Текст книги "Левое плечо (СИ)"

Автор книги: tower

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Лили, спасибо тебе большое, – Марлин дернула рукой, а потом пожала плечами, пытаясь уговорить себя продолжить свою фразу. – Ты тогда вступилась за меня, можно сказать, даже отомстила. Это…это очень приятно.

МакКиннон сжимает свои руки в кулаки и смотрит на меня таким взглядом, будто мысленно умоляет ответить. И выглядит это настолько комичным, что на моих губах невольно проступает улыбка, а потом, я начинаю смеяться, смеяться так звонко и искренне, отчего Марлин вопросительно смотрит на меня и заливается краской. Бедная-бедная МакКиннон, она думает, что я поступила так из-за своего Гриффиндорского благородства, а не из-за каких-то своих эгоистичных целей. Не думаю, что стоит ей рассказать, что я сделала то, что сделала исключительно для того, чтобы Катрин Маркиз почувствовала себя никчемной дурочкой с той еще родословной. Не думаю, что ей стоит знать, что мне хотелось причинить боль Маркиз, хотелось унизить ее в глазах общественности, хотелось, чтобы и у нее, наконец, появился ярлык за спиной. А значит все правильно, что все так и должно быть. Я обрываю свой смех, и мое лицо вновь становится серьезным и непроницаемым, а она смотрит на меня своими голубыми глазами и неловко передергивает плечами.

– А ты…ты правда лежала…ну, в…больнице, – она хочет подобрать безобидные слова, думая о том, что мое прошлое как-то задевает меня. Марлин с извинением смотрит на меня, но в ее глазах цвета моря плескается интерес. Я киваю головой в знак согласия и подхожу к столу, усиленно делая вид, будто что-то ищу. Со стороны Марлин исходит тихий вздох, а у меня внутри начинает звенеть боль. МакКиннон что-то говорит мне о том, что у нас похожие жизни и, что мы должны держаться вместе, а я рассеянно смотрю на пергамент, пытаясь сосредоточиться. Она трещит о том, что уже урок и кажется прощается, а я пытаюсь не заплакать.

Когда закрывается дверь, я думаю только об одном: Марлин МакКиннон я бы и даром была не нужна, если бы не прошлое.

========== Глава 5. Заключительная. ==========

Я закрашу глаза твои черной краской,

Отныне лицо твое становится маской.

Ты будешь кричать у меня от боли,

И мы, наконец, поменяем все роли.

Когда ночь начинает править миром, мне становится невыносимо тоскливо. Луна уже давно перестала приносить былой восторг в душу, а ее свет стал таким обыденным и слишком резким, что мне часто приходится плотно закрывать окна шторами. На старинных часах уже ровно полночь, а у меня по рукам стекает теплая алая кровь, странно сверкая от слабого лунного света. На простынях лежит обыкновенное окровавленное маггловское лезвие, пожалуй, самое значимое для меня изобретение, а мои глаза чуть прикрыты, когда же в голове стоит полный хаос. Полагаю, что я потеряла приличное количество крови и, если ее не остановить, то я умру прямо здесь, в девичьей спальне Гриффиндора, в своей кровати. Эта мысль заставляет меня слабо улыбнуться и тихо хмыкнуть. Некрасивая смерть, верно? Слишком долгая и грязная, а ведь хочется просто взять и не проснуться, но нет, – слышите? – нет, я слишком ужасна, слишком омерзительна самой себе, чтобы умереть так быстро. Странно, на самом деле, понимать, что через несколько минут тебя уже не будет в этом мире, что ты не будешь больше ходить на чертовы занятия и общаться с людьми, которых ненавидишь. Только эта мысль для меня нисколько ни прискорбна, а наоборот, внушает долгожданное облегчение и покой. Наверное, именно это чувствовала моя мать, умирая, наверное, об этом думала мать Катрин, выбивая стул из-под своих ног. Ведь какая разница, в конце концов, перестанет ли твое тело вырабатывать кровь и двигаться, если внутри уже все давно сгнило от серости будней. В горле першит, а на глазах застыли слезы, но, а я думаю о том, что самоуничтожение – самое худшее в мире слово. Никакое тело, никакие побои, никакие порезы не сравнятся с тем чувством пустоты, которое зародилось в моем нутре уже неприлично давно. Я приподнимаюсь, случайно столкнув с тумбочки лампу, но меня это не волнует, соседок нет. Они ушли на очередную Гриффиндорскую вечеринку, чья музыка долбилась в дверь, а смех больно резал уши. Они стоят и веселятся, когда я истекаю кровью и почти умираю. Почему-то я думаю, что когда меня обнаружат здесь мертвую, они в ужасе закричат и на их крик прибегут другие. Интересно, как отреагирует Катрин Маркиз? Будет ли она думать, что я перерезала себе вены из-за ее слов? Будет ли Хелен Каркор вспоминать свои слова, сказанные в кабинете зельеварения? А Джеймс? О чем подумает он? Вспомнит ли он тогда всю свою злость, изливаемую на меня? Вспомнит ли свои губительные слова? Если вы думаете, что – да, то вы невероятно наивны. Им всем будет плевать, никто не проронит ни слезинки. Плевать будет моей «семье», плевать будет Поттеру, МакКиннон, Каркор, Маркиз, да всему Хогвартсу будет срать. Видно, такова судьба каждой одиночки. Такова судьба каждой неудачницы, у которой никогда не было друзей и даже людей, которые хотя бы могли поддержать. Я тихо вздрагиваю и в отчаянье закрываю глаза. Мерлин, мамочка, я наконец увижу тебя. Наконец вновь смогу вдохнуть твой цветочный запах и раствориться в нем…Это так прекрасно, – не находите? – умирать и видеть в этом что-то возвышенное и что-то особенное для себя, и без разницы, что учителя с горечью после будут рассказывать ученикам про некую Лили Эванс, а Слизнорт может даже и бросить свою карьеру зельевара. И это неважно, что мои соседки испытают ни с чем несравнимый ужас, а Марлин, возможно, навсегда потеряет веру в мир. В конце-то концов, все мы сущие эгоисты, всем нам плевать друг на друга, так какая мне разница, что будут испытывать другие, если меня уже здесь не будет больше никогда?

Воздуха не хватает, поэтому облокотившись с помощью стены, я перевожу дыхание и, похрамывая, иду в ванную комнату. В последний раз я хочу посмотреть на свое лицо и запечатлеть его выражение лица навсегда, поэтому, включив выключатель, я медленно подняла глаза. На меня смотрела бледная девушка с искусанными губами и странным шрамом на щеке, ее скомканными волосы были небрежно перетянуты резинкой, а бегающие глаза словно поблекли. У нее в глазах болотистая бездна, а лицо неестественно расслаблено, из-за чего вечные морщинки на лбу сгладились. Что бы вы подумали, увидев такого человека на улице? Давайте не будем обманывать себя хотя бы сейчас, когда я умираю. Вы бы не заметили меня, вы бы не смогли различить мое серое лицо и выделить его из массы. Кому-то в этой жизни просто не дано блистать красотой и излучать гребаную индивидуальность, у кого-то просто нет сил отстаивать свое мнение, взаимодействовать с людьми и притворяться. И, к сожалению, этот кто-то – я. Ноги становятся какими-то ватными, а вся комната расплывается в белых пятнах. Руки невыносимо ноют, а от запаха крови тошнит. Мерлин, когда же наступит конец? Я невольно прикрываю глаза, и перед моими глазами пролетает вся жизнь, все мои страдания и радость. Раз, и я строю песочные дамбы с Петунией, а отец, неожиданно подкравшись, фотографирует нас, а мы лишь звонко смеемся. Два, и я сижу в карцере для буйных, привязанная к кровати, под действием успокоительных, а в голове ни одной мысли, ничего не чувствую и только грязный серый цвет. Кто знает, кем бы я была, если бы у меня была хорошая семья, здоровая психика и мама с грустными глазами? Может, я стала бы такой же стервой Катрин или была бы как Хелен? Была бы я так одержима Джеймсом Поттером с мраком вместо сердца или бы напротив, не обращала на него ни малейшего внимания? Так много вопросов и так мало ответа, а время все утекает. Многие люди бояться смерти, бояться просто взять и исчезнуть…бедняги…как же мне их жаль…

– Эванс? – я вздрагиваю, а мое сердце замирает. Это был его голос. Голос, который я могу узнать среди миллионов. Страх обволакивает мое сознание, ведь я понятия не имею, что нужно Джеймсу Поттеру от меня…а, ведь он впервые заметил меня год назад, в этот же день и на этой же вечеринке. Мерлин, какая ирония. Я закрываю дверь изнутри и прижимаюсь к стене, закрыв глаза. Нет, пожалуйста, только не это. Он же не даст мне умереть, понимаете? Он сделает все, чтобы меня спасти, а потом убить самому. Ненавижу Джеймса, ненавижу эту татуировку, ненавижу свою любовь! Это ведь из-за него я решилась на это, даже, если это мое решение. Это ведь он влюбил меня в себя, заставил подчиниться себе, даже, если я сама приняла эти чувства. А теперь я хочу умереть, чтобы забыться, чтобы эти чувства умерли вместе со мной, ведь он меня не любит. Джеймс Поттер не умеет любить. – Эванс, я знаю, что ты здесь. – Я слышу, как подходит он к двери, как его тяжелое дыхание растворяется в воздухе. У него на лице наверняка все тоже безразличие и бесстрастность, а его чувства спрятаны где-то в глубине. Голова тяжелеет, перед глазами все кружится, а я понимаю, что мне бы так хотелось увидеть его настоящие эмоции, познать всю его боль. Я скатываюсь по стене, больно приземляясь на кафель. – Эванс, ты действительно думаешь, что у меня есть хоть какие-то правила приличия, и я не ворвусь в ванную комнату? – он злится, в его голосе уже проскальзывают нотки ярости, а потом я слышу, как с громким скрипом отворяется дверь и на пороге стоит он. Как всегда великолепный, как всегда чертовски красивый и уверенный. Он смотрит сначала в мои глаза, и я замечаю, что в них нет безразличия, а лишь неимоверная усталость и боль, словно что-то навсегда поменялось у него внутри и вместе с родителями умерло. Когда его взгляд падает на мои руки, он сжимает свои губы и с силой ударяет кулаком по стене, прежде чем подойти ко мне. – Лили! – почти орет Джеймс, а я улыбаюсь, потому что он впервые назвал меня по имени. Как тривиально, правда? Только-только распиналась по поводу того, как ненавижу его, как хочу покончить с жизнью, а теперь вновь готова расщепляться на молекулы и жить ради него. А он сосредоточенно взмахивает палочкой, перебинтовывая мои раны, а его глаза так и пронзают своим страхом. Значит вот как стоило привлечь твое внимание? Просто взять и покончить с этой ненужной жизнью?

– Нет, не надо, – я пытаюсь оттолкнуть его, заставить прекратить делать это. Джеймс ловит мои руки и сжимает их чуть выше локтя. Его правильные черты лица искажены, а глаза темнеют, и только где-то глубоко внутри я вижу стальной блеск.

– Как же я ненавижу тебя, как же ненавижу, – шипит он, вдавливая меня в стену и смотря яростными карими глазами. Поттер смотрит с такой болью и горечью, что я прекращаю вырываться и думаю лишь об одном, неужели он тоже…– Лили Эванс, великолепный зельевар и прекрасная волшебница, – он ядовито улыбается, а затем откидывает меня и встает. У него в голосе отчаянье граничит с истерикой, а чувства потоком льются на меня. – Единственная девчонка, которая не сохнет по популярным парням. Которая не обсуждает сплетни, у которой не было даже друзей. Я всегда смотрел на тебя и поражался, как…как можно быть такой? Ты казалась мне странной и загадочной, я заметил тебя еще тогда, на первом курсе, когда ты с бледным лицом и в поддержанной мантии шла к столу Гриффиндора после распределения. Ты не улыбалась, не радовалась, ты была задумчива и печальна. Когда все смеялись, чуть ли не до одури, ты сидела мрачнее, чем небо на заколдованном потолке. – Поттер с яростью запускает пальцы в волосы и закрывает на секунду глаза. Его плечи заметно напряжены, а на губах блуждает улыбка безумца, будто все то, что он мне говорит накипело в нем настолько давно, что эти чувства медленно сводят с ума. – А ты меня даже не замечала, не замечала до того момента, пока я не сломался…Сириус всегда говорил, что нельзя испытывать что-то к человеку, у которого нет ответных чувств. – Джеймс резко открывает глаза и медленно начинает подходить ко мне, а затем, присев на корточки, он вновь взглянул на меня, и на его лице появилась странная кривая улыбка. – Ты так и не поняла, верно? – Он откатывает рукав своей рубашки, а затем, изящным движением взмахивает волшебной палочкой. На его левом плече начинают проступать цветные линии, а через несколько секунд, соединившись, превратились клеймо. Бежевая лань с печальными зелеными глазами. Сердце пропускает удар, а его голос расплывается, тонет в безвкусной музыке, которая доносится из гостиной. – Это всегда был я, Лили Эванс, – я чувствую, как по моим щекам стекают слезы, а язык словно онемел. Мне хочется сказать ему так много, хочется сказать, что я тоже люблю его, но не могу. А он все смотрит и смотрит, и в его глазах столько отчаянья и мрака, сколько не было раньше. Я пытаюсь вспомнить, а каким он был до того злосчастного шестого курса, что он делал, как себя вел и понимаю, что не помню его. Словно, никогда его не замечала. Словно, влюбилась в какой-то далекий образ еще на третьем курсе, и это был не Поттер. А что же Джеймс? Неужели он замечал меня? Неужели испытывал ко мне теплые чувства? Но, почему я не видела этого? Неужели…неужели я настолько погрязла в себе, что забыла про жизнь, забыла про реальность?

– Джеймс, – слабо говорю я, чувствуя, как захлебываюсь в рыданиях. Я пытаюсь протянуть руку и дотронуться до него, но он резко встает и смотрит на меня взглядом полной ненависти и мне становится тошно, от себя тошно, а руки сами закрывают рот.

– Помнишь второй курс? – Он переносит свой взгляд на стену и яростно говорит, взмахнув рукой. – Ты была так грустна и задумчива, что мне казалось, будто эти чувства поглотили тебя. Я нарисовал рисунок, где ты стоишь посреди класса и подписался: «Будь проще, Эванс». Я так боялся, что ты догадаешься о моих чувствах, что попросил отправить Сириуса этот листок. А ты наорала на него, сказала, какой же он идиот и что это неимоверно тупая идея, – Джеймс хмыкает и запускает руки в карманы джинсов. – Четвертый курс. Ты тогда поссорилась с Катрин Маркиз, она назвала тебя стервой и маленькой свиньей и ты, разрыдавшись, побежала в свою комнату. Я нарушал столько правил, дабы сходить в Хогсмид. Я потратил все свои карманные деньги, лишил сам себя набора по уходу за метлой, но купил тебе красивую позолоченную заколку в виде феникса. Когда ты увидела ее, то разломала пополам и выкинула ее в мусорку, прошипев что-то про то, что тебе, видите ли, не нужны никакие подарки и жалость, – Поттер вновь переводит свой взгляд на меня и смотрит, прожигая внутри дыру. Ему приносит удовольствие смотреть на то, как от его слов у меня сбивается дыхание, а слезы градом падают на перебинтованные руки. – Чтобы я не сделал, тебе все не нравилось. Ты вела себя, если честно, по-свински, полагая, что твое прошлое позволяет тебе относиться так к людям. А ты когда-нибудь задумывалась о моем детстве? О том, что пришлось пережить мне? О нет, тебя интересовала исключительно твоя боль, тебе была интересна исключительно ты…на пятом курсе у Сириуса появились крупные проблемы с семьей, а я вляпался в одно дело с плохой компанией, – Джеймс прикрывает глаза и присаживается на уголок ванны, устало опустив руки. – Не знаю, кем они были. Может, чем-то вроде магической мафии, но вляпался крупно. Они угрожали мне и моей семье, из-за чего отцу пришлось продать наш особняк и переехать в Годрикову впадину. Знаешь, как было мне омерзительно от самого себя? Как ужасно чувствовал я себя, смотря в глаза родителям? Я так и не извинился перед ними, а теперь их нет, – Джеймс разводит руки в сторону и смотрит на меня взглядом, в котором плескается яд. Он убивает меня своими словами, но я молчу, пытаясь не закричать от боли, что внутри меня. – И тогда я сломался. Да, Эванс, Мародеры тоже ломаются. А еще этот Джейкоб Торнер, который так хотел пригласить тебя на бал…ты никогда не думала о том, почему никто не приглашает тебя на свидания и прочую романтическую херню? – Джеймс кривит свои губы и чуть покачивает головой и смотрит, продолжает смотреть на меня так, словно я его собственность. – Потому что я им запретил.

Наступает молчание, а моя голова с каждой секундой становится все тяжелее. Значит – это всегда был он. Это он дарил мне подарки, стихи, записки. Он защищал меня от Слизеринцев и у него на плече мое клеймо. Выходит, что я никогда не знала его, не знала этой стороны его характера. Детство, а ведь действительно, я не знаю, в какой обстановке рос Джеймс Поттер. Я ничего никогда не слышала ни о мафии, ни о их переезде. Неужели все это время я не замечала элементарного? Не замечала Джеймса Поттера, с чертовыми карамельными глазами? Тогда может вся моя жизнь не больше, чем вранье и у меня действительно произошел сдвиг по фазе?

– Может я и свинья, но ты – моральный урод, который сломал мне жизнь. Ты не умеешь любить, – тихо хриплю я, и теперь его ярость передается и мне. Он хмыкает, вставая с ванны, и смотрит на меня со вселенским презрением, которое прознает меня насквозь. – Ты же ведь даже Маркиз используешь, ты…

– Нет, Эванс, не я сломал тебе жизнь. Ты сама сломала ее, – Поттер медленно подходит ко мне, и его выражение лица вновь излучает привычное безразличие. Я на секунду замираю и смотрю на него во все глаза, а сердце перестает биться вовсе. – И Катрин я не использовал. Эта шлюха сама повисла у меня на шее, напридумав что-то. Знаешь, – Джеймс выразительно кривит губы и с какой-то благосклонностью смотрит на меня, а я начинаю думать, что кафель до неприличия холодный. – Если ты не можешь заставить человека полюбить себя, то можешь заставить бояться. И я сделал это. Посмотри на себя, Эванс. Из-за кого ты режешь вены? Думала, я не знаю, что у тебя на левом плече моя татуировка? Я увидел ее еще на шестом курсе, когда ты в красном платье танцевала на вечеринке. Я заметил ее, когда ты подняла руку, отчего рукав задрался. Ты меня тогда так разозлила, не знаю, чем. Но ярость стала всплывать ко мне всякий раз, как я видел тебя. И я подчинил твою волю, я выливал на тебя злость, но и защищал тебя от других тоже я. – Джеймс Поттер замолкает и смотрит тяжелым взглядом на лужу крови, вспоминая что-то. Джеймс Поттер безразлично покачивает рукой и не обращает на меня ни малейшего внимания, тяжело вздыхая. Джеймс Поттер погружается в какие-то свои воспоминания, а мне становится стыдно. Стыдно потому, что обманывал даже ни вас, ни Поттера, а себя. – Какая-то ироничная история вышла и, ведь знаешь, в одном ты действительно права, – Джеймс Поттер приподнимает меня за плечи и заставляет смотреть в его глаза. – Я не умею любить. Я не умею дарить близким людям тепло, я причиняю им только боль. Поэтому и хочу пойти на войну, хочу раствориться в бойне с Пожирателями, чтобы – слышишь? – чтобы больше не утопать в твоих печальных глазах, чтобы больше не видеть в них пугающую одержимость и пустоту. Чтобы больше не искать твою рыжую макушку в толпе и не замирать от звука твоего голоса. Потому что это причиняет боль и мне тоже.

Джеймс смотрит еще секунду, а потом аккуратно опускает меня на пол, чтобы я не ушиблась. Интересно, как же можно быть таким? Таким холодным, но злым? Таким грубым, но заботливым? Кровь и слезы смешались, а воздуха панически не хватает. Все это слишком, все это неправда. Такого не может быть, наверное, это просто сон, просто очередной кошмар. Мерлин, за что же все это? Поттер подходит к двери и дергает за ручку, а я хочу крикнуть ему что-то. Что-то такое, что могло бы убить в нем чувства и заставить его перестать дышать. Я лихорадочно вспоминаю свою жизнь, мысли и понимаю, что мне даже нечего сказать ему, нечем оправдаться. Да и нужны ли мои слова ему, зачем ему набор простых букв? А ведь знаете, я все равно люблю его. Люблю так сильно, что мои чувства начинают убивать меня, медленно подталкивать к пропасти, которую мы вырыли друг другу сами. Я буду любить его всегда, даже, если он никогда не простит мне прошлого и не перестанет относиться как к чему-то жалкому и ничтожному, потому что, что есть любовь, если ни самоуничтожение из-за кого-то? Перед глазами вновь все плывет, а веки налились свинцом, но я замечаю, что Джеймс не особо торопится выходить отсюда, а внимательно смотрит на ручку двери, словно хочет услышать от меня что-то в ответ.

– Я психически нездоровая, – глупо лепечу, пытаясь хоть как-то оттянуть время. Он на минуту вздрагивает и бросает быстрый взгляд. У него на мгновение дергается кадык, а руки чуть сжимаются в кулак. Когда он безразлично говорит то, что отшибает у меня воздух напрочь, я жалею, что до сих пор жива.

– Я знаю, Эванс. Я знаю все.

***

Кленовые листья грациозно падают на дорожку, простирая собой осенние покрывало, завораживая своей красотой. Порыв ветра вновь бросает надоедливые волосы в лицо, а у меня внутри полное отсутствие эмоций и признака жизни. К сожалению, а может и к счастью мозг человека в мое время почти непонятен, а психика представляется врачам, как нечто неизведанное и потаенное. Грань между нормой и сумасшествием в психиатрии почти незаметна, а вопрос, когда же можно начинать бить тревогу и запирать человека в больницы, остается без ответа. Для кого-то сумасшествие – это страх и ужас в глазах девятилетний девочки, а для какого-то непонятная апатия и суицидные мысли в голове. А мне кажется, что истинная психиатрическая болезнь – это маниакальная одержимость чем-то или кем-то, – это постепенное чувство пустоты и самоуничтожение. Я на секунду останавливаюсь и грустным взглядом окидываю открывшиеся пейзажи. Вся эта неделя – сущий ад. Декан, задыхаясь, говорила мне, что бы было, если Джеймс Поттер не спас меня. Миневра распиналась, пыталась привлечь мое внимание к своим словам, а я пустым взглядом рассматривала портреты, висящие в ее кабинете. Все учителя резко поменяли свое мнение обо мне и стали неприлично жалеть, прощая очередные плохие оценки и отсутствие выполненного домашнего задания. Мерлин, как же бы мне хотелось, чтобы все вернулось на свои места, чтобы меня никто не замечал и чтобы я не ощущала эти убивающие взгляды на своей спине. Самое удивительное было то, что теперь Нэнси Миллер со своей подругой постоянно стали звать меня на вечеринки, в Хогсмид, да и просто интересоваться мною. Все это было настолько странным, что поначалу я даже не знала, куда себя девать. Гриффиндорцы почему-то стали считать, что я совершила попытку суицида из-за слов Маркиз, посему впоследствии Катрин стала новым козлом отпущения, а в этот вторник, когда на нее вновь стали выливать всю ненависть и грязь, Катрин подбежала к Джеймсу Поттеру, прося его защитить ее. Только вот Джеймс лишь надменно поднял бровь и, оттолкнув ее, хмуро прошел вперед. Наверное, стоит сказать, что он очень изменился за этот короткий срок и стал еще более загадочным? Теперь он изредка стал выходить из своей комнаты, а в Большой зал спускался исключительно последним. Если раньше Джеймс попросту не замечал меня, то теперь стал игнорировать. Когда на уроке Зельеварения профессор Слизнорт подозвал нас к своему столу и стал расспрашивать о наших занятия, Поттер ледяным тоном проговорил что-то о том, что более не нуждается в моей помощи и готов хоть в эти выходные сдать Горацию экзамен. Профессор пришел в небывалый восторг, а я пыталась не заплакать, думая о том, что уж лучше бы он продолжал выливать на меня свою злость, а не делать вид, будто меня не существует вовсе.

Я поежилась от нового порыва ветра, и быстро зашагала прочь от Запретного леса, направляясь прямиком в класс на четвертом этаже, где сейчас Джеймс сдает злосчастный пробный экзамен, дабы отвязаться от меня раз и навсегда. Думаете, что я слабачка, неспособная бороться за свое счастье, когда оно у меня почти в руках? Ну что ж, в таком случае, вы действительно правы, потому что я не бойкая Гриффиндорка, про которых складываются легенды. Я не сильная и даже не личность, а жизнь для меня по-прежнему не значит ничего. Поэтому я не могу подойти к нему, не могу сказать и слова в его присутствии, да и нужно ли оно ему? В течение всей этой недели он наглядно показывал мне, что он не желает связываться со мной, не желает иметь что-либо общее. Постучавшись, я неуверенно зашла и присела за парту, чуть дальше от Марлин МакКиннон и Сириуса Блэка, которые пришли поддержать друга. У остальных Мародеров не получилось присутствовать, но Поттера это явно не волновало, он сосредоточенно варил зелье, не обратив внимания на дверь. А вот Марлин напротив, весело подмигнула мне и прильнула к плечу своего ненаглядного Блэка. Они, между прочем, недавно стали встречаться, что не могло не повергнуть меня в ступор. Тяжело вздохнув, я внимательно стала наблюдать за Джеймсом, невольно подмечая, как улучшилась его техника, каким внимательным и сосредоточенным он стал. В нем как будто что-то изменилось с того момента, когда он высказал мне все, что было внутри у него, словно это было для него действительно важно. Зелье зашипело, и он лихорадочно стал копаться в ингредиентах, только я первая заметила, что корня полыни на столе нет. Быстро встав, я подошла к шкафчику и достала надежно спрятанную баночку. Стараясь особо не смотреть на него, я чуть дрожащей рукой протянула ему жестянку, в надежде, что он не отмахнется от меня, а примет мою помощь. И вот я почувствовала его теплые пальцы на своей руке, а потом лютый холод обжог ладонь. На душе резко стало тоскливо, и я пустым взглядом посмотрела в окно. Деревья леса покачивались из стороны в сторону, будто пытались напеть мне свой мотив, а их листья, вырываясь на свободу, вальсом падали на тропинки. Признаться, осень всегда навевала на меня печаль, а эти кленовые листья своими пестрыми цветами резали глаза. Если зиму можно сравнить со смертью, а лето с жизнью, то осень является тем периодом, когда человек, наконец, осознает, что его скитанием, его борьбе пришел конец. Осень – это время, когда вдруг понимаешь, что можно остановиться, и больше не стремиться ни к чему.

– Похвально, мистер Поттер. Это действительно удивительно! – воскликнул профессор, тем самым прерывая нить моих мыслей. Я подняла глаза и увидела, как вальяжно облокотившись, Джеймс Поттер самодовольно улыбается, а Сириус лишь хмыкает, пытаясь не показать своего удивления. – Определенно только благодаря занятиям с моей самой одаренной ученицей мог произойти такой невиданный прогресс, – Слизнорт вновь наклонился к котлу, зачерпнув ложкой зелье, а брови Джеймса поползли вверх, выражая тем самым неудовлетворение. Да, все же Поттер никогда не станет более скромным и уж вряд ли когда-нибудь начнет признавать заслуги других. Я передернула плечом, а внутри появилось отчаянное желание сбежать отсюда, спрятаться в секретном проеме и никогда не высовываться. А еще лучше закрыть глаза и больше никогда не возвращаться в этот мир, где звенящая монета правит всем, а люди врут друг другу в лицо, где любовь выражается ненавистью, а помощь не может быть бескорыстной. – А Вы, мисс Эванс, не вздумайте больше меня так пугать, – Гораций лукаво качает головой и смотрит на меня своими болотными глазами, пытаясь что-то сказать. Бедный мистер Слизнорт, знал бы он, как мечтаю я умереть даже сейчас, находясь в этом душном классе. Ему невдомек, сколько вариаций смерти находится в моей голове, и насколько сильно я ненавижу себя. – И, если уж Вам так грустно, то я тут недавно вычитал в интересном маггловском журнальчике про некие антиде…тьфу, ну и словечки у них конечно…антидепрессанты. – Слизнорт расширил глаза от удивления, что смог выговорить такое заумное слово, а я молчаливо поджала губы, невольно вспомнив психиатрическую больницу, где меня дозами доили таблетками и вкалывали успокоительное почти что каждый день. Я дотронулась до своего запястья, вспоминая, как больно натирали мне их веревки, как я пачкала своей собственной кровью простыни и как смотрела больным взглядом в чертов серый потолок, как медленно угасала во мне жизнь. Я криво усмехнулась, вспоминая, как белая пелена простиралась в голове, когда врач делал мне укол, как становилось мне эйфорийно хорошо и как чувства медленно покидали сознание. А теперь люди говорят мне, что нет ничего лучше жизни, что впереди светлое будущие, и они почему-то невольно забывают, что я уже давно умерла где-то внутри. Они забывают и про то, что за стенами Хогварста война и что меня могут убить в любой день. Вы думаете, я пессимист? А я думаю, что у меня нет жизни: ни тогда, ни сейчас, ни позже.

– Спасибо, сэр, – холодно отчеканиваю я и иду прочь из кабинета. Я делаю вид, словно не замечаю окликов Марлин, рассуждая о том, что нам с МакКиннон будет трудно общаться сейчас. Я иду мимо учеников, когда они снуют туда-сюда, пихая меня в сторону, а сама думаю о том, что все они рано или поздно забудут о инциденте со мной и начнут вновь относится ко мне, как к пустому месту. Злость проходит по венам, и я резко останавливаюсь, сбив ученика с ног. Развернувшись, я вижу, как к Сириусу и Джеймсу подходят остальные Мародеры, вижу, как весело они смеются, а потом садятся на окно: Сириус расположился на подоконнике, свесив ногу, поодаль Римус, качающий головой, а рядом с Блэком сидит Джеймс, закинув руки за голову, облокотившись о стекло. Только Питер стоит в профиль, с некой печалью смотря на них. Я вижу, как мой взгляд замечает Марлин, которая смотрит на меня и мысленно просит, наконец, начать делать хоть что-то. Как вы там все говорите, жизнь начинается за зоной комфорта, верно? – Блэк! – громко крикнула я, уверенно приблизившись к Мародерам чуть ближе. Все они смотрят на меня с удивлением, и эта эмоция отражается на лице и Джеймса, пока он не маскирует ее за безразличие.

– Эванс? – ошалело спрашивает Сириус, скидывая ноги с подоконника. Марлин вопросительно сгибает бровь, а ее голова как-то странно покачивается в разные стороны. Малышке МакКиннон, полагаю, стоит однажды сказать, что иногда слабые и непримечательные на вид люди способны на что-то геройское в духе учеников Гриффиндора. Я уверенно ухмыляюсь, и впервые мой голос не звучит жалко и побито.

– Завтра же матч против Слизеренцев, да? – дождавшись кивка со стороны Блэка и еще большего удивления со стороны Марлин, я задумчиво перевожу глаза на Джеймса, пытаясь не опустить их. Поттер убирает свои руки с головы и быстрым движением отправляет их в карман брюк, отвечая на мой взгляд чуть прищурено. У него в глазах как всегда тьма плескается со смехом, а губы превращаются в змейку, заставляя меня невольно тонуть от его обаяния. Я говорила, что умираю от мрака, что умираю каждый раз, смотря в его глаза, но это ложь, – слышите? – я умираю от собственной одержимости, от собственной лжи и внутреннего мира. И только Джеймс Поттер со своим вихрем на голове возвращает меня обратно в реальность, спасает от бездны внутри. – Порвите их, ладно? Не хочется отдавать им кубок, как в прошлом году, – и, чуть помедлив, я встаю вполуоборот и быстро произношу то, что вряд ли когда-либо говорила им. – Удачи, ребята.