Текст книги "Исповедь заключенного (СИ)"

Автор книги: trashed_lost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Тимоти заметил произошедшие во мне перемены: я стал рассеян и потерял былую хватку. Мы все реже выходили на тропу войны, и всю работу делал Стэнтон. Я лишь отрешенно наблюдал за ним, когда он снимал очередную жертву метким выстрелом. Но Снайпер лишь улыбался себе под нос, глядя на меня искоса, и меня это бесило. Что он имел в виду?

Лиза поведала мне о себе. Сирота с детства, ее родители погибли в автокатастрофе, когда ей было всего три года. Здесь, в Нью-Йорке, она жила в семье дяди по отцу. Лиза тепло отзывалась о тете и дяде: по ее словам, они дали ей прекрасное воспитание, и она многим обязана им. Кроме чтения, Лиза увлекалась рукоделием и флористикой. Она поделилась со мной, что ее мечта – иметь маленький цветочный магазинчик. Как же это было далеко от меня! Если бы она знала, что мои руки запятнаны кровью десятков людей… если бы она знала…

Со мной точно происходило что-то странное. Я ловил себя на том, что с нетерпением жду появления Лизы в конце рабочего дня. Она несомненно оказывала на меня влияние. Меня все меньше задевала судьба человечества и все больше волновали свои собственные ощущения. Наконец я полностью погрузился в себя. Почти перестал рисовать, все больше времени проводил в размышлениях. И однажды просто не пришел на условленное со Снайпером место. Беспокоился ли он, что случилось со мной? Все равно. Он исчез, испарился, вычеркнувшись из моей головы. Меня больше занимало непонятное волнение в животе при виде Лизы. Я чувствовал это впервые. Страх? Нет, она слабая женщина, она ничего не сможет мне сделать. Но отчего же я так волнуюсь?

Вскоре Лиза заняла прочное место во всех моих мыслях. Я не знал, стоило ли называть ее другом: «друг» – слишком громкое слово, чтобы называть им человека, с которым ты знаком полгода. Но я чувствовал невыносимую потребность общения с ней. Мне хотелось постоянно быть с ней рядом, слышать ее голос, ловить нежный и понимающий взгляд. Я настолько был занят этими переживаниями, что иногда даже при Лизе выпадал в иную реальность, и лишь ее удивленный смех возвращал меня на землю.

Я видел, что тоже небезынтересен Лизе. Осторожно, но настойчиво она продвигала наши отношения вперед. После работы мы уже не расставались, а выходили вместе и гуляли. Мы болтали обо всем на свете. Она научила меня улыбаться, радоваться воздушным шарам и мороженому на палочке. Показала, как весело кататься на чертовом колесе. Играла со мной в салочки. Мне казалось, что она дарит мне то безмятежное детство, которого у меня не было. Я все больше проникался странным чувством, которое вызывала у меня Лиза. И совершенно забыл обо всем, что происходило еще несколько месяцев назад. Если бы меня проверили сейчас на полиграфе, даже он бы не зафиксировал мою причастность к серии жестоких убийств, в которой, как писали в газетах, по неизвестным причинам наступил перерыв.

Под Рождество Лиза пригласила меня в ресторан. Вернее, она сказала: «Я знаю одно место, где тебе понравится». Я был шокирован и благодарен одновременно. Вряд ли у меня самого когда-нибудь хватило духу пригласить Лизу куда-нибудь. В нашей странной паре я был ведомым, подчиняясь ее желаниям и предложениям. Мы встретились на Бродвее вечером, когда город уже переливался золотом, и поднялись в панорамный ресторан на Таймс-сквер. Лиза уже зарезервировала столик у окна. Как это было чудесно! Мягкий свет окутывал Лизу загадочной дымкой. В этот вечер она была особенно прекрасна. Одетая просто, но со вкусом – красное шерстяное платье и золотая цепочка – она приковывала взгляды многих мужчин в зале. Мы заказали шампанское, фрукты, пирожные. Лиза смотрела на меня с бокалом в руке и улыбалась.

– Ты такой странный, Роберт, – сказала она. Маленький оркестр играл романтичную музыку, с потолка спускались гирлянды огоньков.

– Странный? Почему?

– Я не могу понять тебя. Мы знакомы уже давно, но для меня ты – загадка. В тебе есть что-то недосказанное.

Я похолодел.

– Мне кажется, будто я рассказала тебе все о себе, а ты не промолвил ни слова.

– Неправда. Я очень… доверяю тебе. Ты права – я замкнут и молчалив. Но поверь, ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо другой.

– Я рада, Роберт. Я очень счастлива, что мы встретились.

Мое сердце снова забилось.

После ужина (было совсем поздно) мы вышли на улицу. Выпавший снежок поскрипывал под ногами, свежий и прозрачный воздух свободно вливался в легкие. Немного кружилась голова от выпитого шампанского. Щечки Лизы разрумянились, она была очаровательна в пальто с меховым воротником-стойкой. Я смотрел на нее, и вдруг в голову мне пришла отчаянная идея. Я схватил девушку за руку и побежал. Смеясь, мы бежали до тех пор, пока я не завел ее в темный подъезд.

– Что ты делаешь? – спрашивала она.

– Молчи, – отвечал я.

Мы поднимались по бесконечной лестнице до тех пор, пока я не вывел ее на крышу небоскреба. Я уже бывал здесь неоднократно и хорошо знал дорогу. У Лизы перехватило дыхание. Она восхищенно смотрела вдаль, крепко цепляясь за мое плечо.

– Ах, – только и сумела произнести она. – Боже, какая красота!

Мы стояли так несколько минут, чувствуя, как ветер обдувает нас со всех сторон. Наконец я повернул голову, и в этот момент Лиза тоже посмотрела на меня. Я словно провалился в ее бездонные, как море, глаза. Не до конца осознавая свои действия, я обнял ее. «Что-то нужно сделать дальше», – подумал я, и в этот момент Лиза прижалась губами к моим губам.

Какой это был восхитительный поцелуй, первый в моей жизни! Вкрадчиво и мягко она выпивала из меня всю душу. Наконец я сообразил ответить тем же движением, и поцелуй стал еще слаще и упоительнее. Мое тело дрожало в доселе неиспытанном напряжении, но я не хотел отрываться от нее. Мы целовались так долго, что все вокруг потеряло смысл, а минуты превратились в вечность. Наконец Лиза медленно отодвинулась. Я стоял с закрытыми глазами и боялся открывать их. Но услышал смех Лизы и понял, что все в порядке. Она взяла меня за руки.

– Ты такой милый, – сказала она.

Я проводил Лизу до самого дома. По дороге мы молчали, но это молчание было наполнено смыслом больше, чем миллион слов. Мне было тепло и уютно, хотя я чувствовал, что безумно устал. На прощание она обняла меня за шею. Я жадно вдыхал запах ванильных булочек, исходивший от нее, пытаясь запомнить его и унести с собой. Лиза пощекотала мое ухо прядью своих волос. «Спасибо тебе», – произнесла она и пошла по дорожке к дому.

Я возвращался на квартиру, и внутри меня кружился вихрь самых разнообразных эмоций. Такую гамму впечатлений я не испытывал еще никогда: возбуждение, растерянность, удивление, восторг одновременно; и над всем этим, как солнце среди ночи, сияло Счастье, заливая своими лучами все вокруг. Теперь я знал, чем являлось происходившее со мной, но я не спешил давать имя новому чувству. Пусть лучше оно останется таким, неназванным, состоящим из множества деталек, чем вольется в некий стандарт, нечто усредненное, подходящее для всех, испытанное веками.

Пробравшись в темноте по коридору и уже вставив ключ в замочную скважину, я заметил под дверью конверт. Странно. Я не давал своего адреса никому. Но когда зажег свет и начал рассматривать письмо, то понял, что оно не подписано. Я открыл его. Внутри лежала записка, напечатанная на машинке: «12 22 22 30 ZYPAJYW 101». И больше ничего. Всю ночь я проворочался в кровати, не смыкая глаз. Радужное настроение сменилось беспокойством, и все мои мысли вертелись вокруг странной записки. Я мял ее в руках, смотрел на свет, нюхал, пробовал на зуб. Точно ли это мне? Может быть, это шифр? А может, кто-то дал знак, что знает обо мне больше, чем я бы хотел?

Весь следующий день я просидел в архиве, пытаясь расшифровать тайное послание. Лиза не появлялась, но мне было не до нее. Несомненно, начинать поиски следовало с букв. Я обложился книгами по криптологии. Наступил вечер, скоро закроют библиотеку. Надо спешить. Шифр Цезаря? Не может быть, слишком просто. Да и выходит какая-то ерунда. Стоп. А если сдвинуть буквы не на три, а на два? Эта цифра чаще всего встречается в записке. «Барклей». Это слово «Барклей». Я расшифровал его. «12 22 22 30 БАРКЛЕЙ 101».

Я сидел, сжав голову руками. Хорошо, я разгадал буквы. Но на расшифровку цифр уйдут месяцы. И какое отношение ко мне имеет Барклей? И вдруг меня осенило просто в одну секунду. Как же это легко! Барклей – это Барклей-стрит. Дом 101. 12 22 – 22 декабря. Сегодня! 22 30 – это время. Барклей-стрит 101, через час!

Ровно в 22.30 я стоял на крыше небоскреба на Барклей-стрит. Меня терзала мысль, правильно ли я разгадал, правильно ли понял содержимое письма. Но все сомнения развеялись, когда от стены отделилась темная фигура. Я чувствовал себя героем фильма. Сейчас злодей попробует напасть на меня, но он меня не получит! Темная фигура подошла ближе, и я увидел знакомую шапку с помпоном. Стэнтон!

– Какого черта… – начал я возмущенно. Тимоти прервал меня:

– Это был единственный способ выцепить тебя на встречу, не привлекая к себе внимания, парень. Не спрашивай, откуда я знаю, где ты живешь. Это было долго, сложно, но возможно. Да, я тебя выследил и подбросил записку.

Я никак не мог подобрать подходящих слов от гнева, но Тимоти продолжал:

– Я не просто так вызвал тебя. У меня есть очень важная новость. Я нашел его. Нашел сволочь, лишившую меня отца. Сейчас он в Мэнсфилде, в гребаном Огайо. Переселился туда пару лет назад. Завязал со всем, ведет добропорядочную жизнь. Устроим ему сюрприз на Рождество, а? Если поедем сейчас, то успеем. Мы ведь все еще напарники?

Меня словно ледяной водой окатили. Впервые в жизни я испытал стыд. Я без раздумий оставил Снайпера ради прогулок с Лизой, но он не сердился на меня, был ко мне расположен и оказывал истинное доверие: предлагал разделить с ним трапезу отмщения, к которой он готовился долгие годы. Я быстро прикинул ситуацию. Лиза подождет. Пожалуй, это будет мое последнее убийство. Всего три дня – и я снова буду в Нью-Йорке. После этого мы разойдемся со Стэнтоном. Я сделаю Лизе предложение. И тем самым закончу свою карьеру вершителя судеб. Пора вершить свою собственную судьбу.

Мы спустились, сели в черный джип, припаркованный в узком проулке за автостоянкой. Снайпер нажал на газ, мотор взвыл, и машина рванула с места. Полуприкрыв глаза, я смотрел в окно на мелькающие вдоль дороги фонари. Когда начало светать, мы были уже далеко от Нью-Йорка. Стэнтон курил сигарету за сигаретой, ожесточенно вцепившись в руль и неотрывно глядя перед собой. Он молчал – это было на него не похоже. Интересно, о чем он думал? Представлял ли он, что будет с ним, когда его мечта исполнится? Будет ли его жизнь иметь смысл после этого? Вот в чем вопрос. Но Тимоти «Снайпер» Стэнтон не такой человек, как я. Он убивает людей, чтобы заглушить терзающую его изнутри боль утраты. Он свершит свою месть и успокоится. А успокоюсь ли я, если откажусь от своих идей?

В Мэнсфилд мы прибыли под вечер двадцать третьего декабря. Остановились в захудалом мотеле на окраине. Тимоти заплатил за две ночи непрерывно зевающему жирному детине, и мы закрылись в стылом, пропахшем кошками номере с двумя кроватями, покрытыми черными шерстяными одеялами. Почти до самого утра мы обсуждали план действий. Снайпер неплохо подготовился: у него был план дома со всеми входами и выходами. Было решено, что когда после рождественского ужина наша цель отправится спать, мы проникнем через окно на задней веранде. Поднимемся в спальню и используем пистолет с глушителем. Затем сразу возвратимся в мотель, чтобы не привлекать к себе внимание, утром выпишемся и уедем обратно в Нью-Йорк.

Мы проспали весь день, а вечером вооружились подобающим образом и пошли пешком к дому убийцы Стэнтона-старшего. Стояла звездная рождественская ночь. На улицах не было почти никого: все сидели за праздничными столами. Я почувствовал во рту хорошо знакомый привкус злобы. Но ничего не сказал, а только взглянул на Тимоти. За последние два дня он здорово изменился. Обычно веселый и дерзкий, сейчас он был мрачен и сосредоточен на том, что ему предстояло. Лицо осунулось, но глаза его горели как угли. Я был горд за него и одновременно за себя: то, чему я учил его, не прошло даром.

На улице, где проживала наша жертва, не было ни души. Дойдя до небольшого, но уютного коттеджа, мы перелезли через забор среди густого кустарника и разделились, чтобы обойти здание с разных сторон. Я с облегчением убедился, что собачья конура пуста, а на фасаде не виднеется никаких видеокамер. Занавешенные окна первого этажа светились теплым желтым светом. Подкравшись к окну гостиной, я прислушался, но не услышал ни звука. Стеклопакет. Прекрасно – это нам даже на руку. Я повернул за угол, прошел вдоль дома и встретился с Тимоти у задней веранды. Тот знаками дал мне понять, что все в порядке. Оставалось только ждать.

Наконец свет в гостиной погас и через некоторое время зажегся на втором этаже. Он горел томительно долго, но около полуночи окна почернели, и стекла заиграли лунными бликами. Мы выждали еще минут двадцать. Затем Стэнтон бесшумно вынул стекло из витражного окошечка, просунул руку, сдвинул щеколду, и мы по очереди пролезли на веранду. Внутри было очень тепло – почти жарко. Пахло мандаринами и корицей. У меня внезапно защипало в глазах, но я потряс головой, отметая воспоминания. Мы тихо проникли в гостиную. Тимоти сразу же метнулся к лестнице на второй этаж, я последовал за ним. Этот дом был совсем не похож на дом гангстера, хоть и бывшего. Ничего подобного: он был светлый и комфортный, с мягкими диванами, маленькими безделушками на столиках и в шкафчиках, кружевными скатерочками, клетчатыми пледами. Но мы не могли ошибиться…

Снайпер уже стоял в коридоре на втором этаже, прислушиваясь. Затем сделал несколько уверенных шагов по направлению к самой дальней двери. Я почуял, что с ним что-то не так, но прежде чем я успел остановить его, он усмехнулся и выбил дверь с ноги. Раздался женский крик. Дальше все было очень быстро. Мужчина, лежавший в постели, выхватил пистолет из прикроватной тумбочки, но Стэнтон одним прыжком пересек комнату и выбил оружие у него из рук. Тот ударил Тимоти головой в живот, но не удержался и свалился с кровати; началась драка. Я в свою очередь занялся женщиной, вцепившейся в одеяло: скрутил ей руки и зажал рот. Она отчаянно царапалась и сопротивлялась.

Тимоти находился в отличной физической форме, а противнику его было уже явно больше пятидесяти: небольшого роста, лысоватый, с брюшком. Женщина, которую я пытался усмирить, обладала довольно привлекательной внешностью, но я тоже не назвал бы ее молодой. И уж точно она не была проституткой или любовницей: ее пушистый халатик и объемные формы выдавали в ней законную жену. Похоже, что наш объект очень сильно изменился с момента убийства отца Снайпера. Но Снайперу было все равно: вскоре он уже сидел верхом на поверженном сопернике и наносил ему удары по лицу. Голова мужчины моталась из стороны в сторону, изо рта и носа обильно текла кровь. Мне показалось, что он пытается что-то сказать.

Оставив тело лежать на полу в полубессознательном состоянии, Стэнтон подошел ко мне. Руки его были по локоть в крови, свитер порван; он тяжело дышал, но улыбался. Эта безумная улыбка заставила меня сделать шаг назад, продолжая сдерживать женщину – впрочем, она практически прекратила попытки освободиться, как только увидела, что стало с ее мужем. Тимоти изучающе склонил голову набок, а затем вырубил даму одним ударом в висок. Она обмякла и сползла на пол. Мне стало не по себе.

– Почему ты не учел того, что он не один? – возмущенно спросил я.

– Плевать, – сквозь зубы процедил Стэнтон. Он вернулся к мужчине и пнул его ботинком в бок, заставив очнуться и издать протяжный стон.

– Давай поднимайся, тварь. – Снайпер рывком поставил бандита на колени. – Скажи свое последнее слово перед смертью. Давай расскажи мне, зачем ты убил Джона Стэнтона и лишил меня отца.

Тот пошатывался, облизывая губы.

– Отвечай же, подонок. – Тимоти дал ему пощечину. Мужчина неожиданно заплакал. Выглядел он убого, но почему-то вызывал у меня смешанные чувства: я сам еще не понимал, что со мной происходит, но, похоже, мне было его немного жаль. Я совершенно не знал его, не видел состава его преступления – все это было известно мне лишь со слов Снайпера. Он был обычным, серым мещанином, из тех, кто не может ни причинить зла, ни совершить что-то благое. Возможно, я ошибался. И потому мне хотелось, чтобы мы поскорее покончили с ним и убрались восвояси.

Жертва Стэнтона заливалась слезами и соплями на прикроватном коврике.

– Простите… это… вышло… случайно. Я случайно задел его… я не хотел.

– Ах, ты все помнишь, сука. – Тимоти нанес удар в солнечное сплетение, и мужчина согнулся пополам, выплюнув струйку крови. Он упал на пол, губы его еще шевелились.

– Можете убить меня… я… виноват… но не трогайте Люси… и…

Стэнтон резко выпрямился во весь рост. Затем подошел ко мне и хладнокровно пристрелил лежавшую у моих ног супругу убитого.

Я смотрел на него, и страх обуял меня с новой силой. Что-то случилось с Тимоти Стэнтоном, он больше не тот Тимоти, которого я знал.

– Зачем ты убил ее?

Тимоти метнул на меня тяжелый взгляд.

– Она свидетель. Или ты хотел оставить ее в живых, чтобы она натравила на нас всех копов Огайо?

Он был прав; я не подумал об этом, поддавшись невнятной слабости. Да что же со мной такое? Раньше я убивал не задумываясь, испытывая истинное наслаждение от восстановления справедливости. Но в этом случае мне упорно казалось, что мы были несправедливы. «Он убил отца Тимоти, мы должны были отомстить», – подумал я. «Но разве мы договаривались на его жену? Око за око и зуб за зуб», – заметил внутренний голос.

– Ты что, завис? Эй! – окрик Снайпера оторвал меня от размышлений. – Я привел тебя сюда, не только чтобы ты помог мне – кстати, спасибо – но и чтобы доставить тебе удовольствие. Я хочу, чтобы ты снял кожу с его лица – но не с трупа. Заживо! И сам хочу посмотреть на это.

Он уставился на меня с кровожадностью, вращая красными белками. Я сделал еще один шаг назад.

– А если я не хочу?

Снайпер взорвался:

– Как это ты не хочешь? Что с тобой? Это мечта всей моей жизни! Когда я только в первый раз увидел тех, кого ты убил, по телеку, то сразу решил, что должен познакомиться с тобой во что бы то ни стало. Вот тот чувак, подумал я, который мне нужен! Вот тот, кто поможет отплатить сполна за все, что я перенес! За нищету, за отчаяние, за мою бедную мать!

Обезумев, он начал бегать по комнате, круша мебель.

– Да я все ему здесь уничтожу! Все, что он нажил!

Тимоти выскочил в коридор и с ожесточением принялся колотить по стенам, ломая хрупкие деревянные панели и разбивая вдребезги цветочные горшки. Я подошел к лежащему на полу мужчине, присел рядом на корточки. Он не двигался и, кажется, уже не дышал.

– Он мертв, – сказал я больше самому себе, чем Тимоти. Эта новость привела Снайпера в еще большую ярость. Он завыл по-волчьи и выломал какую-то дверь возле лестницы. И вдруг застыл на пороге. Странно усмехнувшись, Стэнтон вынул пистолет и прошел внутрь. Я бросился за ним.

Это была детская; и сейчас четыре пары глаз в ужасе смотрели на нас из-под кровати. Стэнтон вытащил детей одного за другим и построил их в ряд. Два мальчика лет восьми и две девочки помладше не плакали: они застыли в оцепенении, неотрывно глядя на Тимоти. Они слышали все, что происходило в спальне родителей и в коридоре, и догадывались, что их ожидало.

– Не делай этого, Снайпер, – сказал я. – Прошу тебя, не делай этого. Дети ни в чем не виноваты.

Он повернулся ко мне:

– Не виноваты? Я сказал, что уничтожу все, что принадлежит этой сволочи? И я так и сделаю! Почему я не должен убивать выродков своего врага? Я хочу вырезать весь его род! Все, что к нему относится!

– Я не позволю тебе. – Я пытался говорить холодно, но волнение меня выдавало. Все, что натворил здесь Стэнтон, уже перешло за грани возможного. – Я думал, что мы приехали сюда, чтобы убить того, кто застрелил твоего отца. Он убил его в честной перестрелке. Оставил в живых твою мать. И тебя. А ты уже прикончил его жену. Собирался использовать меня, как палача. И намерен убить его детей. Остановись… друг.

Я впервые произнес это слово. Мне очень тяжело далось произнести его. И сразу понял, что зря это сделал. Тимоти залился грубым смехом.

– Я тебе не друг, псих ты конченый. То ты убиваешь людей пачками, а то тебе жаль какого-то ублюдка, который – между прочим – сломал мне жизнь! А теперь смотри, что я сделаю. И если ты не будешь выполнять мои приказы – тебя ждет то же самое.

Он резко вскинул руку. Четыре выстрела подряд отдались в моей голове чудовищной болью. Но прежде чем ствол прекратил дымиться, раздался пятый выстрел. Это я стрелял в Тимоти Стэнтона.

Теперь я остался один, совершенно один. В чужом городе за пятьсот миль от Нью-Йорка, в чужом доме, где только что чужой мне человек убил шесть других чужих людей, а потом я убил этого чужого человека. Глаза застилала пелена, меня мутило, все тело била крупная дрожь. Без сил я свалился на пол рядом с трупом Снайпера. Отовсюду шел запах крови, тяжелый, удушающий. Снайпер лежал на боку; я чуть не снес ему полголовы выстрелом в затылок. Фигурки детей скрючились, словно они перед смертью пытались закрыться от неизбежного удара. Я чувствовал, что внутри меня закипает нечто такое, в сравнении с чем меркло все окружающее. Это была Ненависть с большой буквы. Ненависть ко всему миру, позволившему случиться кошмару наяву. Ненависть ко всем людям до единого, запустившим эту цепную реакцию несправедливостей. К дьяволу все! К дьяволу всех! Я привстал, вытащил нож и с немыслимым ожесточением начал кромсать лицо Стэнтона, превращая его в кашу. «Я тебе не друг, псих ты конченый… Я тебе не друг… Не друг…»

Сознание провалилось в черный, непроглядный туман. С трудом я припоминаю, что спустился по лестнице, вылез в окно и побрел к мотелю. Сел в джип, на котором мы прибыли со Снайпером, и поехал, по незнакомым дорогам, прочь из Мэнсфилда. После трех часов гонки я выдохся, съехал на обочину, вылез из машины и, оставив дверцу открытой, побрел куда-то в поле. Светало. Вокруг не было ни души, только в отдалении граяли вороны. Я отошел футов на сто пятьдесят от машины и провалился ногой в яму под снегом. Посмотрел на себя. Затем поднял глаза к небу и издал пронзительный вопль. Я кричал минут пять, пока не сорвал голос; кричал самым страшным криком, который могла издать моя глотка. Упал лицом на присыпанное снегом жнивье и лежал до тех пор, пока не замерз. А потом встал, вернулся к дороге, сел за руль и поехал в Нью-Йорк.

Вернувшись в Нью-Йорк-сити, я и не думал появляться на своей бывшей квартире. Ночевал где попало, преимущественно в канализации или на складах. Утопил джип, столкнув его с моста. Будто бы ночь перед Рождеством провела жирную черту между моей прошлой жизнью и нынешней. Я перестал осторожничать и начал убивать всех без разбору: ночью и днем, срезая лица, уши, пальцы, половые органы. Я увечил свои жертвы до неузнаваемости. Слепая ярость двигала мной, а может, праведный гнев? Те дни плохо запомнились мне; они смешались в единый калейдоскоп изуродованных лиц и тел, из которого воспаленное сознание периодически выхватывало воспоминания: дети, Харди Циммер, бабушка, бомжи, Стэнтон, Лиза… была какая-то Лиза… Город снова дрожал в панике: возвращение одержимого убийцы не прошло незамеченным. А еще я узнал, что трагедия в Мэнсфилде потрясла всю страну, и авторство – бесспорно – приписали мне.

Я убил уже десятка полтора человек, когда понял, что за мной началась слежка. Поначалу это было незаметно, но постепенно краем глаза я начал ловить излишне пристальное внимание будто бы случайных прохожих. Плохо. Я понимал, что пути прослеживались, но доказать причастность именно меня к этим преступлениям было довольно сложно. Кто-то сделал на меня наводку. Тот, кто знал меня, и, по-видимому, довольно близко. Неужели Тимоти успел сдать меня перед нашей поездкой? Скорее всего. Чертов ниггер предусмотрел ситуацию, что я убью его, и позаботился о мести. Надо было убираться, но куда? В Принстон, к родителям? Бессмысленно… Впрочем, неважно. Я просто уеду отсюда, а там посмотрим.

Через две недели после открытия охотничьего сезона за моей шкурой я принял решение сделать ход конем и отправиться в Мэнсфилд. Там меня уж точно никто не ждал. Надо быть идиотом, чтобы соваться на место, где тебя в первую очередь схватят – так думают полицейские псы, и я не упущу возможность воспользоваться их промашкой. Дело оставалось за малым – угнать машину. Чтобы не возиться с сигнализацией (навыками взломщика я не владел), придется дождаться, пока водитель не снимет ее, а потом взять ситуацию под контроль. Вечером второго марта я караулил в переулке за одним из Бродвейских театров. Вот беспечная пожилая пара направилась к своему семейному небольшому автомобильчику. Я огляделся: больше никого. Мужчина открыл дверцу своей спутнице и собирался садиться сам, когда я застрелил его со спины. Старушка не успела открыть рот, как получила вторую пулю. Нельзя было терять время: я взялся за ручку двери и вдруг услышал позади себя сдавленный крик. Я резко обернулся. Зажимая рот ладонями, поодаль стояла девушка и с ужасом взирала на происходящее. Но мне было все равно, сколько людей я уложу за сегодня, и потому я быстрыми шагами пошел к ней.

– Роберт! – ахнула она.

Я остановился как вкопанный. Лиза?

– Мои дядя и тетя… ты убил их?!

– Мне нужна была машина. Другого выхода не оставалось. Прости.

С минуту мы стояли в полном молчании. Затем Лиза заговорила.

– Но… Роберт, что с тобой случилось? После нашего свидания ты внезапно пропал! Несколько дней ждала тебя, но ты не появлялся. Я с ног сбилась, пытаясь найти тебя! Выяснила на работе, где ты живешь, пошла туда, хозяева квартиры сказали, что ты ушел и не возвращался… Что произошло?

– Неважно.

– Это из-за меня?

– Нет. Но я не тот, за кого ты меня принимаешь.

Лиза попятилась.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Это наша последняя встреча. Мы больше никогда не увидимся. Если… если я дорог тебе, как ты говоришь – дай мне уйти. Я не хочу убивать тебя. Но я хочу, чтобы ты знала – ты встречалась с маньяком. Это я – «Стирающий лица».

Мне показалось, что сейчас она упадет в обморок, но она только тихо спросила:

– Почему ты так поступаешь, Роберт?

– Потому что я ненавижу человечество.

– Ты ненавидишь себя?

– Я не человек. И никогда не был им.

– Ты скажешь это на Страшном суде?

Я криво усмехнулся:

– Страшный суд – сказки для маленьких детей. Я не боюсь Бога – по крайней мере, такого, каким его создали люди.

– Тебя ждут адские муки!

– Не страшнее тех, что ждут предателей и лицемеров.

– Ты сумасшедший!

– Возможно. А может, это весь мир сошел с ума, кроме меня?

Лиза выпрямилась, в глазах ее горели огоньки непоколебимой решительности. С горечью, но твердо она произнесла:

– Извини, Роберт. Но я должна вызвать полицию. Это мой долг как гражданина Соединенных Штатов, долг перед всей нацией и моими близкими. Ты убил слишком много невинных людей. Я не могу допустить, чтобы ты продолжал безнаказанно творить беззаконие.

– Какой закон велит людям совершать несправедливость? Я всего лишь привожу их к одному знаменателю. Если ты попробуешь обратиться в полицию, мне придется убить тебя, а я очень не хочу этого делать.

– Рано или поздно смерть уравняет всех. Кто дал тебе право распоряжаться чужими жизнями?

– Это мое право с рождения. И я хочу воспользоваться им ради всеобщего блага.

Она кинула на меня взгляд, исполненный презрения и глубокого сожаления. Повернулась и пошла по направлению к театру, гордо подняв голову. Зря. Потому что в следующую секунду ее тело уже содрогалось в предсмертной агонии. Пуля попала в сонную артерию, и кровь хлестала фонтаном.

Я не подошел к ней. Просто сел в машину и уехал. Я только что убил девушку, которую любил. Внутри меня разверзлась зияющая пустота. Ощущение полной безысходности не покидало ни на минуту, и когда меня задержал патруль на границе Пенсильвании и Огайо, не стал оказывать сопротивления, а послушно вылез из машины и позволил надеть на себя наручники. Меня посадили в полицейский джип и отвезли сначала в местный участок, где я просидел несколько часов, глядя в пол и не отвечая на вопросы, а затем под конвоем препроводили в Питтсбург и поместили в камеру следственного изолятора.

Сложно описать то, что я чувствовал в то время. Мне не хотелось ни протестовать, ни пытаться сбежать. Но я и не считал себя виновным. Я принимал происходящее как должное. Меня должны были арестовать, и это произошло. Я даже испытал некоторое облегчение: теперь мне не нужно было убивать столь ненавистных человеческих существ – они сами позаботились о том, чтобы запереть меня за самыми надежными замками, спасаясь от лавины ножевых ударов, наносимых моей рукой. Наконец меня никто не беспокоил попусту: я мог сидеть, лежать, ходить по камере. Голые стены дарили желанный отдых глазам, уставшим от рекламы и крови. Я обрел свой дом.

В комнату для допросов стремительными шагами вошел следователь, перегнулся через стол. Я медленно поднял голову. Ясноглазый молодой человек, примерно моего возраста, изучал меня с жадностью; на его лице читался живой интерес, смешанный с затаенной опаской – так смотрят на хищного зверя, которого после долгой борьбы удалось загнать в клетку.

– Роберт! Роберт, ты помнишь меня?

Я внимательнее всмотрелся в него и отрицательно покачал головой.

– Роберт, я же Чарли. Чарли Олдмен. Твой одноклассник.

Действительно, это был Чарли Олдмен, с трудом, но теперь я узнал его. Он сел напротив и сокрушенно вздохнул:

– Как ты докатился до такой жизни, Стивенс? Впрочем, ты всегда был со странностями. Но никто из нас и подумать не мог, что ты способен на убийство. Ты выглядел как типичный неудачник. Мы думали, что ты просто стеснялся с нами общаться. Знаешь, такой крайне закомплексованный парень, который и мышки не обидит, потому что боится, что она его съест. Постоянно в одиночку, ни к кому не подходил, избегал любого контакта, на уроках пребывал в прострации. И вечно что-то чирикал в блокноте.

Олдмен заложил ногу за ногу:

– Я не особенно интересовался твоей судьбой. До тех пор, пока не начал собственное расследование. Видишь ли, смерть Харди Циммера не давала мне покоя с того самого выпускного вечера в «Ричардсон Аудиториум».

Я вздрогнул; Чарли, несомненно, это заметил и кивнул.

– Давай поговорим начистоту, Роберт. Я расскажу тебе все, что знаю. А ты поставишь свою подпись вот под этой бумагой – в ней уже изложены в письменном виде все доказательства твоих преступлений. Итак, слушай меня. Как ты, надеюсь, помнишь, я довольно тесно общался с Циммером во время нашей учебы. Не могу сказать, что мы были лучшими друзьями, но он доверял мне. Его смерть шокировала нас всех, и возможно, что меня – более других. Заключение о самоубийстве меня отнюдь не устроило. Да, действительно, Харди говорил о самоубийстве, но он планировал приберечь его на то время, когда станет слишком стар и немощен. «Я не смогу спокойно смотреть в зеркало на лицо, изборожденное морщинами, зная, что прежде оно было лицом первого красавчика» – вот его слова, которые он обронил как-то на нашей дружеской вечеринке. Так что покончить с собой было совсем не в его планах, тем более что он твердо собирался продолжать свое обучение в Гарварде. Я сразу заподозрил, что его убили. Но мне нужны были мотивы преступления.