Текст книги "Слепая любовь (СИ)"
Автор книги: Una Farfalla
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)
– Идти придется по песку. Поможешь?
– Конечно.
Теперь Виктор видел за каждым жестом Юри намного больше. Знал, какую важную роль для него несут царапины, шероховатости, неприметные на вид. Люди не замечают их, а для слепых это ценные указатели.
Песок зыбкий, по нему не постучишь палкой, океан приносит палки и коряги, водоросли, в которых легко запутаться. Если бы мог, Виктор на руках пронес бы Юри до самой цели. Мешало лишь осознание, что парень откажется. Поэтому Никифоров переплел пальцы, согревая озябшую ладонь. Маленькую, сильную, крепкую, обхватил, спрятал в своей.
Шаг за шагом, медленно, постепенно, они шли по берегу, ступали по зыбкой почве песка, как по хрупкому стеклу. Вокруг носился с радостным лаем Маккачин, Юри держал глаза закрытыми, улыбался уголками губ. Это было самым важным – тепло Юри, плечом к плечу, возле сурового, посеревшего сегодня океана. Виктору хотелось, чтобы Юри развернулся, схватил его за руки и побежал вперед. Посмотрел и увидел.
– Нам сюда.
Тропинка вела между природным заграждением из обломков скал, Юри перебирался по ней ловко, знал, куда ставить ладонь, но ногой нащупывал дорогу. Виктор помогал ему. Тропинка оборачивалась вокруг скалы, поднималась на самый верх. Мужчины последовали за ней, оставив Маккачина внизу, носиться по песку. Даже с псом Виктор не был готов разделить вспыхнувшее в груди жаркое чувство без названия.
Они сели на камень, подстелив полы своих пальто. Перед ними расстилался бесконечный океан, покрытый белыми пенными кучеряшками, чайки парили над волнами, а вдалеке вода сливалась с небом, светлела на горизонте.
– Закрой глаза, – Юри положил ладони на лицо Виктора. – Слушай. Просто слушай.
По телу пробежался жар, исходящий от руки Юри, запах парня окутал с головы до ног легким облаком. Никифоров облизнул губы и послушно закрыл глаза, пощекотав ресницами нежную кожу. Сначала он слышал только биение собственного сердца, ток крови в ушах. Хотелось носом провести по загорелому запястью с прожилками вен, поцеловать там, где виднеется биение жизни.
Юри терпеливо ждал, потому что знал, как тяжело отвлечься от видимого и перейти к слышимому.
Сердце успокоилось, хотя близость парня все еще дурманила разум, Виктор сумел отвлечься и прислушаться по совету Юри. В горле пересохло.
Шум океана, крики чаек, плеск волн о камни под свисающими с края ногами, ветер в лицо – все сплелось в единую мелодию, ритмичную, живую. Когда к ней присоединилось фортепиано, Виктор не понял. Музыка, поначалу тихая, бежала вперед ручейком, капелью звенела, струями воды переливалась. Нежная, хрупкая, невесомая. В ней был Юри и целый свет, она разделялась, одна нить тянулась, поддерживая напряжение, а вокруг вилась спираль звенящей капели. Сквозь камни, сквозь обломки скал, тягучие пески и низины прокладывала она дорогу, ликующая, свободная, торжествующая. Расправляла крылья, как чайка, взлетая все выше и выше, пока… не опала, затихла. Лишь единичные звуки напоминали о ней. Как будто человек поднимался с колен, медленно, с трудом. Но ему удалось, он встал и пошел дальше, побежал. С радостью и смехом, преодолевая препятствие, расправив крылья. Победитель. Все закончилось торжеством, не жесткими, категоричными фанфарами, но мягкой нежностью пиано.
Виктор распахнул глаза. Юри больше не ослеплял его, он держал руки на коленях, сжимал телефон, в котором остановилась музыкальная дорожка. Никифоров коснулся внезапно замерзшей щеки и понял, что кожа мокрая.
В мелодии был Юри, аккуратный, тактичный, вежливый, мягкий. Умеющий любить беззаветно. Упавший, но поднявшийся вновь. Капель и перелив, струи и ручей.
Победитель.
– Это… Это было прекрасно, – голос хрипел не от простуды.
– Я учился в Детройте, – Юри на японском проговорил голосовую команду, телефон погас. – Там познакомился с Мией, она заканчивала музыкальную академию. Когда ослеп и перебрался в Оушен-Гроув, она приехала и подарила мне эту мелодию и это место. У музыки нет названия, она сказала, что это – я.
– Она права. Это ты.
Юри помялся, убрал телефон в карман, покусывал губы. Страдальческий изгиб бровей – он почему-то нервничал. Виктору хотелось успокоить его.
– Виктор… ты… – Юри вздохнул. – Можно мне тебя увидеть?
В груди вспыхнула и рассыпалась искрами сверхновая.
– Да! Да, конечно, – Виктор запустил пальцы в волосы. С губ рвался счастливый смех. Он так хотел, чтобы Юри посмотрел на него. Именно на него, не на Никифорова-фигуриста, чемпиона и таланта.
Пальцы трепетными крыльями бабочки коснулись щеки, тут же отдернулись. Виктор не торопил. Здесь и сейчас они были одни в целом мире, перед океаном, на скале, никого, кроме них. Все время мира было у них в кармане.
Юри развернулся, подвинулся ближе. Пальцы смелее коснулись щек, заскользили по скулам, пробежались по бровям. Виктор прислонился щекой к ладони, сердце билось в горле, каждое робкое касание пробивало молнией с головы до ног. Дыхание ласкало щеки вместе с пальцами, рождая жажду.
Это любовь? Когда хочешь трогать без остановки, когда желаешь греть озябшие пальцы и поддерживать. Смотреть без оглядки, без остановки в слепые карие глаза, тонуть в словах, в мягком голосе и сладком запахе шоколада. Подставляться под чуткие пальцы, позволять им путаться в серебряных волосах.
Юри наполнил его жизнь вдохновением, показал, что можно жить без фигурного катания, что конец карьеры – не конец света. Пустой силуэт человека вновь наполнился красками и смыслом. До закипающих на щеках слез, до перехваченного спазмом горла.
Между ними происходит безграничное волшебство. Виктор подставлялся под пальцы Юри, поднял руку и погладил слепого по щеке. Он вздрогнул, но лица не отвел. Они изучали друг дружку, кусая губы, заменяя этим поцелуи. Их мир не нуждался в словах.
– Юри… – Кацуки встрепенулся в ответ на шепот, не разбивший хрустальный покой. – Позволишь показать тебе кое-что?
Водитель терпеливо ждет, пока Виктор поможет сойти Юри. Тот опирается полностью на Никифорова, трость в руках скорее для вида и ходьбы по прямым поверхностям. Вести себя Кацуки позволяет мужчине, это наполняет фигуриста гордостью. Ему доверяет удивительный человек, прислоняется к плечу во время короткой поездки, обсуждает свои книги. Юри писал о слепоте только первые две книги, потом переключился на любовные романы и сказки для детей. Никакого Гарри Поттера, волшебники и феи, сказочный мир страны восходящего солнца в простом и понятном изложении. Книги пользуются популярностью, по Интернету ходят слухи, что собираются снимать по одному из романов фильм. Юри закатывал глаза и обещал натравить на них Лизу, вредную и способную переговорить даже языкастую Барановскую и ядовито-матерного Плисецкого.
Виктору не хочется о них думать, его мир здесь и сейчас. Он упивается своим новым чувством, танцует в нем. Ему не хватает только мелодии для новой программы, но он слышит ее в голове, чувствует всем телом.
Каток вечером пустует, но даже если бы нет, Никифоров арендовал бы его целиком, лишь бы никто не помешал им с Юри. Виктор берет коньки и ведет парня по коридорам, вполголоса предупреждая о порожках и неровностях в плитах.
От холода павильона Кацуки ежится.
– Виктор? – неуверенно поворачивается к мужчине. Виктор с восторгом понимает, что ему доверяют, Юри боится встать на лед.
– Покатаешься со мной в паре? – ему важно знать ответ.
Юри хлопает глазами, раздумывает мучительные, тягучие две секунды, а затем кивает.
– Да.
Это самое важное согласие в жизни Виктора. Как будто подразумевали нечто другое, говорили о другом.
Мужчина зашнуровывает коньки Юри, подхватывает на руки, от чего парень неприлично взвизгивает, ставит на лед, руки кладет на бортик.
– Жди, я сейчас.
Зашнуровывает свою пару, краем глаза смотрит на Кацуки. Тот неуверенно покачивается, как тростинка на ветру, но стоит. Тело помнит, разминку Юри не забрасывал. Без пальто, в брюках и водолазке, легко рассмотреть гибкое, красивое тело. Виктор выходит рядом, обнимает стройную талию и вывозит парня в центр.
Музыка звучит в голове, на катке, льется из динамиков. Юри охает, глаза его округляются, губы жалобно кривятся. От радости, от…
Виктор дочитал его книгу, нашел упоминание подруги-музыканта. Юри хотел ставить программу под написанную ею мелодию. Но поехал на каникулы в онсен, где случилось несчастье. Мари, его сестра, отдала деньги брату, вышла замуж. Юри переехал, чтобы не затруднять ее, так как знал, что сестра не откажется от него, будет разрываться между ним и любимым человеком. Юри не желал становиться причиной конфликта.
Они бегут вместе с капелью, летят вместе с ручьями, раскрывают крылья, поднимаются с колен. Вместе пишут историю, только на двоих.
Юри гибкий, подчиняется, чувствует Виктора, как продолжение себя. Без прыжков, просто быстрый бег-полет и кружение в танце… Виктор счастлив, как в свои шестнадцать лет.
Музыка останавливается, фигуристы замирают в центре катка. Виктор склоняется, он знает, что Юри чувствует дыхание на щеке, понимает. Но не останавливает.
Первый поцелуй кружит голову. Сладкие, горячие, сухие губы, жаркий рот, гибкий язык. Виктор прикусывает, нежит, ласкает, выпивает. Под ребрами сосет, скручивается в клубок волнение, когда руки Юри взлетают птицами и приземляются на широкие плечи. Лезвия коньков и лед под ногами куда-то пропадают, он летит в бездну, сжимая в объятиях Кацуки, и счастлив в этом полете.
– Возьми эту мелодию, – говорит слепой, как только губы размыкаются. Смотрит своими невозможными глазами, как будто видит.
– Юри, я… – он не для этого! Ему ничего не нужно, кроме самого Юри!
– Знаю, – парень улыбается той умиротворенной улыбкой. – Я верю тебе.
Виктор не удивился желанию поцеловать Юри. Не стал ему препятствовать.
Звонок прозвучал громом среди ясного неба.
– Никифоров, где ты шляешься?! – Яков по телефону дышал огнем. – Либо возвращаешься и показываешь программу, либо говоришь о дальнейших планах! Причем срочно, они перенесли сроки приема заявки! Я уже заказал тебе билет на самолет.
Наверное, стоило этого ожидать, не могло долго продлиться равновесие. За все нужно платить. Однако от осознания не становится легче. Виктор хотел бы навсегда остаться здесь, с Юри, послушать запись симфонического оркестра под бокальчик вина, как собирались раньше. Сходить на пляж с Маккачином – кличку собаки Виктор так и не сказал, во избежание.
Реальность ворвалась в их тихий, уединенный мирок слишком жестоко.
Дорогу до дома Юри Виктор преодолел за считанные минуты, вихрем ворвался в гостиную. Кацуки на звук шагов поднял глаза и выключил диктофон, куда надиктовывал очередной роман.
– Виктор? Что-то случилось? – моментально обеспокоился, приподнялся, но Виктор уронил его обратно.
Сел на пол, обхватил ноги Юри, прижался щекой к выпуклому колену, хотелось поцеловать каждую впадинку, каждую косточку. Увы, пока это было невозможно.
– Юри, мне срочно нужно уехать. На некоторое время… – страшно поднять глаза, но… Юри не заслуживает объяснения в спешке, вот так, впопыхах. – Пообещай, никого не слушать, пожалуйста, я приеду и все объясню.
– Виктор? Что происходит? У тебя все в порядке? – обычно спокойное лицо парня исказилось беспокойством. Волнение изливалось в комнату, нагнетало атмосферу.
– Да, в порядке. Пожалуйста, обещай, Юри.
Кацуки кивнул, запустил пальцы в растрепанные волосы. Снова расслабленный, доверяющий. Виктор с ужасом осознал, насколько сильна беззаветная, слепая любовь Юри, парень всего себя отдавал новому чувству, щедро делился сердцем, как будто так и должно быть, как будто это заложено в человеческой природе.
Виктор бежал от ответственности отношений всю жизнь, но хотел добровольно возложить на себя обязательства перед Кацуки Юри.
– Обещаю, – губы коснулись переносицы, бабочкой перелетели на кончик носа.
На душе стало легче, свое слово Юри держал всегда.
Время понеслось вскачь. Пребывание в Оушен-Гроув приучило к неторопливости, распорядку, тягучести в движениях и мыслях. Там никто никуда не торопился, там умели жить и наслаждались этим. Виктор, если признаться, отвык от метро Петербурга, от его бесконечных дождей, криков Якова.
У него не получилось сбежать на несколько дней до начала серии соревнований Гран-при, чтобы объясниться с Юри. Пхичит будет снимать для друга, тот узнает выступление, узнает музыку… Как он отреагирует? Виктору становилось почти физически больно при мысли, что двери дома слепого захлопнутся перед ним, что он больше никогда не увидит шоколадных глаз Юри, не возьмет его за руку.
Бесконечный ворох мыслей измучил Никифорова, одновременно с этим в груди пела радость. Виктор не умел признаваться в любви, не умел говорить красивых слов серьезно, не флиртуя напропалую. Послать улыбку восторженной поклоннице – одно, а вот тихо прошептать на ухо слепому японцу о нежности, охватывающей все существо при одном лишь взгляде на тонкое загорелое запястье, на острую косточку, на тонкие пальцы и нежную раковинку аккуратного ушка, о том, как трепещет душа при касаниях чутких пальцев, когда Юри пытается увидеть. Виктор не умел говорить такие вещи, никто не научил его. Он даже прочитал все романы Юри. В них не было ничего пошлого и тривиального, как во многих произведениях данного жанра. Чуткость и деликатность, присущая Кацуки, вылилась в восхитительное описание взаимоотношений по-настоящему взрослых, но живых людей, без надуманных проблем, но запутавшихся в собственных чувствах, не подвластных природе.
Виктор не умел говорить, а именно в словах нуждался Юри, чей мир состоял из звуков. Одновременно хотелось кричать всему свету, всем странам и коллегам о своей любви, о своем нежданном вдохновении. Его последняя программа станет признанием.
Виктор признавался своей программой. По счастью, первое соревнование происходило в Америке. Даже если Яков не разрешит, он все равно сбежит в Оушен-Гроув, чтобы поговорить с Юри. Он все объяснит, все расскажет.
Только бы Кацуки поверил ему.
Название программы Виктора Никифорова в нынешнем сезоне Гран-при – “Слепая любовь”. Сильное, безвозмездное, беззаветное чувство, когда имеет смысл только сам человек, а не его внешность. Виктор, при пояснении сути выступления, выглядел чрезвычайно воодушевленным и взволнованным.
“– Я хочу посвятить выступление человеку, который отдал всего себя мне, подарил, ничего не ожидая взамен. Человеку, которого я бесконечно люблю и ценю, – сказал чемпион. – Это программа-признание”.
Виктор Никифоров не сообщает имя своей партнерши, но можно предположить, что вторая часть программы названа в честь нее.
В дальнейшем Виктор планирует стать тренером и хореографом.
Выступает Виктор Никифоров, Россия. Музыкальная композиция “Юри на льду”.
Он словно слышал слова комментаторов, но они пролетали мимо него, проходили, не задевая струн души. Виктор танцевал вместе с Юри, мысленно он вновь оказался на том маленьком катке, сжимая своего податливого японца в руках, целуя бережно припухшие, покрасневшие губы, касаясь самых кончиков нежных, пушистых ресниц. Он парил вместе с ним, а в ушах вместо шума зрительской толпы – крики чаек и перезвон капели, дыхание Юри, его тепло в руке.
Зал взорвался аплодисментами, когда Никифоров застыл, отбивали ладони судьи, девочки-фанатки чуть ли не плакали. Как, как он мог считать это самым главным? Виктор искренне не понимал. Высокие баллы, удивление судей… Он начинал заниматься фигурным катанием не для того, чтобы стать цирковым мишкой, а потому что любил данный вид спорта.
Юри открыл ему глаза.
Высшие баллы, золотая медаль, тренер, обнимающий за плечи. Знакомо и избито, не нужно, когда в груди теплится восторг катания, искусства, отголосок чувств, выплеснутых на лед.
– Мне нужно улететь, – Никифоров в отеле быстро собирал сумку. Билеты он уже заказал, вопрос к тренеру – суть ненужная процедура.
В дверях стоял недовольно сложивший руки на груди Фельцман, возле него застыли сусликами зашедшие поздравить с очередной победой Мила, Георгий и как всегда всем недовольный Плисецкий.
– Я вернусь, обещаю, мне нужно… важно… – Виктор всплеснул руками.
Тренер вздохнул, сжал переносицу.
– Поезжай, – выдохнул он. И внезапно улыбнулся. – Кто бы тебя ни вдохновил, он заслуживает твоего визита. Но чтобы как штык вернулся к соревнованию.
Плисецкий большими глазами смотрел на такого непривычно человечного тренера. Ну, да, его-то Фельцман гоняет в хвост и гриву, благо грива загляденье, еще и жену подключил. Виктору уже жаль Юрочку. Совсем немного, больше ему хочется оказаться в самолете, в Нью-Йорк, оттуда в Оушен-Гроув поехать.
– Яков, я тебя обожаю! – повис на шее у тренера и вылетел из номера с сумкой.
– А… э… почему?.. – Плисецкий не договорил. – Какого хрена ему все можно? – взорвался наконец.
Виктор пакостно захихикал. Ну, давай, не подведи, Яков, с мальчишки нужно сбивать спесь.
– Вот когда займешь призовое место хотя бы три раза подряд и научишься сам придумывать себе программу, тебе тоже все можно будет! – прогремел в ответ командный рык Фельцмана.
Йес! Виктор похлопал бы, если бы не мчался уже к лифту.
После победы в своем первом Гран-при в шестнадцать и хвалебных од в газетах и журналах он не зазвездился только благодаря Фельцману. Тот умеет обламывать, как никто другой. Но и в положение войти может, понимает, что фигурист – тоже человек. Стукнутый на голову в большинстве своем, но человек.
Ничего уже не имело значения, Виктор запрыгнул в такси и помчался в аэропорт. Только бы успеть, утихомирить обиду Юри, посмотреть в незрячие глаза, поцеловать сжатые в недовольстве губы…
Короткий перелет он просидел, как на иголках. Стюардесса не раз предлагала успокоительное, и Виктор задался вопросом: неужели он так плохо выглядит. Внутренности скручивало узлом при мысли, что Юри слышал выступление и теперь ни за что не простит обманщика.
На Оушен-Гроув спустился вечер, Виктор мчался по улицам с сумкой, ему казалось, что даже темные окна домов смотрят на него с осуждением.
Дверь в дом Юри оказалась не заперта, Виктор влетел, бросив сумку с грохотом у порога, застыл, привыкая к темноте. Не пахло выпечкой, сгустилась отчаянная тишина.
Юри вышел из гостиной. Виктор сжал кулаки, когда увидел напряженную линию плеч, искусанные в кровь губы, заплаканные, покрасневшие глаза. Парень нервно комкал подол белой вязаной кофты, переминался с ноги на ногу, поджимал пальчики. Наверное, ему холодно.
Не сломленный, но не спокойный. И это все вина Никифорова. Ничего, он исправит, он обязательно исправит.
– Я не ждал сегодня гостей, – Юри повернулся спиной, чтобы уйти. Виктор не мог его отпустить, не сейчас.
В пару шагов преодолел расстояние между ними, обхватил руками поникшие плечи, притиснул к себе напрягшееся тело. Юри был теплым, домашним, родной запах окутал облаком, когда Виктор уткнулся носом в пушистые, мягкие волосы.
– Я никогда тебе не лгал, только в фамилии. Я люблю собак и гулять под осенним ветром, смотреть на океан. Мне понравились кацудон и такояки, что мы заказали в тот раз из ресторана. И твоя книга, и твоя музыка. Мне не нравится цветная капуста, ненавижу шпинат. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил меня, просто меня, а не Виктора Никифорова, пятикратного чемпиона. Чтобы отругали за развязанный шарф, потерли покрасневший нос и не спрашивали бесконечно о фигурном катании, как будто других тем в разговоре со мной не имеется. Поэтому я был бесконечно счастлив, когда встретил тебя. Я люблю тебя, бесконечно обожаю. Юри…
Плечи под его руками затряслись, японец давился слезами, глотал рыдания. Затем развернулся, уткнулся носом в отвороты пальто.
– Виктор… скажи еще раз.
– Я люблю тебя, я люблю тебя, – Виктор готов был повторить это хоть сотню, хоть тысячу раз. – Хочу быть с тобой, жить с тобой, помогать идти по улице, чтобы ты мог хоть на минутку надеть перчатки на замерзшие пальцы, кататься с тобой на том маленьком катке, гулять по пляжу. Готовить, целовать, слушать… Что угодно, только с тобой.
Юри замер под руками перепуганной пташкой, Виктор слышал, как быстро-быстро колотится его сердечко. Его собственное застыло в ожидании ответа, легкие отказывались принимать воздух. Что он будет делать, если Юри сейчас от него откажется? Это будет больнее падения, сильнее потери вдохновения и апатии, охватившей в конце прошлого сезона.
Он… он не сможет… не сумеет… Он планировал тренерство, дальнейшую жизнь только в свете Юри.
– Я тоже очень-очень сильно люблю тебя, – тихий шепот вновь запустил сердце, Никифоров вздохнул.
Притиснул к себе пискнувшего от неожиданности японца, поднял в воздух. Тысячи коротких поцелуев опустились на загорелую кожу, Виктору не хватало воздуха, не хватало времени насытиться своим Юри. Добрым, доверяющим, прощающим Юри.
Все-все понимающим Юри.
Слепая любовь иногда бывает удивительно зряча.
Юри подставлялся, ласкался, пальцами впивался в спину, плечи, как будто сам не мог поверить в присутствие Виктора. Неожиданно обхватил лицо мужчины руками, заставил остановиться ненадолго. В темноте его глаза блестели как ночное звездное небо. Казалось, он смотрит прямо в душу.
– Лети на соревнования, победи там всех, а после возвращайся, – Юри улыбнулся. – Я буду вас ждать.
– Вас?
– Тебя и Маккачина, разумеется.
– А…
Задать интересующий вопрос Виктор не успел, Юри притиснулся и поцеловал. Никифоров закутал своего домашнего Кацуки в пальто, отогреваясь наконец-то после волнений последних месяцев.
Теплые руки Кацуки, его объятия стали лучшим лекарством на свете.
– Где Виктор? – Плисецкий мрачно посмотрел на тренера. После отповеди в отеле злить Фельцмана он категорически опасался.
– Снова крутится вокруг тайца, – ткнула пальцем в нужную сторону Мила.
Никифоров действительно говорил с тайским фигуристом, вернее, наговаривал на телефон, быстро-быстро. Весь сиял, светился, никто не мог понять причин его радости. Лишь Яков качал головой и готовился стать наставником молодого тренера. В редкие минуты, когда никто не видел, лицо Фельцмана освещала короткая улыбка.
Виктор не мог остановиться. Сразу после выступления он мчался к Пхичиту, с которым его познакомил-таки Юри. Парень был компанейским, оптимистом, которого не могли пробить даже проигрыши и неудачи. Просто обожал фотографировать. Ему не режиссером, ему комментатором с функциями папарацци становиться надо.
Чуланонт Виктору нравился. Уже тем, что рассказал много о “зрячем” периоде Юри в Детройте. И умильно пищал, когда Виктор наговаривал сообщения. Объяснял программу, что сделал и как, какие ошибки допустили другие фигуристы, почему судьи оценили именно в таком порядке.
Как обожает Юри, скучает по нему безумно, как не хватает их разговоров, но все обязательно будет, осталось не так уж много времени. Виктор говорил и говорил о том, что планирует сделать. Сходить к океану, заказать еду из тайского ресторана, который ему посоветовала тетушка Мо, научиться есть палочками – пусть Юри покажет, как правильно их держать. Выучить японский – ну, или начать. Научить Юри русскому – ну, или начать. Планов много, не море – океан.
Юри ничего не отвечал, Пхичит сказал потому, что у Кацуки нет номера Виктора. Ему в телефон заносят номера, а потом ставят на быстрый набор и голосовую команду. Как-то так, Юри разбирается лучше. Надо попросить его редактора, Лизу, или куратора из реабилитационного центра, который изредка заглядывает проверить-посмотреть.
Виктор летал, порхал, плевал он на вечное недовольство Плисецкого. У того никак не закончится пубертатный период, хорошо, прыщи не полезли, а то Мила в свое время тонну тональника перевела на это дело. Фельцмана все устраивает, он так и планировал – еще один год и уход на пике славы. Маккачин в восторге от перспективы жить возле океана. Виктора пригласили в школу на окраине Нью-Йорка, почти на границе с Джерси. Сорок минут туда, сорок обратно. Не так уж и много за возможность жить в Оушен-Гроув.
Это было… счастье. Любовь, которая никак не прекращалась, не думала гаснуть. Без кипящей страсти, но с сексуальным притяжением. Нет, в самом деле, разве может быть кто-то соблазнительнее спящего Юри?
Виктор вздохнул, закончил сообщение традиционным и оттого еще более ценным и трепетным:
– Я люблю тебя.
Через два часа он открыл барабанившему в дверь номера Пхичиту. Тот протянул телефон, кто-то звонил. Родной голос влился в ухо.
– Я тоже тебя, очень-очень.
Самолет приземлился в Нью-Йорке в десять часов утра. Виктор вез сумку с медалью, сертификатом, Маккачина, следом должны были прилететь остальные вещи. У Юри большой подвал и есть свободная комната – это они уже обговорили.
Жить решили у Кацуки, так как там ему привычнее, он все знает. Виктор мог бы купить собственный дом, но это составило бы огромные трудности для Юри. Ну его!
Машинально скользнул взглядом по толпе, ему нравилось смотреть на туристов, разноцветных, шумных, говорливых, таких разных. Внезапно увиденная картина заставила распахнуть глаза и расплыться в счастливой улыбке.
В кресле, в зале ожидания, за прозрачной стенкой сидел Юри. В коричневом пальто, с тростью, но без шапки. Шарф котенком свивался на коленях.
Как он добирался сюда, в незнакомое место?!
– Ты здесь один? – против воли в голос прорвалось беспокойство.
Юри поднял голову, улыбнулся, и Виктор тут же передумал сердиться на безответственного возлюбленного.
– Меня Лиза привезла, – ответил он, поднимаясь. – Оставила одного, хотя, подозреваю, что караулит где-то неподалеку, потому что я вроде бы самостоятельный.
Виктор рассмеялся, обнял Кацуки за плечи и медленно пошел к выходу. Юри намотал поводок Маккачина на руку, пес норовил лизнуть японца в ладонь.
– Кстати, – Никифоров нахмурился, этот вопрос не давал ему покоя длительное время. – Ты сказал, что не против Маккачина, но… большая собака в доме точно не помешает? У тебя же все вещи должны лежать на определенных местах, а Маккачин способен кресло или диван сдвинуть.
На лице Юри появилось удивление пополам со смущением.
– Разве я не говорил? Вся мебель в доме прикреплена к полу. Конечно, во время уборки это вызывает некоторые трудности, но очень пригодилось в первое время, когда я ошибался и падал.
Виктору хотелось хлопнуть себя по лбу. А еще лучше – поцеловать своего невозможного Кацуки.
Потому что слепая любовь бывает удивительно зрячей.
