трахну тебя и выброшу, – ласково, нежно. Дергается лишь через секунду, моргая, широко распахивая глаза, с непониманием смотря на мою улыбающуюся рожу.
– Я трахну тебя и выброшу, – повторяю, чтобы убедить. Да, ты не ослышался, малыш. Беги. Ведь мне так страшно, если ты захочешь остаться. Так страшно, если захочешь разрушить моё одиночество. Так страшно, если в мою обыденную пятницу время будет течь иначе. Так страшно увидеть весь мир в тебе, а не в курице из обшарпанного киоска и работе.
До боли в скулах улыбаюсь, придаю выражению глаз максимально ублюдский вид.
Сглатывает. Кажется, у тебя пол из-под ног ушел – хватаешься в подтверждение моим мыслям за край стола. Настолько вскружил поцелуем голову, что сказанное после просто не укладывается в твоей маленькой, светлой, жизнерадостной голове. Вновь поднимаешь взгляд, смотря на меня. Как же тебе больно, малыш. Почти успеваю прекратить быть эгоистом и вопреки собственному страху податься вперед и объясниться, сказать, что я трус, что твоё «у меня никогда еще» моему аналогично не менее. Тупой секс есть тупой секс.
Но когда на меня так смотришь, секс однозначно перестал бы носить оттенок пошлости, скорее это выражал бы привязанность, искренность. Ты ведь не просто раздвинешь ноги – впустишь в свою хрупкую, нежную душу, готовую влюбиться без памяти, отдаться без остатка, подарить себя… мне.
Не успеваю, толкаешь плечом, оставляя меня, наверное, насовсем.
Вот и всё. И я делаю вид, что мне не жаль.
***
Тыкаю карандашом в бумагу, силясь родить гениальную схему по поимке преступников, но в голове черная дыра по принципу: «Преступники вчера…кто вчера? Вчера? Что вообще вчера?»
Рэнар изображает вселенские страдания на диване, стараясь привлечь внимания всё более и более устрашающей гримасой.
– Какой-то ты хмурый, начальник, – шипит на ухо. Дергаюсь, ударяясь рукой о край стола.
– Твою мать, Рэнар, – бурчу, поднимая с пола свалившийся карандаш. – Я не в духе для твоих шуточек. Свали, – цепко прохожусь по нему взглядом, кивая за дверь. За дверь, Рэнар, за дверь! Не на диван!
Мальчишка, конечно, моим мыслям не внимает, вновь сваливаясь мешком картошки на моё офисное ложе. Угрюмо отворачивается к стене с отчётом, аки барышня обиженная. Спина его бесит и весь он тоже. Отправляю за кофе, с несвойственной мне прыткостью закрывая дверь на щеколду.
– Эй! – кофе и доставучий мальчишка, долбящий пяткой в дверь. – Ты совсем…? – злобно, вовремя затыкаясь, вспоминая, видимо, наш очень продуктивный разговор. – Напарник, – сухо. – Кофе забери.
Какая резкая смена тона, вот это театр. Улыбчиво распахиваю врата логова, ловко забираю чашку, улыбнувшись еще шире, захлопываю дверь перед носом юнца.
Уговорить себя не думать о хрупкости получилось. Вышло настолько хорошо, что не думается ни о чём вообще, в голове стоит картина его красивых, изящных рук; губы горят, шея тоже. Как будто бы я снова в огне. Но это пламя хуже. Оно не оставляет ожогов, но я ощущаю дикий физический дискомфорт, как будто по коже проходится горящая зажигалка. Достает изнутри и снаружи. Дома душ не оказывается спасением. Ни холодный, ни ледяной, ни кубики для алкоголя из морозилки. Быть может, я заболел? Температурит, кажется, под сорок градусов. Смотрю на градусник, врёт – тридцать шесть и шесть.
Не уснуть.
– И не проснуться бы, – потолок шепчет. Закатываю глаза, позволяя демонам начать ночные дебаты, выражающиеся в громогласной критике в мой адрес. Со всем согласен, ни с чем не спорю. Трус, слабак, скотина.
Звонит телефон. Сперва не понимаю, что это за звук такой. Ах да, отключить домашний телефон я так и не удосужился.
– Да, – выдыхаю в трубку, слыша непривычные помехи.
– Дрю, это Гарен, – кто? – Ты мобильник в кабинете забыл, он за закрытой дверью звонил уже трижды. Я подумал, может, что-то срочное, а ты забыл…
В смысле, забыл мобильник? Моргаю, хлопая себя по карманам джинс. Но я никогда не расстаюсь с телефоном.
Он всегда…
Приехал, выложил телефон на автомате, нагнулся за карандашом, телефона уже не было. Чёртов Рэнар? Но как он вернул телефон в кабинет, если я его закрыл, а ключи только у меня. И у Ланэля старшего. Конечно.
Срываюсь с места. Мчусь по городу, воспользовавшись сигналкой. У меня отвратительное предчувствие. Привкус смерти во рту, страха, той ночи, когда меня душили крики, тени, лик огня.
Тяжело дыша от бега по лестнице и бешеной скорости на поворотах в машине с полупинка выбиваю дверь, плюнув на поиск ключей от замка.
Пять пропущенных, три сообщения.
«Я пришел, как ты и просил. Жду». «Дрю, возьми трубку». «Ты… придешь? Зачем звал, если не придешь? Ответь!»
Хрупкость. Пальцы не гнуться. Но набираю номер. Сердце колотится, заходится в страхе, в панике.
– И сколько я намерен тут торчать на холоде?! Ты хоть знаешь, сколько я жду?! – воздуха не хватает, ловлю, ловлю – безуспешно. – Дрю?
– Где? – сиплю, закашлявшись. Задыхаюсь, как тогда после дикого пиршества матери огня. Выбиваю, не контролируя силу, ящики стола. – Малыш, где ты? – руки не слушаются, разгребаю ногами старые кипы бумаг.
– Что? В парке, как ты и написал. Я не…
– В каком? – замираю, позволяю себе не дышать. Только не…
– Лютер-парк. Я не понимаю…
Не сдерживаюсь, стону в трубку раненным зверем. Нет. Этого просто не может быть.
– Будь со мной, – шепчу единственное, на что хватает сил и дыхания. – Не клади трубку, Тим, не смей. Слышишь? – нахожу под коленом ингалятор с давно истекшим сроком годности, вдыхаю трижды, слушая ветер на том конце провода.
– Что происходит? – уловив панику в моём тоне, пугается. Наверняка сейчас сжался, подтянув колени к груди.
Кидаюсь за руль, выезжая со стоянки.
Стискиваю зубы, превышая допустимые пределы скорости, мчусь к нынешнему месту развлечений Гурмана.
========== Глава 6 ==========
Её ребёнок
ТЫ УПУСТИЛ ОПОЗДАЛ НА ВЕЧНОСТЬ БЕГИ БЕГИ БЕГИ ЧЁРНАЯ ДЫРА ПОГЛОТИЛА ХРУПКОЕ СОЗВЕЗДИЕ ТЫ ОПОЗДАЛ ЕЩЁ ВЧЕРА ТЫ ОПОЗДАЛ ЕЩЁ ВЕЧНОСТЬ НАЗАД
Ткач во мне воспаляет воображение, мешая с реальностью и огнём, наконец настигнувшем после короткой отсрочки в десять лет.
Останавливаюсь в двух метрах от скамейки, охваченной пламенем единственного горящего фонаря на весь парк. Гурман играет со мной на своей сцене, поставив очередной акт с двумя действующими лицами, где меня исследует режиссер, а ставка в цену главной роли – смерть.
Опускаюсь на одно колено, бесшумно, словно я уже заплатил за право участия в его пьесе. Репетиции закончились. Зрители снова видят безупречно отыгранный сюжет. Вокруг всё замерло, камера сделала снимок, навечно запечатлев конец истории в хронограф, чтобы увековечить стены главного режиссера фотографиями абсолютно мёртвой реальности.
Чёрный сумасшедший огонь, рожденный в недрах безумия души и сознания, наконец настиг Её ребёнка, оставив пеплом насмешку для «Героя»: мобильный телефон, замкнутый в прядь светло-рыжих волос.
Земля ловит меня в объятия, ту часть меня, что физически проявляет себя: стукаясь лопатками оземь, в то время как творцы моего внутреннего Я распадаются на песок, обратным отсчётом стекла. Ткач безудержно монотонно глаголит манускрипты старейших истин, которые сливаются в мантры, мантры – в единую долгую тональность сумасшествия. Сумасшедший Паук Сошёл с Ума.
Трава шепчет молитвами за моё разлагающееся в её спящей обители Я, молится в тон завывающему ветру, ублажая природные высшие силы.
Время замыкает десятилетний круг, учитывая мировое устройство уробороса. Новый Круг с ключевыми исходными точками: ночь, огонь, Её ребёнок.
Тенями мелькает свет, пальцы, ладони. Воздух наполняется запахом людей, волнения, паники. Сверху на нас смотрят Боги, уже не делая ставки: их звёзды в моих глазах померкли.
– Дрю, Дрю… Твою мать! – Ланель старший прекращает лупить меня в грудь, отскакивая с всхлипом раненного медведя в сторону. Перевожу взгляд на Сэма, выходя из мира, где Ткач поведал мне перед смертью последние минуты роли второго персонажа, закулисные действия, развернутые Гурманом для собственных глаз. – Дрю, Господи… – мужчина испуганно шепчет, подобравшись ко мне на карачках, терзая моё лицо взглядом. – Что тут случилось?
– Вы нашли Его?
– Кого, Дрю? – склоняется ближе, обжигая судорожным выдохом кожу.
– Его. Мальчика.
– К-какого? – со лба Сэма скатывается пот, капля зависает на кончики носа, грозясь упасть мне на щеку. – Мы нашли телефон и прядь волос на скамейке. Больше ничего, – наконец шеф берёт себя в руки или так только кажется. Его лицо пропадает, мой взгляд встречается с мириадами звёзд, слабо поблескивающих в негодовании – их ставка оказалась провальной. Тёмно-синее мрачное негодование окутывает далёкие точки, словно забирая своих ярких дам с паршивого спектакля.
Стойте.
Одновременно обращаюсь к тысячам удаляющихся спин, мигающих в дали фраками и пышными юбками.
Небо на миг перестаёт мерцать.
Замерев, асы и ваны с высокомерным укором оглядываются через плечо.
Начатый круг приобретает оттенки и запахи реальности. Поднимаюсь с земли, цепко охватывая взглядом обстановку.
– Сэм, – киваю задумчиво уставившемуся в небо мужчине. – Через пять минут здесь никого не должно быть. Ограждения снять, прожекторы убрать, поисковую группу – по домам. В прессе ничего не должно появиться. Сегодняшнего не происходило.
– Что? Дрю, ты в своём уме? Я…
– Доверься мне. Это моё дело. Прошу тебя.
Ланель ищет гарантии в моих чертах, тоне голоса, морщинах; уверенность, веру в лучшее, в поимку очередного больного психа. Вздыхает, кивает, поднимаясь и отряхивая плащ, уходит к дежурной группе. Кажется, того, что он хотел увидеть в моём лице, нет. И он это понял.
Через десять минут тишина вновь охватывает Лютер-парк, ожидая от единственного присутствующего действий.
В оставленной сумке нахожу баллончик с краской, которая отлично подходит для росписи стен ночного клуба или для передачи сообщения режиссеру от актера, который не согласен с предложенным вариантом окончания спектакля.
«АКТ 2. Я В ИГРЕ».
***
Вмятина асфальта старчески смотрит на меня из недр своих глубин: годы разъели её вширь и вглубь, ещё десяток лет и яма врежется в неустойчивые, крошащиеся бордюры.
Становлюсь под фонарь, задрав голову к его мёртвому солнцу. Рассвет занимается творением утренних теней где-то далеко, а искусственное, когда-то трепыхающееся яркостью в электрической коробке 20х15, давно прекратило радовать прихожан. Наверное, его более никто не посещает, даже мимо проходя. Неверие убило Фонарного Бога. Он перестал спасать прохожих в кромешной тьме от тех, кто разрезает остриём ночь и плоть.
