Текст книги "Врата славы (СИ)"

Автор книги: Тиамат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

35. История Фаэливрина из Линдалаи

Бывает так, что уже с колыбели можно судить, какое будущее ждет ребенка, что ему будет по душе: этот – книжником станет, ученым человеком; этот – будет лихим рубакой. То же верно и в отношении Древних.

Юноша Фаэливрин с самого нежного возраста проявлял склонность к занятиям наукой и лекарским делом, а больше того – языками и прочей словесной премудростью. Тем более удивительно это было, что старший брат его, рожденный от тех же родителей, был одним из самых великих эльфийских воителей.

Не достигнув и пятидесяти лет, что у Древних считается возрастом совершеннолетия, как у смертных восемнадцать, перечитал Фаэливрин все эльфийские книги и взялся за изучение языка людей. Не было у юноши учителя, однако учитель не был нужен тому, кто обладает талантами Древних. Правдами и неправдами раздобыв перевод эльфийского трактата на язык Юнана, стал он сличать тексты, силой ума и предвидением постигая чужой язык. И через несколько месяцев свободно смог он читать другие книги людей; хотя, конечно, множество слов и понятий оставалось ему недоступно, ибо не знал он человеческой жизни и обычаев.

Родные его, обнаружив подобные склонности юноши, были изрядно расстроены и даже разозлены. В качестве домашнего наказания посадили его под замок, запретив выходить из дому и общаться с сородичами. Всегда это было для Древних тяжелым испытанием. Но не таков был юноша Фаэливрин – без труда перенес он свое заключение, изучая драгоценные свои книги и свитки. А были человеческие книги в Грейна Тиаллэ действительно на вес золота, потому что достать их было негде, ибо не имели Древние с людьми никаких сношений. И то верно, что куда больше среди людей было эльфийских книг, и свитков, и умеющих писать эльфийскими рунами.

Увидев, что Фаэливрин упорствует в своем заблуждении, родные решили отобрать у него книги и запретить изучение языка людей как занятия недостойного. Но несмотря на кажущуюся мягкость и кротость, в нужный момент мог быть Фаэливрин тверд, как кремень. Бросился он к ногам своего старшего брата Дирфиона, бывшего наследником эльфийского правителя, и попросил о заступничестве.

Выслушав брата, Дирфион задумался. Знал он, что неизбежно столкновение с людьми, а потому пригодится рано или поздно знаток языка смертных. И повелел Дирфион, чтобы юноше не чинили препятствий в его занятиях, а наоборот, оказывали всяческое содействие. Дальновидно это было и предусмотрительно. Пригодились знания Фаэливрина, казавшиеся родичам его вредными и ненужными, когда пленную Ашурран привезли в Линдалаи после битвы Аланн Браголлах. Велено было юноше раны Ашурран осмотреть, залечить, а между тем склонить ее к уступкам учтивым обращением.

Однако даже Древние неспособны заглядывать далеко в будущее. И если бы Дирфиону был известен характер и склонности Ашурран, никогда бы не допустил он к ней своего брата.

Ашурран заперли в клетке из дерева куатилла, в которых обыкновенно Древние держали пойманных зверей. Дерево это обвивало жертву ветвями, не стесняя движений, но и не позволяя выйти. При попытке к бегству дерево сжимало ветви крепче, причиняя боль беспокойному пленнику. Лишь Древний мог приказать куатилле разжать стальную хватку и выпустить жертву.

Не в обычаях Ашурран было терзаться тоской и печалью, и лучше многих ей было известно, как переменчива судьба. Предаваясь притворному унынию, только и ждала она удобного случая, чтобы освободиться. Однако же, когда Фаэливрин подошел к ее клетке, воительница и думать забыла о побеге.

Прихотью ветра в этот миг ветви деревьев в вышине раздвинулись, и солнечный луч упал на юношу, озарив его с ног до головы, будто желая почтить его красоту. А красота его была такова, что отнимала ум и похищала дыхание, и даже среди Древних считался он совершенным, смертные же и вовсе не видали никогда подобной красоты. Про таких говорили поэты: "Если бы я был небесным светилом, я бы останавливал свой бег, чтобы взглянуть на него, если бы я был ураганом, я бы замирал у его ног, если бы я был океаном, я бы расступался перед ним, чтобы он прошел по мне, как посуху…" И прежде, и потом видела Ашурран много юношей, красивых и прелестных, обольстительных и изящных, но прекрасным среди них можно было назвать одного лишь Фаэливрина.

Был юноша строен, как ветка ивы, и длинное одеяние Древних из струящегося зеленого шелка красиво облегало его стан. Снежно-белые волосы его спускались до пояса, свободно рассыпавшись, ибо несовершеннолетние эльфы не носили прически. Брови его были подобны крыльям птицы-вестника, приносящей долгожданное послание. Серебром светилась его нежная кожа, губы и ногти были подобны розовому перламутру, а глаза были таковы, каких у смертных не бывает: фиолетовые, как аметист, как закат в пасмурную погоду, как лепестки лесной фиалки.

Смертельно ранит красота,

И нет надежного щита

От этой сладостной напасти.

И жизнь, и смерть не в нашей власти.

Острее всякого клинка

Любовь разит наверняка.

Неизлечима эта рана.

Болит сильнее, как ни странно,

Она в присутствии врача,

Кровь молодую горяча. (Кретьен де Труа, «Ивэйн, или Рыцарь со львом»)

Глядя на Фаэливрина, утратила Ашурран дар речи, когда же вновь обрела его, то сказала вслух в восхищении:

– Как бы хотела я измять этот шелковый наряд, губы эти поцелуями истерзать, растрепать эти белые кудри!

Невинен был юноша Фаэливрин и не понял непристойного смысла ее слов, однако же зарумянился, сам не зная отчего – от жгучего блеска синих глаз женщины или от голоса ее страстного. И так он был хорош в этот миг, что принуждена была Ашурран отвести глаза, ибо не имела сил смотреть, лишь внимала шороху шелка и побрякиванию браслетов и прочих украшений, когда подходил он ближе.

По наивности своей принял юноша этот жест за смирение и обратился к ней с такими словами:

– Покорность пристала пленнику, и если желаете вы, сударыня, облегчения своей участи, надлежит вам обращаться ко мне почтительно. Если же вы попытаетесь причинить мне вред, стражи накажут вас жестоко, а мне бы этого не хотелось.

Ашурран была удивлена до крайности его речью. Вскричала она:

– Откуда знаете вы так хорошо язык людей, сударь?

Про себя же подумала: "Сама Небесная мать послала его мне, чтобы выручить из плена!"

– Познания мои скромны и весьма ограниченны, – смущенно отвечал юноша. – Изучал я ваш язык по немногим книгам, оказавшимся в моем распоряжении, слушал внутренним слухом голоса тех, кто писал эти книги. Были они неразборчивы и тихи, и не всегда удавалось мне перенять их выговор.

И то верно, что чужд был выговор его для уха Ашурран; однако же за короткое время выучился он верному произношению, да так хорошо, что никто бы не отличил его по голосу от рожденного в Юнане, разве что красота и мелодичность, несвойственная голосам смертных, выдала бы его.

Коснувшись дерева куатилла, приказал он ему раздвинуть ветви и осмотрел раны Ашурран, она же от близости его едва сознание не теряла, и от запаха его волос и кожи мутилось у нее в голове. Юноша Фаэливрин, не подозревая об истинном положении дел, обеспокоен был ее бледностью, тяжелым дыханием и частым биением сердца. Ободрив ее ласковыми словами, с какими лекарь обычно обращается к пациенту, отправился он прямо к старшему брату и попросил снять с Ашурран кандалы.

– Жестоко страдает эта смертная жена, и тело ее уязвлено слабостью от потери крови из ран, так что душа еле держится в теле. Следует освободить ее от пут, хотя бы на время выздоровления. Ветви куатиллы послужат достаточным средством, чтобы удержать ее в плену, а также стража с мечами и копьями. Женщина же, увидев такое милосердие, больше будет склонна к сотрудничеству.

– Женщина эта хуже дикого зверя, – возразил Дирфион. – Без кандалов будет она вдвое опаснее и нанесет удар любому, кто окажется в пределах ее досягаемости.

– Даже диких зверей приручают терпением и лаской. Буду я осторожен и не подойду к ее клетке ближе полутора шагов.

На том и порешили. Ашурран сразу догадалась, кому обязана столь значительным послаблением, и поняла, что юноша Фаэливрин обладает мягкой натурой и добрым сердцем, и что кротость его пойдет ей на пользу.

Стал юноша Фаэливрин приходить к клетке Ашурран, приносить ей еду и питье, какое употребляют сами Древние для поддержания сил в болезни, и вел с ней долгие разговоры обо всем, что приходило в голову. Расспрашивал он ее об обычаях людей, о тех местах в книгах, что были темны и непонятны, о землях, лежащих за Великим лесом, и полезные сведения передавал Дирфиону. Эльфийский военачальник нарадоваться не мог, ведь таким образом узнали они о смертных больше, чем за все предыдущие столетия. Однако не подозревал он, что Ашурран щедро приправляет слова свои ложью, а о том, чего сама не знает – без зазрения совести выдумывает, что в голову взбредет, и мешает Юнан с Иршаваном, как ей угодно. Эльфы тогда были еще незнакомы с ложью и обманом, и хоть наделены были способностью видеть истину, не могли отличить ее от приукрашенной правды, или от смеси правды и лжи, или от выдумки, в которую верит сам говорящий. И если бы Ашурран хорошо знала Юнан, верно, почувствовал бы Фаэливрин фальшь в ее рассказах. Но свое незнание прятала она за буйной фантазией и всякими чудесами, вычитанными в романах.

Фаэливрин же сам не замечал, как по простодушию своему открывает Ашурран множество ценных сведений об эльфах. Даже вопросы, которые он задавал, говорили разумному человеку о многом. И когда расспрашивал он о верховой езде, ясно было, что нет у Древних конницы и привычки сражаться верхом, и если ездят они на лошадях и подобных животных, то без седла и стремян. А когда расспрашивал он о городах и укреплениях, ясно было, что не строят эльфы стен и сооружениям из камня предпочитают постройки из дерева. Нет у них регулярного войска и нет понятия об искусстве войны, битвы же с людьми почитают они за нечто подобное охоте на неразумных тварей. Выносливы они, как и не снилось хрупким смертным, и могут долгое время обходиться без пищи и воды, без сна и отдыха, видят в темноте, как днем, и способны чуять ловушки и засады, проникать в чужие замыслы и предотвращать их. Но опасаются они смерти, и гибель в сражении от рук смертных кажется им бесславной, которой следует всеми силами избегать. Потому неспособны они биться с тем же ожесточением и презрением к смерти, как люди. Кроме того, неуютно чувствуют они себя на равнине, вдалеке от Великого леса, и в этом кроются семена их поражения.

Многое поведал Фаэливрин об эльфах, непреднамеренно или потому, что считал это очевидным и общеизвестным. Случалось ему и на хитрые ее вопросы отвечать, и не слишком сдерживал он свой язык, полагая, что Ашурран никогда не покинет Линдалаи. К тому же без меры привык юноша Фаэливрин к этим беседам, и ждал их с нетерпением, и скучал, когда не виделся с Ашурран даже день, хотя сам не замечал этого.

Если бы спросили Фаэливрина, верно, признал бы он, что была Ашурран самым чудесным, что ему приходилось видеть в жизни. Не уставал дивиться он, слушая ее разумные учтивые речи и рассуждения о разных предметах, ему незнакомых. Слышал он прежде, что люди грубы и жестоки, глупы и примитивны, что это дикари, не знающие света знания. Однако Ашурран была живым опровержением. Говорили о людях, что они уродливы и отвратительны с виду, но и тут не находил он в Ашурран ничего подобного. Верно, не могла она сравниться в красоте и телесном совершенстве ни с одной, даже самой некрасивой женщиной Древних. Но глаза ее сияли невиданным прежде блеском – блеском быстроживущей страстной души, и кожа ее была горяча по сравнению с холодным прикосновением Древних, и жар этот чувствовал юноша Фаэливрин даже в полутора шагах. Яркой она была и быстрой, как падающая звезда, и в несовершенстве было ее очарование. Фаэливрин, как мотылек, летящий на огонь, не мог устоять перед обаянием Ашурран и ее пылкостью.

Почувствовал он, что в сердце его зарождается любовь к смертной женщине, и устыдился.

Что касается Ашурран, то она сгорала от любви с того самого мига, как увидела Фаэливрина. Пила она из кубка неутоленной страсти и неустанно думала о юноше, и если б существовал какой-то способ заполучить его без того, чтобы вырваться на свободу, верно, перестала бы она думать о свободе. Голос его звучал чарующей музыкой для нее, и каждое движение, каждый жест были отрадой для глаз. Глядя на его изящные ступни, нежные, будто лепестки лилий, выглядывающие из-под края одежды, ибо принято меж эльфов ходить босыми в пределах городов и жилищ, теряла она самообладание. И казалось: доведись ей поцеловать хотя бы край его одежды, почитала бы она себя счастливейшей из смертных и бессмертных. Однако же давно известно, как ненасытны по природе люди – добившись желаемого, всегда хотят большего. Так и Ашурран наверняка бы не удовлетворилась лишь краем одежды, и захотелось бы ей после того поцеловать ступню, потом колено, а потом и до прочего недалеко. И не знала она, печалиться или благодарить судьбу за то, что юноша сидит так далеко от нее, что нельзя к нему прикоснуться, только лишь остается, что любоваться издали.

Порой мечтала она, как вырвется из клетки и силой овладеет юношей, как жадный огонь овладевает рощей; но тут же раскаивалась в своих намерениях, помня, что насилие для эльфов губительно, и говорила себе: пусть все остается по-прежнему, лишь бы видеть его каждый день и говорить с ним.

Сказал поэт:

Любовь и плен друг с другом схожи:

Скорбит влюбленный, пленный тоже.

Тот, кто влюблен, всегда в плену.

Такого плена не кляну,

Неволя счастью не помеха. (Кретьен де Труа, «Ивэйн, или Рыцарь со львом»)

Долго могло бы так продолжаться, ибо ни одна сторона не имела решимости раскрыть свои чувства, и каждый думал, что любовь его безответна и безнадежна. Против нее были законы и обычаи Древних, и отношения между обеими расами, и различие в положении любовников. Но ускорил развязку Дирфион, эльфийский военачальник. Решил он предать Ашурран смерти, думая, что узнал от нее все, что возможно. Опасно было оставлять ее в живых, чтобы не сбежала она обратно к своим, и служить Древним вряд ли можно было ее заставить. Так объяснял свое решение Дирфион, и никто не знал, а он сам бы никогда не признался, что истинная причина – в том, как брат его смотрит на смертную женщину, а она на него, и как улыбаются они друг другу.

Узнав об этом решении, Фаэливрин ощутил безмерную тоску, но постарался не проявить ее, ибо стыдился он своего чувства даже перед самим собой. Пришел он к Ашурран и сказал:

– Пришла нам с тобой пора разлучиться.

И слыша печаль в его голосе, возликовала Ашурран, ибо поселилась в ее сердце надежда. Сказала она с притворным унынием:

– Верно, назначена мне жестокая казнь под сводами этого леса, и во цвете лет клинок прервет мой жизненный путь, и ни одна душа не пожалеет обо мне.

Слезы побежали из глаз юноши. Закрыл он лицо рукавом и сказал еле слышно:

– Вечно я буду сожалеть о твоей гибели, и о том, что мой брат суров и непреклонен, и не удастся вымолить у него пощаду.

– Мы, смертные, в решениях своих руководствуемся сердцем, а не разумом, и если бы гибель грозила тебе, я бы знала, что делать! – сказала Ашурран, и взгляд ее обжигал, как синее пламя.

– Невозможно мне пойти против воли старших и оказать помощь врагу моего народа! – прошептал юноша, дрожа всем телом, ибо в нем долг боролся с любовью, и битва эта во все времена была наитруднейшей.

Ашурран приблизила лицо к прутьям решетки и сказала с коварством кошки:

– Один в поле не воин, и на войне не решает ничего один человек. Людей тысячи тысяч, что по сравнению с этим моя жизнь! Никакого значения она не имеет, кроме как насытить месть твоего брата.

Были эти слова как нож острый для Фаэливрина, и при мысли, что Ашурран грозит смерть, дыхание его прерывалось. Однако слова ее заронили в нем сомнения, что казнь необходима. И то верно, отчего бы не оставить Ашурран навсегда в Линдалаи, раз уж не хотят отпустить ее на свободу! Ослепленный любовью, не подозревал он, что Ашурран ответственна за сожжение Гаэл Адоннэ, и в битве Аланн Браголлах множество Древних положила, и еще опаснее станет, если ее освободить. Не в первый и не в последний раз любовь послужила причиной предательства, и лукавый соблазн пересилил долг и моральную стойкость.

Взял тогда юноша Фаэливрин воды из чудесного ручья в Великом лесу, навевающей мгновенный сон, продолжающийся несколько часов, и поднес ее стражам, охранявшим Ашурран, когда стемнело. Хоть Древние и не нуждаются в сне и могут ночью так же заниматься своими делами, предпочитают они в ночные часы уединение в своих жилищах, и города их становятся тихи и пустынны. Воспользовавшись этим, привел Фаэливрин коня, нагруженного припасами, и выпустил Ашурран из клетки.

В тот же миг схватила она юношу в объятия и стала целовать, не в силах оторваться от его нежных губ, и Фаэливрин трепетал в ее объятиях от страха и смущения, но еще больше – от ответного желания. И сказала ему Ашурран:

– Никуда я не поеду без тебя, мой серебряный эльф, роза лесов, лилия долин, и лучше мне умереть, чем разлучиться с тобой!

Не смог противиться ей юноша Фаэливрин, потеряв голову от любви, и сел с ней на одного коня, склонив ей голову на плечо, и она не выпускала его из рук ни на мгновение, как величайшую драгоценность. Фаэливрин помог ей запутать следы и направил коня на север, кружным путем, чтобы не нагнали их преследователи. И предавались они торопливым ласкам прямо в седле, а когда спешились для отдыха, стала им брачным ложем охапка сухих листьев под сводами Великого леса.

Познали они близость друг друга, и показалась она слаще меда, пьянее вина, и не могли они губы с губами разомкнуть, как умирающий от жажды не может оторваться от ручья. Отдал ей Фаэливрин свое кольцо, и по обычаю Древних достаточно было этого, чтобы стать ее мужем; у нее же не было кольца, чтобы дать ему, и сняла она простое железное колечко, служившее застежкой на одежде, и надела ему на мизинец.

– Когда придем мы в земли людей, осыплю я тебя золотом и самоцветами, – обещала она.

Но чем ближе были земли людей, тем печальнее делался юноша.

– Связаны мы незримой нить с великим лесом, будто пуповиной, и оттого называем его Грейна Тиаллэ – "лоно матери", и оттого неспособны долго прожить за его пределами. Зачахну я и умру, и даже твоя любовь меня не спасет.

Как ни уговаривала его Ашурран, он стоял на своем. И стала она думать о том, чтобы увезти его силой – однако боялась, что недолго он проживет, покинув Великий лес.

Когда вдали показались синие предгорья и седые вершины Хаэлгиры, острый взор Ашурран различил будто бы купола и башни среди нагромождения далеких скал.

– Это Нэт Сэйлин, город эльфийских королей древности, – рассказал Фаэливрин. – Высечен он был в скале, с превеликим искусством, неприступный для любого неприятеля. Много внутри него огромных залов и комнат, но сотни лет он уже заброшен и служит жилищем только совам и орлам.

Все ближе были земли людей, но вместе с тем приближалась и погоня, и прикладывая ухо к земле, все печальнее становился юноша Фаэливрин. Сказал он:

– Следует мне вернуться, пока не поздно. Может быть, удовольствуются этим мои сородичи и не станут преследовать тебя. Я же совершил ужасное преступление против моего народа и должен понести наказание.

Пыталась Ашурран его увещевать, но был он непреклонен в своем решении. Когда поняла она, что не сможет переубедить его или силой увести, пролила она слезы, не стыдясь и не скрываясь. И смерть казалась ей желаннее, чем разлука с Фаэливрином. Юноша молил:

– Слышна уже поступь погони, и жестокий мой брат едет с ней, от него тебе не приходится ждать пощады, ко мне же он будет милосерднее прочих. Не делай напрасной мою жертву, не отягощай мою душу страхом за твою жизнь, беги к своим родичам, и пусть воспоминания о кратком нашем счастье послужат нам утешением в разлуке.

Однако для Ашурран одно лишь было утешение: решила она, что, победив эльфов, потребует в качестве выкупа Фаэливрина, и тогда уже никто не сможет их разлучить. Взять же его с собой сейчас – значит, навлечь на себя гнев его родичей и опасность в землях людей. Вскочила она на коня, хлестнула его изо всех сил и помчалась к опушке Великого леса, не оглядываясь, чтобы не утратить решимости.

Юноша Фаэливрин был схвачен подоспевшими эльфами. К тому времени Ашурран уже превратилась в пятнышко на горизонте. Попытались ее догнать, да где там. Припав к лошадиной шее, нахлестывала она коня и держалась на его спине без седла благодаря выучке, полученной в Арриане. Пускали ей вслед стрелы и даже бок коню оцарапали, но он только прибавил резвости.

В ярости от неудачи обнажили эльфы клинки, чтобы зарубить отступника на месте. Юноша приготовился к смерти, желая ее как избавления от своего позора. Однако Дирфион удержал своих воинов:

– Мой брат юн и неопытен и не достиг еще своего совершеннолетия. Если кто виноват в его преступлении, то только я, давший ему злосчастное поручение. Следовало бы мне получше за ним наблюдать и вовремя пресечь преступные его намерения и порочную его страсть. Кроме того, знания его не раз еще могут нам пригодиться, и выгоднее оставить его в живых, чем убить.

Фаэливрина заточили в темницу, и ужасным было бы это наказание для любого другого эльфа. Однако юноша за годы своего учения привык к одиночеству. И так случилось, что Ашурран будто бы передала ему часть своего огня и жажды жизни, так что он не стремился уже умереть, питая надежду когда-нибудь воссоединиться со своей возлюбленной.