Текст книги "Эклипсис"

Автор книги: Тиамат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц)

После еды он решил, что самое время познакомиться, рассудив, что добрые намерения были продемонстрированы достаточно внятно. Он интернациональным жестом ткнул себя в грудь и сказал:

– Альва Ахайре, – а потом указал на пленника и вопросительно поднял брови.

Эльф прикрыл глаза ресницами и отвернулся. Тоже интернациональное выражение чувств, с досадой подумал Альва. Не хватало только презрительной мины, чтобы полностью передать фразу: «А не пошел бы ты со своими вопросами, приятель!»

Снаружи уже доносился шум пробуждающегося лагеря. Ахайре собрался все-таки поискать сброшенную вчера как попало одежду и вернуть хотя бы пояс, к которому очень привык. Кроме того, он ощущал странную обиду на эльфа за то, что тот не хотел назвать свое имя. «А ты чего ждал? Что он кинется тебе на шею и расцелует, особенно после вчерашнего?» – спросил он себя. Может быть, у Древнего народа табу на то, чтобы называть свои имена людям. Да мало ли что! Но эти мысли не помогли прогнать чувство горечи.

Пока Ахайре шарил в поисках своего пояса на том месте, где вчера сидел с вождем (и лежал тоже, если уж на то пошло), голый Кинтаро, зевая, выполз на четвереньках из своего шатра. Он встал на ноги, потянулся, потом удалился за шатер справить нужду. Вернувшись, вождь опрокинул в себя недопитый кувшин с вином. Выглядел он цветущим и хорошо отдохнувшим, никаких признаков похмелья или усталости, что было странно, учитывая, сколько он вчера выпил, чем всю ночь занимался и как мало спал.

– Доброе утро, доблестный вождь эссанти, – буркнул Альва, продолжая рыться среди шкур, которыми было застелено возвышение у костра. – Надеюсь, мы хотя бы сегодня обсудим поручение моего короля.

Кинтаро подошел к нему, без лишних слов перекинул через плечо и потащил в шатер.

– Вот черт! – только и выговорил Альва, слишком потрясенный, чтобы сопротивляться.

Насчет целей вождя заблуждаться не приходилось – у него стояло так, что хоть седло вешай.

Когда эссанти разложил его на полу и начал целовать, расстегивая на нем одежду, кавалер Ахайре сердито запротестовал, пытаясь уклониться от требовательных рук и губ:

– Послушай, вождь, хватит с меня ваших развлечений. Ты обещал поговорить о делах после пира. Я требую, чтобы ты сейчас же выслушал предложение моего короля и дал ответ как можно скорее!

Кинтаро выпустил его и сел на пятки, улыбаясь и сверкая белыми зубами в полутьме шатра.

– Я знаю, зачем ты приехал, – бросил он снисходительно. – Твой король умен, он хочет воевать чужими руками. Скажи ему, что эссанти пойдут вместе с ним на энкинов. Мы возьмем себе всю военную добычу, а что дать нам сверх того, пусть определит щедрость твоего короля.

Вдруг он засмеялся и, придвинувшись к Альве, прижал ладонь к его щеке.

– Вряд ли он будет настолько щедр, что отдаст мне тебя. Я бы, может быть, пошел к нему на службу навечно, если бы ты всегда оставался со мной.

Кавалер Ахайре молчал, опустив глаза, не зная, как реагировать на эти слова.

– Скажи, а у тебя есть возлюбленный? – спросил эссанти с детской непосредственностью.

Альва вздохнул и ответил честно:

– Уже давно нет.

– У тебя было много любовников?

Молодой кавалер не знал, сердиться ему или смеяться – просто форменный допрос!

– Я их не считал. Много, наверное, – сказал он, пожимая плечами и невольно улыбаясь.

– А я был лучше или хуже, чем они? – Во взгляде Кинтаро мелькнуло наивное опасение.

Теперь рассмеялся и Ахайре, совершенно искренне ответив:

– Да ты просто жеребец, вождь эссанти, я никогда не встречал подобного тебе!

– Тебе было хорошо прошлой ночью?

– Да. – Альва нисколько не покривил душой.

– Ты хочешь меня? Хочешь, чтобы я снова взял тебя и делал с тобой, что пожелаю? – Теперь взгляд Кинтаро был тяжелым, полным открытого и примитивного желания, и Альва почувствовал себя голым под этим взглядом.

Вождь эссанти обладал в его глазах аурой необузданной сексуальности, возбуждающей и притягательной, – странной магнетической силой, которой Альва не мог противостоять. Он был живым, горячим и близким, в отличие от недоступного Древнего, не желающего даже назвать свое имя. Кинтаро питал искреннюю страсть к своему гостю, и Альва не мог не признать, что ему это приятно. Сам он находил степняка очень привлекательным, конечно, далеко не столь красивым, утонченным и изящным, как эльф или хотя бы как многие придворные, считавшиеся в Трианессе эталонами мужской красоты. Но в нем была яростная, завораживающая красота дикого зверя, и сила его желания просто сводила с ума, затмевая рассудок.

Кавалер Ахайре облизал пересохшие губы и ответил:

– Да.

В последующие три дня Альва почти не появлялся в своем шатре, проводя все время с Кинтаро. Казалось, вождь совсем не знает усталости, он никак не мог насытиться телом своего рыжего зеленоглазого любовника. Они перепробовали практически все позы и виды секса, кроме тех, что заставили бы эссанти оказаться в пассивной позиции. Альва давно понял, что вождь предпочитает быть сверху и только сверху: то ли положение вождя племени диктовало именно такое распределение сексуальных ролей, то ли таковы были личные пристрастия Кинтаро, но тот никогда не ласкал Альву ртом и не позволял ему овладеть собой. Северянин не задавал вопросов, его вполне устраивало добровольное подчинение. Несмотря на всю свою агрессивность, эссанти обходился с ним довольно бережно и никогда не делал по-настоящему больно.

Относя своему пленнику еду, Альва старался на него не смотреть. Отстраненное, равнодушное до презрительности выражение на лице эльфа ранило его самолюбие. Молодой человек все еще желал его, и мысль, что он вызывает у эльфа только отвращение, была непереносима. Просто овладеть им было мало, он мечтал, чтобы прекрасное тело отзывалось на его ласки, губы шептали бы слова любви, но он понимал абсолютно ясно, что этого никогда не будет: «Ты бы еще луну с неба захотел, приятель!» Альва дал себе клятву, что не прикоснется больше к эльфу ни при каких обстоятельствах, и был намерен выполнить ее любой ценой.

На четвертый день после исторического пира с неба к нему спустилась птица-вестник, разыскавшая его стараниями мудреца Неро Некроссы, королевского придворного мага. Как и следовало ожидать, король интересовался ходом переговоров. Альва написал короткую записку, где сообщал королю, что возвращается с добрыми вестями, отпустил птицу и засобирался домой. Он боялся, что Кинтаро захочет его удержать, но этого не случилось. Про эссанти говорили, что они легко сходятся и легко расстаются, и долговременные отношения между ними редкость.

Кинтаро дал Альве еще трех лошадей – для пленника, припасов и даров. Он сам с почетным эскортом воинов проводил гостя на расстояние одного дня пути от лагеря. Они провели последнюю ночь вместе, и стоны и крики Альвы разносились далеко по ночной степи. На рассвете эссанти и криданин попрощались горячо и нежно, Кинтаро вскочил в седло и умчался, не оглядываясь, сопровождаемый своими воинами, а кавалер Ахайре направил свой небольшой караван к границам Криды. Он собирался выполнить до конца свою миссию, а потом подумать, как вернуть эльфа к его родичам.

Его прекрасный пленник послушно садился в седло утром, так же послушно слезал с коня вечером, ехал молча и безучастно, вероятно, не интересуясь тем, куда его везут. Альва видел, что ему тяжело путешествовать верхом, что сознание его временами затуманивается от боли. Он понял, что эльф пострадал сильнее, чем казалось на первый взгляд, и ему становится все хуже. Случайно прикоснувшись к его руке, Альва поразился, как стала горяча раньше прохладная кожа, как будто эльфа сжигала лихорадка. Он слышал, что Древний народ неподвластен человеческим болезням, что они болеют и умирают только от горя. Сейчас, похоже, был тот самый случай. Перемена участи пробудила эльфа к жизни, но вместе с тем вернулась ясность сознания и память о пережитом, и теперь, наверное, жизнь казалась Древнему такой ужасной, что он сам стремился к смерти.

Перед очередным привалом эльф, сходя с лошади, покачнулся и упал на руки подоспевшему Альве в глубоком обмороке.

«Я не дам ему умереть!» – исступленно подумал Ахайре, прижимая к груди легкое тело, отводя от его лица рассыпавшиеся волосы и целуя его в горячие губы, на мгновение забыв о собственной клятве.

Он достал одну из самых ценных вещей, которую всегда брал с собой, отправляясь в путешествие, – свиток магического портала, сломал печать и прочел заклинание. Одновременно с тем, как свиток рассыпался в прах, пространство перед ним сгустилось и заиграло радужными красками. Так выглядел портал в Фаннешту, Храм всех богов, одно из самых древних сооружений в Пандее, где жили мудрецы, монахи, маги, предсказатели, лекари, и где каждый путник всегда мог получить любую помощь (если у него, конечно, были деньги).

Альва проверил, надежно ли привязаны лошади. Расседлывать их не стал, так как намеревался отсутствовать не более часа. Тем временем эльф пришел в себя и открыл глаза, но был еще слишком слаб. Держа его на руках, Альва шагнул в портал.

В приемном зале Фаннешту всегда было многолюдно, но Альва бывал здесь не один раз и уже знал, с кем нужно поговорить и кому сунуть пару монет, чтобы его приняли побыстрее. Его провели в комнату, где ожидал глава Гильдии лекарей Меда Морейли, криданин по происхождению, судя по его двойному имени.

– Добро пожаловать в Фаннешту, – сказал он церемонно. – Что привело сюда высокородного кавалера из Трианесса Альву Ахайре?

«Дурацкий вопрос, – со злостью подумал высокородный кавалер. – Как будто он не видит у меня на руках больного в почти бессознательном состоянии!» Он посадил эльфа в ближайшее кресло и сказал:

– Это эльф, он жестоко пострадал от насилия и побоев. Вылечите его, и я щедро заплачу.

Морейли подошел ближе, протянул длинную костлявую руку, повернул к себе лицо эльфа, глядя ему в глаза, потрогал лоб, пощупал пульс, откинул волосы, чтобы взглянуть на уши, отвернул ворот рубашки, из-под которого виднелся шрам.

В глазах пленника вдруг полыхнул страх, такой очевидный и явный, что Альву будто обожгло. Он мгновенно догадался о его причине: эльф решил, что его собираются продать, как раба. «Ты бы ему еще мускулы проверил и в рот заглянул, лекаришка несчастный!» – подумал он с досадой.

– Мне очень не хочется разочаровывать кавалера Ахайре, но скромные возможности нашей Гильдии не простираются так далеко, чтобы мы могли успешно лечить представителя Древнего народа, – произнес Морейли.

Нахмурившись, Альва взглянул на него и сказал, тщательно подбирая слова:

– Храм Фаннешту славится своими искусными врачевателями. Я верю, что вам подвластна любая болезнь, душевная или физическая. Возможные расходы меня не пугают, – он высыпал на стол кучку золота, добрую половину всей своей наличности.

Меда Морейли побарабанил пальцами по столу, взялся за подбородок и снова посмотрел на эльфа.

– Не знаю, – произнес он с сомнением. – Здесь понадобится много усилий, придется готовить эликсиры по индивидуальным рецептам, заживлять все эти следы… хм… небрежного обращения. Кроме того, пациент очень истощен, как душой, так и телом, лечение будет чрезвычайно трудным…

Альва с облегчением вздохнул, поняв, что лекарь просто набивает цену, и добавил к горке монет на столе остальное золото из мешочка. Сейчас он, наверное, дал бы выпустить себе кровь из вен, если бы это было нужно для лечения.

– Кавалер Ахайре очень щедр, но…

– Ни слова больше, умоляю, о мудрейший Меда Морейли! – Альва расстегнул свой рубиновый браслет и бросил его на стол. – Я вернусь через две недели и рассчитываю к тому времени застать моего… – он запнулся, – друга в полном здравии. Я надеюсь, что у вас есть знатоки Древнего языка, потому что он не владеет всеобщим. И вот еще что… – Поколебавшись, Альва добавил: – Когда он немного придет в себя, его следует не держать взаперти, но несколько ограничить перемещения и наложить привязывающее заклятие, чтобы благородный эльф не покинул пределы Фаннешту до того, как закончится лечение.

Морейли понимающе кивнул и усмехнулся.

– Пусть высокородный кавалер не беспокоится, его… хм… подопечный не покинет Храма до его возвращения.

Два молодых ученика подхватили эльфа под руки и почти унесли его прочь. Кавалер Ахайре распрощался с главой Гильдии лекарей и вернулся через портал в степи эссанти, расстилающиеся за сотни лиг от Фаннешту. Портал, выполнив свое предназначение, сразу же погас. Альва сел на коня и продолжил свой путь в Трианесс.

Все две недели пути он ни на минуту не переставал думать об эльфе. Покачиваясь в седле, вспоминал запах его кожи, шелк волос, глаза под серебряными блестящими ресницами, худощавую, пропорционально сложенную фигуру… но больше всего – тот слегка удивленный взгляд, которым эльф наградил его во время поцелуя, будто на мгновение Альве удалось пробиться за стены, воздвигнутые им вокруг себя… и тот легкий стон, слетевший с его губ, когда человек, желавший спасти его, причинял ему боль. А ведь Альва сделал бы все, чтобы доставить ему удовольствие, он хотел бы привезти его с собой в Трианесс, поселить в своем доме, окружить роскошью и заботой, выполнять каждое его желание! Он с ума сходил, представляя эльфа в своей спальне – улыбающимся… счастливым… изнемогающим от желания… «Богатая же у меня фантазия!» – с горечью думал Альва.

При дворе короля он был встречен с радостью. Придворные ждали его возвращения с нетерпением, и вовсе не потому, что хотели поскорее узнать об исходе миссии (каковая была секретной), а потому, что Альву Ахайре очень любили в столице. Старые друзья устроили вечеринку в его честь, но он ускользнул с нее в самом разгаре, сославшись на усталость от дальней дороги. На самом деле он просто не чувствовал в себе настроения веселиться и флиртовать. Его все время расспрашивали о путешествии, а что он мог рассказать, если только эльф занимал его мысли? В общем, все сошлись во мнении, что кавалер Ахайре поступил неучтиво по отношению к столичному обществу: только вернувшись в Трианесс, он тут же его покинул, и никто не знал, когда он выехал из города и куда отправился. Также никто не знал, что кавалер продал в спешном порядке две старинные вазы из своей обширной коллекции и потратил бешеные деньги на свиток магического портала. Если бы кто-то сумел заглянуть в его запертый кабинет, то увидел бы у одной из стен что-то вроде огромной овальной линзы, переливающейся радужными цветами, и понял бы, где сейчас пребывает кавалер Ахайре, однако цель посещения им храма Фаннешту все равно бы осталась загадкой.

В это время Альва, сжигаемый нетерпением, мерил шагами вдоль и поперек комнату, в которой его принял Меда Морейли. Он уже знал, что с пленником все в порядке, что его жизни и здоровью ничего не угрожает, и теперь ожидал брата Мархэ, который владел Древним наречием, чтобы тот послужил ему переводчиком. Альва хотел наконец сказать эльфу, что не собирается держать его в плену, и тем самым отрезать себе все пути к отступлению. Он боялся самого себя и того, что мог сотворить, взглянув еще раз в эти глаза цвета расплавленного серебра.

Он постучал, – не для того, чтобы попросить разрешения войти, а чтобы предупредить о своем приходе, – вошел в комнату и остановился так резко, схватившись за косяк двери, что шедший за ним брат Мархэ налетел на него, но Альва этого не заметил. Он смотрел на эльфа, и дыхание замирало у него в груди.

Древний казался ему привлекательным и раньше, но лишь тонкий ценитель, которым был Альва, мог разглядеть эту красоту в измученном грязном существе. Теперь, когда болезнь покинула его тело, когда следы пережитых страданий были стерты искусством лекарей Фаннешту, он был безумно, нечеловечески прекрасен. Так прекрасен, что у Альвы защемило сердце, и он отвел глаза, не в силах больше терпеть эту боль.

Монах, проскользнув мимо Альвы, обратился к эльфу с какими-то словами, среди которых кавалер различил свое имя и догадался, что его представили. Морейли уже предупредил его, что эльф ни разу не заговорил с лекарями и не ответил ни на один вопрос, хотя и выполнял все указания послушно и точно, так что Альва не ждал никакого отклика. Но молчание эльфа опять необъяснимым образом его задело. Тот попятился назад, пока не натолкнулся спиной на стену, не отрывая от лица Альвы своих блестящих глаз, которые, казалось, одни жили на его холодном неподвижном лице, и кавалер вдруг подумал, что Древний отчаянно его боится. От этой мысли ему стало еще хуже.

Он прикрыл дверь, прошел в комнату, пытаясь собрать разбегающиеся мысли, и обратился к брату Мархэ:

– Скажи ему, что я рад, что он поправился, что он здесь не пленник, а гость, и что я в самое ближайшее время доставлю его туда, куда он пожелает, чтобы он мог воссоединиться со своим народом.

Монах заговорил на певучем языке Древних, и когда он закончил, выдержка изменила эльфу. Он вдруг закрыл лицо руками, и плечи его вздрогнули. Альва едва поборол желание броситься к нему и прижать к своей груди.

Подняв голову и глядя на Альву, эльф что-то сказал, и голос его заметно дрожал. В нем звенели слезы, как серебряные колокольчики. Кавалер Ахайре точно знал, что теперь этот мягкий красивый голос будет звучать в его снах, а может быть, даже наяву, когда он окончательно свихнется от своей несчастной любви.

– Доброта людей страшнее ненависти, она застает нас врасплох и наносит рану, которую невозможно исцелить, – перевел монах и добавил: – Кажется, это эльфийская метафора для выражения благодарности. А теперь он говорит, что готов на все, чтобы отблагодарить вас за то, что вы для него сделали, высокородный кавалер.

– Мне ничего не нужно, – покачал головой Альва. – Я только хотел бы, чтобы он назвал свое имя, если его обычаи позволяют.

– Итильдин, – ответил эльф незамедлительно, выслушав перевод просьбы кавалера Ахайре.

– Это означает «лунное серебро» на языке Древних, высокородный кавалер, – сказал монах. – У них все имена оканчиваются на согласный, и мужские, и женские, и ударение мелодическое, то есть…

– Спроси, доволен ли он тем, как с ним обращались в Храме, нет ли у него каких-то невыполненных желаний.

– Никаких, кроме желания выплатить долг благодарности, как того пожелает высокородный кавалер.

– Лучшая награда для меня – видеть его здоровым и довольным, скажи ему об этом. И скажи еще, что я не хотел причинить ему вред и сожалею о том, что мне пришлось… как мне пришлось обойтись с ним… он поймет. Скажи, что меня заставили это сделать.

– Он говорит, что знает.

– Знает? Но как? Он понимает наш язык?

– Нет, но он говорит, что ваш разговор с предводителем кочевников был понятен без слов. И что ему не в чем упрекнуть высокородного кавалера.

Альва помолчал, не зная, что сказать еще. В голове его не было ни одной мысли, он бездумно любовался на движения сиреневых губ, когда Итильдин произносил слова, на взмахи его густых ресниц, на разлет тонких бровей, на серебристые волосы, струящиеся по обе стороны лица, на прямые плечи и тонкую талию под простой туникой без рукавов, перехваченной поясом, на узкие бедра, длинные ноги… Он знал, что эльфу может быть неприятно, когда его вот так пожирают глазами, но остановиться не мог.

– Спроси, готов ли он к дороге. Я зайду завтра утром, когда приготовлю лошадей. Скажи, что не более чем через неделю мы достигнем Великого леса.

Эльф утвердительно склонил голову.

– Он готов. Теперь он говорит, что переводчик не нужен, и просит меня оставить его с вами наедине. Что прикажет высокородный кавалер?

Не дождавшись ответа, брат Мархэ поклонился и вышел, притворив за собой дверь.

«Великий боже, откуда я знаю, что он собирается делать? Не надо… Я не должен… Я дал клятву… »

Итильдин делает нерешительный шаг вперед. Потом другой. Потом еще один. И вот он уже стоит вплотную к Альве, несмело заглядывая ему в глаза. На лице его вдруг появляется какое-то беспомощное и отчаянное выражение, и он развязывает пояс и начинает расстегивать застежки своей туники. Альва должен его остановить, но он не может пошевелиться, не может издать ни звука, только смотрит, не отрываясь, а в голове его бьется: «Это сон… я сплю…» Эльф распахивает тунику, она сползает на пол, а кавалер Ахайре по-прежнему стоит как истукан, боясь, наверное, что если он сдвинется с места, то сон кончится и видение пропадет. Но тут Итильдин вдруг кладет свои руки на плечи Альве и прижимается к его губам в робком неумелом поцелуе. И вот тогда, очнувшись от оцепенения, Альва со сдавленным стоном хватает эльфа в объятия и, прижав к стене, начинает исступленно целовать его лицо, плечи, шею. Только благородные герои романов отказываются, когда спасенные от смерти предлагают им себя в качестве благодарности. Альва же не может отказаться, только не сейчас, когда эльф полураздет, когда запах его кожи сводит с ума, и его прохладное нежное тело вздрагивает под руками человека. Он берет эльфа прямо у стены, стянув с него штаны и забросив его ноги себе на талию, и опять нет под рукой ничего для смазки, кроме собственной слюны, и опять эльф еле слышно стонет, обхватив Альву руками за шею и склонив голову ему на плечо, но не делает попыток сопротивляться, отдаваясь целиком и полностью во власть человека…

Когда Альва пришел в себя после оргазма, они лежали на полу, Итильдин прижимался к нему, спрятав лицо у него на груди, и у Альвы слезы подступили к глазам – от стыда за самого себя, но еще больше – от невыносимой нежности. Он осторожно поднял эльфа на руки, не в силах смотреть ему в лицо, отнес его на кровать и, кое-как приведя в порядок свою одежду, выскочил за дверь. Слезы застилали ему глаза, он брел по коридорам храма, натыкаясь на стены и на проходящих, ничего не видя перед собой, пока не нашел уединенный уголок в саду, где лег лицом в траву и разрыдался. Он получил, что хотел, но судьба гнусно посмеялась над ним. Альва чувствовал себя последним негодяем. Он будто купил ласки Итильдина, эльф просто заплатил ему своим телом, потому что больше у него ничего не было, а он не хотел быть должным человеку. «Как я мог принять эту жертву, как я пошел на это?» – Альва мучился вопросом снова и снова и ответа не находил.

Они выехали из Фаннешту ранним утром и покрыли большое расстояние за день, беспрерывно погоняя лошадей. Нетерпение эльфа было понятно, но и сам Альва хотел поскорее расстаться и попробовать навсегда забыть Итильдина.

Ночью Альва специально лег подальше от костра и от эльфа, но прошло совсем немного времени, и полностью раздетый Итильдин скользнул к нему под одеяло. Альва пытался оттолкнуть его, но безуспешно, от прикосновений эльфа все его тело словно воспламенилось, и страсть снова затуманила рассудок. И теперь каждую ночь он засыпал, держа Итильдина в объятиях, после того как тот удовлетворял его желание – послушный, покорный, на все готовый. Стыд и унижение охватывали Альву, когда он понимал, что ведет себя как грубый дикарь, но каждый раз темное безумие захватывало его, и он овладевал эльфом, исступленно и жадно, помня, что каждая секунда приближает их расставание навеки. Он ненавидел себя за слабость, но ничего не мог сделать. Иногда он ненавидел эльфа за то, что тот заставлял его сходить с ума от желания и терять над собой контроль. С ним никогда такого не было, разве что лет в четырнадцать, когда он переживал свою первую влюбленность и первый сексуальный опыт, но и тогда страсть не была столь бурной.

На шестой день путешествия вдали показалась стена Великого леса, и на восьмой день они подъехали к ней вплотную. Альва Ахайре, блестящий придворный, прославленный поэт, признанный красавец и любимец королевского двора, никогда не влюблявшийся без взаимности, почувствовал, как сердце его разбивается вдребезги. Он страстно и долго поцеловал эльфа в последний раз, мечтая, чтобы этот поцелуй никогда не прерывался. Но ему пришлось все-таки оторваться от сладких губ, чтобы отдышаться. Эльф смотрел на него своими невероятными глазами, и лицо его снова было непроницаемым. Потом он тронул коня вперед. Отъехав немного, он вдруг обернулся, приподнялся на стременах и выкрикнул какую-то короткую фразу на своем языке. Сжал бока коня коленями и направил его в лес.

Альва смотрел ему вслед, пока он не скрылся за деревьями. С беспощадной ясностью он понял, что никогда не сможет забыть их встречу, что теперь до конца дней своих обречен помнить и мучиться от воспоминаний.

В его жизни случилось затмение, и имя этому затмению – Итильдин.