Текст книги "Левое плечо (СИ)"

Автор книги: tower

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Это – его улыбка, это он так улыбается, – тихо говорит она и уходит, оставляя после себя аромат сочного персика, а мне кажется, что МакКиннон не понимает многого в этой жизни. Солнце обволакивает меня своим светом, а я думаю, что мы с Поттером абсолютно разные. И это отличие – наша бездна. А если я готова прыгнуть, то уж он – определенно нет.

========== Глава 3. ==========

Ты боишься меня, я ведь знаю.

Но я труп твой на века закопаю,

Умирать ведь не больно, милый.

Раз, и без сердца, любимый.

Когда жизнью правит безысходность, дни окрашиваются в серый. В тягучий серый цвет, который, кажется, впитывает в себя все краски. По сути, безысходность является неотрывным признаком жизни, ведь, если ты мертв, то все перестает существовать, время начинает терять свой смысл и наступает покой. В детстве я безумно боялась смерти, сама мысль о том, что однажды я буду вынуждена исчезнуть, а мои близкие и родные будут жить дальше – пугала. Смерть действительно страшная вещь, когда тебе есть зачем жить и к чему стремиться, только смысл рано или поздно сотрется, а стимул пропадет и тогда ты, наконец, поймешь что все, что у тебя осталось – это ненавистная работа и нелюбимый человек за плечом. И вот тогда, запомните мои слова, жизнь вся окрасится в серый. В убийственный серый цвет. Наверное, впервые я почувствовала апатию, когда увидела облезлые стены больницы, куда меня силой привел отец. В этой больнице совсем недавно скончалась моя мать от второго приступа инсульта. Отец завел меня в палату, где врачи уже давно вынесли все приборы, поддерживающие жизнь, а через несколько минут они бы точно так же отнесли тело моей матери, которая бездыханно лежала на кровати. Не знаю, о чем думал тогда Питер Эванс, когда решил показать мне наступление смерти, но перед моими глазами навсегда застыло бледное лицо матери с обескровленными губами. Он говорил тогда, что все рано или поздно умрут, но это не означает, что жизнь будет стоять на месте. Нет, она будет бежать дальше и только вперед, однако уже без нас. Питер Эванс говорил это прискорбно, но в его глазах грязная лужа радости, потому что он избавился от ненавистной жены, которая постоянно устраивала концерты. Он пытался делать вид, будто ему не насрать, что его же дети остались без материнской любви, но его губы складывались в улыбку, которую он даже не пытался спрятать.

Мой взгляд становится злее, и я с силой сжимаю карандаш в руке, отчего он ломается на два больших куска. Джеймс Поттер безразлично смотрит на этот жест, но губы его по-прежнему кривятся в сплошную змею. Мы сидим в кабинете Слизнорта и занимаемся совместным приготовлением зелий, которые входят в состав ЖАБА. Иногда, я бросаю ему замечания по поводу того, что он слишком рассеян и не собран, но только Поттер успешно игнорирует меня и старается делать вид, что никого здесь вообще нет, из-за чего зелье выходит болотисто-зеленым, а не изумрудным. Джеймс упрямо отталкивает мою руку, когда я пытаюсь показать ему, как правильно помешивать варево и в какую сторону это надо делать. Он злится, и эта ярость выливается и в зелье, отчего впоследствии оно взрывается и попадает ему на рубашку.

– Офигенный из тебя учитель, – холодно говорит он, пытаясь оттереть тряпкой сгустки непонятно чего.

– Ученик из тебя не лучше, – парирую, со страхом наблюдая за ним. Мародер шипит, когда понимает, что оттереть остатки зелья не получается даже палочкой, а на месте пятен медленно начинают появляться дырки, отчего ему приходится снять рубашку и остаться в одной майке, которая фантастически обтягивает его торс. Я отворачиваюсь и закусываю губу в смятении, ведь из-за ежедневных тренировок по квиддичу фигура у него фееричная. Стараясь как можно меньше думать об этом факте, я палочкой переношу расплавленный котел в мусорку, а пустые склянки в шкаф с ингредиентами. Когда работа была практически закончена, и мне оставалось лишь найти способ отлепить остатки зелья от стенки, я почувствовала его взгляд. Резко обернувшись, я по привычке вжалась в стену, гадая над тем, что же ждет меня дальше. Только он не спешил, стоял, скрестив руки, и внимательно что-то разглядывал в моих глазах. Он стоял и наблюдал, а я падала. Падала от безразличия в этих карамельных глаз, падала от непонимания, почему же я? Почему не Катрин Маркиз, идеальная игрушка ведь, по сути? Почему он общается с ней, да даже со всеми, не как со своею собственностью, а как действительно с людьми. Неужели я настолько жалкая?

– Когда следующее занятие? – вдруг спрашивает он, и опускает взгляд на свои руки. Странно, я полагала, что после такого Джеймс навряд ли согласиться заниматься со мной. Но, по-видимому, все же ошиблась на его счет, место в аврорате ему намного важнее симпатий и антипатий.

– Может…завтра? – Этот разговор можно вполне назвать обычным, но это в новинку для меня. Поттер не кривится, не издевается, а общается со мной, как со старым добрым другом и, наверное, он тоже это понимает, поэтому резко щурит глаза и смотрит в упор. Его бледные губы чуть приоткрыты, и Джеймс явно собирался ответить, как дверь резко отпирается. Мой взгляд неохотно отрывается от парня и переходит на вошедших, правда, губы тотчас кривится и поразительно было то, что у Поттера была точно такая же реакция. В дверном проеме стоит Катрин Маркиз, надменно вскинув плечи и выпятив грудь. На ней короткая красная юбка, которая абсолютно невыгодно подчеркивает все недостатки ее фигуры, а наспех накрашенные чуть фиолетовые губы сложены в «уточку» и выглядит это настолько вульгарно, что к горлу подступает тошнота. Позади нее на пороге топчется Хелен, и по глупому выражению ее лица трудно понять, что они вообще здесь забыли. Катрин Маркиз кидает на меня угрожающий взгляд и идет вперед, к Джеймсу. Катрин Маркиз странно покачивает бедрами при ходьбе и кривит плечами. Катрин Маркиз чертова шлюха, но у нее есть все, о чем я только могла лишь мечтать.

– Дже-еймс, – противно тянет она, и ее писклявый голос взлетает вверх. Катрин подходит к Поттеру, у которого на лице ровно ни одной эмоции, отчего кажется, что ему абсолютно безразлично происходящее. Маркиз садится на парту, перекинув ногу на ногу, и усмехается так слащаво, что хочется взвыть. И самое противно, самое ужасное то, что он улыбается ей в ответ. Улыбается так, как никогда не улыбался мне, но только знаете, когда он такой счастливый и радостный, мой мир переворачивается, крутится так быстро, что я не могу даже дышать. И это неважно, что улыбка его вовсе не для меня. Неважно, что он улыбается этой капризной Маркиз, главное то, что он счастлив. Даже если это счастье всего лишь блеф. – Пойдем на улицу? Там такая хорошая погода…к тому же, последние теплые деньки сентября. Нельзя же упустить такой шанс!

Мародер снисходительно кивает головой, слегка прикрыв глаза. Катрин радостно хлопает в ладоши, а потом кидает на меня такой взгляд, который так и кричит: «Неудачница». Я тяжело вздыхаю, с завистью наблюдая за тем, как она, касаясь его руки, уводит прочь из пыльного класса, оставляя меня в груде неиспользованных пергаментов, в разбитых склянках и одиночестве. На пороге Маркиз пихает Хелен в сторону и бросает быстрый взгляд на меня, давая понять своей подруге, чтобы она мне помогла. Каркор обиженно закусывает губу, и с некой долей ненависти смотрит им в след. Хелен молчит и старательно вычищает стены от зелья, а затем так же тихо вытирает пыльные склянки в шкафу. У девушки на лице целая куча эмоций, а вечно глуповатый взгляд постепенно обретает смысл. Она смотрит на пергаменты задумчивым взглядом бледно-зеленых глаз, а руки у нее, как ненужные веревки, болтающиеся просто так. Смотря на такую обновленную Хелен, я прихожу к выводу, что Катрин попросту убивает в ней особенности, а это вечно глуповатое выражение лица, словно защита от посторонних. Ее блондинистые волосы непривычно скомканы и небрежно зачесаны назад, она прислоняется к парте, тяжело вздыхая, из-за чего челка слегка отлетает вперед. Каркор забавно косит свои глаза и смотрит куда угодно, лишь бы не на меня. Жалость сжимает мое сердце и мне почему-то становится так жаль ее, что хочется подойти и обнять. Но только мое хладнокровное выражение лица никуда не исчезает, а взгляд становится еще более тяжелым, нежели раньше.

– Ты…ты можешь не смотреть на меня так? – тихо интересуется она, несмело поднимая свои глаза и тут же пряча их. Она неуютно горбится, захлопывая двери шкафа и присаживаясь обратно на свое место. А затем, девушка выжидающе смотрит на меня, словно мне есть что ей сказать. А на самом деле, в моих устах застыло столько слов, да только тебе вряд ли будет интересно. Малышка Хелен Каркор, убивающая в себе индивидуальность, вряд ли захочет слушать все накипевшее во мне. Она такая же жалкая, как и я, но это не означает, что мы похожи. Хелен – гонится за призрачным авторитетом и признанием, ради популярности и общественного одобрения Каркор губит себя, и это выглядит омерзительно. – Я знаю, о чем ты думаешь сейчас. Считаешь, что я слишком слаба?

– Да, – иногда я готова убить себя за привычку говорить то, о чем думаю. Мои мысли – это мое кладбище, это мой порок, это мое главное страдание. Мысли такие вязкие и заполняющие, что губят меня. А заполнять есть что, на самом деле. Когда внутри пустота и ничто не колышет, казалось, замерзшую душу, мысли являются неким наркотиком, чью дозу можно употреблять постоянно. Полагаю, бесконечные оптимисты и любители жизни, слушая меня, хотят плюнуть мне в лицо и закричать, что нельзя жить прошлым. Они считают, что я хочу умереть из дерьмового детства или прочей херни, да только они – неописуемо наивны. Люди прыгают из окон не из-за того, что с ними произошло, они прыгают из-за вечной тоски, которая окутала их сознание. А эти веселые люди живут своими надеждами на счастливое будущее, а что, если его нет? Что, если все рушится, ломается, катится к чертям? Что мне делать тогда? О, вы, может, скажете, что это не так и, что все рано или поздно образуется, главное только подождать. Но терпение не железное, а перед глазами один мрак. И кажется, что он уже внутри тебя.

– Мы все такие, какие есть не по собственному желанию, – отвечает Хелен после минутного молчания и тривиального обдумывания ответа. Она откидывает ненужную прядь волос и печально смотрит на меня. – Катрин же не такая, как ты думаешь, – Каркор передергивает плечами и сжимает руку в кулак. – Она…хорошая, но стервозная. Однако, я не виню ее в этом. У нее, знаешь ли, большая трагедия в семье.

Девушка покачивает головой, а я понимаю, что действительно многого не знаю о самоуверенной Катрин Маркиз. Кто знает, что сделало ее такой? Ведь в конце-то концов, Хелен права и мы такие не по собственному желанию. Но значит ли это, что мне жаль ее? Нет, в жалости нет ничего святого, а ее действие пагубно влияет на человека, а это лишь значит то, что надо уметь справляться с прошлым. Каким бы тяжелым оно не было. И вот сейчас вы наверняка думаете, что я лицемерка, которая говорит одно, а совершает другое, но только взгляните правде в глаза, все мы и весь этот гребаный мир – одно сплошное и вопиющее вранье. На моем лице ничего не дрогнуло, что не скрывается от глаза Каркор. Она облизывает губу и в ее глазах читается, что Хелен хочет все рассказать, хочет поразить меня очередной сопливой историей. Только ей невдомек, что все в этом мире давно мне безразлично, а умение удивляться пропало еще тогда, когда ко мне в рот попала цветная пилюля.

– Ее мать покончила с жизнью на ее глазах, – не выдерживает гнетущего молчания девушка, и ее глаза азартно расширяются. – Ей было двенадцать лет, когда миссис Маркиз повесилась в собственной спальне, – Хелен ломает руку и внимательно глядит на меня, пытаясь уличить в удивление или заинтересованности. Глупая малышка Каркор считает, что эта история способна дать мне возможность взглянуть на Катрин по-другому, только для меня она по-прежнему глупая девица без капли уважения внутри. – Катрин мне говорила, что у матери долгое время была депрессия. Луиза Маркиз лежала в своей кровати и не вставала целыми неделями, безжизненно смотря в потолок. А потом она свернула простыни в веревку, потому что все холодное оружие, все острые предметы, все шнурки от корсетов, атласные ленты были вынесены из ее комнаты. Она написала записку, где было написано всего лишь две строчки непонятным почерком. Знаешь, как пишут такие люди? Они пишут надрывно, как будто куда-то спешат, а на самом деле все намного серьезней. Такие люди считают, что кто-то наблюдает за ними, что кто-то появится из-за темного угла и поймает их, – Каркор вздрогнула, проглотив ком в горле, и посмотрела на меня такими большими глазами полного ужаса, что холод прошелся по моим рукам. – Думаю, у нее что-то было с головой…в записке она не попросила прощения у своих близких, которые скорбят по ней до сих пор. Она не написала причину, почему и что с ней случилось, что сломало некогда властную женщину. Мисс Маркиз написала: «Они придут. Придут за вашими грешными душами» и выбила ногами стул, на котором стояла, – Каркор замолкает и закрывает глаза, ее грудь вздымается из-за сбитого дыхания, а руки безжизненно упали на юбку. – Катрин в тот день должна была принести ей обед. Когда она открыла дверь, тело ее матери еще слегка покачивалось в воздухе, а глаза у нее были широко распахнуты, как будто она что-то увидела на последней минуте своей жизни. Кто знает, что действительно сподвигнуло ее к такому шагу? Луиза Маркиз была не слабохарактерной, а очень любящая свою семью женщина. И эта смерть – загадка, как и сама ее болезнь. Что сводит с ума людей? – Каркор открывает глаза и начинает ходить вдоль парт. – Человек же не может родиться с разрушенной психикой, но, а если и может, то симптомы проявляется не сразу, а постепенно. Что-то же должно давать толчок?

Девушка замолкает и останавливается, а мне хочется сказать ей, что вся вина в нас, в людях. Вся вина в этой треклятой жизни, которая дает людям испытания, вся вина в обществе, которое морально убивает человека. Хелен Каркор смотрит на меня таким взглядом, словно я не понимаю, каково это медленно сходить с ума, какого это лежать целыми неделями в кровати и пялиться в потолок. В этот момент мне хочется закричать на нее и сказать, что моя жизнь ни капли не лучше жизни Маркиз, но только я не иду на поводу у общества, не ищу своего места под «солнцем» и не самореализуюсь на унижениях и травли чувств других. А она стоит и смотрит на меня этими мутно-зелеными глазами, и мне хочется плюнуть. От сентиментальности положения плюнуть, ведь впервые кто-то так же без слов упрекнул меня в том, что я строю из себя мученицу жизни и осуждаю каждого подряд. И вы же так тоже думаете, не правда ли? Считаете, что вся моя боль, вся моя тоска всего лишь игра на публику? Ну же, признайтесь мне наконец, только вот ни черта вы не понимаете. И не хотите понять, потому что к чему нам чужая боль, к чему чужая печаль? Этот мир эгоистичен, здесь каждый сам за себя, а любовь лишь взаимная выгода, удачное сочетание характера.

– Тебе ведь все равно, – наконец говорит Хелен, и взгляд ее вновь становится таким же глуповатым, как и всегда. – Тебя это не впечатлило, так ведь? Наверное, в твоей жизни происходит что-то похлеще…только это тебя и убьет, Лили Эванс. И знаешь ли, ты закончишь так же, как и мать Катрин, как и все те побитые жизнью люди, ведь ты не видишь своего счастья. Не видишь своего света.

По лицу Хелен вновь расплывается улыбка, она спрыгивает с парты, поднимая сумку, а после, медленным, но грациозным шагом уходит из комнаты. Она идет обратно к Катрин или другим подружкам-сплетницам, с которыми она будет непринужденно обсуждать шмотки, парней и другие нелепые вещи. Хелен Каркор, убивающая в себе индивидуальность, только что сбила под моими ногами землю и оставила умирать. Что она сказала? Я убью себя? О нет, я убила себя давно, от меня, от прежней Лили Эванс осталась лишь физическая оболочка. В моей жизни уже давно потух свет, а счастье стало детской сказкой. Эти мысли вызывают во мне огромное отчаянье, а руки непроизвольно тянуться к карману блузки, где лежит надёжно спрятанное лезвие. Только резаться совсем не хочется, а запах крови приелся настолько, что хочется блевать. Поэтому мне остается только медленно пойти к гостиной, где как всегда будет много людей, шума и веселых россказней о счастливом прошлом.

Они будут весело хохотать, когда тебе захочется повеситься. Им будет так насрать на тебя, даже если ты наконец перережешь свои вены в девичьей ванной Гриффиндора, а все потому, что ты неудачница, Лили Эванс, и у тебя даже нет друзей.

***

Когда мне было тринадцать лет, я впервые услышала прозвище: «Грязнокровка». Тогда я задумалась о том, какая я все-таки никчемная и глупая Гриффиндорка, у которой никогда не хватит смелости дать отпор своим мучителям. Это прозвище слетело с губ Слизеринцев, у которых на лице аристократичная бледность, вперемешку со стальной презрительностью и язвительной улыбкой. У них, у этих зеленых змеек, душа спрятана глубоко внутри, а эмоции проявляются исключительно редко и только для самых близких. И, о Мерлин, как же я завидовала этой их особенности, как же хотелось мне тогда научиться подавлять свои чувства, свои эмоции, а не понимать, что в глазах застыли слезы, а руки трясутся и хочется взвыть. А сейчас прошло время, каких-то четыре года, но для меня это череда бесконечных мук и бессонных терзаний. Теперь я – не та маленькая и беззащитная Эванс, а мое лицо больше не выражает ровным счетом ничего. Когда ты наконец вырастаешь, тебе приходит понимание, что за умение скрывать свою душу надо платить. В этом мире вообще за все надо расплачиваться, но если ты хочешь быть сильным и хладнокровным, то цена может стать непосильной и слишком большой. Мне было тринадцать, когда я стала замечать, как меняются мои одноклассницы, как они расцветают, словно цветы. Я смотрела на них и видела в их роскошных волосах жизнь, а в глазах неутолимое желание двигаться дальше. Но когда мой взгляд случайно падал на гладь Черного озера, то я видела побитого и замученного жизнью подростка, у которого в волосах опавшие листья, а в глазах застывшая боль. Тогда ко мне так не вовремя приходило осознание того, что мне никогда не стать красивой, никогда не загореться тем самым азартом, про который пишут в сентиментальных романах, которых у меня было столько, что можно раствориться. Я зачитывалась этой дешёвой брошюрой чуть ли не до упоения, потому что в моей жизни любви нет и никогда не будет.

– Лили? – знакомый голос вывел меня из состояния мечтаний и привел обратно в чертову реальность, которая надоела мне уже очень давно. Обернувшись, я увидела перед собой Марлин МакКиннон, которая была одета явно не по сезону и уж больно выделялась на фоне замерших людей своим внешним видом. На ней была обыкновенная маггловская футболка, с вызывающей надписью: «К черту». Черные, местами протертые, джинсы слегка съехали с бедер, из-за чего был виден ее ремень, украшенный металлическими шипами и в дополнение ко всему, на ее руке сверкал крест, обрамленный черными лентами. Пшеничные волосы были небрежно заколены крабом, а на ее лице застыло выражение вселенского недовольства. – Ты только представь, что учудили наши Мародеры! – Девушка энергично взмахнула рукой и плюхнулась рядом. Я удивленно приподняла бровь, пытаясь вспомнить, когда это мы успели подружиться, и почему она ведёт себя так развязно со мной. – Взорвали кабинет Филча, заколдовали Слизеринцев, а в дополнение ко всему пристали к какому-то Хаффлпаффцу, который отказался им помогать. И все это в тот день, когда мы договорились компанией сходить погулять! – Марлин посмотрела на меня таким взглядом, который так и говорил, что она убьет их при первой возможности. Видимо эти встречи были ей очень дороги и что-то значили для них всех. МакКиннон поджала губы и окинула меня быстрым взглядом. – А у тебя что случилось?

Я удивленно нахмурилась и не сразу поняла, о чем девушка меня спрашивает. Только потом до меня дошло, что все дело в выражение моего лица, которое было извечно хмурым и задумчивым. В детстве отец часто шутил по этому поводу, говорил, что так в меня никто не влюбится. Ну что же, дайте подумать:мне семнадцать и у меня никогда не было парня, никто не дарил мне Валентинок и только отчаянные чудаки приглашали на прогулку. Да вы, папочка, экстрасенс.

– Ничего, – просто отвечаю я, пожав плечами и устремив свой взгляд на небо. Серые тучи расположились по всему небосводу и, казалось, что скоро так и хлынет дождь, который снесет все на своем пути. Такое мрачное оно всегда нравилось мне больше обычного солнца и тепла. Тучи поднимали мне настроение, потому что думалось, что не одна я такая унылая. Марлин вздохнула и, проследив за моим взглядом, тоже посмотрела на небо. Трудно было сказать, о чем она думает, но мечтательный взгляд говорил о том, что ей тоже нравится вот так вот просто сидеть на лавочке и смотреть на тучи. В этот момент мне отчаянно захотелось узнать, а какую же историю скрывает Марлин. Что сделало из нее бойкую и сильную девушку? Как получается у нее всегда оставаться такой непоколебимой? Немного покачав головой, я нерешительно открываю рот и вопрос, который хотелось задать уже очень давно, невольно слетает с уст. – Что…что там с Поттерами?

– Пока ничего неизвестно, – Марлин удивленно смотрит и в ее глазах так и читается немой вопрос, почему мне это интересно, если я не дружу с ними? Грусть обволакивает мое сердце, а перед глазами вновь всплывает лицо Джеймса. Он такой молодой, а уже судьбой уготовано потерять своих родителей. Такой удар не каждый выдержит, но Поттер же сильный, верно? Он справится. У него есть потрясающие друзья, о которых мне остается только мечтать, я уверена, что весь факультет будет сочувствовать его горю, да и к тому же у него такая «потрясающая» девушка. Когда я умирала от боли в одиночестве, Джеймс будет переживать ее вместе с кем-то. И это поможет, а если даже и нет, то пускай он срывает свою боль на мне. Пускай Мародер будет мучить меня, унижать. Пускай, я готова. Потому что любовь, иногда, заставляет нас совершать поступки, которые от нас меньше всего ожидают. – Пойдем, что ли, домой? – поежившись, вопрошает МакКиннон, переводя свои глаза на меня. Ее взор сейчас похож на спокойное ночное море, когда маленькие волны умиротворенно качаются взад-вперед, убаюкивая все на свете. Я опускаю глаза, и в голову так не вовремя приходят воспоминания тех славных времен, когда я со всей своей счастливой семьей ездила на море. Когда мы беззаботно играли в догонялки, топили друг друга и брызгались соленой водой до самого вечера, пока прохладный ветерок гусеницей не оставался на коже. В те далекие счастливые времена улыбка не слетала с губ, а глаза смотрели на мир широко и открыто. Так почему же потом все стало так, как есть сейчас? За что мне это наказание? За что наказали двенадцатилетнюю Катрин Маркиз, которая в те годы была милейшим человеком на свете? Почему мы должны терпеть удар за ударом, почему должна выпрямлять плечи и идти дальше? Я уже не хочу, не хочу никуда идти, не хочу ни к чему стремиться. Будущие, отныне, страшное, темное пятно, которое пугает так сильно, что сердце сжимается от боли. Я поднимаюсь со своего места и жестом указываю на проселочную дорогу, которая ведет обратно в Хогвартс. Обратно в мою старую тюрьму, которая оказалась еще хуже, нежели психиатрическая больница. Ведь, если в больнице я рано или поздно сошла бы с ума, то в школе я буду медленно умирать и понимать это. Добивать себя мыслями и губящим одиночеством.

МакКиннон бодро вскакивает с места и начинает болтать. Она рассказывает мне о веселых приключениях Мародеров, о том, какие они все-таки потрясающие, а мне хочется утопиться в собственных слезах. Она говорит, что очень рада, что они приняли ее в свою компанию и что у нее такие потрясающие друзья, а мне кажется, что кто-то перекрыл мне весь кислород. Марлин беззаботно смотрит вперед, а я смотрю исключительно под ноги, потому что смотреть в ее глаза нет ни сил, ни желания, ведь в них одно сплошное веселье. Только вот я знаю, что глубоко внутри она умирает точно так же, как я. МаКкиннон страдает, но она слишком сильна, чтобы показывать это. На мои плечи падают первые холодные капли дождя, а сентябрьское небо теперь похоже на тот самый убийственный цвет, в который окрашена вся моя жизнь. Невольно вспомнив слова Катрин, которая говорила про теплые деньки, я понимаю, что Джеймс уже наверняка там, в замке. Он, скорее всего, сидит в кресле и смотрит в окно своим безразличным взглядом и думает о чем-то своем. А может, он вместе с компанией Гриффиндорцев вальяжно раскинулся на диване и играет в очередную карточную игру на деньги. Старосты опять будут кричать на него и Сириуса, что курить в башне нельзя, а они, словно назло, будут вытирать бычки о бархат дорогих подушек. У них на лицах будут привычные лукавые ухмылки, а глаза будут замершими, как луга зимой. Джеймс Поттер будет веселиться, смеяться до одури и никогда – понимаете? – никогда не будет вспоминать обо мне. Глаза на секунду закрываются, дабы не расплакаться прямо здесь, рядом с МакКиннон, а до главных дверей школы остаются считанные метры. Когда я вновь окидываю взглядом весь этот чертов мир, я замечаю, что где-то вдали выглядывает солнышко, а Марлин уже прилично отошла от меня, по-прежнему размахивая руками и говоря о чем-то. И самое главное, самое обидное, что в этот момент я не испытываю ничего. Мое сердце не бьется, его удары почти не слышны, а глубоко внутри нет ни малейшего отголоска какой-либо нормальной человеческой эмоции.

Я догнала МакКиннон, и мы обе заходим в красиво расписанную металлическую дверь и идем дальше. Она, как всегда, всем улыбающаяся и оживленная, а я хмурая и сосредоточенная. Марлин здоровается со всеми подряд и так искренне интересуется их делами, что мне становится не по себе, ведь я никого почти не знаю в этой школе. Наконец, когда девушке уже наскучил обмен любезностями, мы доходим до гостиной, и я ощущаю какое-то странное чувство тревоги прежде, чем потрет открывается и пропускает нас. В главной комнате стоит неприличная тишина. Дети не бегают туда-сюда, ребята чуть постарше не смеются на всю башню и в воздухе такой запах. Запах вселенского горя. До Марлин первой доходит понимание того, что же случилось. Она кидается к Джеймсу, который, сгорбившись, сидит на диване. Рядом с ним сидит Сириус и у него на лице впервые такая боль, что хочется стереть ее полностью. Питер сидит рядом и смотрит на друзей с грустью, которая так обволокла его серые глаза, что он становится не похожим на себя. Римус стоит за диваном, его рука покоиться на плече Поттера, а лицо сосредоточенно смотрит на огонь. Гриффиндорцы стоят чуть поодаль и ничего не говорят, изредка покачивая головами, и в их лицах читается львиная доля сочувствия. И только я одна стою и не могу пошевелиться, не могу подойти к Джеймс, чье лицо спрятано за его же руками. Я не могу сделать ничего, и впервые моя же беспомощность раздражает так сильно, что я хочу закричать.

Марлин садится рядом и смотрит на меня, визуально спрашивая, что ей делать. А я не знаю, МакКиннон. Ничего не знаю, а внутри все так ноет от боли, что меня трясет, и для меня остается загадкой тот факт, как я еще стою на ногах. Марлин тихо что-то говорит ему на ухо, отчего он слегка выпрямляется и поднимает свой взгляд. У него на лице бездушное безразличие, а губы сжаты так сильно, что из-за их бледности они перестают быть видимыми для окружающих. В его глазах ярость плешется с болью, а руки сжаты в кулаки. Джеймс Поттер смотрит мне в глаза и ожидает чего-то. Он смотрит, а я прислоняюсь к стене в надежде раствориться в ней. Мне кажется, что он хочет, чтобы я подошла к нему и стала утешать, говорить очередную успокаивающую ерунду, которая слетала с моих уст, когда он находил меня в пустых классах, но я не могу. Не могу сделать это сейчас, когда в комнате весь Гриффиндор и его друзья на пару. А он все смотрит и смотрит, но в его глазах больше нет безразличия. В них огромная и просто невыносимая боль.

– Джеймс! – вскрикивает Катрин, которая выходит из своей комнаты, трагически прислоняя руку ко лбу. На ней чёрное выше колен платье и мина грусти на лице. Она грациозно, словно бабочка, бежит к нему, толкнув меня в плечо, еще сильнее вжимая в стену, и заключает Поттера в свои медвежьи объятия. Джеймс никак не реагирует на нее, а его взгляд медленно опускается на пол. Блэк в презрении кривит губы и чуть отодвигается от нее, а по лицу Люпина проходит некая досада, когда он кидает на меня взгляд исподтишка. Я закрываю глаза, потому что осязаю всю ту боль, которая так и идет волнами от Поттера. И эта боль такая мощная, что кажется разорвет тебя на куски. Многие люди считают, что грустить – это модно. Такие люди, смотря на меня, думают в своих головках, что мне просто не хватает чертового внимания. Мерлин, знали бы они, насколько умалишенные. Им никогда не понять, какого это ненавидеть себя до такой степени, что ты просто подходишь к стенке и от отчаянья бьешься по ней головой. Таким людям никогда не приходило в голову, как безумно больно запираться в ванне, включать на всю мощность душ и реветь до одури, чтобы никто не слышал твоих криков. Им не понять, как тяжело носить в себе целое кладбище боли, людей и мыслей. Они думают, что это классно, когда человек режет себе руки, ноги и носит черный в знак траура. И я просто ненавижу таких людей именно в этот момент, когда Джеймс сидит напротив меня и умирает от боли, а кто-то думает, что это просто подростковый стиль жизни. Когда я открываю глаза, то вижу, что Джеймс раздраженно прикрывает веки, пока Маркиз что-то говорит ему. Когда я открываю глаза, мое сердце замирает, потому что руки Катрин поворачивают лицо Поттера к себе. Когда я открываю глаза, мой мир гаснет, рушится, а его бетонные стены падают мне прямо на голову, ведь она целует Джеймса, так отчаянно целует в губы, пока мое сердце медленно истекает кровью, которой я хочу захлебнуться прямо здесь.

Катрин Маркиз счастливо улыбается и смотрит на меня таким взглядом, который убивает изнутри, а он бесстрастно изучает свои руки. Катрин Маркиз весело смеется глазами, когда меня пронзает желание повеситься на готичной Гриффиндорской люстре, а Джеймс встает с места и идет в свою комнату. Катрин Маркиз плевать на мою боль и так будет всегда, даже если я, наконец, перережу долбаные вены и промою пол своей алой кровью. Потому что я – неудачница. И меня здесь не любит никто.