Текст книги "Исповедь заключенного (СИ)"

Автор книги: trashed_lost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Ради того чтобы официально продолжить расследовать это дело, я поступил в полицейскую академию. Теперь уже молодой детектив Чарли Олдмен имел полное право копаться в архивах и бумагах. Я искал новые и новые ниточки, новые и новые зацепки. Например, я пришел к выводу, что убить Циммера в туалете вряд ли мог кто-то со стороны. Это был кто-то из своих. И даже человек, который был близок Харди – иначе почему он настолько близко подпустил его? Я начал перебирать по памяти всех, кто присутствовал в тот вечер, весь наш класс. Признаюсь: многих одноклассников я навестил, чтобы побеседовать с ними лично. Но показания сходились как одно: Циммер вышел в туалет, задержался, а потом его обнаружили мертвым. В этот момент все до единого присутствовали в зале.

И тут я, наконец, вспомнил про тебя и про то, что ты делал на выпускном. Ты тогда сидел в углу и носа не высовывал, но я решил, что наверняка ты хорошо следил за всеми остальными. Разговор с тобой мог пролить немного света на эту темную историю, и я отправился к тебе домой. Я давно не слышал о тебе, но не думал, что ты сильно изменился, поэтому для меня оказалось неожиданным известие, что ты уехал в Нью-Йорк и след твой простыл. Твоя мама, впрочем, радушно приняла меня. Сидя у камина, она пустилась в воспоминания и даже достала твои наброски, чтобы продемонстрировать, как хорошо рисовал ее сынок. Сказать, что эти картины меня поразили – значит не сказать ничего. Я с ужасом перелистывал страницы и понимал, что это творение рук тяжелобольного человека. Заштрихованные лица: наверное, ты не хотел принимать людей такими, какие они есть? В конце альбома лежал обгорелый по краям листок. На нем был нарисован человек, лежащий на полу, с зачерненным лицом, но он был одет точь-в-точь как Харди Циммер в день выпускного бала!

Чарли выдержал многозначительную паузу.

– Я ничего не сказал миссис Стивенс о своей страшной находке, но продолжил расспрашивать о тебе и твоем детстве, пытаясь узнать, перенес ли ты какие-либо психологические травмы. Она поведала мне о смерти бабушки и о том, как тебя пришлось перевести в наш колледж в связи с убийством пастора. Я еще раз пролистал альбом и нашел подтверждения своим догадкам: такие же жуткие портреты старухи и священника. Какие отношения были у тебя с ними? Твоя мать не смогла дать мне однозначного ответа по поводу пастора, но сообщила, что бабушку ты не любил, равно как и остальных членов семьи. На следующий день я получил доступ ко всем необходимым материалам. И вскоре был уверен на сто процентов: Роберт Стивенс убил свою бабушку, пастора и Харди Циммера. Напрягая память, я сумел припомнить краткую стычку между тобой и Циммером в начале последнего учебного года. Будучи больным психически, ты, верно, отличался крайней злопамятностью! Ты мог вынашивать свой план долгое время, прежде чем осуществить его.

Как молнией поразила меня очевидность связи, пролегающей между этими тремя принстонскими убийствами и невероятными сообщениями о череде кровавых преступлений в Нью-Йорке, на которые я прежде не обращал внимания. Должно быть, твое заболевание расцвело пышным цветом на порочных почвах Манхэттена, выродившись в извращенную форму. Я связался с нью-йоркской полицией и сообщил все, что знал на тот момент. Меня пригласили возглавить группу расследования и заняться твоей поимкой. Несколько раз я почти висел у тебя на хвосте, но ты уходил прямо из-под носа, а потом внезапно куда-то исчез: убийства прекратились. Я думал, что ты погиб, нарвавшись на особо осторожную и изворотливую жертву, но полугодовое молчание разрешилось чудовищной резней в Мэнсфилде. То, что ты к ней причастен, не вызывало сомнений. Были некоторые странности в мэнсфилдском деле, но ты оставил там свою подпись – на лице афроамериканского парня, и у нас были все основания считать тебя виновным.

Мы провели дознание в Мэнсфилде и напали на твой след. Служащие одного мотеля рассказали о странном человеке в пальто и шляпе, который заматывал лицо шарфом и который со страшной скоростью умчался прочь рождественской ночью, даже не выписавшись из номера. Без сомнения, ты вернулся в Нью-Йорк, это подтвердили новые трупы, которыми ты мостил себе дорогу к неизвестной цели. Но теперь мы знали, как ты выглядишь, и кинули все силы на твои поиски. Мы прочесывали район за районом, пока не определили, что твой любимый – Верхний Вест-Сайд. В феврале мы засекли тебя, но были неосторожны, и ты это заметил. Мы поняли, что ты сейчас снова исчезнешь, но уже не могли позволить тебе уйти. Повсюду дежурили патрули, готовые задержать тебя на пути куда угодно. Ты хитро поступил, направившись в Мэнсфилд – я сам догадался об этом только в последний момент.

Олдмен умолк. Потом откинулся на спинку стула.

– Я прав, Роберт?

Я молчал.

– Не знаю даже, что и сказать. Все в шоке. Тебя отправят на принудительное лечение…

– Но я не болен.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что убивал всех этих людей сознательно?!

– Абсолютно.

Чарли потрясенно смотрел на меня.

– Это ужасно, Роберт. Но все равно, по закону необходимо провести психиатрическую экспертизу. Ты же знаешь, что тебя ждет, если ты окажешься нормальным?

– Да, знаю.

– В больнице ты хотя бы останешься жив.

– Лучше смерть, чем то, что со мной там сделают.

Детектив встал.

– Стивенс, я считаю, что ты маньяк и психопат. Хотя окончательное решение выносить не мне. И будь добр, распишись вот здесь… и здесь…

И я расписался.

***

Меня поместили в одиночную камеру. Я просто наслаждался покоем. Как это было прекрасно: смотреть на выбеленный потолок, изучать маленькие трещинки в стене у кровати, слушать капли воды, срывающиеся с крана в раковину. На волнах собственных размышлений я уплывал в иные, лучшие миры. Один раз меня вызвали на свидание с матерью. Она непрестанно вытирала глаза платочком, сжимая в руках черную сумочку, и не могла двух слов связать. Я смотрел на нее с таким же отвращением, как и в детстве, и не перемолвился с ней ни словом; более того, испытал огромное облегчение, когда время вышло и охрана увела меня обратно.

Меня подвергли полному медицинскому обследованию. Как я и предупреждал Олдмена, я с блеском справился со всеми психологическими тестами. На суде было огромное количество людей, журналисты чуть ли не гроздьями свешивались с потолка. Я чувствовал волну ненависти, исходившую из зала, смешанную с острым запахом пота, чеснока, дешевого виски, и жалел только об одном – что я не могу отплатить им той же монетой. Я был опустошен до самого дна. Но я сидел с легкой улыбкой на губах, глядя в пол, и признал свою вину. Мне предложили произнести мое последнее слово – я отказался. Слишком много слов и слишком мало дела. В этом все люди. Я показал им, как бывает наоборот.

Завтра, двадцать пятого июля, меня посадят на электрический стул, накроют голову мешком и пустят ток. Достойное ли это завершение? Судить лишь мне. Зло порождает новое зло, и так будет продолжаться вечно – до тех пор, пока не исчезнет последний человек. Я не раскаиваюсь ни на секунду, ибо я был искренен перед самим собой. Я прожил короткую жизнь, но успел сделать многое. Я разорвал десятки цепей, творящих несправедливость. И я надеюсь, что если все же кто-то найдет и прочтет эту исповедь, то сохранит ее в своем сердце и поразмыслит над ней немного, прежде чем бросит ее в камин, где листы бумаги превратятся в пепел: как рисунки того заключенного, что так любил человечество, но ненавидел его поступки.