Текст книги "1793 (СИ)"

Автор книги: Triela

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Посреди ночи он нашёл в себе силы одеться и выйти в коридор, где растолкал преступно задремавшего пристава и сказал, что сам отведёт арестанта в камеру. Было два часа ночи, и пристав, пристыженный тем, что его поймали на халатности, не стал возражать.

Потом Пьер вернулся, и они продолжили.

Он сам не заметил, как задремал, а утром, когда его разбудил солнечный свет, щекочущий веки, вскинулся и запаниковал. Анри лежал рядом, подперев голову рукой, и смотрел на него со слабой, совершенно беззлобной насмешкой.

– Который час?!

– Ещё пяти нет. Успокойся.

– Мне надо быть в девять в Шантильи.

– Успеешь. Полежи со мной немного.

Просьба, а ещё больше – тон, которым она была произнесена, повергли Пьера в такое изумление, что он послушался. У него болело всё тело, но он чувствовал, что ночь прошла хорошо, и Анри тоже доволен. Хотя в его голосе звучало что-то большее, чем простое удовлетворение.

– Ты разговариваешь во сне, – сказал Анри и вдруг ухмыльнулся. – Знаешь?

– Правда? – чувствуя неладное, переспросил Пьер. – Что я говорил?

– Да так... – обронил Анри и ухмыльнулся шире.

– Что?

– Ерунду всякую.

– Что именно?

– Я не разобрал.

– Врёшь! – воскликнул Пьер и рывком опрокинул его на спину. Анри довольно хохотнул и посмотрел на него странно блестящими глазами.

– Скажу только одно, – со значением проговорил он. – Это стоило слышать.

И снова захохотал, когда Пьер резко перевернул его, теперь уже на живот, и жестоко отомстил за поруганную честь революционного комиссара, которого этой ночью имел в задницу какой-то вшивый аристократишка. Анри от его мести, похоже, остался в полном восторге.

Потом они снова лежали рядом, отдыхая; Пьер чувствовал под рукой тёплое плечо своего любовника и смотрел на стол, на остатки давно остывшего ужина.

– Анн-Мари хорошо готовит? – вдруг спросил Пьер.

Сам не зная, зачем – да, он собирался поговорить об Анн-Мари, но начать явно следовало не так. Лабрен бросил на него мечтательный взгляд.

– Понятия не имею, – признался он. – Очень сомневаюсь. У нас всегда была кухарка.

– В новом обществе вам может не хватить на это денег. Я бы на твоём месте не женился на женщине, которая яйцо сварить не умеет...

– Кстати о яйцах, – сказал Анри, крепко ухватив Пьера за означенную часть тела. – Не угодно ли гражданину комиссару заткнуться и использовать оставшееся нам время как следует?

Так ты всё-таки женишься на ней, подумал Пьер, скользя влажными от пота руками по его выгибающемуся телу. Выйдешь отсюда, разыщешь глупышку, так трогательно отреагировавшую на известие о том. что её жених – здоровый мужчина, и отведёшь её под венец, и она нарожает тебе кучу детишек, и они будут плакать от голода, а ты будешь шляться по борделям и трактирам и иногда подставлять зад своим собутыльникам, а иногда они будут подставлять зад тебе, пока ты окончательно не сопьёшься, спустив даже то небольшое состояние, что сумела сохранить для вас твоя Анн-Мари, и умрёшь от апоплексии в какой-нибудь сточной канаве, а она, располневшая, обрюзгшая, не нужная никому, похоронит тебя в общей могиле, изящно сморкаясь в чёрный платочек и кляня тебя последними словами. Так будет, потому что ты паршивый аристократишка, представитель загнивающего класса, и потому что уже утро, солнце встало, и тебе пора возвращаться в камеру, а мне – ехать в Шантильи, ловить других трусливых глупых крыс.

– Почему ты не ушёл, пока я спал? – спросил Пьер.

Анри смотрел на него снизу вверх; его давно не мытые волосы свалялись в колтуны, и ему явно пора было побриться.

– Глупо, – сказал он.

– Что глупо?

– У вас же тут охрана на каждом шагу. Я даже с этажа не выйду.

Верно, но...

– Только это глупо или...

Молчание.

– Говори уже.

– Глупо, если уж я не сделал этого ночью, – неохотно ответил Анри.

Пьер помолчал, осмысливая услышанное. Ты же знал, сказал он себе. Ты знал. Ты с самого начала знал...

– Когда?

– Когда ты наклонился, чтобы поднять подушку. Я тогда подумал, что лучшей возможности у меня не будет. И бутылка у меня стояла под рукой.

– И ты этого не сделал, – после долгой паузы сказал Пьер.

– Как видишь.

– Почему?

– Вина было жаль, – коротко ответил Лабрен.

Пьер перелез через его растянувшееся тело, подошёл к окну, распахнул тяжёлые занавеси. День обещал быть ясным, хотя Пьер знал, до чего обманчиво мнимое тепло маленького далёкого солнца, разливавшееся по ту сторону стекла.

– Одевайся, – сказал он.

У него ещё был шанс успеть на утренний дилижанс.

* * *

Он угробил в Шантильи целый день – да, именно угробил, потому что наводка оказалась липой. То есть там, видимо, действительно было гнездо контров, но никакой сходки в указанном месте не происходило. Пьер не хотел верить в такую неудачу и до самого вечера рыскал с опергруппой по району, надеясь на чудо. Чуда не произошло. Ночевать он остался в Шантильи, в паршивой гостинице, оккупированной полчищами кровожадных клопов. Утром следующего дня Пьер уехал в Париж первым дилижансом, пребывая в самом ужасном настроении за последние дни.

Ему хотелось видеть Анри – только постоянные мысли о нём дали Пьеру силы пережить вчерашний отвратительный день, – но, подумав, он скрепя сердце решил всё-таки заехать домой. Пьер не был там три дня, и ему страстно хотелось вымыться и сменить одежду.

Розина встретила его встревоженным аханьем и следующие полчаса отчитывала за то, что он пропал на три дня. И верно – он ведь сказал, что отлучится всего на одну ночь. Пьер завалился в ванну и какое-то время лежал, откинув голову на край кадки и закрыв глаза, а Розина бегала вокруг него, подливая горячую воду, и всё никак не уставала причитать. Пьеру же хотелось раствориться в блаженной неге и всласть помечтать об Анри, поэтому в конце концов он гаркнул на неё так, что женщина тут же смолкла и выбежала из комнаты.

Прежде чем докладывать Монуару о своём провале, Пьер заглянул в комиссариат соседнего округа, куда, как он узнал, из-за какой-то бюрократической формальности переправили Анаис Дюранж, то есть мадам Лавернэ. Ему нужна была её подпись на показаниях, чтобы окончательно подтвердить легитимность приказа об освобождении Лабрена. В комиссариате стояла какая-то суматоха, ему никто не мог внятно ответить, в чьём ведомстве находится эта арестантка, и Пьер убил впустую ещё час, шляясь по приёмной, будто рядовой гражданин. Мысли об Анри тем временем грозили перейти в форму навязчивости, и Пьер понемногу начинал сатанеть, но тут его наконец-то приняли. Мадам Лавернэ, постаревшая с виду лет на двадцать, неглядя подписала всё, что он ей подсунул. Дело было сделано.

Когда Пьер влетел в свой кабинет, была уже половина пополудни. Филипп вздрогнул, когда он вошёл, и не поздоровался первым, против обыкновения.

– Доброе... нет, пожалуй, уже добрый день, – не глядя на него, быстро бросил Пьер, идя к своему столу. – Как вчера погуляли?

– Нормально, – промямлил Филипп.

– Хо-ро-шо, – протянул Пьер. – Монуар меня сегодня не спрашивал?

– Спрашивал, гражданин комиссар...

– В котором часу?

– В восемь.

Чёрт, ясно, Монуар ждёт немедленного отчёта об операции в Шантильи. Как жаль, что его нечем порадовать. Зато я заткну его ненасытную пасть показаниями мадам Лавернэ, пусть подавится.

– Филипп, а где досье на Лабрена? Я его вроде бы позавчера оставлял на столе, вы не брали?

Филипп промолчал.

Пьер вскинул голову.

– Филипп? Я спросил, где досье Лабрена.

– Его забрал комиссар Монуар.

Боже.

Боже, милосердный бог роялистов, подумал Пьер.

Несколько мгновений ему показалось, что его сейчас вырвет от ужаса.

– Как? По какому праву?! Когда?!

– Вчера утром, гражданин комиссар... Он сказал, что теперь ведёт это дело и...

Пьер не дослушал его. Он пулей вылетел из кабинета, едва ни сбив с ног проходившего мимо клерка, промчался через коридор и понёсся вниз, к тюремному отделению. Проще было зайти к Монуару, но он хотел увидеть сам, хотел убедиться, что ты здесь, с тобой всё в порядке...

В тюрьме Лабрена не было.

– А его забрали вчера, – сообщил пристав, не пытаясь скрыть озадаченность видом гражданина комиссара, врывающегося в тюрьму комиссариата так, будто она была Бастилией, а он – Юлэном. – Комиссар Монуар, да, сказал, что для допроса. Нет, я не знаю, куда его перевели.

Нет, мысленно кричал Пьер, нет, проклятье, нет же, нет! Я ведь уже привёз эти чёртовы показания!

Он ворвался в кабинет Монуара, меньше всего на свете заботясь о том, как выглядит и что о нём могут подумать. Монуар сидел за столом, теребя в руках пресс-папье. Он допрашивал арестанта, и кроме них в кабинете находились ещё секретарь и два пристава, но Пьер их не замечал.

– Где он?! Что вы с ним сделали, мать вашу?! Отвечайте немедленно!

Монуар встал. Его глаза, обычно сонные, с припущенными тяжёлыми веками, были широко раскрыты и горели странным жёстким огнём, которого Пьер в них раньше никогда не видел.

– Всем выйти, – коротко велел он.

Пьер не видел, как они выходили, только вдруг понял, что кабинет опустел.

Монуар обошёл вокруг стола и положил руку Пьеру на плечо.

– Сядьте, Ванель.

– Отвечайте, где он, чёрт вас подери!!!

– Вчера днём Лабрен был передан Революционному трибуналу, – резко сказал Монуар. – Вечером его дело заслушали. Приговор приведён в исполнение сегодня утром. Теперь вы сядете?

Пьер думал – почти ждал – что его ноги подкосятся сами собой, как это обычно бывает с людьми, на которых вдруг обрушивается то, что они неспособны вынести. Но они словно одеревенели, как и всё его тело – он чувствовал, что не может шевельнуться, и ни единой мысли не было в голове, ни одной.

Монуар взял со стола графин с прозрачной жидкостью, налил половину стакана, вложил Пьеру в руку.

– Выпейте. Пейте, вам сказано!

Пьер подчинился. Если бы ему сейчас приказали выйти через окно – он бы вышел.

В стакане оказалась водка – дешёвая, ядрёная русская водка, обдавшая огнём дёсны и гортань. Анри наверняка сказал бы, что только плебеи могу пить такую дрянь.

Это была уже хоть какая-то мысль. Алкоголь помчался по окаменевшим жилам, разгоняя кровь, и Пьер вдруг почувствовал страшную слабость во всём теле. Ноги наконец оправдали его ожидания и подкосились, и если бы Монуар не подставил стул, он упал бы.

Монуару сейчас, должно быть, до смерти хотелось съязвить по поводу железного комиссара Ванеля, оказавшегося на грани обморока... А может быть, и не хотелось.

– Как вы могли? – наконец с трудом проговорил Пьер.

– Как я мог? – глаза Монуара сузились. – Как вы могли! Вы не только предали Республику, вы оплевали её честь, вступив в связь даже не с арестанткой, а с арестантом! С мужчиной! И это революционный комиссар, показательный пример гражданина новой Республики!

Избавь меня от этой долбаной пропаганды, хотя бы сейчас, хотелось попросить Пьеру, но он не мог выговорить ни слова.

– Я всегда знал, что вы гомосексуалист, – помолчав, уже спокойнее сказал Монуар. – Чёрт возьми, да весь комиссариат об этом осведомлён. Но вы умудрялись сочетать свои пристрастия с поистине образцовой работой. И никто не чинил вам препятствий. У нас свободное общество.

– Свободное, – еле ворочая языком, выдавил Пьер – водка ударила ему в голову, и кабинет плыл у него перед глазами, дёргаясь, будто обезглавленный труп, пляшущий на гильотине свой последний танец. – Свободное... общество... где невиновного пускают под нож, только потому, что он...

– Да вы в самом деле ослепли, что ли, от своей похоти?! – яростно перебил его Монуар. – Ваш Лабрен был руководителем объединения террористов! К группе Бавилля он отношения и правда не имел, да ему это и не нужно было – он сам заправлял бандой куда опаснее бавиллистов!

– Это ложь. Лабрен не был контром, он...

– Он был, – раздраженно перебил Монуар. – Против него дали показания.

– Клевета... фальсификация...

– Поверьте, человек, написавший донос – последний, кого в данном случае можно обвинить в подобном.

Донос?.. Ну конечно. Он ведь знал, что этим кончится. Они были слишком неосторожны. Не думали ни о чём, кроме своих желаний. И оставили столько следов...

– Кто? – собравшись с силами, внятно спросил Пьер.

Монуар вдруг отвёл взгляд, хмыкнул, словно ему было неловко.

– На кого бы вы подумали в последнюю очередь, а, комиссар?

Пьер растерялся. Неужели Филипп?.. Или...

– Анн-Мари ля Вийон, – сказал Монуар и посмотрел на него. – Вам знакомо это имя, не правда ли?

Анн-Мари? Чёрт... но как же такое возможно? Ведь она просила за него... плакала... она хотела его спасти... Да – до того, как поговорила с ним. Ты же помнишь, Пьер, с каким лицом она вышла из камеры. Анри сказал ей нечто такое, за что она возненавидела его. Люто. Раз и навсегда. Настолько, что отправила его на гильотину. Она отправила, а не ты...

Анри, что же ты такое ей сказал?

– Анн-Мари ля Вийон? – медленно переспросил Пьер.

– Кузина Лабрена, – кивнул Монуар. – И его невеста. Бывшая, как она сказала... Эта мегера ворвалась в участок в восемь утра и стала орать, что один из наших комиссаров трахает заключённых. Счастье, что я услышал её вопли первым. Иначе бы вы сейчас тоже обнимались с тётушкой, Ванель.

– Не говорите так, – выдавил Пьер. – Это... омерзительно...

– Вы гораздо омерзительнее, поверьте, – отрезал Монуар. – Вы обязаны мне теперь по гроб жизни, ясно вам? Я сумел замять это дело, но ля Вийон помимо прочего заявила, что её ненаглядный родственник активно общается с контрреволюционерами. Сама она в группу не входила, мы проверили, но, видимо, знала, чем занимается Лабрен. Эту часть её показаний слышал мой секретарь, так что уже ничего нельзя было сделать. Я пытался затянуть дело до вашего возвращения, но...

– Вы знали, – сказал Пьер. – Вы нарочно отправили меня на сутки в Шантильи. Вы хотели убить его за моей спиной, и вы это сделали. Вы...

– Спокойно, – видя, что он поднимается, Монуар отступил на шаг, но решимость не исчезла из его глаз. – Вы слышали, что я сказал, или нет?! Ваш любовник был контрреволюционером! Одним из предводителей банды, готовившей теракт против Конвента! Сейчас мы проясняем детали. Лабрен дал показания прежде, чем его отправили под трибунал...

– Враньё. Вы просто пытали его. Он был невиновен.

– Это он так сказал? – Монуар сухо улыбнулся, но в глазах улыбки не было. – Он соврал вам, Пьер.

Нет, подумал тот, нет. Анри мне не соврал.

Он же ни разу не утверждал, что непричастен к контрреволюционной деятельности. Только что оказался в борделе случайно. Что, похоже, правда. Но про то, что не грешит игрой в подполье – не говорил ни разу.

А я не спрашивал.

А если бы спросил, подумалось Пьеру, любопытно, что бы он мне ответил?

Но теперь я этого не узнаю. Как никогда не узнаю, что ты сказал Анн-Мари... Что ты сказал ей о нас, убив этим себя... и меня.

Никогда не узнаю – мне не у кого спросить.

Пьер зажмурился – крепко, так, что перед глазами пошли цветные пятна. Он пытался вспомнить, каким видел Анри в последний раз. Он сам отвёл его в камеру перед уходом, да, и отдал приставу, сказав, что допрашивал всю ночь... а потом что? Ну же, Пьер, давай, вспоминай. Ты видел, как его вводили в камеру? Или когда он поднял на тебя воспалённые, лукаво улыбающиеся глаза – это был последний взгляд? Или потом ты, может быть, обернулся, поднимаясь по лестнице, и успел увидеть его прямую спину с надменно расправленными плечами?.. Ну вспоминай, вспоминай, вспоминай!!! Это ведь всё, что тебе от него осталось.

Осталось... ха... так глупо. Как будто было чему оставаться. Как будто у них было хоть что-то, хоть когда-то. Хотя бы одно мгновение.

– Ванель, вам плохо?..

Пьер поднял голову. Монуар смотрел на него немигающими глазами человека, твёрдо уверенного в том, что делает.

– Что теперь? – хрипло спросил Пьер.

Монуар сразу расслабился. Будто понял, что кризис миновал, подумал Пьер. Интересно, он прав?

– Теперь вы вернётесь к своим обязанностям. Я хотел бы выслушать отчёт об операции в Шантильи, но оставим это на завтра. Можете взять выходной. Я надеюсь только, – помолчав, добавил Монуар вполголоса, – что эта история вас чему-то научит, Ванель. Если бы я хоть на секунду сомневался, что вы действительно верили в невиновность Лабрена, то отдал бы вас под трибунал. Но вы просто ошиблись в нём. Вы просто слишком ему доверяли. Мы все рано или поздно допускаем такие ошибки. Вся надежда на то, что мы не допустим их повторно, и каждый заслуживает второго шанса. Особенно такой преданный слуга Республики, как вы, Ванель.

Пьер медленно встал, придерживаясь рукой за спинку стула. Неуклюже щёлкнул каблуками. Резко наклонил и поднял голову.

И молча вышел, не чувствуя на себе ничьих взглядов.

День был холодным и пасмурным, небо заволокло тучами с самого утра. Это были не дождевые тучи – слишком уж они казались густыми и тёмными. С такого неба мог пойти только снег.

Сегодня было девятнадцатое фримера, первое декабря по старому календарю. Первый день зимы. Пьер шёл по грязной парижской мостовой, мимо матерящихся пролетариев, испуганно кричащих женщин, плачущих от голода детей, и молил бога роялистов о снеге. Он хотел снега – лёгкой белой пурги с этого безнадёжно тёмного неба. Но снег не шёл, и день оставался всё таким же серым.

Оказавшись возле своего дома, Пьер остановился и, повернувшись спиной к двери, стал смотреть на небо. Он стоял долго, потом вдруг ему стало жарко; он расстегнул пальто и, распахнув его полы, сунул руки в карманы, подставляя грудь пронизывающему до костей ветру.

Розина неслышно подошла сзади, обняла его крепкими, мозолистыми руками.

А он смотрел, смотрел в серое зимнее небо, пытаясь найти там то, чего никогда не было.