Текст книги "Ким и Булат (СИ)"

Автор книги: Тенже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Неизвестно, как бы сложилась судьба Кима, расти он в семье, у любящих родителей. Может и утаили бы дар, научили прятаться, чтобы не попал в лапы к особистам. А в детдоме что? Заметили мутнеющие зеркала, своевольничающие отражения, и вызвали комиссию от греха подальше. После проверки Кима увезли в специнтернат. Школу для одаренных детей. Там жилось полегче: кормили сытно, драки и издевательства пресекали, водили на прогулки, разрешали смотреть телевизор. Воспитанников разбивали на группы, по схожим способностям. Вместе с Кимом на факультатив ходила еще одна зеркальщица Аля и двое кукловодов. Занятия были интересными: Киму и Але приносили куски зеркал, из которых надо извлечь информацию, кукловодам – новые игрушки. Зеркала приносили с подвохом. Бывало, бьешься-бьешься – никакого толку. А когда забирают, обмолвятся: «Оно новехонькое, только с завода». Проверяли силу, глубину проникновения в слои воспоминаний. Со временем Ким научился пробиваться за первую завесу, легко отбрасывал бессмысленную шелуху, заставлял гладкую поверхность повторять значимые события: разговоры без свидетелей, угрозы, побои, совокупления. Его хвалили, после окончания интерната переселили в комнату в общежитии, пристроили на скучную работу в архив. Днем Ким вел жизнь бумажной крысы: слонялся среди пыльных стеллажей, копировал рассыпающиеся в прах документы, выдавал справки посетителям, вносил запросы в прошитую книгу – буквы выписывались аккуратным почерком отличника, с идеальным наклоном и нажимом.

Вечером – не чаще раза в неделю – его забирали для выполнения основной работы. Ким перебывал в ресторанах, банях при комбинатах бытового обслуживания, в домах, квартирах, заметно отличающихся стоимостью обстановки. Зеркала были разными – огромными, обрамленными тяжелыми рамами; маленькими переносными прямоугольниками и кругляшками с проволочной ножкой-подставкой; трельяжами, мутными от времени; а иногда привозили к груде осколков, из которой попробуй что-то вытяни.

Ким не знал, как и для чего используется извлеченная из зеркал информация. Накапливали, наверное, факты, способствующие успешным ловушкам. Подтверждали подозрения. Доказательствами в суде картинки в зеркалах служить не могли, но ворохи протоколов, оседавших в кабинетах госбезопасности, грозили серьезными неприятностями тем, кто оставил свои отражения.

Если честно, Ким почти никого не жалел. Пьяных барыг, швырявших двадцатипятирублевые купюры на столы в кабаках, хвастающихся друг перед другом продажей чемоданов прибалтийского мыла или белорусских колготок, он не уважал. От посетителей банно-прачечных комплексов чаще всего тошнило. Лысые старики с отвисшими животами трахали молоденьких девчонок, реже – парнишек, до одури накачанных алкоголем. Ким не видел в этом ни красоты, ни страсти, только пьяную покорность или истерику со стороны молодых, и отвратительную алчность и расчетливость в глазах старичья.

Может, потому своя жизнь и не складывалась? На случки Ким с отрочества насмотрелся, при виде барышень не трепетал: знал, что пригласят начальники красавицу комсомолку в баньку, и она не откажется. Мужчины тоже не привлекали. Ким ценил силу, любил посмотреть на широкоплечие тела с кубиками пресса, но служить перчаткой, которую натянут на член, не хотел.

Женщины за Кимом не гонялись – мелкий, сутулый, с мышиной шевелюрой и тусклыми глазами-бусинками… не герой романа, ох, не герой. А он и не набивался. Пироги, принесенные сослуживицами на работу, игнорировал, на заигрывания посетительниц не отвечал. Выбрасывал бумажки с номерами домашних телефонов и адреса. Нет уж… не сдержишь силу в чужом доме, вызнаешь тайны зеркала, начнет мутить и только бежать.

Так бы и состарился Ким в областном центре, совершая ежедневную ходку в архив, раз в неделю вытаскивая на свет божий зеркальные грешки местных партийцев и вояк, да вмешалась Олимпиада-80. В столицу со всех концов страны согнали кукловодов, псиоников, гипнотизеров, сирен, ворожей, эмпатов и ясновидцев. И, конечно же, зеркальщиков – отражений-то иностранные гости оставят много, только успевай считывать.

Ким отработал на отлично. Вытянул следы двух известных музыкантов и театрального деятеля, барахтавшихся с иностранными спортсменами. Не только барахтались – валюту покупали, дефицитные тряпки: для себя и перепродать втридорога. От звезды эстрады, предпочитавшей чернокожих и мулатов, у Кима сердце ёкнуло. Хорош был собой музыкант, привлекал нестандартной длинной гривой, порывистостью движений и искренностью страсти – отдавался с наслаждением, не стыдясь стонов и искусанных губ. На картинки в зеркалах удалось полюбоваться трижды, потом Кима перекинули в другой корпус Олимпийской деревни, а к музыканту приставили кукловода.

После Олимпиады Кима оставили в столице. Присвоили воинское звание, поселили в лейтенантском общежитии. Прикрепили к группе, занимавшейся расследованием незаконной перепродажи бриллиантов. Ким влип в густую кашу, варившуюся в высших партийных кругах. Когда одно из отражений показало жену министра МВД Светлану Щелокову, он понял, что без потерь уйти не удастся. Это вам не смоленские генералы, воровавшие крупу из солдатских пайков и солярку с аэродрома. Хотя и оттуда могло прилететь – мало не покажется. Но тут, в столице, среди отражений Щелоковой, а потом и Галины Брежневой, стало ясно: дело труба. Пословица: «Паны дерутся, у холопов чубы трещат» явила себя во всей красе. Зимним вечером, по темноте, подошли трое, и даже не просили закурить. Сбили с ног, пинали, как хоккейную шайбу по утоптанному снегу, убедившись, что потерял сознание, оставили умирать. Замерз бы. Спасибо, бдительная бабушка из дома напротив приметила валяющееся тело – сожалела потом, что драки не видела – и милицию вызвала.

Кима отвезли в больницу «Скорой помощи», оттуда, на следующий день, перевели в военный госпиталь. Потянулись долгие дни лечения – один из ударов повредил позвоночник, и врачи поначалу опасались, что Ким не сможет ходить. Спасла молодость – в двадцать пять у организма еще есть резервы. Ким восстановился, сделал первые шаги: сначала на костылях, потом с тростью. И обнаружил, что дар ушел. Зеркала молчали, не туманились, не завлекали призывным шепотом. Показывали положенное законами природы отражение и не больше. Ким пал духом – хоть и не было счастья от способностей, одни беды, а лишиться оказалось больнее, чем с травмированным позвоночником ходить. Генерал, курировавший «бриллиантовое дело», пригнал в госпиталь целый консилиум. И ворожея, и ясновидящий хором сказали, что дар не ушел, просто заснул, чтобы не вычерпать последние запасы, дать Киму оправиться после травмы. На вопрос о сроках оба дружно развели руками. Генерал нахмурился, Ким приготовился услышать слова об отставке, а вышло странно. Вроде и отставка, а вроде и нет.

– Приберегу тебя до лучших времен, – загадочно проговорил генерал и удалился.

На следующий день Ким Иванович Иванов, круглый сирота, воспитанник детского дома, лейтенант особого отдела госбезопасности, скончался от острой сердечной недостаточности. В возрасте двадцати шести лет. Оплакивать Кима было некому, похоронили его за казенный счет, без салюта и прочих воинских почестей. Похоронили и похоронили. А тем временем в отделении для безнадежных больных очнулся и резко пошел на поправку Ким Андреевич Руденко. Сирота, воспитанный бабушкой, лейтенант гвардейского мотострелкового полка, получивший ранение в боях в горном массиве Луркох в Афганистане.

Ким Андреевич Руденко вышел из госпиталя в жаркий день. В пятницу, тринадцатого августа одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года. В пятницу тринадцатого, и только черной кошки не хватало, чтобы перебежала дорогу перед такси.

Несчастливое предзнаменование Ким Андреевич проигнорировал. Сел в самолет, который благополучно вылетел из Москвы и приземлился в Светлодаре. Из аэропорта добрался на такси до своего дома, который они с бабушкой купили как раз перед отправкой полка в Афганистан, с трудом открыл приржавевший засов калитки и вошел во двор.

Чемодан и трость остались под вишнями, в палисаднике, отделявшем дорогу от тротуара. Ким постарался унять дрожь, сделал несколько шагов по двору, огляделся. Несмотря на инструктаж и внешнее сходство с покойным тезкой, он боялся немедленного разоблачения. Зачем генерал провел такую подмену, догадаться нетрудно. Все граждане СССР, обладавшие паранормальными способностями, стояли на учете. Держать в рукаве туза – зеркальщика, не внесенного списки, зеркальщика, которого можно шантажировать проживанием под чужим именем, с чужими документами… ни один генерал от такого не откажется, и не только генерал.

– Ким? – голос из-за забора настиг, ударил в спину. – Кимушка, похудел-то как!

– Здравствуйте, тетя Тася, – чтобы повернуться, пришлось собрать волю в кулак. – По госпиталям лежал, там жира не нарастишь.

Бабка в цветастом платке и байковом халате мелко-мелко закивала, перекрестила издали, успокоила:

– Теперь-то отъешься. В отпуск приехал?

– Комиссовали. Подчистую.

В доказательство Ким шагнул, припадая на левую ногу, чем вызвал новую волну охов и вздохов.

Первый контакт прошел успешно, и Ким, продолжая успокаивать себя, поднялся на крыльцо и отпер дом. Ключ – длинный, массивный – с трудом провернулся в замке. Пахнуло застарелой сыростью, заскрипели доски пола. Ким прошел по узкому коридору, оглядел большую кухню с дровяной печью, умывальник, алюминиевый таз. Заглянул в одну дверь – за ней скрывалась маленькая спальня. Открыл вторую, двустворчатую, окинул взглядом зал. Ни шифоньер, ни сервант с парадной посудой его не заинтересовали. Трельяж. Зеркало на тумбе, пропахшей пудрой и духами. Подпорченная временем гладь, обрамленная рыжими потеками и черными пятнами, затуманилась. Ким закрыл створки, прошептав: «Не сейчас».

Дар вернулся еще в госпитале, перед выпиской. Радовать генерала Ким не стал, решил, что сначала отгуляет долгий отпуск.

Движение за окном, пойманное краем глаза, напомнило сразу обо всем: о брошенном на улице чемодане, о возможной слежке. О том, что надо было первым делом позвонить куратору, а Ким поехал прямо в дом.

На покосившийся забор, разделявший участки, вспрыгнул огромный черный кот. Посмотрел на Кима внимательно, проникая в душу, фыркнул, взъерошился, сбежал, выражая неодобрение коротким воем. Животные чувствовали отклонения от нормы. Ни коты, ни собаки рядом с зеркальщиками не задерживались. И не только с ними – и с кукловодами, и с ворожеями, и так далее по списку.

Животных было невозможно взять под контроль, поэтому мимолетное чувство опасности исчезло – неодушевленные предметы Кима пугали больше. Он побрел за чемоданом, попутно оглядывая двор. Пустая собачья будка, стоявшая на боку кроватная сетка, оцинкованная лейка. Ни тряпичных зайчиков, ни пластмассовых неваляшек, ни деревянных птичек-свистулек. Да и сомнительно, что к Киму с первого дня приставят кукловода. Вот если потянуть пару лет, утверждая, что способности так и не вернулись – тогда жди гостя в дом. Мелькнуло и исчезло воспоминание: как бывший товарищ по факультативу выслушивал отчеты кукол, выполняя задание в Москве. Крохотная, в палец размером, елочная Снегурочка со стершейся с пластика краской, пищала, передавая хозяину отчет о действиях иностранного спортсмена, подозреваемого в спекуляции валютой. Снегурочка пряталась в гостиничном номере, возле батареи. Плюшевый медведь сопровождал спортсмена на прогулках в парке, оставляя клочья шерсти на кустах. Можно было заглушить микрофоны, держаться подальше от зеркал. Избавиться от игрушки, которую кукловод натравил на объект – нельзя. В зайчиков, мишек, снегурочек вселялись души самоубийц, отравленных ненавистью ко всему живому. Плюшевая и пластмассовая нежить преследовала людей, охотно отчитываясь кукловоду. Поговаривали, что некоторые умельцы вселяли душу в посуду, подушки, одеяла, добираясь до самых сокровенных помыслов и действий объекта, но за истинность рассказов Ким не ручался. Он знал тайны, неведомые простому обывателю. Волей-неволей узнаешь, пока учишься и работаешь. При этом огромная часть паранормального айсберга все равно оставалась сокрытой от глаз. Ко многим секретам Ким не имел доступа, и, как любой обыватель, довольствовался слухами.

– Тетя Тася! – крикнул он, ставя чемодан на крыльцо. – Ближайший телефон на универсаме? Позвонить надо, а я уже не помню ничего.

Перед отъездом Кима заставили выучить карту окрестностей. Город он мог не знать – прожил-то всего ничего. Но дорогу к магазину и обратно должен был запомнить.

– На пятиэтажках, – отозвалась та. – Если трубки целы. Кто-то уже второй месяц балуется, отрывает. Ты туда пройди, а если поломано, до универсама рукой подать. Там пяток на стене, какой-то да работает. Мелочь есть или двушку дать тебе?

– Мелочи полный карман, – успокоил соседку Ким.

Номер, по которому он собирался звонить, соединяли с абонентом без проглоченной телефоном-автоматом монеты. Однако соседке об этом знать совсем необязательно.

Чемодан придавил вытертую коридорную половицу. Ким запер входной замок, привыкая к ключу и действию, поковылял прочь от калитки, опираясь на трость. Он примерял карту к реальности. Пятиэтажки. Три кирпичных дома. Ведомственное жилье железнодорожников. В одном из домов на первом этаже сберкасса, продовольственный и промтоварный магазины. Кажется, еще «Кулинария». Это надо проверить на месте.

Ким медленно и осторожно пересек вымощенную булыжником дорогу: ни «зебры», ни потока машин. Пошел вперед, по узкой, изъеденной ямами и трещинами полосе асфальта – тротуару между одноэтажными частными домами и палисадниками. Переулок Тенистый оправдывал свое название. Над головой смыкались ветви деревьев, тянувшихся из дворов на улицу и наоборот. Здесь не росли ни ели, ни клены, ни тополя. Сплошь плодовые – вишня, слива, алыча – и море цветов. Ким рассматривал палисадники, старички и старушки, коротавшие вечер на лавочках рядом с калитками, рассматривали Кима. Отглаженную, с иголочки, форму. Погоны. Трость. Кто-то поздоровался. Ким пожелал доброго вечера в ответ. Приветствие могло означать личное знакомство, а могло отражать любопытство и почти сельское добродушие. О конфликтах и подозрениях соседей Ким должен был сообщать куратору. Пара дней пройдет, и видно будет – приняли или не приняли. Скорее всего, примут и поверят. Генерал всё правильно рассчитал.

Вторую дорогу Ким переходил с осторожностью. Движение интенсивное, не скажешь, что улицы квартал разделяет. Светофора нет. Троллейбус пролетел, не сбавляя скорости перед «зеброй». Так бы и стоять Киму на разделительной полосе, спасибо, дед на «Москвиче» притормозил и пропустил.

Телефонные будки он увидел издали: яркие, красно-желтые, приметные, несмотря на облупившуюся краску. Трубка уцелела только на одном телефоне, вторую обрезали. Ким вошел в будку, прикрыл за собой дверь, отсекая часть уличного шума. Снял тяжелую темно-коричневую трубку. Есть гудок! Он набрал номер, дождался нейтрального приветствия, проговорил пароль: «Разбитое зеркало». Куратор потребовал отчет. Ким доложился – сжато и преувеличенно бодро. Выслушал обещание: «Завтра к вам заеду» и с облегчением повесил трубку на рычаг. Стекло в двери помутнело, явило вереницу лиц, беззвучно шевелящих губами. Ким стер лица легким движением руки, и побрел к магазину, обуздывая дар – только и не хватает, чтобы кто-то обратил внимание на неправильные отражения в витринах! Пойдут слухи по району, потом от куратора не отвяжешься.

Первый этаж добротной кирпичной пятиэтажки занимали сберкасса и три магазина. Галантерейный, овощной и продовольственный. «Кулинарии» не было – то ли переехала, уступив место овощному, то ли информатор что-то напутал. Ким вошел в дверь, косясь на силуэты отражений. Нормально. Лотки с сухофруктами, сетки с мелкими яблоками и картошкой, свекла, морковь. Ким соблазнился початками кукурузы, сваленными кучей в углу магазина. С трудом присел, выбрал пяток с хохолками светлых нитей – молочной спелости, и замер. Как нести? Авоську-то он не прихватил.

– Я вам в газету заверну, – вкрадчиво предложила продавщица.

Ким даже вздрогнул: телепатия? Оказалось – опыт и кокетство. Форма и погоны действовали на женщин завораживающе. Ким получил завернутую в газету кукурузу, и перебежал в соседний магазин, дав себе зарок ходить в гражданском. В продовольственном, среди хлеба, рогаликов, подтекающих пирамидок с молоком и «Чайной» колбасы по рубль семьдесят, форма тоже имела успех. Кима отправили в галантерейный, где он приобрел добротную полотняную сумку с кольцами и надписью «Олимпиада-80». Запретили покупать колбасу, нагрузили варенцом и сметаной в стеклянных банках и бутылках.

– Потом стекло на обмен принесете, – распевала продавщица. – А в картоне молоко вчерашнее, уже подкисло по жаре. Творожок возьмите. Рассыпчатый, как домашний!

Ким покорно купил молочку, хлеб, картонное ведерко творога, две пластиковые баночки сыра «Янтарь» и три банки скумбрии в томате. Ужином и завтраком он себя обеспечил, а завтра, после визита куратора, собирался прогуляться в «Универсам». Для сверки карт с реальностью.

Вечер Ким потратил на уборку. Несколько раз набирал воду в кране во дворе, заносил ведра в комнату, мыл полы, сгребал комки пушистой пыли на серванте и шифоньере. Перетряхнул постельное белье, переложенное «Земляничным» мылом, вывесил на проволоку – проветриться. Простые действия помогали отвлечься от тоски, поселившейся под ложечкой, царапавшей тупыми иголками. Ким впервые задумался о будущем. Не ближайших днях и месяцах, а годах и десятилетиях. Жизнь под чужой личиной отрезала возможность вступить в брак, зачать детей – Ким бы никогда не решился рассказать правду о себе приглянувшейся женщине, и не смог бы строить семейное гнездо на фундаменте лжи. Невозможно предсказать, как и когда генерал и его доверенные люди дернут за поводок. Казалось бы, зачем сокрушаться о несбыточном? Ким сторонился женщин, когда был свободен, что мешает придерживаться этой линии и впредь?

«Тогда я мог, но не хотел. А сейчас меня лишили выбора».

Да и в ежедневном общении ложь должна была нарастать как снежный ком. И однажды этот ком мог сорваться и раздавить весом. Всю жизнь отмалчиваться или лгать, пересказывая чужие военные истории? Опасаться, что в гости нагрянет кто-то из бывших сослуживцев – это может случиться и через пять, и через десять лет.

К ночи Ким доварил кукурузу на летней кухне. Пришлось приноровиться к газовой плитке с баллоном и сделать себе мысленную пометку – баллоны надо регулярно менять. Горячий початок принял щепоть серой соли и лег на тарелку. Ким решительно прошел в зал, распахнул створки трельяжа. Заклубились, наслоились друг на друга отражения: сухонькая старушка в темном платке, оседающая на пол. Похожий на Кима мужчина, ведущий к дивану смазливую девицу – запомнить лицо, не позориться лишней забывчивостью. Большинство картинок были бытовыми: уборка, взмах расчески перед центральным зеркалом. Иногда в отражениях мелькал черно-белый кот. И это Ким внес в перечень мысленных пометок: кормить, если похожее животное придет.

Он лег спать на диване, долго ворочался – от духоты и запаха земляничного мыла. Всё-таки заснул, усталость взяла свое.

Куратор явился ни свет, ни заря. Погремел ручкой калитки, криком вызвал сонного Кима во двор. Вошел, обнял, успевая переговариваться с соседкой:

– А меня за месяц до Луркоха домой перевели. Переживал за Кима, уже не думал, что свидимся.

И, разрывая наигранно дружеские объятья, спросил:

– Ну, как ты, братка? Полегчало дома?

Ким пробормотал в ответ что-то утвердительное, потянул «братку» к двери – укрыться от соседских глаз. Куратор заупрямился:

– Погодь! Я тебе сторожа привез. Мать на даче прикормила, клубнику охранял, а я подумал – тебе сейчас нужнее. Мало ли кто через забор полезет. Псина или лаем спугнет, или укусит, если на ночь с цепи спускать будешь. Смотри, справный какой зверь!

Дошли до «Жигулей», припаркованных возле вишен. Куратор открыл заднюю дверцу, свистнул:

– Булат! На выход! Знакомьтесь. Ким, это Булат. Булат, это Ким.

На траву выпрыгнул крупный пес. Дворняга, чем-то похожая на волка, странного цвета – ни белый, ни желтый. Как сливочное масло «Крестьянское» по три пятьдесят. Глаза, нос и губы были сизо-черные. Ким вспомнил давным-давно услышанную присказку: пасть черная, значит злой. Булат вывалил розовый язык, посмотрел равнодушно, отошел на пару шагов, задрал лапу возле вишни. Это удивило – не зарычал, не шарахнулся, как заглянувший в гости кот.

– Собака – друг человека! – важно изрек куратор.

Ким еще раз оценил размеры подарка и решил, что ночью спустит его с цепи и откроет калитку пошире. Таких друзей – за хвост и в музей.

Куратор дождался, пока пес справит нужду, подцепил пальцем стальное кольцо на добротном ошейнике, завел во двор. Посадил на цепь возле пустой будки, громко проговорил:

– Кормить не забывай. И воду ставить. А то уморишь по жаре.

Ким покорно кивнул, зашел в дом, выслушал короткий инструктаж – ничего нового, все те же речи, что перед отъездом из Москвы – ответил: «Так точно» на требование звонить раз в неделю без чрезвычайных происшествий, и отрицательно помотал головой на вопрос о даре. Трельяж честно отражал Кима и куратора – без дымки и появления прежних жильцов. Вот и славно.

После завтрака из кукурузы и банки скумбрии в томате, Ким подсунул к будке миску с водой, радуясь тому, что пес спрятался внутрь, в тень, погладил рубашку с коротким рукавом, оделся и отправился в «Универсам», не забыв прихватить сумку. Путь снова пролегал по тенистым улочкам. Через квартал, под одиноким фонарем на перекрестке, обнаружилась свалка. Ким пересек пустую дорогу, ударом трости отправил в кучу откатившуюся ржавую банку и пошел вперед, ориентируясь по названиям улиц. Переулок Солнечный порадовал взор темнеющими гроздьями винограда, вывел к сетчатому забору школы. Пахнуло краской и свежескошенной травой – приготовлениями к новому учебному году. Кирпичное здание окружали бурые ели и чахлые березы, откровенно унылые на фоне цветов и ломящихся от плодов деревьев в частном секторе. Ким заторопился, пересекая раскаленный отрезок тротуара, краем глаза заметил движение в кустах, присмотрелся и остановился как вкопанный. По переулку Солнечному, знакомясь с зелеными насаждениями, шел друг человека Булат. Пес, которого Ким оставил на цепи в будке, за запертой калиткой.

«Авось забежит куда подальше и потеряется, – с прорвавшейся злостью на ненужный подарок подумал Ким. – Прямо сегодня потеряется, чтобы ужином кормить не пришлось».

Через пару кварталов – когда Ким обошел школу и уперся в складские двери «Универсама» – стало ясно, что Булат никуда забегать не собирается. Пес лениво плелся вслед за новым хозяином, уделяя время кустам, перелаялся с местными дворнягами возле мусорных контейнеров, заполненных картонными коробками, в магазин не вошел – отправился к сухому фонтану, неподалеку от ступенек, улегся в тени. Ким прошествовал к стеклянным дверям чинно и не оборачиваясь, взял сетчатую корзинку, не пожелав возиться с тележкой, миновал полки с овощными консервами и остановился возле отдела «Соки-Воды». Большинство покупателей брали газировку. Ким в обмен на десять копеек получил стакан густого томатного сока, встал возле стойки, чтобы зачерпнуть ложечкой соли. Только тогда, маскируясь за невинными движениями, он позволил себе повернуться и поискать взглядом пса. Лежит, прячась под ветками плакучей ивы, тяжело дышит, вывалив розовый язык.

«Не уйдет», – понял Ким и попытался докопаться до истины – почему поведение Булата вызывает у него тревогу и беспокойство?

Не боится? Такое изредка случалось. Коты бежали прочь всегда, а служебные псы, прошедшие курс дрессировки, спокойно работали рядом с обладателями дара и погон.

«Ни на какой даче его не прикармливали, не стал бы куратор с простой дворнягой возиться. Значит, пес служебный. Возможно – списанный. Шрамов, вроде бы, нет. А если после контузии, это на взгляд не определишь. Могли отложить усыпление, отправить в карантин. Тогда куратор от него удобно избавился. И ко мне заботу проявил, и кормить-выгуливать не надо. Вероятный вариант? Вполне».

Ким допил сок, подтолкнул стакан к мойке, подхватил корзинку, продолжая размышлять и убеждать себя, что Булат мог пойти с ним в магазин из опасения потерять нового хозяина.

«Куратор его привез и исчез. И я тут же собрался и на выход. Он подумал, что его подыхать с голоду на цепи оставляют, освободился… как освободился? Да мало ли? Я на ту цепь не смотрел, как куратор его пристегнул – не проверял. Запертая калитка? Там дыры в заборе».

Раздумья не помешали набить корзинку продуктами. Красно-белая картонная пачка пельменей, которая наверняка подтает по дороге домой, превращая тесто и фарш в слипшийся ком. Тощая синяя курица с опасными когтями на лапах, длиннющей шеей и крохотным гребешком на голове. Килограмм риса, килограмм пшеничной крупы. Пачка «Геркулеса». Бутылка подсолнечного масла. Городская булочка за девять копеек и огромный каравай за пятьдесят две. Хлеб Ким взял, соблазнившись запахом – слишком большой, за три дня не съесть, зачерствеет, но пахнет так, что голова кругом идет. Как удержаться?

Примостив булку хлеба поверх крупы, Ким сказал себе: «Стоп». Тело, обиженное вчерашними нагрузками, ныло. Врачи строго-настрого запретили поднимать тяжести. Глупо идти наперекор и пытаться купить продукты за раз. Уложат в больницу, и прощай свобода. А Ким еще в новом доме не осмотрелся, оставив про запас экскурсию в сад.

Короткая очередь на кассе, расчет, чек, переезд продуктов в сумку, и – здравствуй, горячий свежий воздух вместо прохладной духоты. Булат встал на лапы, потянулся, подбежал к Киму. Двинулись к дому – неспешно, по тени. Цокот когтей по асфальту и глухой стук трости сливались в странную мелодию ленивого барабана и кастаньет.

– Курицу купил, – чувствуя себя дурак дураком, сообщил псу Ким. – Бульонная, часа три вариться будет. Поделим пополам. Я себе рисовую кашу приготовлю, а тебе «Геркулес». Сразу можно пельменей сварить.

Булат негромко гавкнул. Ким усмехнулся – вот и поговорили.

– Тогда, как дойдем, поставлю воду на пельмени.

Пес одобрительно зевнул, демонстрируя угрожающие зубы, приблизился вплотную и ловко просунул голову в длинные ручки сумки с продуктами. Ким удивленно разжал пальцы. Булат встряхнулся, чтобы ручки улеглись на шее, и пошел рядом – добровольно навьюченный, сильный, явно кем-то хорошо выдрессированный.

– Спасибо, – растерянно пробормотал Ким.

Дома Булат поставил сумку на крыльцо, жадно попил и спрятался в будку. Ким переоделся в шорты, быстро водрузил на плитку две кастрюли с водой – на пельмени и на курицу – нашел в холодильнике варенец и крикнул:

– Эй, Булат! Будешь кефир с булкой?

Ответ последовал незамедлительно. Пес вылез из будки, подцепил зубами миску, вылил из нее остатки воды и принес Киму. Малиновая фольговая крышка смялась под пальцами. Ким вылил половину варенца в миску, поставил в тень рядом с крыльцом. Вынес из дома булку, разломил пополам, в половину впился зубами, вторую отдал Булату. Ели рядышком, в молчании. Ким уселся на крыльцо, рассматривал двор и соседский огород с грядками зелени, пил варенец прямо из бутылки. Булат придерживал булку лапой, отрывал куски. Лакал варенец, пачкая черные усы белыми каплями.

– С тобой веселее, – признался Ким.

Булат фыркнул, пуская кисломолочные пузыри, и старательно облизал перепачканный нос. Ким расхохотался, аж соседка к забору подошла – думала, очередных гостей пропустила. Когда поняла, что никого, кроме пса, нет, ушла разочарованной.

…Ледок недоверия растаял, и Ким с Булатом зажили душа в душу. Ходили в магазины, чередуя пятиэтажки и «Универсам», завтракали на крыльце, ужинали во дворе – в тени виноградной беседки. Двор Ким постепенно расчистил, оттаскивая мусор на свалку. В сад почти не заходил: деревья цеплялись корнями за крутой склон, дом стоял на горке, а участок соскальзывал в обрыв. Ким откровенно боялся оступиться на тропинке, покатиться кубарем и затормозить об ствол. Груша – крупная, еще недоспевшая, осенняя – вызывала любопытство, но не жадность, которая подтолкнула бы рисковать здоровьем. Чуть ниже по тропке среди листвы желтела айва. Бабушка тезки варила из этих плодов варенье – в погребе нашлись банки с бумажными наклейками «вишня», «груша», «айва», «слива». Ким ничего закатывать не собирался, варенье решил оставить про запас на зиму и осень, а айву и виноград пообещал отдать соседке – внуки оборвут, когда созреет.

И в первый, и во второй звонок куратору, Ким услышал вопрос: «Как там Булат? Ничего странного не замечаешь?» Что для куратора относилось к странностям – возможно, любовь пса к пельменям со сметаной? – Ким не уточнял. Отвечал: «Нет», слушал завершающую фразу: «Хоп. До связи», и вешал трубку.

В сентябре, заполнившем школу детскими криками, топотом и отвратительным звуком звонка, на «Универсаме» появился плакат, обещавший жителям района большую осеннюю ярмарку. На площади вокруг магазина возникли полосатые матерчатые палатки с прилавками, на фасаде затрепетали разноцветные флажки, в сквере через дорогу аллеи поделили на сектора с табличками: «ФФЗ», «ЗФК», «СЕВ. КАВ. ЖД». Ким на ярмарку не собирался, но соседка уши прожужжала – только там хорошие овощи купить и можно.

– Картошку на зиму надо взять, – объясняла тетя Тася. – Мы подводу нанимаем, картошку, яблоки, тыкву домой везем. Давай и ты с нами вскладчину, как твоя бабушка в позапрошлом году. И выгодно, и удобно.

Вопрос выгоды Кима не волновал, а вот удобства – весьма. Картошка в овощном магазине была дешевая, битая и подгнившая, хотелось бы купить хорошей, чтобы не одни очистки. Руководствуясь такими соображениями, Ким договорился с соседями о совместном походе на ярмарку в субботу, в десять утра. Булата он впервые посадил на цепь – не надо, чтобы пес в толпе путался под ногами – скомандовал: «Охраняй», запер дом и калитку. Пока шли к ярмарке, беседовали с тети Тасиным мужем о том, что картошка местная плохая, хуже ставропольской, потому что климат не тот. Об измельчавшей рыбе: до того, как построили водохранилище, сазаны были о-го-го, а сейчас – тьфу, глянуть противно! За разговорами дошли до «Универсама», и Ким поразился шуму и количеству людей, заполнивших площадь. На помосте громко надрывался самодеятельный ансамбль с электрогитарами, исполнявший популярные шлягеры. Из репродуктора на столбе неслось перечисление предприятий и колхозов, принимающих участие в ярмарке. Всё это разбавлялось неутомимым гулом голосов – у палаток взвешивали, обвешивали, обсчитывали, яростно ругались, иногда обещая вызвать ОБХСС. Тетя Тася нырнула в толпу как рыба в воду, протолкалась сначала к подводам, запряженным унылыми лошадями – надо сказать, те взбодрились, почуяв Кима – потом к картофельным рядам, от них – к яблочным. Супруг и Ким следовали за ней, словно на невидимом буксире. Только кивали, слушая торговые разговоры, да доставали бумажники.