Текст книги "Слепая любовь (СИ)"
Автор книги: Una Farfalla
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Наверное, я привык к спокойствию этого места. К бдительным соседкам и полиции, к тому, что здесь ничего не происходит, так как в Оушен-Гроув не живут богачи. Максимум, что тут можно украсть – это пенсне миссис Розмерты, оно у нее антикварное и раритетное. А еще… слепота обостряет многие другие чувства, в том числе интуицию. Я просто знаю, что ты хороший человек.
Виктора оглушило, он откинулся на спинку стула, убрал подрагивающие пальцы от чашки с чаем. Простые слова, сказанные прямо… Хороший человек? Да, он не собирался причинять вреда, но Юри как будто вложил иной смысл в данное словосочетание. Непонятные эмоции захлестывали с головой, Виктор постарался как можно незаметнее перевести дыхание. Юри тактично сделал вид, что не услышал шумного вздоха.
– Кстати, – вместо этого он встрепенулся. – Ты так и не сказал, где живешь. Раз уж с соседским визитом…
– В “Ракушке”, снял там комнату.
– А, у тетушки Мо.
Напряжения как ни бывало. Юри умел развеивать его одним словом, одним взмахом ресниц и кроткой, терпеливой улыбкой. Сколько времени потратил он, чтобы научиться терпению? Никифоров хотел бы знать, каким был Кацуки до слепоты.
– Тетушки Мо? – весело осведомился Виктор.
Юри негромко рассмеялся.
– О, одна из местных достопримечательностей. На самом деле владелицу зовут Молли. Поначалу она решила назвать пансионат “У тетушки Молли”. Но последнюю часть вывески то сбивало ветром, то веткой дерева. Один раз даже молнией угодило. Тогда она сменила название на “Ракушку”, однако местные до сих пор называют пансионат “У тетушки Мо”. Там очень вкусно готовят, лучше, чем в некоторых ресторанах. Летом туристы ходят туда даже не снимать комнату – просто поесть. Поэтому там такой большой задний двор – тетушка Мо расставляет столики под открытым небом.
Уходить из теплого, наполненного ароматом выпечки дома не хотелось. Виктор поднял воротник, поправил шарф, когда столкнулся с первым порывом зимнего ветра. Какой контраст с оставшимся за спиной домом.
На улице быстро темнело, в домах зажегся свет. В отличие от российских старушек, здесь ни одна занавеска не шелохнулась, не было видно ни одного силуэта, однако Виктор в человеческой природе не сомневался: вскоре улица будет в курсе, кто захаживает к слепому. Правда, не скажут ему имя – Виктор через домовладелицу по сарафанному радио просил передать, что хочет тишины и покоя. Пусть будет просто Виктор.
В душе играла мелодия, пока еще тихая, но ждущая своего часа. Когда Виктор прикрывал глаза, видел лед и движения бедер Юри на светлой кухне. Ему лампы в принципе не нужны, парень зажег их ради гостя. У японца красивое тело, спортивное, но не жесткое, как у Никифорова, а мягкое, как булочка. Все на своих местах, все аппетитное и округлое правильно настолько, что не возникает вопросов о диете и сбросе веса. Юри сам прекрасно следит за собой. В холодильнике у него полно салатов, есть парочка супов и микроволновка. Раз в неделю к нему приходит женщина, которая генералит дом и готовит. Вкусно готовит, Никифорова угостили. Юри вообще гостеприимен.
Воспоминания о передвижении слепого по кухне рождают в душе новый виток мелодии. Музыка принадлежит телу Юри, он рождает ее сам, не замечая этого уникального свойства. Двигается легко и грациозно, с идеально ровной спиной, взмахивает руками, как крыльями, но всегда по делу. Танцует под неслышимую никому, понятную только ему мелодию. Как много людей видело его таким?
Виктор не знает, это вызывает слабое раздражение и желание вернуться в светлый дом, разделить с Юри вечер и, возможно, ночь. Не в плане секса, хотя японец привлекателен для бисексуальной натуры Никифорова, только прикоснуться, полежать, растопив лед.
Бывают такие люди, встречаются, хоть и очень редко, на которых смотришь и понимаешь – твое. Родное, близкое, сразу по сердцу пришлось. Исключительное. Виктору должно быть стыдно так беззастенчиво навязывать свою компанию слепому, но по-другому он не мог. С каждым днем он чувствовал Юри лучше и лучше, как будто настраивался на его волну.
Впервые за долгое время ему хотелось съездить на тот каток в соседнем городе.
Виктор привычно уже поднялся по ступеням домика Кацуки, позвонил в дверь. Видеться им удавалось часто, хотя большей частью по вечерам, в первой половине дня Юри имел какие-то свои дела, а Никифоров посещал каток, возвращал себе былую форму. Программа пока не обрела четких очертаний, была расплывчата, даже названия ее Виктор не знал, порою чувствуя себя слепым котенком, тыкающимся наугад в темноте, однако… Тело пело. Это было то, что нужно. Впервые пустота заполнялась, медленно, потихоньку, его сосуд вновь наливался красками, как бокал – рубиновым вином. Он крутился на льду, прыгал, взлетал, парил, как будто вернулся в свои беспечные шестнадцать, когда катался ради самого себя и льда, а не ради зрителей.
Чего-то не хватало, какой-то нотки, Виктор надеялся найти ответ у слепого, но удивительно прозорливого Кацуки. Они никогда не разговаривали о травме Юри, хотя Виктор подозревал, катастрофа произошла пять лет назад и стала причиной переезда японца в Оушен-Гроув. Вместе с травмой Юри приобрел удивительное мировоззрение. Впитал в себя спокойствие океана, легкость ветра, основательность скалы. Юри равнялся постоянству. Беседы с ним… Виктору открывали глаза. На мир вокруг, на себя самого, как будто отмывали от старой корки копоти прилипших взглядов, жадного, расчетливого восхищения.
В жизни Виктора был только один человек, который смотрел на него так, как Кацуки, видел в нем Виктора, а не Никифорова. Поэтому фигурист никогда не менял тренера, хотя ему предлагали и не раз.
Дверь открыла миловидная брюнетка в очках. Удивленно вскинула брови.
– Добрый день.
– Добрый день, – немного растерянно поприветствовал незнакомку Виктор.
В груди поселилось неприятное ощущение, как будто заворочался огромный червяк. До этого дня он, разумеется, слышал о контактах Юри с другими людьми, однако не встречал никого, кто бы попал в дом Кацуки. Слепота и вежливость японца надежной, хотя и прозрачной преградой стояли между ним и остальным миром.
Женщина тем временем наклонилась, принюхалась к нему.
– Юри, высокий мужчина в пальто, пахнет хвоей и океаном.
– Пропусти, – донеслось из гостиной. – Это Виктор.
– Да знаю я, – пробурчала тихо брюнетка, смерила Никифорова недобрым взглядом. – Не понимаю, в какую игру вы играете, мистер Никифоров, но если разобьете ему сердце, я вас прикончу, – прошипела практически в ухо, затем отстранилась, злость исчезла из ее глаз. – Юри, я поскакала. Наша леди-босс уже ждет меня на суд и казнь.
– До встречи, Лиза!
– Пока-пока.
Женщина накинула пальто, еще раз предостерегающе посмотрела на Никифорова и вышла. Виктор перевел дыхание. До сих пор город играл на его стороне, не говорил Юри подлинную фамилию, а, может, сам Кацуки не спрашивал, однако эта женщина… она не была обязана сохранять секрет. Не важно, кто или что Никифоров, для нее на первом месте оставался Юри, это было видно невооруженным взглядом. В глубоких черных глазах вспыхивало и гасло пламя Ада, когда она угрожала ему. Между ними что-то большее, чем просто отношения. Неужели…
Думать об этом было крайне неприятно, Виктор поморщился. Раньше за ним не наблюдалось подобной неуверенности в себе. Юри изменил его, сам того не замечая.
– Привет.
Кацуки сидел на диване в гостиной, перед ним стоял ноутбук. Клавиши на нем были крупнее обычных, с насечками, по которым скользил сейчас палец Юри.
– Привет.
Виктор привычно устроился возле японца на диване. Зверь внутри утробно заурчал от удовольствия, когда бедра коснулось тепло Кацуки.
– Твоя подруга?
Юри смущенно засмеялся, коньячный румянец залил щеки и шею. Он почесал кончиком пальца переносицу.
– Нет, помощница. Когда я ослеп, пришло вдохновение, захотелось поделиться с миром своими мыслями и чувствами. Раньше такого не возникало, – он стал задумчивым, печальным. – Люди мало ценят возможность общения, невербальной коммуникации. Только когда лишаются этого, понимают, сколь много значит один выразительный взгляд или возможность увидеть собеседника.
Виктор затаил дыхание. Глупая ревность, как и угрозы женщины, вылетели из головы. Юри часто рассказывал о себе, но редко делился чем-то по-настоящему важным и личным. Сейчас он переступил через себя, взяв за руку неопытного в отношениях Никифорова, провел через порог очередной ступени. Виктор молчал, чтобы не сбить, не разрушить то интимное, что воцарилось между ними. Тишину, пронзенную доверием, открытостью Юри. Мир в комнатке замер и затих, притаившись, прислушиваясь к негромкому голосу. Он видел, японцу самому хочется рассказать, поделиться с ним, именно с Виктором, а не с кем-то другим.
– Я был выброшен в эту темноту так резко, внезапно, что совершенно растерялся. Это был новый мир для меня, полный неизвестности, а неизвестность, как правило, страшит сильнее боли или смерти. Поэтому отчаянно искал приложение себе, своим талантам, в привычном мире. Что-то, что позволило бы не считать себя обузой, стать полноценным членом общества, пусть по-своему, – Юри говорил плавно, перед глазами вспыхивали страшные картины. Виктор видел его в темноте, растерянного и напуганного, как ребенка, проснувшегося от страшных кошмаров. Каково это – ослепнуть? Он не знал, боялся узнать. А Юри пережил это, прошел и стал сильнее. Сила воли и упорство восхищало. – Поэтому я записал пару монологов, пробных “черновиков” на диктофон и отослал в несколько издательств. Одно из них заинтересовалось возможностью открыть людям мир слепых, но помнящих буйство красок. Ко мне приставили Лизу, я записываю на диктофон главы, она печатает их, затем читает, и мы вместе их перерабатываем. Кстати, я только потом узнал, что она замужем за редактором. Это была своеобразная проверка моих талантов. Сам был удивлен, когда книга получила признание критиков.
Виктор не знал, что сказать. Столько всего навалилось сразу. Откровения Юри, облегчение от того, что женщина занята, значит, ничем не угрожает ему. Картины, образы, мысли и чувства – все это поглощало Никифорова. Недостающие кусочки в образе Кацуки вставали на свои места.
– Ты пишешь только о своей жизни? – с трудом выдавил он.
– Нет, – Юри светло улыбнулся. – На самом деле, о жизни слепых была только первая книга. Теперь я… хм… – он смутился.
Виктор поерзал, подгоняемый почти охотничьим азартом. Это что тут за секреты такие? Юри никогда не стеснялся ни себя, ни своих поступков или ошибок, которые так или иначе допускают все люди, даже зрячие, что уж там говорить о слепых. И хотя румянец в такие моменты заливал его лицо, он никогда не опускал голову, не прятался за волосами.
– Ты?..
– Пишу любовные романы, – Юри вспыхнул.
Сейчас, спустя какое-то время после знакомства и несколько стен вежливости, Кацуки предстал в истинном свете. Стеснительный, легко краснеющий, эмоциональный, многое принимающий близко к сердцу. Это настолько ярко дополняло образ спокойного, цельного парня на берегу, что Виктор… Он не мог подобрать слов. Впервые в жизни он внимательно наблюдал, как раскрывается перед ним заинтересовавшая его человеческая личность, и переносил свои впечатления на лед. Музыка в ушах звучала все громче, требовательнее, как было только в молодости. Вдохновение возвращалось. Юри стал вдохновением. Слой за слоем, каждый из которых – тончайшая полупрозрачная пленка – Никифоров открывал себе противоречивую человеческую натуру.
Виктор смотрел на профиль Кацуки, на его незрячие глаза. Глубокого шоколадного цвета, при правильном освещении иногда казалось, что они несут в своих глубинах малиновый оттенок. В отличие от фотографий многих слепых, просмотренных Никифоровым в Интернете, глаза Юри не застилала пелена. Ничто не говорило об увечье, кроме расфокусированного взгляда и мелких шрамов на висках. Они паутинкой уходили под волосы. Шрамы украшают мужчину. Виктор всегда считал это своеобразным утешением для тех, кто не сумел уберечь собственную внешность. Поэтому берег лицо, руки, прятал синяки от тренировок под слоями дорогой одежды и тонального крема. Встречают ведь по одежке. Шрамы Кацуки Юри были незаметны, тонкая паутинка, скрытая темным загаром, если не присматриваться, то заметить тяжело, особенно, когда он надевает широкие очки. Те прячут почти все.
Юри забрался с ногами на диван, обхватил колени руками и водил пальцами по верхней части стопы. Дома он ходил только босиком, как любой слепой, зависящий от ощущений. Любых ощущений. Мебель никогда не переставлялась, ковры не появлялись, а Виктору нравилось слушать, как шлепает Юри ему навстречу. Негромко, удивительно уютно. С тоской вспоминал о Маккачине. Наверное, большой и шебутной пудель стал бы огромной проблемой для привыкшего к спокойствию и определенному порядку в каждой сфере жизни слепого.
Виктору нравилось следить за скольжением пальцев Юри по коже. Стопы у парня были узкие, длинные, пальцы аккуратные, ухоженные. Сбоку виднелись старые потертости, въевшиеся в кожу. Такие бывают у фигуристов, когда те много тренируются или часто меняют коньки и вынуждены пробовать и растаскивать новые. Тело Юри являлось картой его жизни, год за годом, как возрастные кольца дерева представляло, что происходило в жизни парня. Никифоров не задавал вопрос, занимался ли Кацуки фигурным катанием. Ему не пришло в голову искать информацию в Интернете. До этого момента между ними пролегала определенная граница товарищества и зарождающейся дружбы, однако откровение толкнуло вперед, на новый виток эволюции.
Тишину собеседники не спешили нарушать, она такая уютная, однако каждой интимности должен быть предел. Они успеют еще помолчать в свое удовольствие, сейчас лучше не перебарщивать.
Виктор в первый раз выстраивал серьезные отношения, не любовные, в которых даже не упоминалось о сексе, и не имелось сексуального подтекста. Работа оказалась сложной. Уровень за уровнем, кропотливо, осторожно укладывал он хрустальные стены замка, стоящего на скале в окружении леса и гор. Словно наяву видел фигурист прозрачные стены, способные выдержать напор любого урагана, возносящиеся к синим небесам шпили остроконечных крыш. Как в сказке.
Деликатность, осторожность, бдительность – этому научил его Юри Кацуки. Против воли, в мир слепого японца нельзя врываться с шумом и треском, нельзя нахрапом брать очередную высоту. Необычное, незнакомое ощущение. Правильное где-то внутри, там, где судорожно трепыхалось нечто живое и теплое, знакомое и незнакомое.
Виктор обвел взглядом комнату, ища, на чем бы зацепиться взглядом и использовать как предлог новой темы в разговоре. Юри терпеливо ждал, хотя Никифоров знал: слепой чувствует каждое его движение.
Внимание привлек красочное видео на экране. Пробило холодным потом, по спине побежали мурашки. С удивлением Виктор узнал запись собственного выступления.
– Ты… – голос внезапно охрип еще сильнее. Виктор порадовался, что простуда оставила после себя подарок длительного действия в виде изменившегося голоса. Если Юри его поклонник, он наверняка слышал многочисленные интервью. Конечно, записи меняют голоса, но… Не хотелось открывать правду, не сейчас, не таким образом. Виктор боялся разрушить то хрупкое, что успел выстроить. Боялся лишиться маленького мирка с вареньем и кривоватыми, но сладкими бисквитами, где его принимают просто так, без фамилии, только по имени.
Мучил стыд за ложь Юри, но Виктор утешал себя тем, что солгал только в одном – своей фамилии. В остальном он был предельно искренен и открыт, насколько это вообще возможно для полузнакомых людей. Лишиться расположения Юри, увидеть, как захлопнутся перед ним двери дома слепого… Картина пугала, по плечам бежал мороз, Виктор нервно дергался.
– Ты любишь фигурное катание?
– Да, – Юри провел пальцами по клавишам, но не запустил видео. – Раньше я профессионально занимался им, но вынужден был бросить. Сейчас мой друг присылает мне записи, где описывает каждое выступление, не только прыжки, как это делают комментаторы. Каждый раз с видео. Глупости, но Пхичит настаивает, говорит, хочет стать режиссером, – засмеялся Юри. Ему не было обидно, он не считал издевательством или насмешкой видео для слепого. Принимал заботу и радовался ей.
Виктор знал только одного Пхичита. Чуланонт из юниоров. Говорили, что в новом сезоне он будет пробоваться во взрослой категории.
Почему-то он никогда не слышал о Юри Кацуки.
– Тебе нравится Никифоров?
Юри прикрыл глаза, откинулся на спинку дивана. Черты лица его расслабились умиротворением, ласковой памятью о прошлом.
Вспоминайте только то, что доставляет вам удовольствие.
– Твой тезка великолепен. Именно он вдохновил меня заняться фигурным катанием, его первая программа во взрослой категории. Он выделялся среди остальных фигуристов. Не могу объяснить. Талантливых много, встречаются гении, но Никифоров так откровенно был влюблен в лед. Он получал удовольствие от самой прокатки, от номера, от музыки и выступления. Улыбался искренне, наслаждался каждым мгновением. Ошибки ли, удачи ли – все принимал.
У Виктора перехватило горло. Да, да, именно так. Он был влюблен в само катание, а не медали. Они казались ему чем-то сопутствующим и неважным. Холод льда, тонкий баланс на острой грани лезвий, восхитительное ощущение полета, когда на полной скорости скользишь вдоль бортиков, раскинув руки. Свобода и полет. Как давно это сменилось на желание удивить, поиграть для публики? Ведь никогда раньше его не волновало, что скажут остальные. Да, он хотел восхищения, не терпел небрежности, но умел… получать удовольствие. От победы, от поражений. Главное – от самореализации.
– Виктор, все в порядке? – Юри обеспокоенно повернулся и нащупал руку мужчины. Тонкие пальцы обжигали своим теплом. Виктор машинально переплел их со своими, чтобы удержать озарение. – Я что-то не то сказал?
– Нет… нет, – голос проходил через горло с трудом. Виктор прерывисто вздохнул, в глазах стояли слезы. – Я тоже занимался фигурным катанием, но мне казалось… забыл, что такое вдохновение.
Он подвинулся ближе, прижался к боку Кацуки и положил голову на плечо.
– Можно я так немного посижу?
– Конечно, – Юри потянулся к компьютеру. – Хочешь, послушаем выступление Никифорова?
Виктор хрипло рассмеялся. Так про него еще не говорили. Интересно узнать мнение возможного конкурента. Хотя, если друг Юри хоть немного похож на него самого, с ним легко будет завязать знакомство. Одного Криса маловато для нормального общения, а остальные казались слишком… меркантильными, настроенными вырвать глотку конкурентам.
– Как ты с ним управляешься?
Пальцы замерли над клавиатурой на долю секунды.
– На самом деле, компьютер нужен мне только для прослушивания записей и общения. Специальная программа сортирует записи, каждую папку открывает определенная комбинация клавиш. Как и скайп, так что все на самом деле просто.
Просто для Юри, но не для Виктора, которому страшно было представить, сколько времени запоминал комбинации Кацуки.
Из динамиков полилась музыка, но она шла фоном. Виктор скользил по льду, а где-то бодро трещал оптимистичный таец, описывая все подряд. Пхичит с забавным акцентом рассказывал о прогибе в спине, о выставленной в бильмане ноге, о растяжке на трибунах болельщиков, о реакции судей, и все это, казалось, одновременно. Еще сообщал личное мнение, успевал проходиться по восхищению Никифоровым Юри – Кацуки каждый раз слегка краснел и улыбался – по соперникам. А еще давать характеристику прыжкам и пируэтам. Виктор впервые сталкивался с таким толкованием своей программы, и, надо признать, ему нравилось. Вот, кого нужно сделать комментатором, с ним точно не соскучишься.
Было в этом что-то умиротворяющее. Сидеть на диване, в гостиной, погруженной в приятный сумрак, лежать на плече у Юри и слушать веселую речь его друга-фигуриста.
Виктор никогда не искал Юри в Интернете, но последним разговором словно получил разрешение. Он пришел во временное жилище, поздоровался с хозяйкой и закрылся в комнате.
Книга Кацуки Юри называлась “Пять знаменитых стадий” и была переведена на русский язык. Последнее порадовало Виктора, так как погрузиться в мир слепого он предпочел бы на более выразительном родном языке.
Темная обложка, на которой был изображен тот самый привидевшийся во время разговора потерянный в пустоте мальчик, испуганный, не понимающий. Он никуда не шел, просто стоял. Виктор провел пальцами по монитору. Мальчик не походил на Юри, но отчего-то японец виделся в нем.
Виктор потрепал улегшегося на ноги Маккачина и с нетерпеливым предвкушением открыл первую страницу электронной версии.
История велась от первого лица. Вопреки ожиданиям, началась не с самой аварии, а вышла из маленького прибрежного городка в префектуре Сого, Хасецу. Родители Юри владели единственной в городе гостиницей с горячими источниками. Виктор с первых слов погрузился в незамысловатый, но насыщенный быт обычной японской семьи с сыном-фигуристом и старшей дочерью-музыканткой.
– Виктор! – в дверь постучали.
Виктор встрепенулся, оторвался от компьютера. Который сейчас час?
– Виктор, к тебе пришли, – голос хозяйки звучал встревоженно. – Он не выходит уже вторые сутки, только просит погулять с псом, – кому-то рассказала она.
– Не возражаете, если я зайду?
Виктор охнул, подскочил. Он совсем не ожидал услышать в пансионате Юри. Двое суток… Уже столько времени? Он совсем не заметил его хода. Книга действительно хороша, не оторваться. А ведь он только до половины прочитал.
– Виктор, можно?
– Конечно, проходи, – Никифоров втащил японца в комнату, улыбнулся хозяйке.
Аккуратно усадил в кресло, предварительно согнав с него Маккачина. Юри снял очки и теперь смотрел – если можно так сказать – перед собой. Прямая спина, трость в руках, перчатки в кармане знакомого коричневого пальто. Теперь, прочитав его книгу, Виктор знал, почему он их не носит во время ходьбы. Плотная кожа защищает от мороза, но совсем не пропускает вибрации трости. Из-за чего парень чувствует себя неувереннее.
Было так странно видеть его в своей комнате, где каждый предмет за недолгое время пребывания Никифорова успел обрасти отпечатками его личности. На спинке кресла, где сидел парень, висел шарф, уже изрядно обмусоленный Маккачином, соскучившимся по зависшему перед компьютером хозяину.
Юри выделялся из обстановки своей… упорядоченностью, аккуратностью. Как английский лорд на приеме. С тростью, в пальто и безукоризненно спокойным выражением лица.
– Мы договаривались встретиться, но ты не пришел, – Юри не осуждал. – Я волновался, поэтому решил навестить тебя. Надеюсь, не помешал?
– Прости, – Виктор ощутил угрызения стыда. Они действительно договаривались о встрече, но за чтением он совсем потерял ход времени. – Твоя книга… не смог оторваться.
Как, как описать все, что он пережил вместе с Юри? Как будто окунули в горящую кислоту, а потом швырнули в ледяной азот. Как будто распаренный выскочил на сорокаградусный мороз, и ледяной ветер обвевает разгоряченную слезами кожу щек. Ты замерзаешь и горишь одновременно, когда мир, еще недавно ослепительный, стал оглушительным настолько, что болит голова, и закладывает уши. А сердце бьется в груди.
Никто не знал пустоты Виктора Никифорова, а Юри пережил ее. Звенящую, темную, оставляющую в растерянности. Только Виктор мог продолжать поиски вдохновения, мог смотреть на мир вокруг, а Юри остался один на один со слепящей пустотой и огромным количеством звуков, источников которых он не знал.
Растерянность, попытки найти себя, вывести константу. Он лишился опоры под ногами и чуть не полетел в пропасть собственных ощущений.
С таинственной японской недосказанностью, с простотой открытого человека Юри рассказывал обо всем. О первых днях в больнице, после гибели родителей, о сестре, не оставившей его и потратившей свою часть наследства на пластические операции, которые скрыли шрамы и оставили лицо Юри прежним. Он сам просил не изменять его внешность. О страхе сделать первый шаг в неизвестность.
Реабилитационный центр стал его спасением, где ему объясняли каждый звук. Страсть к готовке теперь виделась под другим углом.
Вместе с Юри Виктор открывал мир ощущений под кончиками пальцев. Чем различаются ткани, как приятен лед, как обжигает пальцы горячий пар.
За свой срыв становилось стыдно. Фигуристы сгорают, теряют вдохновение, а после ноют и жалеют себя. Виктор чудом не пошел по этой дорожке. Юри не сдался, не опустил руки в куда более худшей ситуации. Выпрямился, пошел вперед.
Виктор не знал, что там дальше, в книге, он остановился на реабилитационном центре и комнате с большим количеством темного в глазах Юри света. Он просто знал результат, видел его перед своими глазами.
Главному Юри уже научил его. Пустоту можно заполнить, потому что на самом деле… Виктор богатый человек. Он видит мир вокруг. А Кацуки остались только воспоминания.
Нельзя разбрасываться таким богатством.
Виктор обратил внимание на себя. Двое суток без отрыва от компьютера, и по сравнению с собранным, причесанным Юри он выглядит как дворняжка.
– Прости, я сейчас, мне нужно душ принять.
– Да, – сморщив весело носик, согласился Юри, – не помешало бы.
Виктор выругался на родном и услышал звонкий смех японца. Как он мог забыть про чувствительность обоняния.
В зеркале ванной отражение посмотрело воспаленными красными глазами, почесало задумчиво седую щетину на подбородке. Красиво звучит – платиновый цвет волос, а вот борода получается невыразительной и какой-то… плешивой. Виктор поморщился, залез в кабинку, сбросив вещи в корзину для грязного белья. Потом постирает.
Вода привела в чувство, он с наслаждением вымылся, в животе заурчало, как бы напоминая, что свежим воздухом и душем сыт не будешь. Виктор, посвежевший, выпорхнул в клубах ароматного пара из ванной, готовый к новым свершениям. На столе его, потеснив компьютер, ждал сытный завтрак.
– Тетушка Мо заходила, просила передать, – Юри махнул рукой немного правее стола. Парень не поднялся с кресла, и хотя его руки лежали расслабленно на трости, чувствовал себя в новой обстановке явно неуютно.
– М-м, она прелесть, – Виктор набросился на блинчики с кленовым сиропом. В отличие от арахисового масла, он мужчине понравился. – Какие планы?
Юри выглядел задумчивым, и Виктор задался вопросом, не возражает ли японец против прочтения книги. Одно дело, когда не знаком лично с читателями, а другое – когда приоткрываешь ему душу и сердце. Мнение таких людей всегда более важно.
– Я хотел бы показать тебе одно место, но мне понадобится помощь, – Юри засмеялся и попытался отстраниться от полезшего с облизываниями Маккачина. Виктор с затаенным восторгом смотрел, как путаются гибкие пальцы в кудрявой шерсти пса, и тот скулит от восторга. – Можем взять его с собой, если хочешь. Наверное, он соскучился по прогулкам за время твоего добровольного затворничества.
– Тетушка выгуливала его… наверное, – если честно, Никифоров не помнил, жизнь проскальзывала мимо него, пока он погрузился в книгу.
– Тогда тем более нужно отвлечься. Требуется время, чтобы уложить прочитанное в голове, посмотреть свежим взглядом, – Юри поднялся, коньячный румянец заливал щеки и шею.
Сердце Виктора забилось сильнее в предвкушении. Что-то изменилось между ними, неуловимо, но окончательно. Как будто книга помогла перейти еще одну черту, подпустила Виктора ближе к своему создателю.
Куда он поведет его? Что покажет? Будет ли это той самой недостающей частью, кусочком в мозаике, которая почти сложилась? Ответа Виктор не знал. Поэтому ждал его с нетерпением. Он снова чувствовал, снова жил, дышал полной грудью. Странно было вспоминать об апатии, когда каждый день готовил новое открытие.
– Я подожду тебя на улице, можешь не спешить, – Юри вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь.
Виктор проглотил завтрак моментально, накинул пальто, шарф, прихватил Маккачина. Почему-то было важным познакомить Юри с верным другом, посмотреть, не возражает ли он против его присутствия. Домашние питомцы много вреда способны принести слепому.
Заматывая на шее шарф, выскочил мужчина на улицу, не чувствуя землю под ногами. Как будто ему снова шестнадцать, и он летит на первые в жизни взрослые соревнования.
Юри о чем-то беседовал с хозяйкой, оба склонялись над кустами роз. Кацуки кончиками пальцев гладил лепестки, кивал, уголки губ приподнимались в улыбке. Увидев Виктора, хозяйка всплеснула руками.
– Ну, наконец-то, а то совсем стал походить на страшилок из игрушек моего внука. Держите, собрала вам перекус, – сунула Никифорову корзину с ланчем. – Все холодное, так что разогревать не потребуется.
– Спасибо, тетушка Мо. Я поговорю с Лизой насчет новых сортов.
– Идите, идите! Удачного свидания!
Кончик носа зачесался. Виктор краснел удивительно: на щеках цвета было мало, зато отличался нос. Сразу как у Деда Мороза.
Юри от души рассмеялся. Приласкал сунувшегося под руку Маккачина.
– Не лезь, глупый пес, – прикрикнул Виктор, боясь, что пудель сунется под трость и собьет слепого с ног. Все-таки тушка была не самой легкой.
– Ничего страшного, раньше у меня была собака Вик-чан. Маленькая, но озорная. Все время приходилось следить, чтобы не наступить на нее.
Виктор читал. Любимица всей семьи, лучший друг Юри, названный так в честь Никифорова. Она погибла вместе с родителями.
Взрыв газа на источниках послужил причиной пожара. Кто-то подозревал умышленный поджог, но доказательств не имелось. Юри сумел вытащить сестру, Мари, вместе с которой заснули в одной комнате, после долгих разговоров. А когда сунулся в горящее здание за родителями, его накрыло балкой.
– Ты поэтому не завел собаку-поводыря?
Юри покачал головой, как бы говоря, не здесь и не сейчас. Слишком людно, несмотря на то, что на улице ни души. Виктор понимал это. Сокровенным делиться нужно наедине.
Погода стремительно менялась, с каждым днем становилось теплее. Оушен-Гроув в самое холодное время года не мог похвастаться сильными морозами, здесь температура не опускалась ниже минус семи, теперь же, весной, вовсе становилось теплее. Виктор по привычке надевал пальто, так как знал, как опасна переменчивая погода межсезонья, как легко подхватить какую-нибудь заразу и потратить время впустую на порошочки и сиропы. Болеть Никифоров не любил, диета, здоровый образ жизни сделали его тело крепким и выносливым, а вот эмоциональное напряжение выступлений, наоборот, старалось всячески ослабить иммунитет.
Юри кутался в пальто скорее машинально, нежели из прямой потребности. Он легко привыкал к вещам, а отвыкал тяжело. Пока не станет совсем жарко, из пальто не вылезет под страхом смертной казни. Парень провел рукой по перилам, направился к спуску.
