Текст книги "Левое плечо (СИ)"

Автор книги: tower

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Я боюсь, что ты придешь

И опять меня побьешь.

Ты займешь мое место,

Будешь месить кровавое тесто.

Многие говорят, будто мрак – это красиво. Не спорю, однако он убивает. Меня убивает, куда бы я ни пошла. Иногда, до определенного момента, мне на секунду кажется, словно мир соткан из света, настолько яркого и ослепительного, что в моем сердце начинает расцветать жизнь. Но стоит только холодным щупальцам ночи заскользить по давно заученным местностям, как я понимаю – это лишь мой самообман. Это моя наивная надежда на то, что мне удастся спрятаться от разрушения.

Это так привычно, если честно, кусать губы до крови, сдерживая горестный крик, грозящий разорвать тебя на части. Во рту металлический привкус, за окном – весь мир, пролетающий в одно мгновение, и тишина. Наверное, тишина – это фундамент всех моих страданий, она настолько осязаема, что мне хочется завопить, но я не могу. Потому что это – поезд и мы все едем в Хогвартс. Мой взгляд прискорбно опустился на левое плечо, а в глазах привычно защипало, нарастающая боль уже пульсировала где-то в сердце, но я все равно до неприличия безнадежно верила в лучшее. Совсем недавно весь магический мир охватила необыкновенная и загадочная лихорадка. На определенном участке кожи у всех волшебников стали появляться отметины, которые олицетворяли собой тех, кого маг любил.

«Дура-дура, и как же угораздило тебя влюбиться в своего тирана?»– истошно повторяло сознание, отчего становилось только хуже, только тягостнее. Стук, лязг, грохот – звуки такие громкие, яркие пятна, как и мои мысли, как и моя скорбь. Конечности пальцев заледенели то ли от холода, то ли от предстоящей встречи, но разве хоть кому-нибудь когда-нибудь было это интересно? Существует ли человек в этом гребаном мире, которому было бы не все равно? Было ли хоть раз такое, чтобы кто-нибудь неподдельно-искренне поинтересовался у меня, как я? Интересно, есть ли хоть кто-нибудь, способный распознать мою замаскированную ложь?

– Эй, Эванс. – Сердце сжалось, а по рукам непроизвольно прошлись волны мурашек. – Ну чего же ты молчишь? Или мы недостаточно занимались тобой в прошлом году?

Ужасный гогот озарил и без того наполненное звуками купе. Я встрепенулась и быстро встала со своего места, плотно прижимаясь к стене экспресса, разглядывая своего мучителя, который за лето, казалось, стал еще более дьявольски красив. Наверное, все же стоит прояснить, что здесь происходит? Как бы банально я не начинала свое повествование, но мое имя Лили Эванс. Вся моя жизнь проходила в одиночестве, в клетке, в изоляторе, потому что я – ненормальная. Точнее, так считают меня маглы, приписывая маниакально-депрессивный психоз, который они взяли из воздуха. Лично я никогда не считала свое поведение из рук вон выходящим, не похожим на поведение, так сказать, больных людей, но мой отец упорно твердил мне, что психиатрическая больница – это место, способное дать мне мизерный шанс на нормальное существование. Браво, огромное спасибо, что упекли меня в дурку, где я познакомилась с действительно неадекватными людьми.

Когда мне казалось, что моя жизнь так и пройдет в треклятых четырех стенах, а таблетки рано или поздно превратят мозг в решето, ко мне впервые пришел посетитель – очень странно одетый человек. Он называл себя профессором и улыбался так приторно сладко, что мне хотелось плюнуть в его морщинистое лицо. Знаете, я до сих пор помню, как вскочила тогда с места, как ярость прошлась по моим венам, как, размахивая руками, кричала ему в лицо, что никакая я не сумасшедшая и никакая помощь мне не нужна. Челочек только усмехался, так по-доброму, если честно, что я замерла. «Профессор уже когда-то приходил ко мне», – странная мысль промелькнула в сознание, и я помню, как отшатнулась назад. Дамблдор стал рассказывать мне о мире магии, о специальной школе для волшебников, которые ничуть не отличались от меня. Я не могла поверить, все это казалось каким-то нереальным после стольких лет страданий. Ко мне стали приходить каждый день, профессора менялись, и у каждого было что-то особенное, однако все они имели вытянутый предмет, как оказалось позже – палочка.

Мои дни окрасились, стали ярче и, кажется, светлее. Они озарились потерянным смыслом, я медленно начинала жить. Через несколько недель я уже навсегда покидала старое и облезлое здание, свою темницу и ехала в школу, в новое место, которое станет для меня новым домом. Я не знаю, как удалось профессору Дамболдору уговорить моего отца, но ,полагаю, второму не терпелось избавиться от меня раз и навсегда, чтобы я не была грязным и черным пятном в его роду. Признаться, сейчас я уже не испытываю к этим людям ненависти, и разочарование больше не колет в сердце. Вместо этого, в моей голове плотно приклеилось воспоминание о том дне, когда я впервые ехала в Хогвартском поезде, как впервые могла спокойной общаться с ровесниками и не испытывать при этом дискомфорт. Тогда, в первый раз, школа показалась мне освобождением, и я уже с головой окуналась в новую жизнь, пока не встретилась с его глазами. Знаете, когда люди говорят, что глаза – зеркало души, не верьте им. Его глаза были бездушны. Холодная коричневая пленка окутала их так, что мое сердце немело, а лицо предательски теряло румянец. Его звали Джеймсом Поттером. О, мое сердце, почему же ты так не вовремя дало о себе знать? Почему же ты потеряло свое существование? Его имя, его голос, его запах. Это все преследовало меня в самых сокровенных мечтах и мыслях. Я никогда не замечала, каким человеком он был, пока однажды он не обратил на меня свое внимание, не разломал мои розовые очки, в дребезги разбив стекла.

Это была очередная Гриффиндорская вечеринка. Травка, выпивка, громкая музыка. Я никогда не отличалась любовью к подобным мероприятиям, но что-то заставило меня тогда надеть слишком вызывающее красное платье и слишком высокие каблуки. Боже, как же мне хотелось спрятаться от жизни, как же хотелось навсегда позабыть все свои тревоги и мысли. Я искала утешение в безвкусной музыке, которая оглушала меня, искала утешение в алкоголе, который так вовремя забирал все тягости моей жизни, не думая, никогда не подозревая, как может крутануться жизнь. В тот вечер он заметил меня. Его взгляд, по-прежнему безразличный, задержался на мне дольше положенного. Наши глаза встретились, и, кажется, я пропала, утонула в его равнодушии. Только сейчас я пожинаю то, что сама посеяла: его внимание, его злость. Джеймс преследовал меня повсюду: находил в пустых кабинетах, кричал на меня, называл, как только мог. Потому что он был зол на весь этот трахнутый мир. А я была всего лишь Лили Эванс. Девчонка с психическим расстройством, словно подушка для битья. Молчаливая вещь, прихоть, которая никогда не скажет ни слова, ни наорет, ни заплачет, а только погладит по спине и будет утешать.

– Скажи, Эванс, – протянул Поттер, впечатывая меня в стенку, криво усмехаясь. Наклонившись к ушной раковине, он тихо прошептал: – А сколько татуировок у тебя?

Я вздрогнула, неуверенно поднимая глаза на его лицо. Каким же красивым он был, какими идеальными четкими чертами лица он обладал. Пухлые и такие манящие губы, впалые щеки, острый нос и холодные, мрачные глаза. А такой странный контраст бледной кожи с почти черными глазами делал его необычайно привлекательным.

– И кто же твоя любовь сейчас? – Его рука переместилась на то самое левое плечо. Табун мурашек прошелся по позвоночнику, а в горле застрял комок, не позволяющий ничего ответить, только смотреть на него жалобным взглядом. Сглотнув, я медленно стала съезжать по стене. – Отвечай!

Его голос из спокойного вмиг перекрасился в раздраженный. В этом и был весь Джеймс Поттер. Он был зол всегда, на всех и на всё. Я тихо глотала слезы, чувствуя его яростный взгляд. И сейчас мы были наконец-то на своих местах. Он – наверху. Уверенный и красивый. А я – внизу. Жалкая и сломленная. Поезд резко затормозил, отчего Поттера чуть-чуть отбросило назад. Он тихо прошептал: «Еще увидимся» и лениво вышел из купе. И, знаете, все говорят, словно мрак – это красиво. Да я и не спорю, если уж на то пошло. Только я – умираю. Каждый раз умираю, смотря в такую темную и бездонную гладь коричневых глаз.

Комментарий к Глава 1.

Это произошло. Прошу не кидаться тапками, так как я знаю, что это конкретный ужас.

========== Глава 2. ==========

Ты криво смеешься, мразь,

Когда сердце мое топчешь в грязь.

Испуская последний свой вздох,

Я знаю – ты сейчас уже сдох .

Сегодня ночью я проснулась от удушливой боли, которая напрочь и безысходно сковала мою душу. Мое сердце нещадно билось в агонии страданий, а с уст сорвался горестный полувскрик. В голове мрак, который растворил в себе надежды на существование, снаружи – не чище, а ледяной воздух слишком остро врезается в легкие. Мне стало страшно, а глаза яростно распахнулись. Ночью, я до сих пор слышу крики больных пациентов, которые эхом раздаются в моей голове. Ночью, страх становится почти неконтролируемым, а мое тело начинает содрогаться и дрожать так, словно нет места холоднее, нежели девичья спальня. Когда-то в детстве, в такие вот ночи, я могла прийти к отцу, прилечь рядом с ним и вдыхать терпкий запах знакомого одеколона и хозяйственного мыла, запах, который теперь ассоциируется у меня только с грязными душевыми кабинками психиатрической больницы. Когда-то в детстве все было намного проще, а жизнь делилась лишь на две краски – черная и белая.

Но сейчас я одна, а сердце невыносимо стучит. Оно, как и я, страдает муками прошлого, несбыточным будущим, и я хочу реветь. Вот так вот просто, как плачут обычные подростки во всех этих сопливых мелодрамах, комкая одеяло, кусая губу, дабы не разбудить никого, и это зверское желание берет верх, отчего слезы холодными каплями стекают по щекам. А перед глазами мать. Та самая красивая женщина с мягкими пальцами рук и ласковой улыбкой. Та самая красивая женщина, которая умерла задолго до моего десятилетия, мучаясь в адовых конвульсиях и проклиная мир. А ведь по сути, все и началось с того момента. Именно тогда отец почему-то решил, что в моей замкнутости и в расширенных зрачках, в которых плотно засел ужас и боль, есть что-то ненормальное. Глупый наивный маггл, который просто сломал мне жизнь в тот момент и, о Мерлин, как же хочется сдохнуть, чтобы все сейчас и закончилось. Слезы градом осыпают подушку, а я слышу безумный смех больных и гогот однокурсников. Руки невольно тянутся к голове, чтобы схватиться за волосы, выдергивая их с корнями и болью, что засела глубоко внутри. Да, наверное, все эти санитары и психиатры были правы, и я действительно рехнулась, как и рухнул весь мой мир. А вся эта магия, татуировки и попросту жизнь – всего лишь галлюцинации моего больного рассудка.

От этой мысли на моем лице появляется странная кривая улыбка. Я ощущаю, как расползается она по моему бледному лицу, и я встаю. Мне хочется погреться у камина, почувствовать долгожданное тепло, которое у меня отобрали. Накинув на тонкие плечи плед, я неслышно открываю дверь, щурясь от яркого света лампочек, висящих над моей головой. Я тяжело вздыхаю, когда дверь, тихонько скрипнув, закрывается, а затем, когда мой взгляд падает на диван возле камина, понимаю, что там кто-то есть, и этот кто-то явно услышал, как скрипнула дверь. Правда, от понимания, кто же он, я перестаю держать плед, отчего последний скатывается по моим рукам и падает на пол и этот звук в такой кромешной тишине кажется до безобразия громким. Джеймс поворачивает голову в мою сторону. Он глядит без былой спеси и наглости, но его глаза по-прежнему бездушны и холодны. Поттер безразличным взглядом оглядывает мою фигуру, заставляя меня ломать руки. Знаешь, Джеймс. Всякий раз, когда я смотрю в твои холодные глаза – я хочу закричать. Я хочу сказать тебе невыносимо много, заставить тебя испытать всю боль, которая убивает меня изнутри. Я хочу рассказать тебе неописуемо много, только тебе ведь насрать, верно? Забавно…А ведь знаешь, я уже давно мертва. Внутри, там глубоко внутри так темно, так пусто и сыро. Но ты ведь не слышишь меня, я знаю. Ты никогда не услышишь меня, потому что я тебе безразлична. Я – твоя кукла, на которую ты орешь, срывая свой басистый голос. На которую выливаешь грязь, выливаешь желчь своей злости.

Ярость, Джимми, именно ярость пронзает меня. А ты грациозным движением поднимаешься со своего места и с леностью наблюдаешь, что же я сделаю дальше. Знаешь, Поттер, если мне никогда не избавиться от своих чувств, что же мешает от татуировки? Что мешает мне вырезать коричневого оленя с белой грудкой? Меня колотит, руки уже давно не слушаются, а ноги, почему-то, сами заставляют постепенно спускаться вниз, забывая о пледе и вообще обо всем. Это ведь я виновата в своих бедах и никто другой. Это я хотела твоего внимания, это я ищу наших встреч и, иногда, мне кажется, что это именно я являюсь причиной всей твоей злости.

– Почему ты не спишь? – тихо спрашиваю, замечая, как ты нервно передергиваешь плечами и переводишь свой взгляд на огонь, облокотившись о спинку дивана. Сегодня ты странный, и я бы хотела сказать тебе это вслух, но мы даже не друзья. С чего бы тебе слушать меня? И поэтому ты молчишь. Стоишь и игнорируешь меня, запуская свои бледные тонкие пальцы в густую и непослушную шевелюру, явно обдумывая что-то. – Джеймс?..

Я аккуратно дотрагиваюсь до твоего плеча, но ты уверенно сбрасываешь мою ладонь, бросив грозный и предупреждающий взгляд. Обойдя тебя с другой стороны, я как можно ближе пытаюсь придвинуться к камину, но тепла отчаянно не хватает, из-за чего я подхожу к огню слишком близко. Так, что еще метр, и я бы сгорела к чертям и вся боль сгорела бы вместе со мной. И эта мысль нравится мне, до коликов в животе нравится. Вы думаете, что я самоубийца? Думаете – это порок? В таком случае мне вас искренне жаль. Какая разница убью ли я себя физически, если морально я раздавила себя настолько давно, что сейчас уже и не вспомнишь? Какая разница, буду ли я на этом свете, если моя жизнь – это груда бессмысленных поисков своего эго и смысла жизни, которого нет? Весь мир, все наши действия – это иллюзия. Думая, что наши дни разнообразны, мы противимся реальности, пытаемся улучшить нашу жизнь. Но только это не так и никакое слово «дежа вю» здесь не является оправданием. Мы рождены на этот свет, чтобы впоследствии умереть, так какая разница вам всем, когда я умру? В этой жизни для меня нет ничего святого, ничего родного и ценного. Я никому не нужна: ни отцу со своим лже-расстройством, ни Джеймсу, который меня не считает даже человеком, ни друзьям, которых у меня и нет. Так чего же ждать? И эта сумасшедшая мысль настолько нравится мне, что я придвигаюсь к костру запредельно близко, но…

– Ты что, совсем рехнулась? – Джеймс грубо толкает меня на себя. Разочарование обволакивает мое сознание, поэтому я не сразу понимаю, что нахожусь так рядом с виновником моей жизни, пока не ощущая запах сандала и мяты, смешанный с фантастическим теплом, которое согревает меня. Впервые в жизни согревает по-настоящему и безнадежно. – Знаешь, Эванс, ты действительно идиотка.

Твои слова давно прекратили задевать меня, только такое безразличное «Эванс» больно саднит в сердце, поэтому я отстраняюсь от тебя и иду наверх. Ступеньки чередуются между собой, а мне кажется, что я пропала. Пропала давно и безнадежно, потерявшись в карамельных глазах. Холодный сквозняк дует в лицо, освежая, а я думаю, что схожу с ума. Точнее сошла уже давно, потеряв счет времени и жизни. До двери остаются метры, я разворачиваюсь и понимаю, что ты даже не смотришь на меня. Потому что это чертовски неправильно – так ведь? – любить того, кто никогда не воспротивится твоей воле.

***

Когда теплые лучики солнца падают на черные волосы Джеймса, они становятся на тон светлее, превращая в темно-коричневые. Когда он улыбается, его глаза становятся добрее, а на щеках появляются еле заметные ямочки, отчего кажется, что вся эта надменность и холодность – показная. Только такой он исключительно с друзьями, его тепло – исключительно для них и это обижает, но и по-настоящему опьяняет тоже. Я, как дура с упоением могу наблюдать за малейшими изменениями Поттерского лица, но лишь издалека, ведь, если он заметит мое внимание, то мне не жить. Он изведет меня до полусмерти. Я тяжело вздыхаю и невольно смотрю на свое приготовленное зелье .«Живая смерть» забавно шипит и пузыриться, с виду – это зелье чистое и невинное, но человек выпивший его, познает муки ада и будет страдать до своего последнего вздоха. Это даже забавно, ведь, по сути, я циничным образом сравниваю людей со смертельно опасным зельем, хотя, полагаю, вам уже порядком надоело слушать изувеченную философию моей больной головы, но уж потерпите, ладно? Молчание – гнетущая вещь, и, как любой гнет – быстро надоедает.

– Мисс Эванс, – восторженно произносит профессор Слизнорт, и я встречаюсь с его взглядом водянистых глаз, невольно ощущая внимание к своей персоне, которое мне отнюдь не симпатизирует. – Это восхитительно…Нет, это поразительно! Глоток вашего зелья и целый факультет…А вы опасны, однако…Невероятно. Скажите, Лили, вы никогда не задумывались о профессии Зельевара или, скажем, Колдомерки…Представьте, с вашими знаниями и моим опытом и связями…

Пусто. Мне пусто, а Ваши слова, дорогой профессор, для меня не имеют значения. Колдомерки, зельевары, авроры…Господи, мне ведь безразлично. Там, впереди, для меня ничего нет, как Вы не понимаете?..О, война, сэр? Думаете – это пугает меня? Полагаете – это единственное, что должно меня заставить оставаться в тени и беречь свою грязную кровь? Нет, профессор, я готова прыгнуть в пекло и дело здесь отнюдь не в лихом бесстрашии Гриффиндорцев, а скорее в апатийном отношение к своей жизни. А Вы все говорите, и полагаю, Вам невдомек, что я Вас даже не слушаю. Наверное – это даже обидно, когда с Вами даже не пререкаются, не спорят, а молчаливо посылают к черту? От этой мысли хочется смеяться, но не так, как «нормальные» люди, а по ведьменски безумно, смеяться до кашля в горле и ведь знаете, так смеются глубоко несчастные люди, выплескивая со смехом всю свою боль.

– Мисс Эванс?

– Да, профессор, я все прекрасно поняла, – ложь, одна сплошная и ужасающая ложь. Но так даже проще, потому что никому не интересна твоя правда.

– Мисс Эванс, – настойчиво повторяет профессор, и я поднимаю свои глаза. Возле моего стола стоит Гораций Слизнорт, а подле него Джеймс, и на его лице нет ни единого признака радости. Его брови сошлись на переносице, а взгляд блуждает по окрестностям Хогвартса, которые несмело выглядывают из окна. Внешне – в нем нет признаков безумия, но внутри, я уверена, он скрывает в себе кладбище странностей. – Как вы знаете Ваш дорогой однокурсник хочет стать аврором, – на этих словах Слизнорта как-то передернуло, но лицо тут же просветлело, видно вспомнив, что это очень почетная профессия. – Но, боюсь, у него довольно посредственные знания по зельям, судя по последним оценкам, – Гораций укоризненно покачал головой, выражая тем самым недовольство. – Поэтому, Лили, я прошу Вас, позанимайтесь с мистером Поттером.

Мир все-таки такая ироничная штука, а жизнь не уступает ему в своем ядовитом сарказме. Интересно, кто же этот шутник, от чьих проказ хочется биться головой о стенку? И почему эти шутки настолько не смешные? Я перевожу взгляд на Джеймса и вижу, что он смотрит в ответ. В его глазах все та же тьма и только где-то глубоко внутри мерцают еще не потухшие искорки веселья. Да, наверное, это действительно смешно и ,может, даже забавно. Но только для него, а я слишком хорошо понимаю, что меня ждет ад в лице чертовски красивого Поттера. Грусть явно отражается на моем лице сильнее прежнего, из-за чего профессор поспешно добавляет:

– Ну, Лили, я понимаю, что впереди экзамены и Вам стоит готовиться, – в этот момент Джеймс выразительно фыркает, что заставляет меня сжаться в стул сильнее прежнего. – Но, пожалуйста, хотя бы ради нашей дружбы.

На моих губах кривая усмешка, и мне так хочется сказать, что у меня нет друзей, а эта «дружба» всего лишь выгодное для Ваших амбиций сотрудничество. И, ведь, сколько я себя помню, люди никогда не дружили со мной без какой-либо причины. Они всегда пользовались моей покорностью, моим трудолюбием и молчаливостью. Люди вообще любят пользоваться, приучать, внушать доверие и говорить, что навсегда с тобой, а потом исчезать. Вот так вот просто, словно ничего никогда вас не связывало. А то, что внутри остаются одни руины, одна боль – им неинтересно, им попросту плевать. Я киваю головой и быстро начинаю прятать учебники в рюкзак, попутно закручивая склянку с зельем. Сегодня среда, а это означает, что у меня получится прийти в библиотеку без улюлюканий со стороны Слизерина, чьи представители факультета в последнее время ведут себя, как короли. Да, я слишком слабая, слишком никчемная, чтобы сказать им что-то в ответ. В моей голове, эти встречи всегда происходят более эффектно, там я не боюсь сказать им в лицо то, что думаю. Только храбрая я лишь в мечтах, а на деле меня трясет изнутри и хочется плакать. Хочется влететь в свою комнату и изрезать свои руки, вскрыть вены и перестать дышать.

– До свиданья, сэр, – только Вы меня, как всегда, не слышите, что вновь и вновь наталкивает меня на мысль, что я – свой единственный слушатель. Я – свой единственный друг. Дверь скрипит, и я оказываюсь в школьном коридоре, где кипит жизнь, где бегают младшекурсники, да и вообще воздух совсем другой. Здесь – жизнь кажется более оживленной, а напряженные лица учеников говорят о том, что впереди полно трудностей, от которых не убежать, не спрятаться в школьных стенах. Когда-то давно моя мать говорила, что школьная жизнь – это прекрасное время. Что ж, возможно для королевы Дженнифер, а именно таковой она была в далекой молодости, это было действительно так, да только я ненавижу школу. Ненавижу ее настолько, что готова кричать об этом каждому в лицо. Мне противно даже само это слово, а тот факт, что ее посещение обязательно, заставляет презрительно кривить губы. Нет, не спорю, что Хогварст во многом превосходит маггловские школы, а хотя…откуда мне это знать? Я фактически нормально нигде не проучилась. Не знаю, кому так не нравилась моя жизни, и кто уж хотел заставить меня страдать, но в возрасте семи лет я заболела сильнейшим бронхитом. Тяжело было не только дышать, тяжело было даже двигаться, мой кашель раздражал всех в доме, отчего капризная Петунья постоянно топала ногой и велела мне заткнуться. О да, моя дорогая сестренка, как же. Иногда ночью, когда бессонница вновь берет бразды правления, я начинаю гадать, кем же стала моя сестра, осталась ли она такой же стервой, как и была раньше, или нежность обволокла ее сознание и влюбленность, наверняка удачная, сделала из нее кроткую и милую девушку? А даже если это не так, то я не желаю ей ничего, кроме добра, ведь если я устала от себя меньше чем за год, проведенный в карцере, то какого другим, тем, кто со мной почти всю жизнь?

С такими мыслями я дохожу до библиотеки и плюхаюсь на свое место, не торопясь доставать порядком надоевшие учебники. В голове вновь жужжат воспоминания, и хочется отдаться им сполна. Кажется, примерно тогда стала проявляться магия, что не могло пугать моих родных. Искры слетали с моих пальцев. Яркие огоньки надежд падали на ковер, заставляя моих родителей прискорбно молчать. Они не понимали, не знали что это такое. Почему, когда сильные эмоции преобладали над моим семилетним разумом, вещи летали в воздухе, растения начинали цвести, а вместо солнца на небе тотчас появлялись тучи. Я всегда знала, что они боялись меня. Их хмурые взгляды, пренебрежительные жесты и странная «игра» в переглядки всегда навевали меня на эту мысль, и это печалило. Тогда я сама не понимала, что же происходит, почему со мной случаются такие странные вещи. Проклятое прозвище «Уродка», которое небрежно слетало с губ моей старшей сестры навсегда приклеилось ко мне и теперь, куда бы я ни пошла, чтобы не сделала, оно, словно навсегда со мной.

– Да, говорят Поттеры…

– Ах! Неужели? Мерлин всемогущий, бедный Джеймс!

Я резко поднимаюсь с места и пытаюсь определить источник голосов. Знакомое имя и фамилия не могут оставаться мною проигнорированы, отчего я медленно подхожу к левому от меня стеллажу и аккуратно, при этом незаметно выглядываю. Возле книг стоят три Гриффиндорки. Самая высокая из них – Катрин Маркиз, она прискорбно поджала свои лошадиные губы, со строгостью и несвойственной ей серьезностью поглядывает на своих подруг. Это зрелище кажется мне настолько смешным, что я зажимаю ладонью рот и смотрю на нее с неким презрением. Дело в том, что у самых знаменитых парней Гриффиндора, а именно у Джеймса Поттера и Сириуса Блэка всегда была куча поклонниц, которые докучали своих обожателей. Поэтому, эти двое придумали некий гениальный план, в котором им следовало найти одну из самых ярых поклонниц и дать ей возможность проявить свой талант, а именно, стать главой клуба фанатиков, как в шутку называл это сборище Римус. Этой самой главной поклонницей оказалась мерзкая и глупая Катрин, которая не отставала от них ни на шаг, постоянно звала их куда-то, да и вообще уделяла чрезмерное внимание. Все кончилось тем, что Джеймс по приколу согласился прогуляться с ней, дабы эта приставучая дрянь отлипла от него. Но не тут-то было, после этого «свидания» девушка прицепилась к ним еще сильнее, а сама называла себя девушкой самого Джеймса Поттера, о чем последний наверняка не знал.

– Что случилось? – тихо спрашиваю я, выходя из своего убежища. Девушки переводят на меня свои глаза и теперь мне понятно, кто стоит передо мной. Подле Катрин стоит ее лучшая подруга Хелен Каркор. Такая же глупая, но красивая блондинка, на которую если посмотреть, то всегда возникает желание защитить. Настолько девушка выглядела уязвимой. С ней мы всегда находились в нейтральных отношениях, но лично мне никогда не было понятно, почему же Каркор терпит выходки Катрин, которая не раз публично унижала Хелен. Вплотную к стеллажу стоит Марлин МакКиннон. С ней я знакома отчасти. Она всегда была мягкой, доброй, но при этом с характером. Если кто-то не дай бог скажет что-то плохое о ее друзьях, то девушка готова выцарапать лицо или принести другой насильственный урон этому человеку. Ее часто короновали Мародеркой из-за тесной дружбы с Сириусом Блэком, в которого Марлин была давно влюблена, но, к сожалению, безответно. Хотя, такая милая МакКиннон сделала бы Блэка более…терпимым. – Что там с Поттерами?

– Эванс, – весело отвечает Марлин и в ее глазах целое море горя, вперемешку с азартом. Ее улыбка по-настоящему расслабляет и заставляет забыть обо всем. – А подслушивать нехорошо!

– А я и не подслушиваю, – лукаво ухмыляюсь и подхожу чуть ближе. – Вы так орали, что даже не дали мне позаниматься толком. А теперь, меня съедает любопытство. Вы не думаете, что это бессовестно?

– Представляешь…– тихо начинает Хелен, но голос Катрин затмевает ее.

– Заткнись, Каркор, – ее голос писклявый настолько, что хочется взывать. Она пренебрежительным жестом перекидывает свои русые волосы за плечи и смотрит так, словно знает все и обо всех. У Маркиз глаза цвета бури, а черные крапинки, наперебой с желтыми полосками создают эффект грозы. Только на этом ее особенности заканчиваются, а курносый нос лишь портит миловидное личико. Она не красива, уж точно не умна, а фигура по меркам парней ниже среднего. Однако Катрин считается популярной и к ее мнению прислушиваются, что заставляет меня думать о том, настолько деградировал этот мир. – А ты не слышала? – Ее аккуратно выщипанные брови взлетают вверх, а губы цвета коралла недовольно сжиматься. Катрин пытается подражать всем этим напыщенным аристократкам, но только выходит у нее это из рук вон плохо. – В эту субботу был очередной бессмысленный бой между Пожирателями и Ордена, и так уж вышло, что Орден потерпел поражение…

– Десятки раненных, некоторые погибли прямо на поле боя, а другим суждено медленное потухание в больнице, – грустно перебила Марлин, а ее голова медленно стала качаться.

– В том числе там были родители Джеймса, – Хелен активно затрясла головой, словно собачка. – И говорят, что им осталось меньше недели.

Повисла тишина, и в ней стояло напряжение. МакКиннон хмурила брови и нервно кусала губу, Хелен потупила свой взгляд и внимательно стала разглядывать свои туфли. Маркиз смотрела на них со вселенским пониманием, словно ей было не плевать на беду Джеймса и переживания его друзей. Ну же, признайся Катрин, это ведь отличный шанс подкатить к нему? О да, ты только об этом и думаешь, а хочешь знать, почему я так считаю? Потому что ты пустышка без будущего, а ему сейчас нужен хоть кто-то. Новая вспышка ярости и грусти захлестнула меня, а губы сами собой скривились. В этот момент МакКиннон подняла свои глаза-море и внимательно впилась в эту улыбку, как будто нашла что-то в ней, что-то знакомое. Ее лицо не выражало ничего, и только странный взгляд говорил, а точнее кричал мне о чем-то.

– Ты же его девушка, Катри, – вдруг проговорила Каркор, оживленно встрепенувшись.– Может, ты сходишь к нему? Поговоришь?

Маркиз смягчает свой взгляд и ее губы расплываются в торжественной улыбке. Чертова королева, чертова лидерша и ведь она будет всегда такой: уверенной, хоть и не красивой, уважаемой, хоть и не умной и самое главное любимой, не имея при этом ничего особенного.

– А это идея…– она смотрит на меня надменно и в ее глазах так и читается превосходство. Ее губы сжимаются в змейку, а взгляд блуждает по моей фигуре, скрытой под просторной мантией. Уверена, Катрин считает, что я тупая серая мышка без капли индивидуальности. Но мне насрать, ее мнение для меня ничто. – Ты с нами, Марлс?

МакКиннон по-прежнему хмурит свой бледный лобик, но послушно кивает и идет вместе с ними к Джеймсу, а точнее ко всем Мародерам, чтобы высказать свои соболезнования. Они думают, это помогает, дает расслабиться и забыть, да только как бы ни так. Им никогда не понять, что боль от потери вечна, потому что они – счастливые девушки без комплексов. По крайней мере, Катрин и Хелен уж точно. Этим пустышкам невдомек, что так они только начнут ковырять в нему дыру, яму и целую пропасть страданий. И Катрин никогда не поймет, что Джеймсу не нужно сострадание, как ей не нужны все эти пыльные книги. Мой тяжелый вздох слетает с уст быстрее, чем я понимаю это. Марлин останавливается в проходе, явно чего-то ожидая. МакКиннон нервно теребит крой юбки и смотрит на меня, закусывая губу. Как я сказала, в ее глазах целое море горя с азартом? О нет, теперь – это даже не море, а целый океан. Просторный океан, чей край не виден с берега. Да только смотря в ее глубокие глаза, хочется прыгнуть. Прыгнуть и утонуть.