Текст книги "Запомни меня таким (СИ)"

Автор книги: unesennaya_sleshem

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Стив вдохнул поглубже и уверенно утопил оранжевую кнопку в панель.

Загудели сервоприводы. Тяжёлое стекло, откинутое вбок, пришло в движение и, встав в пазы, отрезало его от пространства бункера. Стало оглушающе тихо, но ненадолго. Тут же зашипела газовая смесь из форсунок. Стив улыбнулся, почувствовав свежий, влажный, словно наполненный озоном воздух. Как после грозы. Сзади зажужжала автоматика панели с трубками и катетерами. Их жала выглядели устрашающе-длинными, и Стив предчувствовал неприятные ощущения в момент, когда они войдут в тело. И всё равно оказался не готов.

Он громко вскрикнул от прошивающей боли, прострелившей его от затылка до самых мизинцев на ногах. Колени ослабли и подкосились, но он не упал – ложемент крепко держал его. Он почувствовал вдруг, как отнимаются конечности – медленно, страшно, по частям. Сначала он перестал чувствовать пальцы. Затем сгиб кистей. Затем понял, что руки у него отняли по локоть, а ноги по колено, и вскоре у него осталось только тело, которое спустя недолгое время тоже отказало. Это было самое страшное ощущение за всю его жизнь: словно он – только пустая, лёгкая голова, сидящая на неподвижной аморфной шее, – и больше ничего.

Впрочем, скоро он перестал себя чувствовать полностью, растворяясь в мареве, подступающем извне, из самих глубин сознания. Он больше не имел тела, но – вдруг понял и обрадовался этому, как ребёнок – это было не важно. Он почувствовал себя больше, намного больше. И ощутил, как падает куда-то с огромной высоты. В память Баки? Чувство падения было таким ярким и бодрящим, что Стив зажмурился – хотя у него не было ни глаз, ни головы, ни тела. Смешно, насколько привычки сознания управлять чем-то ощутимым, физическим прорастают в нас. Он падал, и чем ближе был к цели, тем яростнее бился его несуществующий пульс. Он ликовал и предчувствовал, и был совершенно счастлив в этот момент.

Первое, что он увидел после падения и оглушающей, слепящей темноты, было лицо юного Баки. Он шёл рядом, плечом к плечу, – живой, родной, до одурения близкий – смотрел на него сверху вниз и лукаво улыбался.

========== Эпилог. ==========

Стив едва ли замечает хоть что-нибудь вокруг.

Ещё слишком ярко, чересчур шумно, и все чувства перетянуты и звенят от напряжения.

Он видит Баки – его мягкое гладковыбритое лицо в ореоле смазанного фона, на котором Стив не может сфокусироваться. Не хочет.

Потому что Баки – живой, родной, тёплый – рядом, он так близко, что протяни руку – и коснёшься, наконец…

Движение стоит такого усилия, что вызывает мнимую судорогу. Боль тяжело наваливается на сознание и обжигает его повсюду. Отчего? Что происходит? Прорываясь сквозь непонятные ему блоки и барьеры, он всё же заставляет себя поднять руку и тронуть Баки за скулу и краешек рта, едва коснувшись пальцами – он уже и забыть успел, какие смешные, тонкие у него были пальцы. Лёгкое, мажущее движение, но Стива обдаёт от него жаром и счастьем настолько, что он едва не теряет сознание.

Кожа Баки тёплая и гладкая. Такая молодая. Господи…

– Что такое? – спрашивает Баки, чуть хмурясь. – Что с тобой, Стиви? У тебя вид, словно ты призрака увидел.

Стив потерянно мямлит и с подозрением смотрит на свою руку, отвечает что-то про «ты запачкался», уводя разговор подальше от скользкой, опасной темы.

Стив с ужасом понимает, что говорит не он. Говорит тот малыш Стив, которого помнит Баки, который сейчас рядом с ним, а он – он всего лишь оператор, забравшийся в чужую память и греющийся от не предназначенного ему тепла.

Он оператор. Он тот, кто меняет память, вмешиваясь в поступки подконтрольного человека из воспоминания, и от внезапно открывшихся перспектив Стиву, тому, что от него сейчас осталось, становится дурно. Весь ужас изобретения Золы он понимает только тогда, когда чувствует – через малыша Стива, смущённо сжавшего свою руку в слабый кулак, – как до сих пор печёт пальцы, и как он украдкой трогает указательный и средний большим пальцем, словно размазывая жгучее ощущение по коже. Словно надеясь, что оно останется подольше. Он сам не понял, что произошло.

Стив-оператор стонет и ложится ничком – так он ощущает это, хотя на самом деле ничего не происходит. Они с Баки всё так же идут куда-то, и Стив вдруг отлично вспоминает этот день. Им двадцать, в Бруклине стоит засушливое лето, его всё чаще посещают приступы астмы, а сейчас им под ноги ложится тротуар обратной дороги от огромного универмага «Эбрахем энд Штраус», куда Баки ходит каждую неделю проведывать новые туфли для танцев. Лаковые и со звонкими каблуками-набойками, они приковывают взгляд ещё вдали от витрины, и Стив, каждый раз видя их на аккуратных ступнях Баки, тихо прищёлкивает языком. Задранные повыше штанины оголяют изящные щиколотки, и у Стива чешутся пальцы – так сильно он хочет зарисовать это, навсегда оставить в своей памяти. У Баки пока не хватает денег на них, но он работает и откладывает, медленно и неторопливо. Баки очень целеустремлённый и уверенный в своих желаниях, он не изменяет им. И Стив знает – рано или поздно эти лаковые туфли будут бликовать на ногах Баки, пока он кружит в танце очередную хорошенькую партнёршу. Впрочем, так и случилось месяцем позже.

Стив усмехается, вспоминая эти милые, ничего ему прежнему не говорящие моменты. Можно ли быть глупее и трусливее, чем он был в свои двадцать? Можно ли любить сильнее, чем он любил?

Стив хмурится. Прошедшее время не для этих слов. Он может сказать с уверенностью – ничего не изменилось.

Он наблюдает за разговором глазами малыша-Стива и оторваться не может от Баки, который беззастенчиво и мягко, по-дружески флиртует с ним. Это так ненавязчиво и завуалированно, что у малыша-Стива нет ни единого шанса понять и оценить.

Стив только улыбается и наблюдает; и понимает вдруг с кристальной ясностью, что это и есть программа-максимум, которую он позволит себе как оператору. Он не посмеет вмешиваться больше, не имеет никакого права отбирать у них двоих их ошибки и победы, их маленькие шаги друг к другу и мгновения опьяняющей нежности. Он не посмеет отобрать ни одну обиду, ни одну общую на двоих драку, ни одно горькое, громкое слово, что иногда говорились друг другу в запале. Он не имеет права вмешиваться. Всё между ними было правильно. Нечего менять.

И если сейчас он позволяет себе окунаться в волны удовольствия от того, что теперь он видит намного больше, малышу Стиву это ни к чему. Он ещё не готов к пониманию.

Стив вспоминает тот самый вечер и думает с горечью сожаления, что не успел к тому времени. Он не уверен, что смог бы сдержаться теперь, потому что к тому моменту, к его двадцатипятилетию он и так был уже достаточно готов ко многому. Он фантазировал и размышлял, думая над разными вещами и словами, поворачивая их в мыслях так и эдак. Он всё никак не мог сделать первый шаг, потому что смел сомневаться насчёт сигналов Баки; но когда тот рассказал ему… Стив помнит – всё равно не решился. Ему прошлому просто не хватило уверенности в себе и смелости, которая всегда горела в серо-голубых глазах напротив. Баки был уверен в том, что неотразим. Стиву этого не хватало.

И он думает, что это был бы единственный раз, когда он вмешался бы и чуть – совсем немного – подтолкнул себя. Он даже не посчитал бы это изменением.

Но им двадцать, и та ночь осталась далеко позади в памяти Баки, а нескладный двадцатилетний Стив и его сомнения вызывают только улыбку и заставляют мягкий, тёплый клубок сожалений ворочаться внутри.

Стив понимает, что отвлекся, только когда время вдруг ускоряется, всё движется быстрее и почему-то в обратную сторону, даже несётся, свистя, мимо. Он прыгает вслед воспоминаниям Баки, словно смотрит перематываемую назад видеокассету, как если бы был внутри фильма, наблюдая только моменты, в которых присутствует. Некоторые из них очень короткие, некоторые – намного длиннее. Он смотрит их, как старое, доброе кино. Смотрит всё время, пока не понимает – если бы у него сейчас было лицо, оно бы не просыхало от влаги.

Им семнадцать, пятнадцать, четырнадцать, и чем ближе Баки подбирается в своих воспоминаниях к их встрече, тем неуютнее, волнительнее Стиву. Он чувствует беспокойство и тревожится, потому что знать не знает, что приготовила программа, чтобы стереть их встречу. Не знает, сможет ли исправить это, чтобы между ними всё осталось правильно.

Неожиданно всё замирает на моменте, который Стив вспоминает не сразу, но когда вспоминает – не может сдержаться и честно, искренне, всем собой улыбается.

Они с Баки лежат на тёплом шерстяном одеяле на крыше его, Стива, дома. Туда есть лаз неподалёку с квартирой – для трубочиста. Они с Баки часто тайком от матерей лазали туда по вечерам, когда на небе ярче загорались созвездия. Стив стелил одеяло на жесть крыши, прогретую за день солнцем, Баки доставал печенье. Они ложились рядом, почти касаясь локтями, и смотрели вверх, то и дело показывая в небо пальцами.

Им по десять, и Стив не может смотреть на Баки глазами себя-ребёнка спокойно. Это странно, так странно – понимать, что тот маленький человек, что лежит рядом с ним на одеяле, и ты, прошедший и испытавший столько всего, одно и то же. Одно целое. Как такое вообще возможно?

– Кассиопея, – говорит Стив, показывая в небо. Баки смещается ближе и касается головой виска, чтобы точнее проследить взгляд.

– Врёшь. Откуда ты знаешь, что это точно она? А не вон та, чуть правее, или вон та, – он тоже тычет вверх пальцем, и Стив внутри улыбается.

Стив рядом с Баки вздыхает.

– Ну потому что она в созвездии. Вот, смотри…

Он начинает водить пальцем, рассказывая название всех звёзд рядом и пытаясь объяснить, как выглядит созвездие. Баки лежит так близко, что можно почувствовать детский запах его жёстких непослушных волос. В какой-то момент Баки сдаётся, и, не пытаясь больше вглядываться, выдыхает между зубов:

– Умник.

Стив хихикает и возвращает:

– Тупица.

– От тупицы слышу.

Их перебранка длится до того момента, как Баки вдруг не говорит:

– А ведь я, как вы только переехали, жуть как тебя невзлюбил. Даже и не думал с тобой дружить.

Стив медленно, глубоко вдыхает носом себя-мальчишки и чувствует запах летней ночи, крепко смешанный с ощутимым запахом остывающей жестяной крыши.

– Почему? – тихо, чуть обиженно спрашивает Стив.

– Ну-у, – тянет Баки, а потом приподнимается на локте и смотрит на Стива. – Ты был таким хилым и бледным, терпеть таких не могу. Тут же подумал – ну всё, пиши пропало. Начнётся теперь – помоги мне то, помоги мне сё, а мать будет наседать – ну он же такой болезненный мальчик, Джимми, как тебе не стыдно? Думал, прицепишься ко мне и будешь таскаться, или наоборот, из дома не выйдешь из-за своих болячек.

– Это ты ко мне прицепился, – едва слышно отвечает Стив. – Никто тебя не просил.

– Ну как же, – хмыкает Баки, – смотреть, как доходяге-соседу нос расквашивают и по земле возят? Я, конечно, не неженка, но и не дерьмо, Стив Роджерс. Попробуй тут не прицепись.

Стив смотрит изнутри в едва видные, блестящие в темноте глаза Баки и хочет сказать – я знаю, Бак. Знаю это, как никто другой.

Стив-мальчишка фыркает и отворачивается, снова глядит в небо, словно есть там хоть что-то интереснее и важнее.

– Ладно, не дуйся ты, – Баки сбоку легонько толкает его локтем. – И пошли спать уже, а то холодает. Как бы тебе не простудиться.

– Курица-наседка, у мамы моей научился? – дерзит Стив и поворачивается лицом, но Баки уже поднимается на ноги.

Стив внутри чувствует, что уши у Баки горят.

– Я когда увидел, как ты в третий раз поднялся и снова на тех мальчишек кинулся, – он вдруг запинается и мнётся, – ну, зауважал тебя. Смелый ты. Но дурной, конечно.

Стив вспыхивает и вскакивает на ноги, и несётся по покатой крыше за Баки, улепётывающим от него. Снизу кто-то кричит в открытое окно, чтобы «они, черти, прекращали бегать там, а то крышу проломят». Это действует на Стива. Он замедляется, едва справляясь с дыханием и колотящимся сердцем, и возвращается обратно к оставленному одеялу. Его нужно свернуть и забрать, иначе мама будет ругаться. Баки подходит и мягко забирает одеяло себе, пока Стив, открыв крышку чердачного лаза, примеривается в темноте к ступенькам лестницы.

Стива снова закручивает и уносит водоворот памяти, и он так сильно хочет чуть задержаться в этом странном, тёплом моменте, что тянется и тянется к нему всем собой. Это не помогает. Его несёт всё дальше, мгновения их с Баки дружбы мелькают короткими кадрами, и теперь он точно уверен, какая будет финальная точка.

Стив сваливается в свои восемь, точно падает с неба на землю, и ему больно. Он трёт локоть и коленку, пока не понимает – вот оно. Случилось.

Двое мальчишек постарше и заплаканная – так он помнит – девочка в углу переулка, и его бьют снова – теперь куда-то по скуле, со всей силы, его голова мотается, и он снова падает.

У обидчиков нет лиц – только гладкая смазанная поверхность кожи. Они бьют точно и механически, и Стив понимает с ужасом – так выглядит программа Золы.

И намерения у неё совершенно понятные. Стиву не нужно видеть выражения глаз, чтобы почувствовать это всем собой.

Всё правильно. Самое простое решение самое верное. Его должно не стать сегодня. И тогда Баки пройдёт мимо непонятной измаранной кучи за мусорными баками, в которой мусорщик намного позже опознает забитого до смерти мальчика.

Стив поднимается и получает ещё один удар, судя по ощущениям, куда-то в область печени. И вдобавок – пинок в живот, сильный, отталкивающий, из-за которого он валится навзничь, больно прикладываясь лопатками. Острый булыжник, на который он мог угодить затылком, остаётся в каких-то нескольких дюймах от его головы, и Стив, скашивая глаза, невольно признаёт: всё серьёзно. Ему нужен план. И другого, как вставать снова и снова, дотягивая до момента появления Баки, у него нет.

Принцесса, ради которой и затеялся этот рыцарский турнир, стоит у кирпичной стены, прижимая к груди игрушечного медведя с оторванной лапой. Кажется, из-за этой игрушки всё началось. У девочки замаран подол светлого платья и… тоже нет лица, понимает Стив, когда смотрит выше. Это не странно, – Баки просто не помнит её. Стив, впрочем, тоже – ему не до этого. Ему нужно выжить во что бы то ни стало. Он поднимается, встряхивает гудящей головой, складывает цыплячьи кулаки и идёт на таран, выпячивая нижнюю губу. И если программа может удивляться – пускай она удивится, думает он, падая и снова поднимаясь. Поднимаясь даже тогда, когда кровь из рассечённой брови заливает левый глаз, а правый плохо открывается из-за наливающегося фингала. Даже тогда, когда мальчишка-Стив выдыхается совсем, и Стив, огромный, опытный, старший, одной своей упёртостью и волей поднимает его тело и снова заносит рассаженный до крови кулак. Он знает – ещё немного, и Баки подбежит со спины, врезаясь в обидчиков, и закричит…

– Эй! Вы что вообще творите такое! – раздаётся сзади знакомый звонкий голос, и Стив улыбается. Наверняка, на окровавленном детском лице это выглядит страшно, но Баки ещё не видит, а Стив так крепко слился с собой-ребёнком, что мигом прекращает улыбаться. Баки врезается в ближайшего мальчишку с разбегу, тут же сваливая его на землю и точно ударяя его по уху. Он, жилистый, сильный, злой как черт, осёдлывает его и бьёт снова и снова, пока второй, чуть замедленный из-за смены алгоритма действий, идёт на выручку. Но Стив тут тоже не зря стоит. Он бежит и повисает на мальчишке-без-лица, на программе-убийце, и держит так крепко, что тот не может двинуть руками. Зато он отлично бьёт лбом по голове, и Стив поздно понимает свою ошибку – его ошпаривает болью, картинка меркнет, и он теряет сознание.

– Стив, – слышит он словно издалека. – Стив, эй, приятель, а ну просыпайся. Ну же…

Стив шевелится и еле-еле приоткрывает один глаз.

Он видит Баки и чувствует, как течёт по лицу вода. Из-за спины Баки яростно светит солнце, и Стив пытается улыбнуться, ведь это так правильно. Баки – солнце, думает он, всё же улыбается и тут же стонет, потому что разбитым губам больно.

– Ты что, совсем идиот? – кричит на него Баки, и Стив понимает, что лежит головой на его тощих коленках, а Баки – подумать только – плачет, размазывая по грязному лицу свои же слёзы. – Я уж думал, они тебя совсем… того…

Стив снова пытается улыбнуться, превозмогая боль. Он знает, что в тот раз ему было не до улыбок, но ничего не может с собой поделать. В груди жжёт огнём.

– Я живой, Джеймс. Спасибо, что вмешался.

– Как не вмешаться, они же тебя вдвоём били! А эта дурочка стояла, ревела и смотрела, вместо того чтобы за взрослыми бежать, – ругается он. – И не называй меня Джеймс, ты что, мой учитель в школе?

Стив хмыкает. У него всё болит и никак не выходит толком пошевелиться.

– Я отправил девчонку за родителями. Они помогут. Сам я тебя ещё раз не потащу, уж извини. Тяжелый ты для такого тощего, а мне, между прочим, тоже досталось.

Стив едва кивает, не переставая смотреть.

– Спасибо, Джим.

Баки кривится.

– И Джимом меня тоже не называй, – говорит он. – Так меня только мама называет.

– Тогда… – Стив делает вид, что глубоко задумывается, а Баки не торопит его – только заинтересованно смотрит. Ему нравится их игра. – Будешь Баки, – уверенно решает Стив.

Баки хмурится, шевеля губами, проговаривая про себя.

– Какая-то собачья кличка, – бубнит он.

Стив не отвечает. Он просто ждёт.

– Ладно, ну тебя. Пускай будет Баки, – решает он, наконец, и лицо его, детское и угловатое, перепачканное в слезах, крови и земле, светлеет. – Так меня будешь называть только ты, тупица. Если, конечно, заживёшь и не дашь дубу. Ты ведь не дашь?

Стив собирается с силами и мотает головой. Он видит за плечом Баки силуэт его матери, миссис Барнс охает и всплёскивает руками, и Стив боится предположить, как же страшно он выглядит.

Время словно замедляется, густеет смолой, растягивается, и он осознаёт внезапно – вот оно, конец витка, его миссия выполнена. И… что же теперь? Неужели всё? Неужели их обоих выкинет на этом моменте, и… нет, нет, нет, этого быть не может, – судорожно думает Стив, пытаясь крепче вцепиться руками в словно окаменевшего Баки. А как же все те воспоминания, которые Зола успел измарать, перекроить, изгадить? Что с ними? Они так и останутся в его голове?

Стив мечется внутри застывшего себя и понимает – всё бесполезно. Он трепыхается ещё немного и тоже замирает. Затихает в ожидании неизбежного.

Стрелки, идущие в обратном направлении, останавливаются на двенадцати.

Шестерёнки часов застывают на мгновение всепоглощающей тишины.

Раздаётся хлопок

вспышка

и реальность вдруг вздрагивает волнами.

А потом раскручивается в правильную сторону.

И Стив смеётся. Он хохочет беззвучно всем своим существом, потому что воспоминания снова весело бегут вперёд, и он со сладостью предвкушает первую выбранную Баки остановку. Он чувствует чужую волю, и Зола здесь совершенно ни при чём.

Они выберутся отсюда. Обязательно выберутся.

Но сначала нужно вернуть всё, что было у Баки, по местам.

Ведь он так долго этого ждал.

fin