Текст книги "Серьезный коп (СИ)"
Автор книги: Valdera
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Глава 1 ==========
Одиннадцать лет назад.
Ночь въедается в небо, разгоняя сиреневые тени, уничтожая сумерки, лёгким касанием рождая звёзды, наполняя воздух прохладой и тишиной. В зону мигания фонарей попадают редкие люди: уставшие лица, припозднившиеся с работы, быстрым шагом пересекающие плохо асфальтированные улочки; вальяжно вышагивающие молодые люди, спешащие вписаться к знакомому знакомого или, уже подвыпившие, идут допиваться в следующий бар.
Привычный маршрут прогулки показывает новые лица с одинаковыми выражениями. Ночь остается неизменной, но массовке всегда приходит смена.
Останавливаюсь у погасшего фонаря, поднимая голову вверх. Столб криво свисает с небес, загораживая часть луны, скольжу взглядом, находя Большую Медведицу, обрисовываю её контур; хорошо дышать вне толпы, вне людей, вне шумного дня-торгоша, освещающего масочников-продавцов и масочников-с-прилавка.
Гулкий, протяжный звук доносится из-за домов, вой сирены кажется далёким. Слегка поворачиваюсь, нахмурившись.
Наш город сложно назвать Городом. Городочек – за полчаса его можно обойти, не торопясь, рассматривая звезды и застревая у погасших фонарей. За всё моё недолгое житьё-бытьё никаких происшествий тут никогда не случалось. В разрез с моим представлением о городе огненная сирена пускает лучи сквозь пятиэтажки, заворачивая в мою сторону. Пожарная машина на полной скорости, которую позволяет старенький мотор, проносится мимо. Удивление, паника, необычность происшествия заставляет мои ноги сорваться с места и бежать, бежать за чёртовой мигалкой, шумно вдыхая выхлопные газы.
Куда? Куда дальше?
Останавливаюсь, прислушиваясь, машина уже скрылась из виду, заставляя меня напрячься, перестать слушать бьющееся сердце, вслушаться в вибрации ночи.
Туда.
Резко сворачиваю направо, несясь во весь напор к звуку. Дома загораживают яркий огненный вихрь, кажется, две пятиэтажки в оранжевом ореоле магической ночи. Влетаю между домов, потрясенно останавливаясь: серое здание пожирает пламя. Я прибыл к окончанию позднего ужина – огонь почти насытился, потеряв меру, языки хлестащут по дороге, вдоль крон деревьев, грозя перекинуться на соседние жилые помещения; яростно орудуя огромными челюстями, вихрь поглощает больницу. Зрелище, мутящее потрясением рассудок. Шаг назад, два, три.
Внезапно звук пережёвывания огнём пищи сменяется клокочущими от ужаса людьми, в панике метающихся по квадрату земли; ударяющими в рот чудовища струями воды и звучными командами, отдаваемыми уверенным мужским голосом.
– Там же люди! – доносится полный ужаса голос.
Там же люди. Много живых, думающих, дышащих и уже несуществующих.
– Там мой ребенок! – ещё один надорванный рыданиями, больно режущий слух голос.
Там её ребёнок…
Много других детей, стариков, заболевших и выздоравливающих, ждущих встреч с посетителями, ночных разговоров с соседями по палате, сна и утреннего голоса медсестры, просящего взять градусник. Всё горит. Всё погибает.
Жаром обдаёт лицо, снимая верхний слой маски. На дальней зоне масочники теряют свои обличия, безудержно рыдая, ползая по траве, умоляя всех известных Богов вернуть их близких. Разделяющие, будто границы, убивающиеся группы, стоят, захваченные смертью в действие; единицы, позволяющие глазам познать страх, а сердцу впитать эмпатией наслаждение огня и горе, стоящих вокруг.
– Куда?! – с дальних рядов, которые я уже обошёл. – Стой!
– Там её ребёнок, – скребу кроссовком нижнюю ступеньку, прямо смотря на заваленные дымом и огнём выбитые пожарными двери. Голый проём открывает вид на голодную стихию, заставляя завыть. Там же её ребёнок. Её ребёнок. Её ребёнок.
Оборачиваюсь. Я незаметен. Я тень. Запрыгиваю в кузов, снимая с полок дыхательную маску, ещё одну. Я всего лишь тень. Мелькаю внутрь. Словно долгожданного гостя, приветливая хозяйка накрывает пламенными объятиями, тушуя за долгую задержку. Пытаюсь выбраться из столь жарких рук, но некуда, пальцы жадно смыкаются на горле, когда мне удается вдохнуть кислорода из маски и выскользнуть от настойчивой хозяйки, чтобы вновь быть пойманным. Жар от её щек бьёт по моим, приходится на каждую клетку тела, поспешно стягиваю футболку, отдавая зажравшимся братьям хозяйки, бегу, как мне кажется, туда, где я видел Её ребёнка.
«Где ты. Может здесь?» – щурясь от едкого дыма, опрокидываю завалившуюся койку. –« Или здесь?» – залетаю в душевую, шаря руками в дымовой завесе.
Силюсь услышать зов, плач, голос, но слышу только голодный рокот, настигающий бегущего. Не оборачиваюсь, раскидываю ногами обгорелые бездушные предметы, надеясь найти тело, где живет душа.
В панике кручусь вокруг себя. В этом же окне мелькала голова. Где же…
Вылетаю из душевой, вбегая в палату напротив, стихия кормит гостей и братьев, кидая на меня голодные взгляды.
Пол вымазан чёрными и алыми полосами, из чёрных вырастают полуразрушенные торшеры, битое стекло, игрушки, сгоревший пух, дымящиеся перины; алые настигают чёрные полосы повторно, охватывая каждый миллиметр пола. Посередине, будто в ритуальных начертаниях, свалена кровать и пара тумбочек. Замечаю торчащие пальцы ноги из центра огненной пентаграммы.
– Вылезай! – перекрикиваю огонь. – Быстрее, прошу! – не дожидаясь ответа, не позволяя шальной мысли, что я не успел, поглотить меня, кидаюсь с боем на стол королевы огня. Хозяйка невнимательна, сетует на поклонение ей, радуясь живому мясу, самостоятельно упавшему в тарелку. Толкаю мусор, плотную стену кровати. Нагибаюсь, собирая с пола политого сажей ребёнка, надеваю маску; она поняла, что я ворую еду с её стола, в бешенстве взрывает мощным импульсом воздух, выбивая стекла, проезжаюсь на заднице прямо к выходу, уши заложило, и я не слышу, как стихия орёт, проклиная вора.
Маска не спасает. Понимаю это, когда сквозь дым уже ничего не видно. Кислород высосан, задыхаюсь в закрытой банке. Врезаюсь в стену, чуть не роняя ребёнка, наваливаюсь плечом, съезжая вниз, придерживаю ладонью маленькую голову. Страх и нехватка кислорода заставляют дрожащие пальцы искать пульс, но я ничего не слышу и не чувствую, даже биения собственного сердца.
Может, мы оба уже мертвы?
Лёгкие разрываются, ломаясь, сжимаясь, всасывая дым, оседающий мёртвой сажей на рёбрах, из глаз бьют слезы, размазывая очертания хрупкости на моих руках. Через силу всматриваюсь в бледное лицо: блики огня мелькают, являя сон в лице ребенка под пологом сажи. Сон. Не смерть. Закидываю хрупкость на свою спину, ползу в сторону выхода, ведь если бы я встал, мои лёгкие развалились на тысячу бесполезных ошмётков. Маска не помогает, то ли от того, что там закончился кислород, то ли мои лёгкие настолько насытились дымом, что ничто больше не принимают. Не уверен, что двигаюсь вперёд; рук, ног, пальцев не чувствую, быть может я остался лежать в той палате, осколок выбитого стекла разодрал моё горло, а это лишь последняя галлюцинация умирающего идиота.
Усмехаюсь хозяйке в надменное лицо, получая по шее огненной рукой.
***
Мир из точки невозврата превращается в смешанный звук голосов, всё ближе и ближе заливающих мне в уши.
– Давай, дыши, дыши! Выполз, герой!
– Идиот, чего кинулся туда…
– …Но ведь ребёнка вынес…
– … Брат его, наверное…
Кислород вновь царствует в моих органах, заставляя изрыгать сажу вместе с желчью.
По спине зачастили удары, пытаюсь протестующе шевельнуть лопаткой, чтобы скинуть надоедливые ладони, но кашель заставляет дёргаться всё тело, не оставляя мне права голоса.
– Смотри на меня, – спокойный голос. – Глаза открой, – веко насильно потянули вверх, заставив меня трепыхаться в попытках вырваться. – Пугливый какой, – смешок, и свет фонаря поочередно тыкается мне в глаза.
– Ребёнок? – ладони проезжаются по моему лицу, потрепав по щеке. Полагаю, что меня не услышали, ещё раз: – Ребёнок?
– Пацан жив. Благодаря тебе, герой-идиот, – женщина рывком поднимает меня с земли за шкирку, держа в подвешенном состоянии. Хмуро смотрю на остроносое лицо. Пальцы разжимаются, отпуская меня на волю, воля плечам оказалась не по силе – тело вновь хочет припасть к земле, но знакомые руки вновь подхватывают, держа на вытянутой руке. Вздыхаю, прикрыв глаза.
– А ну не спать, – морщусь, нехотя приоткрывая глаза. – Иди, – кивок, и рука отталкивает меня в толпу. Оказывается, вокруг нас образовалась сумма единиц, на своё несчастье я упал прямо в руки матери того ребёнка. Её руки обхватывают меня, прижимая к вздымающейся груди, тяжёлые ладони падают на затылок, проходясь вдоль всего тела, удушающие объятия и улюлюканье вторящей толпы:
– Спаситель! Ты спас Тимми!
– Спаситель! …
– Мой сын жив!
– Жив! …
Руки сжимают мою челюсть, приподнимая голову вверх: на меня смотрят красные, заплаканные глаза благодарности и истинного счастья. Она глядит в меня, я ничего не разбираю в её лице, кроме дрожащих губ в тихом: спасибо.
***
Маман театральным жестом убирает залаченную белую прядь за ухо, придирчиво рассматривая свой внешний вид в зеркале. Строгий серый костюм, старомодные удобные туфли, боевой раскрас – всё в ней твердит то ли о предстоящем празднике, то ли о похоронах.
– Дрю, подойди ко мне, – выйдя взглядом за пределы своей красоты, я оказываюсь замеченным. Вздыхаю, подходя, смотрю на вечно работающую женщину, которой в кои-то веки удалось выбиться из ритма работа-дом. Не скажешь, будто бы для неё происходящее стало неожиданностью, как будто предстоящее мероприятие вписывается по секундам в её жесткий график. Всё для неё должное, всё привычное. Пожалуй, её манера воспринимать происходящее спокойно, ровно передалась мне генетически.
Та женщина заболела благодарностью. В результате её болезни мне пришло уведомление в виде бушующей толпы, звонка в школу, криков детей, сдержанного лицемерного гласа директора, звонка матери на работу – Дрю Оливер Гулай посмертно представлен к награде за спасение ребёнка из горящей больницы.
В моих кивках на чужие хвалебные речи и доли искренности не было, что в говорящих ко мне. Я смотрел во все глаза на единицы и толпы единиц, считающих своим долгом назвать меня «героем». Геройствуют герои, а не идиоты; геройствуют тщеславные, жаждущие толпы и горящих глаз, идиоты впадают в транс при виде силы огня, идиоты слышат стихию и шагают в её пасть, чтобы спасти Её ребёнка. Чьего ребенка? Не знаю. Тот глас был выше меня, он поглотил нутро быстрее пиршества стихии, он вдыхал в меня кислород, заставляя бежать вдоль трехэтажного стола, оббегая объеденные хозяйкой и её братьями блюда. Разве объяснишь это Единицам? Особенным? Не стадным идиотам?
Поэтому сейчас мы с мамой, изображая радость, смотрим в зеркало, пугаясь напора толпы, которая, казалось, тоже подхватила Её болезнь.
Шумные провожают до платформы, на которой радостно, словно луч солнца золотого, светится мэр. Тёрнер под оглушительные овации посмертно награждает за заслуги перед городом, страной, конкретной семьей, каждым человеком по отдельности, ещё полчаса распинается о великих человеческих качествах, под конец несчастное, затюканное происходящим дитя кидают в мои объятия для фотографии на память. Мальчик, таращась на меня во все глаза, как на восьмое чудо света, благоговейно приник тельцем к ногам, обнимая чуть выше бёдер.
Чувствуется, его маман ни на секунду не затыкалась о Великом Спасителе и Сохранителе, коли янтарные глаза наливаются такой святостью, смотря на меня.
Легонько провожу ладонью по волосам, пытаясь успокоить и отгородить ребенка от ненужного ажиотажа.
– Смотрите в камеру! На счет три: и раз, и два, и три! – вспышка фотоаппарата, и на нас наваливается масса, жаждущая сделать фото для семейной хроники, дабы рассказывать приукрашенную историю о Великом Укротителе Огня и Спасителе Сотен Детей. В тех историях будет кто-то невероятно героический и мужественный, смело рвущийся в огонь, пачками вынося детей; в них, конечно, не будет места для идиота, загипнотизированного гласом и огнём, блюющего страхом от собственной несостоятельности, теряющего сознание трижды на ковре травы и в тех женских руках, обладательница которых, понимала идиотизм ситуации, тряся за шкирку, как нашкодившего котёнка.
Ловлю взгляд мальчишки, прежде чем поток унесет его навсегда. Я просто тебя спас и всё.
Забыли, малыш?
========== Глава 2 ==========
Сейчас
Постукиваю пальцами по рулю, моргая чаще вечернего светофора. Надавливаю на газ, неспешно сворачивая с главной дороги в заезд, ведущей в очередную человеческую канализацию.
– Ты долго, напарник, – хмыкает мальчишка.
Молоко на губах не обсохло – уже тыкает взрослому дяде. С любопытством заглядывая мне за плечо, приподнимает бровь: – Закрась эту царапину уже. Ездишь по городу аки памятник: смотрите все – на моей двери оставил когтистый автограф маньяк Фредди Крюгер!
– Что у нас? – надеваю протянутые перчатки, ступая к огороженной территории.
– Очередной маньяк. Ещё подольше ехал бы, девчонка точно разложиться успела, – даже не смотря на него, вижу перед глазами тупую ухмылку на роже.
– Она мертва. Ей нет дела, когда я приеду.
– Моему отцу – есть, и отделению есть дело, когда ты приедешь. Это твоя работа, между прочим.
Останавливаюсь, поворачиваясь полубоком к «напарнику». Прохожусь взглядом по неокрепшему на вид подростку, хмыкаю, задерживаясь взглядом на лице. Юношеский пушок покрывает щёки, только начал пробиваться, как трава весной, руки подняли бритву, неумело прошлись сломанной газонокосилкой, оставляя после себя борозды, сейчас скрытые под пластырем. Нахожу взглядом весёлые искорки внутри его глаз, утаскиваю их на морское дно, позволив медленно потухнуть и расслоиться в толще. Ресницы дёргаются в такт свистящему звуку, сглатываемого кома, выжидаю; втягивает губами воздух, побольше, чтобы застрявшее бревно проскочило. Не стоит откусывать столько, сколько проглотить не в состоянии. Делаю шаг вперёд, мальчишка поперхнулся вдыхаемым воздухом, закашлявшись.
– Твой отец имеет власть. Над тобой. Поэтому и пропихнул твою никчёмную задницу сюда, видя, что сам прикладывать руку к своему будущему не желаешь. Теперь и я власть над тобой имею. Ещё раз тыкнешь мне – десять кругов вокруг дома будешь бегать с трупом на руках, – медленно отклоняю голову назад, любуясь застывшей в глазах дерзостью, сменяющуюся крупицей понимания своего положения.
Разворачиваюсь, доходя, наконец, до ограждения, перешагиваю.
– Дрю, – судмедэксперт поднимает голову. Киваю в ответ.
Окидываю взглядом землистую девушку, землистые волосы, ноги, вывернутые пальцы с ярко-оранжевым маникюром. Привычно заламываю руку, массируя шейный позвонок.
– Родителям сообщили?
Гилма устало указывает подбородком в сторону.
Ещё более землистая, чем труп передо мной, женщина, полулежит на муже. О том, что она жива, сообщает лишь отсутствие паники у мужчины, бессмысленно смотрящего перед собой.
– Эй, ты куда? – женщина отрывается от протокола, подняв на меня взгляд. – У нас тут полно работы.
Осматриваю краем глаза молоденькую девушку, точнее оболочку, при жизни хранившую молодость и принадлежность к полу. В её лице нет смерти, в нём больше ничего нет.
***
Ланель сверлит меня взглядом, сводя кончики пальцев на висках. Помассировав, пальцем толкает ко мне папку.
– Четвёртая, – обречённый звук его голоса умеет вселять безнадёгу. – Не отделение, а цирк какой-то.
– Не маньяк, а Неуловимый Джо, – просматриваю отчёт, задерживаюсь взглядом на цифре возраста. Всего лишь девятнадцать.
– Предыдущий Фредди Крюгер, нынешний Неуловимый Джо, просто отлично! Может операторов позовём, снимем кино?
– Твой сын придумывает им клички, – смотрю на главного из-за папки, рискуя нарваться на нервный срыв.
– Ах! Мой сын, значит! – началось. – А сам-то чего наехал на ребёнка? Чего прицепился со своим «ты-вы»? Ты же знаешь, он с самого начала хотел к тебе в напарники, чтобы учиться у тебя, стать похожим на тебя, у него вся комната утыкана раскрытыми тобой делами, – медленно изгибаю бровь – какие подробности. Ланель ловит моё удивление, стушевавшись, – с детства Ван Хелсингом зовёт, всё мечтал работать в паре…
Устало откидываюсь на спинку стула, серьёзно посмотрев на старшего.
– Я согласился, как ты выразился, работать с ним в паре, только потому, что ты потерял контроль над своим балбесом; сложив два и два, решил сразу пару главных проблем: по документам я теперь работаю в паре – никто не прикопается к твоему отделу, сына отдал под надёжное крыло, искренне веря, что я не дам ему пропасть и воспитаю из него мужчину, – и, конечно, из страха, что ненормальное, по твоему мнению, увлечение сына убийствами не трансформируется в какое-нибудь дерьмо, обеспечивающее пожизненное проживание в камере невесёлого режима с Фредди Крюгерами и Неуловимыми Джо.
Сэм вздыхает, проводя ладонью по лысине.
– Береги моего сына, Дрю.
***
Круговорот маньяков не замкнётся никогда. Извращённые разумы ищут пищу в угоду своему больному виденью мира, кладут на алтарь жертву, уничтожая её физическую оболочку с целью высвободить собственными руками энергию души и поглотить, почувствовать призрачное насыщение, усиливающее голод в сотни раз, заставляющий искать новые, похожие энергии, заключённые в клетках плоти.
Гурманы – обожаемый мною предмет исследования. Нет ничего более невероятного, чем изучать мир через чьё-то виденье. Учитывая, что все вещи, на которые смотрит гурман, приобретают особый, утончённый вид и окраску, рождающуюся в больном мозгу, диаметрально противоположны восприятию жизненных уровней здорового человека, более того – большинства убийц.
Гурманы – ищущие на запах особого вида эманации души, заключённые внутри живущих.
Пресса пишет: «Изощрённо убиты три девушки в районе Лютер-парка. Наша редакция настоятельно рекомендует: девушкам с натуральным рыжим цветом волос, возраста от восемнадцати до двадцати пяти, не гулять поздно вечером одним».
Такое ощущение, что маньяк будет убивать всех рыжих длинноволосых представительниц женского пола. Какое наивное самовнушение.
Гурманы улавливают идентичные состояния жизненного мироощущения, они выбирают для себя наиболее привлекательное внутреннее содержание мыслей и настроений, оплетённых тонкими сосудами решений и убеждений. Зачастую подобные друг другу схожи внешне: например, они не отстригают и не красят волосы, предпочитая запускать в них пальцы, когда их внутренняя птица рвётся за горизонт; они возвращаются с занятий по рисунку или с игры на фортепиано после десяти вечера. Никто даже представить не может, насколько похожие по физическим признакам имеют идентичные внутренние вибрации.
Конечно, это не обязательно должны быть женщины, пол вовсе не играет никакой роли. Удивлённые выводы: «Среди череды убитых девушек оказался парень» – умопомрачительное «оказался» будто бы случайно, будто бы маньяк просто из прихоти убийства всадил нож под рёбра юноши, ибо рядом не оказалось рыжих девушек. Подобный результат мысли звучит дико и абсурдно. Тем не менее головы, из которых вытекают эти выводы, не прилагающие никакого усилия для прокачки нити между ушей, заполняют восемьдесят процентов бюро полицейских земного шара.
С другой стороны хорошо, что пресса об этом ничего не знает, иначе хроники пестрили бы высказываниями типа: «Три человека идентичного духовного наполнения изощрённо убиты в районе Лютер-парка. Наша редакция настоятельно рекомендует: имеющих одинаковой длины мысленные токи содержания восприятия времён года не гулять поздно вечером одним».
Усмехаюсь, поднимаясь по лестнице. Обычный день местного копа скоро подойдёт к концу – осталось только разогреть купленный ужин и насладиться тишиной. В этом театре слишком шумные зрители.
Останавливаюсь у входной двери, внутренне заскрипев зубами. Кого ещё нечистая сила привнесла на мою лестничную клетку в вечер пятницы? Надеюсь, это не ко мне.
– Простите, вы Дрю Оливер Гулай? – надежды не оправдались.
Оценивающе смотрю на мальчишку. После паузы кивком подтверждаю его слова.
– Так это вы? – интонация напрягает, как и то, что подросток подошёл слишком близко. Зрачки расширены. Наркоман? Убийца? Наркоман-убийца? Хмурюсь, настороженно вглядываясь в лицо непрошеного гостя.
Спустя минуту ситуация не меняется: я нахожусь в жадном переплёте взгляда, юноша не двигается, всё в его чертах кажется каменным, но глаза, как застывшая смола, веками превращённая в янтарь, искрятся жизнью.
– Чем обязан? – так близко, что дыхание шевелит кончики его волос.
Оживает, чуть отшатнувшись к стене.
– Ох, так это правда? Я так счастлив. Вас очень трудно было найти. Вы переехали, ваша мать ничего не хотела слышать… Город расширился, и эта новая зона…, – улыбка в уголках глаз, кажется, всё его лицо преисполнено радости. Руки касаются покрасневших щёк, похлопав. Прячет себя в ладонях, между пальцев остались щёлочки для наблюдающих меня глаз. – Я так рад…
Трудно подобрать слова. Даже мысли в голове сложно выстроить. Тело шевелиться не хочет, ключи в пальцах не издают ни звука. Удаётся как можно удивлённее изогнуть бровь, подавая признаки хоть и не вербального, но всё же общения.
– Я Тим, простите, пожалуйста, что так неожиданно, я, наверное, напугал вас, – из моих рук извлекается пакет, от двери услужливо отходят. – Думаю, нам лучше поговорить внутри?
Прослеживаю взглядом жест, направленный в сторону моей квартиры. Задерживаюсь на кисти руки – с такими тонкими костями ему даже чашку тяжело держать, вряд ли у него под курткой прячется здоровенный топор, дабы принести месть на мою полицейскую голову за посаженных товарищей.
Открываю дверь, пропуская внутрь. Что же, под курткой топора не оказалась, только кожа да кости, прикрытые футболкой с призывом: «LOOK». Тощий, словно уличный кот, смотреть страшно. Разворачиваюсь, ухожу на кухню, доставая курицу из пакета.
Гость мелькает на стульчик, стараясь трансмутировать в его форму, явно неуютно себя чувствуя в нависшем молчании.
– Послушайте, я…
Прерываю, подняв руку:
– Поедим, потом выскажешься, – ставлю тарелку перед парнем, достаю столовые приборы. Ещё чего – на голодный желудок выслушивать явку с повинным или того хуже.
Жую курицу, рассматривая гостя, рассматривающего тарелку.
– Нечего тыкать несчастную птицу, ешь давай, – парень испуганно моргает, выпадая из мыслей, кивает, принимаясь за еду.
– Вещай, – повожу плечом, приготовившись переваривать информацию своим вторым полицейским желудком.
Заёрзав, пальцы вытягивают из кармана джинс сложенную фотобумагу. Беру протянутое фото, посмотрев на него, впервые удивляюсь настолько, что у меня почти открывается рот.
– Вы… вы помните? – смотрю на фото одиннадцатилетней давности. – Это я, я тот мальчик, что вы спасли из горящей больницы, – кладу фотографию на стол, смотря на ожившую историю, книгу с которой я закрыл очень давно. Знакомые янтарные глаза, тонкие, совсем по-детски сложенные черты лица, как будто ему всё ещё восемь лет, только ростом он стал с меня. Опускаю взгляд на длинные пальцы. Ты – Хрупкость. Точно. Её ребёнок.
Вздыхаю, прикрыв глаза.
– И что? – опускаю руки под стол, сжимая пальцы в кулаки. Перед глазами мелькает горящая больница, в ушах гремит треск стихии вперемешку с криками ужаса; торчащая из-под завала нога, испачканное сажей лицо.
– Вы в порядке? – из лабиринта давно сгоревшего воспоминания вырывает его голос. Проезжаюсь ресницами по его щеке, открыв глаза.
– О личном пространстве никогда не слышал? – вздрогнув, поспешно отодвигаю парня ладонью, уперевшись в лоб. Фыркает, усаживаясь обратно.
– Вы ведь жизнь мне спасли…
– Это мы уже выяснили, – сухо обрываю. Ситуация начинает напоминать какую-то дешёвую мелодраму. – Чего тебе надо?
Мальчишка поджал губы, опустив подбородок в ямочку между ключиц. Закатываю глаза. Сейчас заревёт.
– Я хотел бы сказать спасибо, – на удивление голос звучит резко.
– Не за что. Свободен, – ради этого искать человека с фото одиннадцатилетней давности? У него явно неверные представления о чувстве долга.
– Нет, я хотел бы отблагодарить вас, – членораздельно выговаривает каждое слово, подняв на меня напряжённое лицо.
– Говорю же: не-за-что.
– Я могу что-нибудь для вас сделать?
– Оставить меня в покое.
– Что-нибудь полезное?
– Это было бы самое полезное действие, что ты можешь совершить для меня.
– Я бы мог помогать вам с работой, – ещё одного молокососа мне не хватало.
– Нет, – словесная дуэль не вписывается в мои сегодняшние планы. Победа остаётся за мной, но очко в мою пользу парня из моей квартиры не убирает. – Доедай и уходи.
– Это вообще не съедобно, – морщится. Удивлённо изгибаю бровь. – Понятия не имею, где вы это берёте, но готовят в этом заведении отвратительно, – скрещивает руки на груди.
– По-моему, съедобно…, – теряюсь, никто никогда не критиковал мой выбор еды, хотя я никому и не предлагал.
– Я бы мог вам готовить, – оживился пацан. – Я очень хорошо готовлю.
Подпираю ладонью пульсирующий висок.
– Ты ведь не отвяжешься?
– Нет, – радостно оповещает меня, широко улыбнувшись. Тут же подскакивает, как ужаленный. – Не ешьте это, – остатки курицы от Махмурида Фаберже летит в мусор. Прежде, чем я успеваю возмутиться, уже из коридора парень добавляет: – Я сейчас быстро в магазин, потом вы отведаете настоящей домашней еды, – выхожу в коридор, ловя взглядом хрупкость. – Нечего вечно фастфудом питаться, – хлопает дверь, оставляя меня в звенящей переменой слагаемых квартире.
С обоев на меня с укором смотрят ветвящиеся зелёные лианы, шипят сверху лампочки, искрится ядовитой ухмылкой белый потолок, хором: “Привет из прошлого, Герой”.
Позволю похозяйничать мальчишке на кухне разок. Приготовит – отвяжется. Нечего так ехидно обзывать моё добродушие потерей хватки.
========== Глава 3 ==========
Сильно сомневаюсь, что мальчишка не подпалит мою квартиру, но ради всеобщего блага оставляю его счастливую физиономию на кухне. Сам я не пользуюсь этой частью квартиры – на завтрак достаточно крепкого кофе, на обед – ничего, ввиду разъездов, или кофе; на ужин курица из любимого киоска от дружелюбного прораба.
Домашние творения не ел с тех пор, как съехал от маман. Да и при нашем совместном сожительстве словосочетание “домашняя еда” ассоциируется у меня с пересоленным борщом светло-оранжевого цвета, недоваренной гречкой или переваренным рисом. Поэтому особых кулинарных успехов от парня не ожидаю. Сделать вид, что вкусно, я смогу. Прикинув, насколько это может быть несъедобно, решаю, что, хотя бы постараюсь изобразить приступ безудержной радости.
Из дверного проёма выплывает хрупкость, гордо неся тарелку. Принимаю в руки, краем глаза оценивая вид.
– Это что? – не распознав ни одного ингредиента, вскидываю подбородок, вопросительно приподняв брови.
– Канелони с фаршем под соусом бешамель, – упирает руку в бок, оттопырив бедро. – Дегустируйте, сэр, – шутливый поклон.
Спорить не решился, под пристальным надзором пробую творение, надеясь не окочуриться сразу же. Вкусно. Действительно вкусно. Смотрю в тарелку, уминая беша… что-то по вкусу напоминающее макароны. Что же, признаюсь, пацан умеет готовить. Разница между привычной для меня курицей и этим существенная.
Смотрю на парня, склонив голову на бок. Удивлённо смотрит в ответ, моргая глазёнками, тушуется, растеряв уверенность.
Улыбаюсь украдкой, поднимаясь с дивана, подхожу к нему, потрепав по волосам.
– Спасибо.
Поднимает лицо, довольно закусив нижнюю губу. Слегка поворачивает голову, толкаясь кончиком носа в пальцы. Задерживаюсь взглядом на своей ладони, удобно прислонившуюся к его щеке, отдёргиваю руку, осознав неуместный жест.
Огибаю парня, уходя в сторону кухни.
Растерянность звякнула дном тарелки о раковину. Обнаружив в собственной голове вакуум, неприятно удивляюсь, решая, что парню пора домой.
Обернувшись, натыкаюсь взглядом на немой вопрос в каплях янтаря.
– Думаю, тебе пора домой, – киваю в сторону коридора, облокачиваясь на край раковины.
Не стоит столь открыто выражать свой интерес пристальным взглядом.
Пацан пожимает плечами.
– Во сколько вы завтра вернётесь? – прикрывает глаза, повинуясь моей внутренней просьбе. Правильно, мальчик, засунь подальше этот взгляд.
– Долг ты вернул, дела до времени моего возвращения домой тебе не должно быть, – заканчивай искать во мне героя и проваливай. Столько разочарованности, поди, ожидал увидеть дюжего дружелюбного мужика, который мгновенно станет твоим названным старшим братом?
– По-вашему, цена моей жизни – один хороший ужин? – хмуро.
Интересный оборот. С любопытством вглядываюсь в заострившиеся обидой черты лица. Мукой сыпать не надо – хладнокровность естественный отбеливатель. Глаза темнеют, отчего контраст становится так ярок, что эмоциональный перепад режет веки, заставляя прищуриться.
Глупый, глупый мальчик.
Вздыхаю, смотря в лицо живой обиды. Или умного манипулятора.
– Нет.
Поджимает нижнюю губу, выпячивая подбородок, молчит, ожидая продолжения.
– Я закажу тебе такси, на ту сторону далеко самостоятельно добираться. Возвращаюсь с работы когда как. Ненормированный рабочий день, – задумчивость поглотила лицо, стерев обиду.
– Можно на ночь остаться? – обескураживающе улыбнулся. Отрицательно качаю головой. – Мне отсюда ближе в универ добираться. Ну пожалуйста, – кот из «шрека» отдыхает. Позволяю себе ещё пару секунд полюбоваться игрой одного актёра.
Вытаскиваю телефон из кармана брюк, набираю знакомого водителя:
– Алье, подъедь к моему дому. Срочно. У тебя пять минут.
Парень изображает грустную мордочку, после чего весело улыбается, отправляясь в коридор.
***
Странная выборка у Неуловимого Джо, диковинная, ежели предыдущие «лабораторные образцы» под увеличительным стеклом являли лишь по паре занятных критерий отборочного механизма в голове, этот умудрился удивить – глаза убитых девушек различны по парно: две убитые с карими, две с голубыми; стоит отметить, что названные цвета далеки от реального – с вкраплениями зелёных, бурых, красных, оранжевых, жёлтых пятен с хитрыми переплетениями. Уместнее сказать: холодная и тёплая цветовая гамма. Идя по следу убийцы, по материалу, которому он классифицировал жертв, убеждаюсь, что поведение их душ имеет аналогичную разницу.
Откидываюсь на стуле, закрывая глаза.
Кто дальше? Исходя из нити, что удалось выцепить из мыслей-паутин: два к двум, значит, следующий оттенок – тёплый. Быть может и другая схема.
– Сэр, время обеда давно закончилось… – обладатель извиняющегося тона сглатывает, окаченный волной раздражения. – Вы весь день не выходите, может поедите? У меня с собой ещё есть, – какой заботливый напарник. Сплетаю пальцы друг с другом, кладя руки на живот, покачиваясь на стуле, смотря на Ланеля младшего. Глаза в кучку и в пол. Молчит.
