Текст книги "Ким и Булат (СИ)"

Автор книги: Тенже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

– Кимушка, тыкву на тебя брать? – крикнула тетя Тася от очередного шатра.

Ким хотел сказать: «Нет», потому что не знал, что делать с этой самой тыквой, но громкое и басовитое: «Гав!» прозвучавшее почти под локтем, заставило его поперхнуться отказом. Булат еще раз гавкнул и взял курс на палатку с тыквами, недвусмысленным образом намекая на необходимость покупки.

– Да, тетя Тася! Парочку!

– Я тебе три присмотрела, крепкие, оранжевые!

– Берите три, – согласился Ким под внимательным взглядом Булата.

– Ходит за тобой как привязанный, – отметил тети Тасин муж – без удивления или настороженности, просто констатируя факт.

– Он не любит на цепи сидеть, – промямлил Ким, свернул за палатку и прошипел, обращаясь к псу. – Ты как карабин расстегнул? Я же тебя дома оставил, охранять велел. Какого чёрта ты сюда поперся?

Булат зевнул с присвистом, оскалился, усмехаясь – мол, что хочу, то и делаю. Не заставишь.

Тетя Тася велела относить мешки в подводу, и Ким приступил к погрузке, тихо ругая своенравного пса. Когда телега заполнилась мешками и тыквами, соседка неожиданно спросила:

– Кимушка, ты же, наверное, погулять хотел, потолкаться, на девчонок посмотреть?

– Ну…

Уклончивость ответа сработала очень убедительно.

– А я, дура старая, тебя по ларькам с картошкой таскаю. Иди уже, гуляй, мешки мы к тебе во двор сгрузим. Ты на ту сторону сходи, в скверик. Там столы красиво накрытые, девчонки и заводские, и из столовых. Может, приглянется тебе кто.

Ким закивал, послушно пошел в указанном направлении, иногда придерживая Булата за ошейник. Они вынырнули из фруктовых и овощных рядом, уткнулись в пустой фонтан, а в нем – вот те раз! – расположился маленький передвижной зоопарк. Серая лиса в сетчатой клетке, тощий медвежонок, две ламы в наскоро сооруженном вольере. При виде измученных животных, выставленных напоказ толпе, Кима охватила горькая жалость. Наверное, из солидарности. В свое время на аттестациях он ощущал себя именно ярмарочным уродцем – под взглядами экзаменаторов. Нормальных людей.

Булат напрягся. Зарычал, испугал лютым клокотанием в горле, рванулся к смотрителю, остановился, когда Ким вцепился в ошейник, забормотал: «Пойдем отсюда, пойдем». На перекрытой дороге стояли промтоварные автолавки. Ким, не задерживаясь, протащил пса мимо очередей, остановился возле сквера. Глянул – возле табличек действительно накрытые столы, не соврала тетя Тася.

– Сразу домой или глянем, что там продают? Только не кидайся ни на кого, очень прошу. Только хуже получится. Я знаю.

Пес как будто бы смягчился, фыркнул, кивнул, посмотрел на столы без злости, с интересом.

– Кажется, там пирожные, – вытянув шею, сообщил Ким. – И не только заварные и трубочки. А ну, пойдем, купим желтое и яркое.

Желтые и яркие назывались безе «Лимончик». Крашенный сахар сыпался на салфетку, на рубашку, на брюки. Ким донес два пирожных до лавочки, одновременно удерживая откупоренную бутылку «Нарзана», накрытую картонным стаканчиком, сел, честно поделил купленное: одно пирожное себе, одно – Булату. Пес охотно захрустел безе, чавкая и слизывая прилипающие крошки с носа. Ким тоже надкусил пирожное, рассматривая витрины-холодильники и сервированные столы. В сквере проводилась выставка-продажа продукции рабочих столовых и буфетов. Накрытые столы участвовали в соревновании – на каждом красовались табличка с номером и имя-фамилия директора точки питания.

– У железнодорожников жареная печенка с луком продается. Взять домой?

Булат зафырчал, нагло ткнулся носом в бутылку «Нарзана».

– Сейчас налью, – пообещал Ким и пожертвовал псу картонный стаканчик – сам-то он и из горлышка попьет. – Что насчет печенки?

Пес и ухом не повел. Как будто ни обедать, ни ужинать не собирался. Ким удерживал стаканчик, глядя на мелькание розового языка – Булат морщился от пузырьков, но пил. Рядом засмеялись. Девушка, юная и симпатичная, в платьице с рукавом-«фонариком», смотрела на них во все глаза.

– Вы с ним возитесь, как с дитем, – сказала она Булату с легким укором. – Вы, наверное, неженатый?

В памяти всплыла расхожая, утратившая первоисточник шутка: «Жениться тебе надо, барин!» Ким принужденно улыбнулся и почему-то соврал:

– Женатый.

Девушка кивнула и ушла к столам, растворяясь в людской толчее. Ким смотрел ей вслед и остро чувствовал свою чужеродность. Ему не было места ни среди семейных мужчин, ведущих за руку детей с воздушными шариками, ни среди одиноких пьянчуг, сбивавшихся по трое, чтобы взять бутылку «Пшеничной» и распить ее за кустами, подальше от толпы. Любой вопрос – не о картошке или тыквах – тянул за собой ложь.

Ким побродил среди столов, присматриваясь к ассортименту, все-таки купил печенку, которую упаковали в фирменный вощеный пакет с эмблемой СКЖД, четыре пирожных – еще два «Лимончика» и две «Корзиночки» с кремовыми розовыми свиньями – и бутылку «Бархатного» пива. Не потому что выпить захотелось, а потому что редкость. Булат держался у ноги. На пиво посмотрел с презрением, печенку и пирожные вроде бы одобрил. Нагруженный покупками Ким направился к дому. Хочешь – не хочешь, придется разбирать мешки, закладывать овощи на зимнее хранение.

Как в воду глядел – натаскался картошки ведром до адской ломоты в пояснице и под лопаткой. Тыквы еле-еле в летнюю кухню закатил. Туда же затащил сетку с луком: надо будет перебрать, решить, что на осень, а что на зиму в погреб. Мешок яблок так и остался лежать во дворе – Ким решил, что из-под носа у Булата не украдут.

Он выпил две таблетки анальгина и улегся на диван – не раскладывая, поверх тканого покрывала. День еще не кончился, до вечера было далеко, но Ким понял, что без пары часов сна ему не обойтись. Отыскав удобную позу, он прикрыл глаза и задремал, не беспокоясь об открытой настежь входной двери. Булат залает, разбудит, если чужие появятся. Позовет.

Проснулся Ким на закате. Комнату заполняли золотистые сумерки, облагородившие побелку стен и тусклый лак мебели. Тело ныло, спасибо, что не отзывалось острой болью. Ким сел, осторожно потянулся и замер в нелепой позе, увидев дымку в зеркале. Сердце заколотилось как бешеное. Ким подошел к трельяжу, коснулся главного зеркала кончиками пальцев. Гладкая поверхность сначала затуманилась, потом прояснилась, являя запечатленное отражение. В дверях зала появился Булат. Принюхался, прошел в центр комнаты, мягко ступая по паласу. Осмотрел сервант с парадной посудой, спящего Кима. Лег на бок и перекатился, меняя форму и размер.

Ким растерянно смотрел на поднявшегося на ноги обнаженного мужчину. Молодого, крепкого сложения, светловолосого – почти белого, как сливочное масло. Темные глаза осмотрели комнату, задержались на Киме. Мужчина наклонился, мимолетно коснувшись носом его волос, отодвинулся и ушел прочь.

– Вот это номер… – ошеломленно выдохнул Ким. – Я такого ни на факультативах, ни в цирке не видел.

Ходили слухи – как без слухов? По слухам и лешие в войну партизанские отряды возглавляли, и русалки в подводной разведке служили и корабли минировали. Только не встречал никто из знакомых Кима ни лесной и водяной нечисти, ни оборотней. Байки гуляли: какой-то летёха знал майора, который знал прапора, который служил в засекреченной части, а в той части такое творилось – ни матом сказать, ни культурно выразиться!

Своему дару Ким верил больше чем россказням. Раз зеркало показало – значит, не всех оборотней под корень извели, кое-кто остался. Ким молниеносно обдумал идею пряток: поиграть, понаблюдать за Булатом, вычислить периодичность обращений. Обдумал и откинул. Что толку с таких гляделок? Накопятся факты, а дальше? Не куратору же о них докладывать? Обойдется.

Ким вышел на крыльцо, посмотрел на торчащий из будки белый хвост, откашлялся и попросил:

– Булат, будьте так добры, зайдите в дом, пожалуйста. В зал. Мне нужно с вами поговорить.

Оборотень завозился, высунулся из будки, посмотрел на него с легким интересом. Ким пошире распахнул дверь, повторил:

– Пожалуйста, зайдите. Здесь неудобно разговаривать.

Булат поплелся в дом лениво и разболтано, едва не путаясь в лапах. Видно было, что Кима он ни капли не боялся. И правильно. Это Киму надо бояться – оборотень прикончит его, не напрягаясь, хоть в той, хоть в другой форме.

«Раньше не трогал… авось и сейчас не тронет. Не захочет вызывать подозрения у куратора и отправляться туда, где раньше жил».

В зале Ким обошелся без слов. Провел рукой по зеркалу, заставил явить картину превращения, посмотрел на пса. Тот, после недолгого раздумья, повторил уже знакомый процесс – собачье тело перекатилось с бока на спину, вытянулось, изменилось с неприятным хрустом. Мужчина сел, хрипло сказал:

– Вот, оказывается, какой у тебя дар. Я уже голову сломал – силу чую, а проявлений не видать. А ты, значит, зеркальщик.

– Да, – Ким не чувствовал угрозы – Я тоже задумывался, почему вы рядом живете и никуда не забегаете. Животные нас не любят.

– И чем ты себя успокоил?

– Решил, что вы – служебный пес после контузии, которого пристроили на реабилитацию. Мне довелось работать с собакой, натасканной на поиск наркотиков. Она не обращала внимания на обладателей дара.

Булат хохотнул, уселся в позу лотоса – Ким когда-то видел распечатки, которыми торговал инструктор по йоге, удивился еще, что додумываются в такие загогулины сворачиваться.

– Что ты о нас знаешь?

Темный взгляд заставлял цепенеть. Особого выбора не было – если Ким не смотрел Булату в лицо, то неминуемо соскальзывал на бесстыдно выставленные член и яйца. Оборотень мог своими размерами гордиться, возможно, так и делал, только светской беседе это зрелище не способствовало.

– В интернате я подслушал разговор двух воспитателей. Правда или нет – как проверишь? Оборотни жили в Сибири: ограниченный ареал, семь или восемь деревень, спрятанных в таежных просторах. О них мало кто знал, пока крестьянин Григорий Распутин не стал другом семьи российского императора Николая II. Оборотень, немножко прозорливец, немножко шарлатан… он помогал наследнику престола Алексею бороться с гемофилией, болезнью, перед которой оказалась бессильной медицина. Переливания крови оборотня продлевали жизнь наследника. Царская семья молилась на своего друга. Распутин перетащил в Петербург пару десятков тобольских родичей. Скольким удалось ускользнуть из столицы после убийства «старца-оборотня» – бог весть. Деревни, в которые были высланы войска, удивительным образом опустели. Или сбежали оборотни, или солдаты не искали их толком – боялись ввязываться в заведомо проигрышный бой. Известно, сколько сил пришлось приложить к тому, чтобы прикончить Распутина: и цианистый калий, и пуля в печень, и связанного в полынью. Вы живучие. И прячетесь от людей. Ваше племя запомнило петербургский урок. А потом к этому добавилась травля, которую устроили революционеры, потому что вы отказались идти к ним на службу.

– Ты прямо специалист по исторической правде!

Булат оскалился. Ким не мог понять, веселье это или угроза – мимика у оборотня оказалась своеобразная – и зачем-то добавил:

– Воспитатель сказал, что у вас мало женщин, и кобели в гон скрещиваются с дворнягами. Потомство обладает разумом, но крайне редко принимает двуногую форму. Мешает испорченная кровь.

Клокотание в горле подтвердило: оскал – это угроза. Булат расплел ноги, перекатился, укрываясь шкурой, и пошел прочь.

– Печенку разогревать или холодной поужинаем? – спросил Ким.

Пес остановился на пороге, заскреб задними лапами, словно закидывал кучу экскрементов, и гордо удалился. Ким побрел следом, как привязанный. Проговорил:

– Я не собираюсь сообщать куратору о вашем обращении. И жду от вас ответной услуги. Мне бы не хотелось оповещать его о возвращении дара.

Булат громыхнул миской, спрятался в будку, подобрав лапы и хвост, сделал вид, что задремал. Ким поужинал в одиночестве, оставил яблоки на произвол судьбы – неохота стало возиться – и скоротал вечер за телевизором, прислушиваясь к звукам и шорохам. Бутылка «Бархатного» пива после физических упражнений подействовала как снотворное. Ким отключился и проспал ночь безо всякой тревоги. Снилось что-то яркое и приятное.

Утром выяснилось, что Булат воспользовался незапертой дверью, съел печенку, остатки макарон, батон, два пирожных «Корзиночка», один «Лимончик», и – судя по огрызкам, валявшимся во дворе – десяток яблок. Зато мешок в летнюю кухню занес, тыквы переложил в сарай, на полки, а часть картошки пересыпал в короб. Ким подмел сладкие крошки с пола и понял, что надо идти в магазин – похоже, прежде оборотень жил впроголодь. Надо его немного откормить.

Пошли вдвоем: Ким медленно, Булат – зигзагами, успевая заглядывать во дворы и помечать кусты. Сентябрьское солнце грело деликатно, без летней жесткости. Палисадники, обретшие вторую жизнь после дождей, радовали пятнами свежих цветов. Ким наслаждался прогулкой и прислушивался к себе, выискивая страх и обиду за обман. Нет. Если что и промелькнуло, то вытерлось любопытством. Интересно было, может ли Булат превращаться по собственной воле или ему нужна полная луна. Скрывают ли его от системы, как Кима, или он списан за то, что не выполнял служебные обязанности? Как могут использовать оборотня, Ким себе примерно представлял. Наверняка ликвидатор.

Он попытался сообразить, какая сейчас фаза луны: не смотрел на небо, надо в отрывном календаре проверить. Появилась и пропала минутная неловкость – календарь повесили на стену другие люди, а он, Ким, старается попадать в следы чужой жизни, отрывая листки и складывая их в коробку с надписью: «Для растопки». От этой неловкости вытянулась правда. Оборотень был таким подменышем, даже еще хуже – Киму хоть фальшивую биографию и дом выдали вместе с новыми документами, а Булату только будка и ошейник достались. Если сбежит, то всю оставшуюся жизнь будет по помойкам слоняться или в лесной норе прятаться. Никогда не сможет встать на ноги, пройтись по улице без оглядки.

«Это и прогоняет страх. Нашелся товарищ по несчастью. Я не одинок. Разговаривать, зная, что тебя понимают, хоть и не ответят – приятнее. А секретов я и псу не выбалтывал. Не привык делиться секретами».

Ярмарка встретила их похмельной суетой, лишенной субботнего лоска. Исчезли сервированные столы, красивые корзинки с фруктами возле палаток, эстрада, на которой выступал ансамбль. Передвижной зоопарк тоже увезли – этому Ким особенно порадовался. В «Универсаме» подвоза не было. Ким прошел вдоль открытых холодильников, набрал сметаны, творога в ведерках, копченой ставриды, замороженного минтая и пельменей, к которым Булат питал слабость. Следом в тележку отправился каравай хлеба и три сдобных рогалика по четырнадцать копеек. Киму больше нравились маленькие светлые рогалики по пять, а Булату – темные, сладкие, обсыпные. Пусть ест. Ким помнил, как он впервые отъелся в специнтернате, где можно было брать добавку, и как перепробовал кучу всего незнакомого, когда переселился в общежитие и начал тратить зарплату. Мысль о том, что он ущемлял Булата в еде, была крайне неприятна. Но, вроде бы, не отказывал, если тот что-то просил. Хоть за жадность стыдиться не надо.

Выйдя из магазина, он скороговоркой отчитался о покупках. Булат посмотрел на него с насмешкой, сунул шею в ручки сумки и пошел не к дому – к ярмарочным рядам.

– Что-то еще купить?

Оборотень ответил коротким «афф-ф» и довел Кима до бочек с капустой и прочими соленьями, стоявшими прямо на углу. Краснощекая продавщица, которой Ким протянул пакеты, запасливо припрятанные в сумке, взвесила им кило серой капусты, кило провансаля и полтора кило моченых яблок – под одобрительное урчание Булата. Уходили, зная адрес магазина «Фрукты и овощи», в котором всегда продавался разнообразный ассортимент солений – в двух трамвайных остановках от «Универсама», надо иногда ходить – и слушая похвалы подвыпивших продавщиц: «До чего же песик послушный! Сумку тащит, умница! Вот бы и нам такого помощника!» Ким представил себе государственную программу «Оборотень – в каждый дом», содрогнулся и ускорил шаг.

Булат занес сумку прямиком в летнюю кухню. Поставил на пол, перекатился, превратился, ударяясь о старый стол-комод и кровать с матрасом-сеткой одновременно. Без церемоний вытащил пакет с квашеной капустой, сладкий рогалик, и начал есть, захватывая капусту щепотью и урча от удовольствия.

– Может, маслом полить? – издали спросил Ким – подходить близко он боялся, чтобы оборотень не подумал, что у него хотят отнять еду.

Булат помотал сливочной головой, подтянул к себе пакет с мочеными яблоками и зачавкал с утроенной силой. Ким развернулся и ушел в дом – медленно нашарил ключ под крыльцом, отпер, постоял на пороге, оглядывая соседский двор и свой сад. Вошел в коридор и поежился от холода. Странно. Дом, конечно, почти не прогревался солнцем – деревья затеняли. Но откуда такой стылый сквозняк?

Заскрипела, приоткрылась дверь в зал. Ким почувствовал ледяное прикосновение, пошатнулся, оперся на холодильник. Перед глазами закружились, заплясали отражения – тысячи лиц, тысячи зеркал, хрустко разбивающихся на тысячи тысяч осколков. Голос – скрипучий, старческий – забормотал, уговаривая:

– Пожалейка и меня, среди ночи, среди дня, греет тело телогрейка, тростником поет жалейка, пела-пела, захрипела, душу жалостью изъела, оторви и мне клочок, подойди же, дурачок…

Ким двинулся на зов, еле передвигая одеревеневшие ноги. Наговор впился в душу острым крючком, неотвратимо тянул к трельяжу. Когда-то Кима предупреждали, что в зеркалах могут таиться ловушки: обладатели других даров оставляли «захоронки», скрытые ворохом чужих отражений, рассчитывая на воплощение после смерти. Наговоры обычно завязывались на страстях – гордыне, алчности, похоти. Кима поймали на жалости: сострадание Булату было искренним, несвойственным обладателям даров, державшим подобные чувства в узде.

Зал встретил Кима сумраком. Дымку источало зеркало, переполненное клубами черной мути, в которой мелькали руки, лапы, когти, копыта.

– Ближе! – голос обрел силу, приказ исключал неповиновение.

Ким шагнул. Шагнул еще и еще, задыхаясь от усилившегося запаха пудры и духов «Пиковая дама». Из клубящейся черноты высунулась морщинистая рука, без перстней и маникюра, с одним-единственным гладким кольцом на безымянном пальце. Хватательное движение пропало впустую – Ким отшатнулся.

– Ближе! – голос закипел злостью.

Ким закрыл глаза и почти шагнул вперед, но вздрогнул от грохота за спиной. Булат – голый, сильный, проворный – оттолкнул его от зеркала. Ухватил руку за запястье, сдавил, рявкнул:

– Пошла вон, пожалейка драная, пока я тебя не заштопал!

Комнату заполнил истошный визг. Пальцы попытались вцепиться в Булата. Тот резко вывернулся, сломал запястье со стеклянным треском, заставляя повиснуть пустой перчаткой, повторил:

– Пошла, кому сказал!

Черная дымка осела на пол грязными клубами – то ли пылью, то ли паутиной. Очистившееся зеркало сначала лопнуло пополам, потом, подумав, покрылось сеткой трещин. Булат отряхнул ладони, удивленно спросил у Кима:

– Неужели ты меня пожалел? С чего бы?

– Из-за еды, – еле размыкая губы, ответил он. – Тебе было мало.

– Нет, – замотал головой Булат. – Перестань. И не думай. Я больше ем, когда превращаюсь. До этого я не превращался, силы не тратил. А псу еды было навалом.

Ким всхлипнул – вместе с хрустом зеркала из груди вырвали крючок, и это было очень больно – и осел на пол. Булат подхватил его, не давая упасть. Усадил, позволил уткнуться лбом в свое плечо – твердое, надежное, попахивающее квашеной капустой – и неловко погладил по спине.

– Ну-ну… успокойся. Все закончилось. Она больше не придет. Купишь новое зеркало с завода, и тебя никто не потревожит.

– Куратор… куратор заметит, подумает… – задыхаясь, пробормотал Ким.

– Наврем куратору, – уверенно пообещал Булат. – Успокойся. Сейчас заварим чаю, чаю сладкого попьешь, и тебе полегчает. А история эта очень кстати. Если ее правильно подать, и тебе вреда не будет, и мне небольшая помощь.

…В понедельник утром Ким, сопровождаемый псом, отправился к знакомым красно-желтым будкам, и известил куратора о чрезвычайном происшествии. Разговор был коротким – никаких подробностей по телефону, это незыблемая служебная инструкция. Куратор приехал в обед. Осмотрел разбитое окно, сидящего на цепи Булата – тот беспрерывно рычал и косился на выставленный во двор трельяж; оценил трясущиеся руки Кима – и притворяться не приходилось, чай не помог, грудина глухо ныла; и вошел в дом.

Ким изложил заранее разработанную легенду: «Спал. Проснулся. К зеркалу потянуло. Думал, дар вернулся, а потом понял – что-то неладно. Муть какая-то полезла. Страшно стало, заорал во все горло, как соседей не перебудил – непонятно. Хорошо, поленился ставни закрыть – неохота каждый вечер возиться. А Булата с цепи спустил, чтоб побегал. Он крик услышал, в окно прыгнул. К зеркалу подскочил, а оно лопнуло. Я заснуть так и не смог, утром трельяж во двор вытащил – не могу с ним рядом находиться – и сразу вам звонить».

На самом деле трельяж во двор вытащил Булат, а Ким даже немного поспал – в холодной спальне, завернувшись в два одеяла. Легенду сочиняли ночью, в темноте, попивая чай на летней кухне. После того, как разбили окно.

– Мне надо о себе напомнить. Показать, что я не совсем одичал, – объяснил Булат, жевавший яблоки. – Иначе спишут на усыпление. А мне оно не надо. Но нельзя показывать, что я могу обращаться, тогда сразу отсюда заберут.

– Не хочешь? – дуя на чай, спросил Ким. – Здесь же скучно.

– Мне нравится.

Ущербная луна скользнула по белым зубам – Булат знакомо оскалился. Нет, полнолуние к превращениям не прилагалось. Или превращения не прилагались к полнолунию. Как-то так.

Куратор проглотил сочиненную Булатом сказку, не поперхнувшись. Повел себя предсказуемо: съездил к телефону-автомату, поговорил с экспертами, те прислали фургончик, в который и погрузили злополучный трельяж. Пока ждали, куратор расспрашивал о Булате: не убегает ли? Не нашел ли себе сучку?

– Он почти все время на цепи, – пожал плечами Ким. – А ночью я за ним не слежу. Может, и убегает. А что?

– Ты соседей поспрашивай, – куратор смотрел цепко, проверял готовность выполнить приказ. – Если к какой-то сучке бегает, я потом приплод заберу. Сам же видишь – справный пес. Жаль щенков терять.

– Поспрашиваю, – согласился Ким. – В магазин пойду и по пути поговорю со старушками, что на лавочках сидят.

Булат обратился вечером, как только стемнело. Пришел на летнюю кухню, где Ким доваривал пельмени, приложился к яблокам – надо было два мешка брать – заявил, что ночью сварит каши с тыквой.

– У тебя сахар есть? Принеси сюда, чтоб мне через двор не бегать. Мало ли, вдруг соседи увидят. Разговоров потом не оберешься.

– О! – вылавливая пельмени шумовкой, встрепенулся Ким. – Какой у вас размер одежды? Надо что-нибудь купить.

– Я не мерзну, – отмахнулся Булат и взгромоздился на продавленную кровать, оседлывая собственные пятки и бесстыже демонстрируя член и яйца.

– Если соседи увидят у меня во дворе одетого мужчину, это будут одни разговоры. Можно их пресечь, рассказав, что бывший сослуживец приехал в гости. А если голого…

– Тот же самый сослуживец. Ночью выскочил в сортир, одеваться лениво было.

– Нет уж! – грохнул салатницей с пельменями Ким. – Я куплю вещи. На тот случай, если вас придется показывать тете Тасе или кто-то в окно заглянет.

Булат не возразил и не согласился – подвинул банку сметаны, начал накладывать горячие пельмени себе в тарелку. Ким дождался, пока он утолит первый голод, спросил:

– Почему куратор спрашивал про щенков?

– Они меня на племя оставили, – увлеченно разминая пельмень в сметане, объяснил Булат. – Я обращаться перестал, они и так, и сяк… а я все равно не обращаюсь. Тогда они меня в собачий питомник отвезли. Думали, я на кого-нибудь из служебных сучек влезу.

– А вы?

– А я сучек не люблю. Я из вольера выбрался и пару кобелей трахнул. Вой стоял – хоть забегай. Собачье начальство велело меня убрать. Меня сначала в яму посадили, а потом решили добром попробовать. К какой-то тетке на дачу отвезли. Я там пожил… вот где скучно! И кормили плохо. Я тогда пошел и соседского кобеля трахнул… Что ты на меня так смотришь?

– У вас сметана на носу, – дипломатично ответил Ким.

Булат утерся, посмотрел на белый след на ладони, знакомо фыркнул. Предложил:

– Перестань выкать. Как будто на партсобрании сидим, честное слово!

– Только не говори, что ты партийный, – усмехнулся Ким.

– Не. Даже в комсомол не приняли, – Булат деланно закручинился, положил себе добавку пельменей.

– Где ты служил? До того, как перестал обращаться?

– В чуркестанах всяких. На границах, за границами. Таджиков гонял, афгани хорошо потряс. Всех порвал, дурь забрал, начальству отдал. Дело нехитрое. В Москву пару раз наезжал. В Питер. По Молдавии с цыганским табором покочевал. А потом мне все надоело. Брат превращаться перестал, а я чем хуже? Я тоже перестал.

– Брат? – Ким искренне удивился.

– Ага, – кивнул Булат. – Мы из питомника. Нас трое в помете было. Я, Гранит и Сталь. Сталь – это сестра. Она к восточным немцам уехала. Они должны были в питомник сучку по обмену прислать, но что-то не получилось. А у нас капуста совсем закончилась?

– Провансаль остался. Я в холодильник положил. Сейчас принесу.

Во время прогулки туда-сюда Ким обдумал информацию. Значит, правду тогда сказал воспитатель. Кобелей среди оборотней больше чем сучек. Выпендривается ли Булат, рассказывая о тяге к своему полу, или поддерживает давно разработанную легенду, не желая оставлять подневольное потомство? Прямо сейчас до правды не докопаешься. Пусть говорит. Ким будет слушать.

Булат, похоже, по разговорам стосковался – болтал, перескакивая с темы на тему. Пенял Киму, что тот не купил молока: пшенная каша с тыквой на молоке вкуснее. Уверял, что в канаве, в пойме, обитает бездомная шишига. Предлагал Киму познакомиться, а лучше позвать шишигу жить в летней кухне. Весело же будет!

Когда Ким отказался знакомиться с шишигой и ловить ужей, которые водились в канаве в изобилии, Булат снова вернулся к продовольственным вопросам:

– Давай груши соберем? На верхушке уже спелые, вкусные.

– Как мы их соберем? Внуков Тасиных просить?

– Зачем? Я ночью влезу и соберу, я в темноте хорошо вижу. А ты будешь из ведра в мешок высыпать. Потом разложим где-нибудь на полу, чтобы твердые дошли, и я их съем. И за квашеной капустой сходим. Мне капуста понравилась.

Тусклая лампочка «сороковка» еле-еле разгоняла мрак. Лицо Булата казалось совсем молодым, темные глаза блестели, болтовня о шишиге и капусте создавала обманчивое впечатление, что рядом с Кимом сидит не опасный зверь-боец, а безалаберный подросток. Такая увлеченность ужами и грушами свойственна тем, у кого женилка еще не выросла, а книжки читать неинтересно, потому что букв много. Вот и развлекают себя нехитрыми и доступными способами. А как в возраст входят, забывают и про шишиг, и про ужей. С женилкой у Булата всё было более чем в порядке – Ким временами отводил взгляд, чтобы не пялиться. Трудно понять: то ли у оборотней своеобразное развитие, то ли Булат придуривается, пытаясь расположить Кима к себе.

Кашу с тыквой варили до двух часов ночи. Ким бы и лег спать, но, как оказалось, заявление Булата: «Я буду готовить» переводилось как: «Я буду командовать». Тыкву-то он разрезал, и даже почистил. Потом, после долгих уговоров, оторвался от сырых семечек и мякоти, и порезал на куски разных размеров. Кашеварить пришлось Киму. Пшено пригорело, тыква немного недоварилась, сахара не хватило. Булат раскритиковал и блюдо, и повара, при этом охотно съел две порции каши, обжигаясь и дуя на ложку. Ким ушел спать злым и недовольным, в коридоре застыл на минуту – «запирать или не запирать дверь?» – и не задвинул засов. Мало ли…

Булат этим воспользовался и в пять утра принес в зал дохлого ужа. Ким понял, что настало время проявить твердость характера, встал с дивана, одной рукой подобрал ужа, другой взял Булата за ошейник и вышвырнул незваных гостей во двор. Ночную тишину взорвал обиженный вой, где-то вдалеке раздалось бульканье шишиги, соседские собаки разделили скорбь Булата визгом и лаем. В общем, ночка выдалась на славу.

Утром Ким подошел к будке – Булат лежал на спине, потешно выставив лапы, и грелся на солнышке – и тихо, но твердо сказал:

– Никаких ужей. Никаких шишиг. А то лишу капусты и отдам груши бабе Тасе. Приказ ясен, рядовой Булат?

Пес ехидно усмехнулся, черные губы подчеркнули опасную белизну клыков. Булат завозился, пачкая сливочную шерсть в пыли, задрыгал лапами – настоящая придурковатая дворняга, радостно приветствующая хозяина. Ким вздохнул и отправился греть воду. Последствия вчерашней готовки придется отмывать, не ждать же, пока засохнет и отвалится.

После инцидента с ужом зажили мирно. Дверь Ким не запирал, потому что яблоки и груши разложили в спальне – в летней кухне места не было – и Булат по ночам прикладывался к плодовому запасу, громко чавкая на весь дом. Там же, в спальне, на спинке стула, висела выстиранная и выглаженная одежда. Брюки и пару рубашек Ким купил в комиссионном магазине, не беспокоясь о завышенной цене, а еще через неделю, с помощью сына тети Таси, приобрел два комплекта военной формы. Себе и товарищу, который обещал заехать в гости.

– Может быть, на реку выберемся. Он рыбак. Я-то – нет. Но долг хозяина обязывает.

Знакомец тети Тасиного сына, прапорщик при складе на военном аэродроме, обеспечил и нательное белье, и сапоги, и даже заброды. Киму и напрягаться не пришлось, за наличные к калитке привезли. Булат смотрел на форму и улыбался, напоминая, что он не мерзнет. Во второй половине октября, когда осеннее тепло сменилось ночными заморозками и бесконечными дневными дождями, оборотень перестал кичиться морозоустойчивостью. Нарубил дрова, не позволяя Киму махать топором, принес из огороженного закутка ведро угля и поставил возле печки. Сам же печку и растопил – Ким смотрел на дрова и уголь растеряно, не зная, как взяться. С тех пор они плотно закрывали ставни в начало шестого, Булат перекидывался, одевался в спальне – рубашки все равно игнорировал, но хоть членом размахивать перестал – протапливали печь, готовили, ужинали, обсуждали нехитрые планы на следующий день, пили чай, смотрели телевизор. Иногда Булат оставался ночевать в доме, в прохладной спальне, иногда уходил во двор. Говорил, что ему воздуха мало. Ким продолжал спать в зале, на диване, возле стены, набиравшей тепло от печки.

Засыпал он не сразу, и не от духоты. Тело начало оживать, ежедневные боли исчезли, литры и килограммы лекарств вывелись из организма. Ежевечернее любование Булатом способствовало греховным мыслям. Оборотень излучал силу, умел пригвоздить взглядом, демонстрировал крепкое тело без намека на кокетство. Скорее всего, и не думал, что его движения плечами или потягивания отзываются томительной волной и шевелением члена у сожителя-соседа – Ким даже в мыслях не называл себя хозяином. А если бы догадался?.. Наверное, рассмеялся с плохо замаскированным презрением. Для хищника мышь интересна как добыча и пища, без гарнира из прочих страстей.