Текст книги "Левое плечо (СИ)"

Автор книги: tower

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Комментарий к Глава 3.

Мне показалось, что эта часть вышла не очень. Даже не знаю, почему. Но в любом случае спасибо тем, кто продолжает читать это произведение, и кто оставляет отзывы, которые вдохновляют меня.

Вторую часть этой главы я писала с телефона, поэтому возможны ошибки. Но возникла проблема, у меня заплыл глаз и им ничего практически не вижу. Поэтому следующую главу я смогу написать только при наличии ноутбука, который у меня дома. А приеду я не раньше 14-ого числа. Надеюсь на понимание)

Еще раз спасибо.

========== Глава 4. ==========

Комментарий к Глава 4.

Спасибо всем за понимание. Надеюсь, глава вышла хорошей и интересной.

Приятного Прочтения)

Буду очень рада Вашим отзывам!

Твои глаза напоминают мне море,

Окунаясь в них, растворялась в просторе.

Мой дикий смех превращается в крик,

Никто никогда не увидит улик.

Кто-то говорит, что новый день – это, как новая жизнь, которую можно начать сначала. Такие люди просыпаются окрыленные своей чертовой радостью и улыбаются так, что хочется выбить им все зубы. Они идут на уроки, на работу, зная, что дома их ждет уют, тепло и не менее счастливые близкие, которые всегда поддержат, приласкают, но никогда не осудят. Таких людей, на самом деле, гораздо больше, чем можно предположить, но в большинстве своем они не видят своего счастья, жалуются на какие-то бытовые и мелкие проблемы, и смотрят на меня так, словно хотят доказать, что в их жизни боли было больше. Им, конечно же, невдомек, что в жизни есть вещи и похуже, нежели лишний набранный вес, безнадежно испачканные белые кеды и расставание с человеком, который не значил ничего. Такие люди легкомысленно уверяют сами себя, что их жизнь полна страданий и печали, тем самым строя из себя мучеников. Только, когда человек, у которого действительно огромные проблемы, смотрит на этих “страдающих”, то ему становится так омерзительно, что доля презрения навсегда откладывается в глазах. Как бы банально не слышалось вам, но я не люблю людей. Не люблю их за “искренность”, за излишнее лицемерие и эгоизм. Люди с каждым поколением только портятся, а наука, литература и просто таланты для моего века теперь редкость. И это действительно печалит, особенно, если учесть, что дальше все будет лишь хуже. И вот тогда в голове появляется вопрос, а в каком мире будут жить твои дети, внуки? Хотя, они вряд ли будут. Кто сможет полюбить меня, если я ненавижу себя настолько, что мысль о моей смерти больше не затрагивает никакие уголки моей души, а суицид в дальнейшем единственный исходный вариант? И в этот самый момент, я уверена, вы закричите мне в лицо, что самоубийцы – сущие эгоисты, что они ужасно поступают с людьми, которые их любят, знают и вкладывают в них все свои силы. Только, пожалуйста, вспомните тогда, что я сирота, что никого у меня нет, и подавитесь этим пониманием.

Сейчас, наверное, уже закончился завтрак и переполненные восторгом ученики бегут на свои чертовы занятия, чтобы как всегда заработать очки и показать свои умения. Они считают, что если часами зубрят параграфы, определения и получают исключительно “Превосходно”, то они невероятно умны. Мерлин, люди все-таки такие наивные, я не могу. И самое главное и даже обидное то, что так считают и другие, они действительно думают, что человеку главное зазубрить, а не понимать. А что же остается мне? Ученице, которая не сидит часами в библиотеке, ученице, которая заваливает почти все контрольные, но, которая идеально сдает экзамены без подготовки? Правильно, мне остается шипение из уст этих “умников” и ярлык “дура” на спине. Признаться, честно, я бы давно бросила школу, плюнула даже на экзамены и не сдавала вообще ничего, но, к сожалению, в этом мире аттестат намного важнее того, что заложено у нас в голове. А потом и выходит, что все эти отличники, гении оказываются полными дилетантами и ходячими энциклопедиями, с которыми даже поговорить нельзя, ведь они будут говорить вам исключительно факты, а тонкая структура теории им не дана. Мои губы складываются в змею, а взгляд падает на руки, в которых лежит пачка маггловских сигарет. Я, как, впрочем, и всегда, застряла в ванной комнате, уютно расположившись на кафельном полу, безразлично слушая, как кто-то сильно барабанит в дверь и кричит мне что-то о том, что скоро сигаретный дым заполнит всю девичью комнату. Но мне естественно насрать, а все внимание в этот момент приковано к едкому дыму, который заставляет слезиться глаза. Если уж сегодня меня так понесло на правду, то стоит признаться, что курю я исключительно редко, только в тех ситуациях, когда мне хочется забыться, хотя бы на десять минут. Не могу точно сказать, как в этом помогает мне никотин, но на душе становится легче, а искорки, которые элегантным полетом приземляются на пол, приковывают внимание настолько, что никакие мысли, никакой яд повседневной жизни уже не пролазит внутрь сердца, не разрывает его изнутри.

– Эванс! Ты что, оглохла? Немедленно открой дверь, иначе мы позовем старост!

Беззвучный смех слетает с уст, но я все же тушу сигарету с помощью холодного белого пола и открываю дверь, кидая презрительный взгляд на столпившихся. Гриффиндорки недовольно морщатся, наблюдая за тем, как я подхожу к своей кровати и начинаю искать что-то под ее пологом. Они кашляют от дыма, который постепенно распространяется по всей комнате и тихо перешептываются, наверняка о том, какая же я беспросветная дура и уродина. Жаль, конечно, что им не понять, насколько безразлична мне их критика. Возможно, тогда они бы, наконец, оставили меня в покое и занялись действительно полезными для их среднего ума делами. Отыскав чемодан и дернув его за ручку, я стала копаться в его содержимом и вскоре заметила, что все его нутро измазано в чем-то красном, а металлический запах сильно ударил в нос. Вопросительно подняв бровь и оглядев всех присутствующих, у которых на лице было такое же озадаченное выражение лица, я отложила одежду подальше и увидела свою поломанную на два больших куска палочку и кровавую надпись: ” Смерть грязнокровкам. “

– До чего же они дошли, – ахнул Нэнси, увидав порыв вандализма Пожирателей. – Даже не побоялись проникнуть в нашу гостиную!

– То-то еще будет, – хмуро ответила ее подруга, внимательно впившись своими черными глазами в мое лицо. – “Везучая” ты, Эванс. Еще ни одной магглорожденной таких подарков не посылали. На кой черт ты вообще палочку в чемодане с вещами хранишь?

Мои руки затряслись от волнения, а губы невольно зашептали непонятный ответ. Привычка класть палочку в чемодан осталась еще с летних каникул, когда в это время я приезжала обратно к отцу. Вся моя “семья” думает, что я уезжаю в реабилитационную школу для психически нездоровых людей, и пускай так и думают, а чтобы не вызвать никаких подозрений, я прятала все магические атрибуты в чемодан и, надёжно запирав его, убирала в шкаф с вещами. Помниться однажды, моя полоумная сестричка, у которой всегда была ненормальная любовь к интригам и сплетням, заметила в полуоткрытую дверь, как я прятала в чемодан поддержанную мантию. Петуния еще долго распевала всем своим подругам о том, какие наверняка уроды учатся в этой школе и, какой все-таки бездарный вкус у ее сестренки, то есть, у меня. Эти воспоминания нагнали на меня еще большей тоски, а кровавая надпись по-прежнему маячила перед глазами. Слизеринцы и раньше не особо жаловали меня. Им всегда казалось странным то, что я ни с кем не общаюсь, редко выхожу из башни и выражение лица мое всегда сосредоточенно. Полагаю, они думали, что я составляю коварные планы мести своим тиранам, которых было достаточно много до того момента, пока в моей жизни не появился Джеймс Поттер с бездушными карими глазами. Он не терпел, когда кто-то посягал на его собственность и не раз спасал меня от нападок со стороны Слизеринцев. В такие моменты мне казалось, что я все же что-то значу для него, ведь недаром он так много раз приходил ко мне на помощь. Но буквально на следующий же день по Хогварстсу начинали бродить сплетни по поводу того, как ловелас Поттер с извечным другом Сириусом весело развлекался с очередной пассией. Только теперь Джеймса в замке нет. Он уехал улаживать дела с наследством, похоронами, и защищать меня тоже некому. А это означает, что со мной могут сделать все что угодно, – и знаете, что? – всем будет плевать.

– Как же ты теперь без палочки? – зашептала Нэнси, принеся мне чашечку горячего чая. Нэнси Миллер всегда была слишком доброй, слишком заботливой и никогда не просила для себя ничего. Ее глаза сейчас наполнены грустной тревогой, а теплые ладони степенно гладят меня по спине. Она пытается улыбнуться мне, пытается как-то подбодрить, но я же знаю, что все это впустую. В этом мире либо выживаешь ты, либо выживают тебя. – Может, ты хотя бы подойдешь к декану и отпросишься с занятий? К тому же, стоит палочку новую заказать. – Я поспешно киваю головой, вскакивая с дивана. Находится в этой комнате совсем не хочется, ощущать жалость становится так невыносимо, что я быстрым движение руки привожу свои распущенные волосы в порядок, а потом добрых пять минут ищу в шкафу не испачканную чей-то кровью одежду. Когда я, наконец, нашла помятую черную блузку и местами потрепанные штаны, я быстрым шагом покидаю комнату и иду в известном только мне направление. Мне хочется раствориться в толпе беспечно болтливых учеников и покинуть этот замок раз навсегда. Мне хочется поскорее попасть на поле битвы, чтобы там меня прикончили, а после и забыли о том, что на свете когда-то давно жила некая Лили Эванс, у которой за спиной целый груз страданий. В этой жизни мне так много всего хочется, но и одновременно – ничего, потому что внутри, потому что где-то глубоко внутри меня так пусто, так одиноко и так грустно, что эти чувства разрывают меня. И клянусь, однажды, они точно уничтожат меня.

Секунда, и звенит звонок, отчего люди ускоряются и покидают школьные коридоры. Минута, и я одна слоняюсь по безлюдному коридору, прижимаясь плечом к холодной каменной стене. Час, и я сижу на мокром полу тайного коридора, который ведет глубоко внутрь Хогсмида. Время иногда так быстро бежит, так спешит куда-то, словно что-то пытается догнать. Счастливые люди, у которых в жизни все идет поочередно и слишком хорошо, говорят, что они даже не замечают, как проскальзывает день. Таким людям конечно неизвестно, насколько медленно и тягучи проскальзывают дни для таких, как я. Таким людям никогда не понять, какого сходить с ума, пытаться ухватиться за гребаные минуты и, наконец, даже просто пытаться жить. Когда мне было четырнадцать лет, и я углубленно изучала психологию и психиатрию, пытаясь понять, в чем же заключается моя болезнь, я где-то вычитала, что депрессия – это не грусть, и нисколько не тоска, сколько апатия. Мне тогда и в голову не могло прийти, что в том, что я провожу целые сутки в кровати и даже не могу встать – есть что-то ненормальное. Тогда, в те далеки дни, я пыталась жить с помощью дневного сна, забывая про домашнее задание, дополнительные уроки и даже про еду. Мне ничего не снилось, перед моими глазами расплывался безрадостный черный экран, а сновидение казалось непозволительной роскошью, но это все было моим существование. В этом и заключалась вся моя жизнь. Я прикрываю веки, которые будто отяжелили в тысячу раз, и хватаюсь за голову от боли, которая пронзила мою голову. Дыхание учащается, а перед глазами, как и в все те миллионы раз, расплываются черные канализационные стены. Я слышу чужие голоса, а в сознание всплывает образ Джеймса, который покинул Хогварст еще неделю назад. Один мой вдох, и Джеймс медленно расплывается, а на место его приходит окровавленный чемодан и поломанная палочка, а где-то вдалеке, словно из-под ваты, я слышу многочисленные оскорбления Слизеринцев и их злобный смех. Мне хочется завопить: «Хватит». Хочется вскочить с места и сбежать куда-то далеко-далеко, где не было этих голосов, воспоминаний и людей. Только мое «хочется» почему-то никак не вяжется с реальностью, из-за чего я резко открываю свои глаза, в которых застыли слезы страха. В этот самый момент я понимаю, что мое тело бьет лихорадка, а по лбу стекает холодная капля пота. Мысли постепенно путаются и исчезают, а я думаю, что в последнее время меня становится так легко напугать. Я пытаюсь встать, неловко поскользнувшись из-за грязной лужи, которая стекает с труб, а в голове бьется одна единственная мысль, что эта жизнь мне совсем не нужна.

Мое сердце пронзает боль от понимания собственного ничтожества, а губы сжимаются в полоску. Я медленным шагом иду обратно по коридору и невольно вспоминаю, как еще маленькой боялась темноты. Как постоянно включала свет на веранде, чьи окна находились в моей комнате. Помню, так отчетливо помню, как приходила ко мне мать и ложилась с краюшка, совсем не жалуясь, что ей практически нет места на этой кровати, она все равно приходила ко мне на мой крик и успокаивала до самого рассвета. В ее изумрудных глазах всегда была невероятная грусть, а лицо излучало вековую усталость и измотанность. Ей было трудно ходить, Дженнифер Эванс мучили постоянные головные боли и приобморочные приступы, а тело ее под конец жизни исхудало настолько, что мой отец с неохотой брал ее на очередной прием. Мать часто устраивала концерты, в основном ночью, когда Петуния храпела, как убитая, а я мучилась страхом, который внушали мне черные ночные силуэты. Она пыталась докричаться до отца, пыталась восстановить нашу семью, но Питер Эванс давно уже разлюбил некогда бойкою брюнетку, с ослепляющей улыбкой и целеустремленным взглядом. Думаю, что если бы мать не умерла, то он рано или поздно подал бы в суд,отсудил у нее все имущество и оставил бы. Оставил бы умирать в разрушенном и полупустом доме. А Дженнифер его все равно любила бы. Просто потому, что по-другому она не умела и ждала. Ждала, что однажды Питер образуется и вернется обратно к ней. От этой мысли на моих глазах наворачиваются слезы, а рука зажимает рот, дабы мой крик не унес ветер. Мне становится жаль мою мать, которая верила во всех нас, которая не переставала внушать нам всем и даже отцу, что мы чего-то, да и стоим в этой жизни. Дженнифер Эванс слишком много надеялась и поплатилась за это. Я, словно это было вчера, до сих пор помню, как услышала звук падания, услышала, как разбиваются стекла в шкафу и, вскочив, со всех ног прибежала в гостиную. На полу лежала мать, у которой лицо стало бледнее мертвеца, а изо рта у нее текла то ли пена, то ли слюна. Она смотрела слишком пустым взглядом в потолок, а тело ее мелко подрагивало. Это был первый приступ инсульта, первый намек на ее смерть. Помниться, я перепугалась настолько, что даже не смогла вызвать скорую, за меня это сделала Петуния, которая прибежала сразу после меня. Она долго кричала на меня, что Дженнифер чуть ли не умерла. Долго вбивала в мою детскую головку, что в том, что мать перенесла такой страшный приступ, исключительно ее заслуга. Петуния Эванс добилась того, что я до сих пор виню себя во всех смертных грехах, она добилась того, что я до сих пор не могу оправиться после смерти матери, а огонек в моих глазах навсегда пропал. Я останавливаюсь на секунду и поворачиваю голову назад, потому что мне показалось, что я слышала чей-то голос. Постепенно, я уже начинаю понимать, что голоса исходят из стен, поэтому прислонившись, поняла, что разговаривает никто иная, как Катрин.

– Ты только посмотри, Хелен, что наша дурочка МакКиннон оставила на своей тумбочке, – Маркиз негромко засмеялась, чем-то шурша. После минутного молчания, я услышала голос Хелен Каркор, в котором чувствовалось смятение.

– Может не стоит, Катри? Это же, в конце концов, ее личный дневник, – я почувствовала ком в горле, а кровь будто застыла в моих венах. Что может сделать озлобленная на весь мир стерва, у которой появилась столь личная вещь? Правильно, абсолютно ничего хорошего.

– О Мерлин, как же ты меня бесишь, Хелен, – тяжело вздохнув, ответила Катрин. – Занудная, да и тупая, как пробка. Ты не понимаешь, что таким способом мы сможем покончить раз и навсегда с Марлин? Не знаю, как тебя, но меня бесит ее веселая физиономия…

– Но…

– Не хочешь принимать участие, тогда не мешай мне. Иначе, я растопчу тебя, как ненужное и бесполезное насекомое, – послышался звук удаляющихся шагов и тяжелый вздох. Я быстрым шагом стала приближаться к концу туннеля, а в голове билась отчаянная мысль, что надо скорее забрать дневник у Катрин Маркиз, только вот палочки у меня нет, а помочь тоже некому. Хелен вряд ли пойдет против подруги, остатки Мародеров черт знает где, а Марлин…а она ничего не подозревает. И, наверное, лучше пускай все так и остается, ведь мало ли, что произошло у нее в жизни? Может, и вовсе ничего такого ужасного? Эта мысль болтыхается в сознание, когда я, открыв портрет, вышла в теплый коридор Хогвартса. Повернувшись, я быстрым шагом направилась в башню, чтобы предупредить Марлин или хотя бы каким-то чудесным образом отвоевать дневник у Катрин. Но стоит мне дойти до конца коридора, и перейти в холл, как эта мысль упала куда-то в бездну сознания. Катрин Маркиз стоит посередине комнаты и артистично взмахивает руками, зачитывая вслух любопытным ученикам красную тетрадку. Катрин Маркиз гнусно улыбается и не в такт собственному чтению хохочет, сверкая своими серыми глазами. У нее на руках странные шрамы, а ее мантия съезжает на бок, от сильной мимики плеч. Она читает вслух о переживаниях Марлин, о том, как ей одиноко, о том, как ей нельзя никому ничего рассказать. Марлин МакКиннон в своем дневнике рассказывает о том, как любит Сириуса, о том, как страдает из-за его характера и манерой обращения с ней. Марлин МакКиннон во всех красках описывает то, как отец в нетрезвом состояние хватает ее за волосы, бьет ее лицо о раковину и что-то говорит о том, какая она ужасная дочь и нежеланный ребенок. Марлин МакКиннон, веселая и просто храбрая девушка, взахлеб делиться о том, что сотворял с ней ее отец и это кажется настолько гнусным и омерзительным, что ко рту подходит тошнота.

– Что здесь происходит? – голос Марлин я слышу будто из под ваты. Она волевым шагом просачивается через толпу и смотрит на Маркиз, в глазах МакКиннон доля непонимания, а потом, ее взгляд голубых глаз падает на потрепанную тетрадку в руке Катрин. – Что…откуда она у тебя? – Марлин расширяет свои глаза до размера мячика и подходит к Катрин, ее веселая улыбка, словно маска, слетает с лица, а потом она в отчаянье смотрит на учеников, и в ее глазах читается такая мольба. Мольба о том, что Катрин Маркиз не рассказывала им о ее жизни, не делилась с ними самыми ужасными ее воспоминаниями. Только все молчат, понурив головы. Некоторые личности гадко ухмыляются и с презрением смотрят на Марлин. Кто-то перешептывается, кто-то уходит и только я одна внимательно слежу за происходящем. – Как ты могла, Катрин?

Катрин Маркиз строит невинное выражение лица и кидает тетрадку на пол, переступив ее. Она улыбается во весь рот и по слогам произносит своим тонким писклявым голосом:

– Блэковская шлюха, которую по пьянее насиловал отец. Неплохая жизнь, МакКиннон, – Маркиз смахивает невидимые пылинки с мантии обомлевшей Марлин, а потом переводит взгляд и на меня, словно пытаясь понять, прочесть по моим глазам и мою историю заодно. У Катрин от ярости раздуваются ноздри, а ее глаза сужаются, и она с презрением смотрит на нас обоих. – Под стать, Эванс, – ученики резко переводят заинтересованный взгляд с Марлин на меня, а я инстинктивно выпрямляю плечи. – Я тут недавно зашла в кабинет нашего декана, – Катрин снисходительно качает головой, и ее лицо теряет признаки ярости и переходит в переигранную грусть. – У нее есть такая любопытная папочка с данными о всех учащихся Гриффиндора. Ты ведь понимаешь, о чем я, так ведь? – Катрин Маркиз подходит ко мне почти что вплотную и впивается в меня своим горящим взглядом. – Наверное, ты, поэтому и нравишься Поттеру. Он всегда выказывал неподдельный интерес к психически нездоровым личностям.

Магглорожденные охают, а остальные ученики в непонимание хмурят брови. Мой взгляд стекленеет, а губы непроизвольно кривятся. Глупая стерва Катрин, мечтающая о популярности, настолько жалка, что даже я, даже Хелен Каркор, не стоим рядом с ней. Она думает, что стоя передо мной и смотря в мои глаза, кидая в меня такие нелепые слова, Маркиз хоть как-то задевает, даже, если я ей этого не покажу. Она такая наивная, слов нет. Надо бы обязательно ей сообщить как-нибудь, что мне плевать, плевать на все и на всех. Что ее слова для меня ничего не значат, чтобы и кто тут не узнал. Видимо, Катрин понимает это по моему выражению лица и открывает рот, но я опережаю ее. Сейчас, мне хочется сделать ей так больно, хочется унизить ее так сильно, как делают все эти безбашенные девчонки в маггловских фильмах.

– Ну что ты, Катрин, – я тяжело вздыхаю и поджимаю губы. – Не прибедняйся, куда же мне до твоей матери? – Маркиз от удивления отходит чуть назад, а ученики во все глаза таращатся на меня. Даже Марлин поднимает на меня свои глаза, и я замечаю, как сильно искусаны ее губы. – А вы не знали? Ее мать повесилась на простынях пять лет назад, кажется, летом.

Не успев толком насладиться яростью в серых глазах, Катрин набрасывается на меня, забыв о магии, и начинает с силой бить по лицу, что-то говоря при этом. Ученики в панике кричат, а потом, я чувствую, как тяжелую тушку магией откидывает к стене. Я понимаю, что кровь стекает по моему лицу и, кажется, уже даже во рту, но мне так плевать, а чувства и боль куда-то испарились. Сплюну кровавую слюну, я поднимаю глаза и вижу МакКиннон, которая видимо и была моей спасительницей. У нее на лице хмурое беспокойство и тупая боль, она быстро и незаметно поднимает тетрадку и убегает прочь, пользуясь тем, что все ученики столпились возле меня и наперебой спрашивали о моем самочувствие. Отмахнувшись от них, как от назойливой мухи, я тоже встаю и иду по тому же направлению, что и Марлин. Что-то не дает мне просто взять и плюнуть на ситуацию, а затем уйти. Может тот факт, что кто-то так же страдает, что кто-то так же одинок? Я на секунду представила маленькую белокурую девочку, с зареванными глазами и разбитым лицом. Представила, как она трясущимися руками записывает своим корявым детским почерком записи в тетрадь, как дергается от малейшего шороха, как нервно оглядывается по сторонам. Почему же ее мать ничего не делала? Почему другие родственники не мешали тому ужасу, что происходил в их семье? Неужели это нормально, когда у ребенка ужасное детство, испорченное прошлое и грустный взгляд? Если наказывают виновных, то в чем провинилась маленькая МакКиннон? В чем провинилась я, в конце-то концов? Почему мы вообще должны жить после того, что происходит с нашими истерзанными душами? От этих вопросов становится только хуже, а несправедливость жизнь так сильно бросается в глаза, что хочется взвыть. А еще, оказаться в кровати и ни с кем не гулять, не общаться и не притворяться, не делать вид, словно ты довысера счастлив. И тут, вы, наверное, скажите, что я должна делать то, что мне действительно хочется, что я не должна притворяться, подавлять себя и показывать в действительности то, что внутри меня. Только знаете, как будто кто-то спрашивает о том, что ты хочешь. В этом мире, в этом гребаном социуме лишь две грани. Если ты не улыбаешься – унылая, никчемная недоличность, об которую можно вытереть ноги. Но, а даже если ты звонко смеешься, делаешь вид, будто все прекрасно, то все будут считать, что ты просто легкомысленная дура, у которой за спиной нет ни одного разочарования. И только вот не надо сейчас кричать о том, что мне должно быть плевать на то, что думают обо мне. На словах все такие своевольные и сильные, а потом, под покровом ночи сидят и режут себе руки, захлебываясь горькими солеными слезами и своими несбыточными мечтами о том, что когда-нибудь станут лучше, станут другими.

Я тяжело вдыхаю, останавливаясь и прижимаясь к стене. Наверное, действительно не стоило идти искать Марлин, все равно не найду. Глупая идея. Глупый мир. Глупые люди. Только и делаем, что пользуемся друг другом, а потом умираем от одиночества и боли. Только и делаем, что врем друг другу, а потом обижаемся, ненавидим за то, что нас совсем не знают те, кто, как мы хотим, должны знать. В этой мире так много крайностей, есть только хорошо или плохо, но жизнь намного разнообразнее и многограннее. Нельзя ее впихнуть в эти два слова. Даже самый скрытый лицемерный человек когда-то был наидобрейшим и открытым, пока однажды кто-то конкретно не вытер об него ноги. Нельзя называть Слизерецев плохими, а Гриффинорцев исключительно хорошими. Нельзя говорить, что Хаффлпаффцы исключительно наивны и глупы, а Ровенкловцы занудливы и молчаливы. Ведь это не так, ведь так не бывает, а мы все хватаемся за эти стереотипы и с пеной у рта пытаемся кому-то что-то доказать. Я поправляю мантию и иду вперед, к гостиной, чтобы взять палочку и отнести ее декану. Скажу, наверное, что случайно сломала или произошел скачок магии…не знаю, что-нибудь придумаю. Говорить правду уже как-то необычно, да и не хочется, чтобы кто-либо вообще узнал об этой угрозе. Ведь иначе Пожиратели смерти будут повторять эти выходки вновь и вновь, зная, как заставляют меня они дрожать. На такой оптимистичной, как казалось мне, ноте я поспешила вперед, но вдруг услышала чьи-то негромкие всхлипы и шепот. Чуть приоткрыв дверь, я увидела удивительную картину, которая заставила меня вздрогнуть. На полу сидела Марлин, поджав под себя ноги, а рядом с ней Сириус. Его волосы непривычно растрепаны, а рука собственнически прижимает к себе худое тельце. Он что-то шепчет ей на ушко, касаясь своими губами ее лица, а в глазах у него синяя бездна, в которую хочется прыгнуть даже мне. Он поглаживает ее по спине, а потом, я слышу, как тихо смеется МакКиннон от его слов и тянется к нему за поцелуем. Их поцелуй можно вполне обосновано назвать жарким, а объятия слишком тесными, словно им хотелось раствориться друг в друге. Я тихо отхожу от этого места и почему-то думаю о том, что Джеймс никогда не будет со мной столь нежным, не будет таким трепетным и никогда не станет утешать. Наверное, каждая любовь разная, каждая влюбленность имеет свой смысл, свое место в жизни. В этом мире нет ничего одинакового, даже чувств. Я присаживаюсь на пол и чувствую, как слезы стекают каплей за каплей по моему лицу, смешиваясь с кровью, причиняя легкую боль, и падая на пол. Я закрываю глаза и понимаю, что мне никогда-никогда не стать счастливой, любимой и просто значимой для кого-то. Когда я поднимаю свой взгляд на то место, где сверкает татуировка, я принимаю решение. Решение – раз и навсегда избавиться от проклятых чувств и их клейма.

***

Он вернулся. Вернулся так быстро и неожиданно, что, когда я пришла на завтрак в Большой зал и стала накладывать себе кашу, при видя него, чуть не уронила ее на себя. Джеймс был еще в дорожной мантии, с которой стекали капли дождя, он, по-видимому, просто проигнорировал завхоза и самовольно, без разрешения пришел сюда. Поттер присел рядом с Мародерами и о чем-то раздраженно стал рассказывать, накладывая в свою тарелку всевозможные вкусности. Сириус, звонко рассмеявшись, вдруг пихнул его в бок и головой указал на меня. Наверное, мое лицо стало невероятно красным, из-за чего Блэк расхохотался пуще прежнего, а Сохатый, бросив на меня быстрый взгляд, вновь уткнулся в свою тарелку. В сердце что-то кольнуло, а аппетит моментально пропал. Понуро ковыряясь в каше, я тихо рассуждала по поводу того, насколько невыносимым стал Сириус и, почему Джеймс никак не реагирует на странные выходки своего друга. Сколько я себя помню, Блэк посылала мне неоднократные и странные намеки. Стоило мне появиться в коридоре, он часто кричал что-то вроде того, что нельзя быть такой хмурой и задумчивой, а однажды, в порыве каких-то своих загадочных намерений прислал заколдованный листок, где посередине класса стояла я, сияя, как начищенный галлеон, а внизу была приписка: «Будь проще, Эванс». Помниться тогда, я впервые позволила себе наорать на Блэка, придумывая на ходу измывательства, на что Мародер лишь лукаво мне подмигнул и побежал за своими друзьями. Но на самом деле, этот листок до сих пор лежит в моей так называемой коробочке воспоминаний, куда я складываю, как кажется моим соседкам, странное барахло. Отодвинув тарелку с овсянкой, я вновь посмотрела на то место, где сидят Мародеры и сразу убедилась, что делать мне этого не стоило. Возле Джеймса сидела Катрин Маркиз, слащаво улыбаясь и стреляя своими глазами цвета бури. Понятие «школьная форма», к сожалению, не входило в словарный запас Маркиз, поэтому ее явно не смущало, что красная просвечиваемая блузка выдавала не самые лучшие аспекты ее фигуры и уж больно сильно выделялась на фоне белых однотонных блузок. Завидев меня, Катрин сузила глаза и что-то пропела Поттеру, на что он резко перевел свой взгляд с Сириуса на меня. На его лице застыла маска злости и смертельной скуки, а глаза говорили о том, что он искренне жалеет, что пришел сюда. Мысленно хмыкнув и пожелав ему «интеллектуальной» беседы с Катрин, я быстро вскочила из-за скамейки и направилась прямиком в башню. Идти на занятия мне бессмысленно, палочка все равно еще не пришла, да и к тому же не хочется. Можно потом что-то соврать про плохое самочувствие. Главное, что это будет потом.

Заранее убедившись, что моих соседок по комнате в башне нет, я поспешила в свою спальню, чтобы поскорее скрыться от любопытных глаз и выкурить хотя бы одну сигарету. С тех пор, как Катрин Маркиз рассказала всей группе про то, что я лежала в психиатрической лечебнице издевки стали моим верным спутником. Полагаю, они конкретно отрывались, «унижая» меня и пользуясь тем, что Джеймса Поттера нет. Наивные идиоты, полагающие, что портят мне самооценку, скатывались в моих глазах ниже плинтуса, наверное, даже не подозревая об этом. Иногда, я жалею, что слишком закрыта для того, чтобы выливать на них весь мой сарказм и мысли, жалею, что не могу так же легко взять и обидеть человека, как это делают многочисленные стервы Хогвартса. Хотя, кто знает, может это и делает меня в их глазах какой-то загадочной или особенной? Тяжело вздохнув, я зашла в свою комнату и удивленно посмотрела на Марлин, которая неуверенно сидела на моей кровати и от волнения сжимала свои пальцы. Завидев меня, она поспешно поднялась и как-то странно улыбнулась. С того самого случая мы так и не поговорили, не сказали друг друга и слова, а наоборот, пытались делать вид, словно ничего не происходило. К истории Марлин все отнеслись благосклонно, только отпетые придурки шептались у нее за спиной, и то потом при загадочных обстоятельствах попадали в больничное крыло. Наверное, все так повели себя из-за того, что МакКиннон всегда была магглорожденной звездочкой Гриффиндора. Подруга Мародеров, староста, квиддичный игрок. Она была слишком популярной, чтобы в один миг стать козлом отпущения. Да и тесная связь с Сириусом Блэком была известна всем, чтобы понимать, что Мародер за девушки может и убить. Если бы не ее история, я, наверное, позавидовала ей. Бросив сумку и вновь поглядев на смутившуюся девушку, я заметила, что то притяжение, которое было между нами весь этот месяц – испарилось. Полагаю, что я просто утратила интерес к ее личности, когда наконец узнала ее историю. И да, звучит это как-то не эстетично, но уж простите. Предпочитаю говорить то, что думаю.