Текст книги "Ким и Булат (СИ)"

Автор книги: Тенже

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Ким страшился и догадки – Булат частенько поражал его проницательностью, и собственной готовности сдаться без боя, без переговоров и условий. Он уже проторговался, в ту ночь, когда хлопнула дверь, выпустившая Булата на улицу, и ладонь легла на член. Тогда он довел себя до разрядки, упираясь пятками в диван, раздвигая колени, как будто ждал – Булат вернется, поймет, ляжет, придавливая крепким телом, вопьется в губы.

Нет. Не догадался, не вернулся. Ушел к ужам и шишиге, не подозревая о желаниях соседа. «Это и к лучшему, – в очередной раз думал Ким, пользуясь минутами одиночества. – Это к лучшему».

Первые дни ноября полыхнули алыми стягами. На фасаде «Универсама» растянули и закрепили транспарант с надписью «Да здравствует 65-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!» В школьном дворе, по заиндевевшей траве на футбольном поле, маршировали девочки в пунцовых комбинезонах, слаженно подкидывающие огромные надувные мячи – тренировалась колонна, которая выйдет на демонстрацию. Развевались кумачовые флаги, рдели букеты искусственных гвоздик. Город готовился к праздничным выходным.

В пятницу Ким едва-едва успел купить капусту – позабыл о коротком рабочем дне. Достучался в окно, сердобольные продавщицы увидели-узнали, впустили в магазин и его, и Булата. По случаю праздника Ким расширил привычный список и взял не только разнообразную капусту и моченые яблоки. Еще соленые огурцы, твердые зеленые и бурые помидоры с налипшей соломой и несколько ломтей моченого арбуза. Булат на арбуз косился с откровенным недоверием, пару раз чихнул и – то ли в пику, то ли выражая желание – ткнулся носом в бочку с головками моченого чеснока. Чеснок Ким тоже купил.

Домой пришлось возвращаться пешком. Трамваи были переполнены, ни с сумкой, ни с псом не впихнешься. На последнем квартале Ким обратил внимание, что Булат дрожит. Сливочная шерсть временами вставала дыбом, бока и спина тряслись. Мелькнула мысль – «довыпендривался, простудился!» Во дворе, когда Булат уронил сумку и повалился набок, корчась в судорогах, Кима накрыла волна страха. Что делать? Бежать, звонить куратору? Вызывать ветеринара? А где его взять, этого ветеринара, да еще в пятницу вечером?

Руки затряслись. Ким кое-как пристроил пакеты на крыльцо, попал ключом в замочную скважину и отпер дверь. Он с трудом занес Булата в коридор – тяжеленный, как будто свинцовый! – уложил на коврик, погладил по голове, жалобно спросил:

– Что делать? Я не знаю! Превратись! Скажи, помоги!

Булат обратился с криком – такое было впервые, хотя Ким подозревал, что смена формы болезненна. Из перекошенного рта потекла струйка слюны, темные глаза помутнели, закрылись сизыми бельмами.

– Смертный унаследует у смертного, – прохрипел Булат. – Время перемен, время дальней дороги. След в след, кровь к крови, шерсть к шерсти. Падет стена, сольются земли. В зеркале ключ к свободе.

«Прозорливец, – понял Ким. – Надо записать… Записать, воды, одеяло…»

Он понимал, что не дотащит неподъемный груз до кровати или дивана, поэтому метнулся в комнату, поспешно нацарапал слова предсказания на полях газеты – карандашом – и вынес в коридор одеяло и пуховую перину. Теперь, когда стало ясно, что Булата не отравили, и его не накрыл приступ неизвестной болезни, Киму полегчало. От прорицаний и видений еще никто не умирал: горячий чай, одеяло, покой – и завтра Булат снова будет как новенький.

Ему удалось переложить тяжелое тело на перину. Бельма исчезли, взгляд приобрел осмысленность. Ким осторожно напоил Булата водой, укутал одеялом, попросил:

– Когда сможешь, доберись до дивана. Я пока печку растоплю и чайник поставлю. Я тебя не донесу, понимаешь?

Тот кивнул, свернулся клубком, натягивая одеяло на голову, и затих. Ким занялся хозяйственными делами, временами поглядывая на записанное предсказание. Дорога, кровь, шерсть… У Булата впереди перемены. Только ли у него? «В зеркале ключ к свободе». Связаны ли их судьбы? Будет ли оборотень терпеть рядом человека ради туманных слов? Особенно, если рядом появятся сородичи.

К ночи Булат немного ожил. Перебрался в кухню, уселся у натопленной печки, кутаясь в одеяло. Ким предложил:

– Поешь? Картошка на припечке стоит, не горячая уже, но теплая. Вчерашние котлеты, печенка… хочешь что-нибудь?

Булат мотнул головой. Сунулся в духовку, выгреб горсть тыквенных семечек со сковороды, начал лениво жевать – вместе с кожурой.

– Я записал, – сообщил Ким.

– Что?

– Предсказание.

– А-а-а… вот чем накрыло. Я и не понял.

– Такое уже было? – щурясь и разбирая буквы в тусклом свете, спросил Ким.

– Было. Перед тем как Гранит обращаться перестал. При нем и было. Он записал. Мы тогда никому не сказали. Меня бы так легко не отпустили, если бы кто-то знал.

– Я тоже никому не скажу.

Слова повторяли давнее обещание хранить тайну о превращениях. Чем и как клясться, Ким не знал, поэтому без лишних витиеватостей зачитал предсказание.

– Туманно как-то, – пожал плечами Булат. – В прошлый раз попроще было. Про свободу и перемены – это хорошо. Еще бы маршрут и карту… может, купим зеркало?

Ничего нового – взамен трельяжа – Ким не приобрел. Брился, пристраивая маленькое зеркало рядом с мыльницей, расчесывался, глядя в отражение стекол в серванте. Не красна девица, и так прожить можно.

– Купим, – согласился он. – После праздников уже. На неделе.

Успокаивало то, что Булат не подскочил, не попытался куда-то бежать. Даже заговорил о покупке. Что будет, то и будет.

Ложиться на кровать или на диван Булат отказался наотрез. Перетащил перину к печке, добавил пару высоких подушек из спальни, улегся, вперил взгляд в открытое поддувало. Прогоравшие угольки падали сквозь решетку, рдели среди пепла, как драгоценные камни, отражались в темных глазах. Ким смотрел на Булата не отрываясь, сохранял в памяти минуты покоя и слабости – сейчас от оборотня веяло задумчивостью и смятением. Это удваивало прежнюю жажду, дразнило обманчивой надеждой на нежность. К десяти вечера Ким не выдержал, пожелал Булату спокойной ночи и ушел в зал, прикрыв за собой двустворчатые двери. Он включил старенький радиоприемник «Меридиан», покрутил ручку настройки, наугад выбирая станцию. Передачи его не интересовали – что угодно, лишь бы заглушить подозрительные звуки. Простыня холодила спину, прикосновение ледяной ладони заставило член съежиться. Ким начал ласкать себя медленно, почти бесшумно, растворяясь в звуках радиопомех, далеком женском голосе, напевающем какую-то нехитрую мелодию. На пике ему стало мало собственной руки, он почти заскулил, ожидая прикосновения губ к губам или горлу, и тут же прикусил язык. Семя потекло по ладони, по бедру, впиталось в простыню, пометив диван клеймом грехопадения. За условной преградой – неплотно прикрывающейся дверью – громко и с присвистом зевнул Булат. Ким почувствовал, как пылают щеки, начал придумывать слова оправдания, запутался и мысленно махнул рукой. Не за что извиняться. Это обычное удовлетворение потребностей.

Утро подарило сюрприз. Булат обнаружился на кухне, в штанах и рубашке. В печи весело потрескивали дрова, на сковородке шипело и плевалось масло. Булат обжаривал картошку, рылся в пакетах с соленьями, раскладывая порции по пиалам и салатницам. Кухню освещала лампочка – ставни по-прежнему были закрыты.

– Превратиться не могу, – разглядывая моченый арбуз, объяснил Булат. – Крепко меня прихватило. В прошлый раз ночь поспал, и утром перекинулся. А сейчас никак.

– Это не страшно, – неуверенно сказал Ким. – Сейчас праздники, куратор не появится. Отдохнешь, поешь… Получится. Я, наверное, ставни открою? А то соседи заметят, решат – что-то случилось.

– Открой. Надо соблюдать привычный распорядок дня.

Завтракать вдвоем, за столом, было непривычно. Ким изо всех сил изображал радушие, принес из зала приемник, нашел волну с какой-то зарубежной музыкой. Ударник и саксофон разгоняли молчание и неловкость. В кухне застоялась духота – Булат всю ночь подбрасывал в печку дрова, утром добавил еще угля, чтобы приготовить завтрак. Крохотная форточка проветриванию не способствовала, окна в доме не открывались вообще, и Ким распахнул входную дверь, чтобы сквозняк вытягивал лишнюю жару и запахи гари и готовки. Так баба Тася их и подловила – раздался короткий стук, шаркающие шаги. Булат замер с куском моченого яблока в зубах.

– Кимушка! Я тебе оладушков принесла! Теста завела много, мои уже наелись. Думаю, надо горяченькими и тебя покормить, пока не осели. Вижу, что ты проснулся, ставни открыты.

Соседка переступила через порог, внесла в кухню тарелку с оладьями. Ким с Булатом встали одновременно. Мелькнула и исчезла тревога – Булат явно не питал кровожадных намерений. Поздоровался, улыбнулся. Ким изложил загодя сочиненную легенду о боевом товарище – «помните, я говорил, что он в гости приедет?» – и позорно запнулся на имени. Не продумал.

– Иван, – затирая неловкость, представился Булат. – Я ночным поездом приехал. Как знал, что вкусным завтраком кормить будут.

Лязгнули зубы. Булат разжевал и мигом проглотил оладушек и рассыпался в благодарностях. Баба Тася от похвалы размякла, пообещала еще и варениками с картошкой угостить. Ким проводил ее к калитке, облегченно вздыхая – получилось, удалось – и замер, услышав вопрос:

– А пес твой где? Всегда под ногами крутится, а сейчас не видать.

– В сарае запер. Рычал ночью. Боюсь, кусаться начнет.

Соседка выслушала объяснение, не особо задумываясь – обходи там, где цепь не дотягивается, и не укусит – и ушла, унося свою тарелку.

– Она спросила…

– Я слышал.

Булат смотрел в окно – на соседский двор, на будку.

– Ты же ей ничего не сделаешь?

– Зачем привлекать внимание? – удивился Булат. – Расспросят соседей, не расспросят, кто, когда – дело неизвестное. Вспомнит ли она, что был гость, и не было пса? Скорее всего, не вспомнит. А убийство сразу вызовет подозрение у куратора. Наоборот, нам надо следить за благоденствием всей округи, чтобы сюда не являлись ни милиция, ни спецслужбы.

– На всю округу сил не хватит, – усмехнулся Ким.

– Постараемся, – Булат ответил улыбкой. – А пока, раз уж я засветился, наведу порядок в сарае. Надо в подвал слазить, закатки достать. Я видел, там помидоры красные и варенье. Много варенья! А ты мне зажилил.

– Не зажилил, лазить в подвал неудобно.

– Я помогу, достану. Если про пса спросят, скажем, что обиделся и убежал.

День пролетел незаметно. Булат развил бурную деятельность: выклянчил у тети Таси две кружки бочкового молока, сварил кашу с тыквой, ухитрившись забросать весь двор очистками, перетащил в коридор десяток банок варенья и маринадов, влез на айву, сорвал пяток плодов, уцелевших после набега Тасиных внуков, наколол дров, поставил возле крыльца два ведра с углем и накрыл их куском клеенки. Ким послушно выполнял команды: «Потяни», «Возьми», «Отнеси», «Дерни» и к вечеру устал – не физически, а от обилия разговоров и впечатлений. Привык проводить день в тишине.

Вечером плотно поужинали – тети Тасины вареники и лапша с мясом, которую приготовил Булат – и уселись пить чай перед телевизором. Разложили варенье в розетки, пили вприкуску, сравнивали. Булат жевал куски засахаренной сливы и жмурился от удовольствия. Это вытирало из души въевшуюся неловкость: прежде Ким стеснялся трогать плоды чужого труда, а теперь принял их как дар – без прежнего привкуса горечи. Булат посмотрел документальный телефильм «К вершине» о мотобольной команде «Металлург», от романсов русских и советских композиторов на стихи Пушкина скривился и переключил телевизор на вторую программу. На конный спорт. До программы «Время» оставалось полчаса. После нее должен был начаться какой-то художественный фильм. Ким разрывался между желанием как можно дольше сидеть на жестком стуле, смотреть, как Булат выкладывает на газете узоры из вишневых косточек, поглядывая в телевизор, и потребностью сбежать, уединиться, дать волю рукам.

Он встал, чтобы подбросить полено в печку и подогреть остывший чайник. Охнул от неожиданности, когда Булат возник у него за спиной, придавил плечо и очертил пальцами кадык. Движение таило угрозу, Ким понимал, что Булат может его убить, не прилагая особых усилий. Он подавлял нарастающий страх – пальцы гладили горло с легким нажимом – и напоминал себе, что сегодня утром оборотень отмел идею убийства, не желая навлекать подозрения. Успокоиться не получалось. В голову лезли гадкие мыслишки о том, что человеку можно причинить много боли, не оставив видимых повреждений. Или оставив такие повреждения, на которые никому не пожалуешься.

– Мне интересно, чего ты ждешь, – проговорил Булат. – Оправдательного насилия? Это не я хотел, это он на меня влез? Кому ты боишься признаться? Себе или куратору? Ты же знаешь, нас никогда не привлекают по сто двадцать первой.

– Знаю, – прошептал Ким. – Нас вообще не привлекают. Ликвидируют, если кто-то слишком сильно заступил за рамки.

– Знаешь и провоцируешь, – Булат приник к уху, понизил голос. – Обжигаешь похотью, метишь дом спермой, дрочишь у меня под боком и молчишь.

– А что говорить? – удивился Ким. – Умолять? На колени перед тобой становиться?

– Да ты еще дурнее, чем я думал…

Пальцы покинули горло. Булат ухватил Кима за бедра, поднял как куклу, донес до дивана, навалился на спину – не надавливая, не фиксируя. Цапнул за ухо, зафырчал – Киму даже померещилось, что превратился – и позволил вывернуться, посмотреть в лицо. В темных глазах плясали смешинки. Ким несмело очертил контур губ, погладил висок, зарылся пальцами в мягкие сливочные волосы. Булат нависал, позволяя себя трогать и рассматривать, и Ким пользовался возможностью: скользнул ладонью под рубашку, коснулся соска – помнил, как четко видны темные пятна на рельефной груди.

В кухне зазвучали приглушенные позывные программы «Время». Булат наклонился, словно дождался сигнала. Губы встретились с губами. Ким раздвинул колени, позволяя твердому бедру прижаться к своему члену, и остро пожалел, что не купил зеркало. Два зеркала. Огромное настенное и трельяж. Если Булата посетила мимолетная блажь – от невозможности сменить форму, то завтра Кима променяют на ужей и шишиг. Зеркало могло бы запечатлеть все подробности грехопадения, являть по мановению руки, позволяя травить душу. А без зеркал придется надеяться только на память.

Наутро выяснилось, что Ким уделал окрестную нечисть и живность с разгромным счетом. Проснувшись, Булат исследовал его тело, с сожалением пробормотал: «Нет, так я тебя насмерть затрахаю» и ненавязчиво склонил к оральному сексу. После ответной ласки Булат понежился в постели десяток минут, превратился и умчался проверять окрестные канавы. Расстроиться или оплакать свою незавидную судьбу Ким не успел. Булат совершил молниеносную инспекцию, облаял тетю Тасю через забор, напоминая о своем присутствии, и вернулся в дом. Ким попытался встать – после бурной ночи шевелиться совершенно не хотелось. Услышал приказное: «Лежи» и затих. Булат перетащил телевизор в зал, включил в розетку, повертел антенну, настраивая первый канал. Захрипели, загремели звуки гимна. Булат улегся Киму под бок, пощекотал плечо сливочными волосами и заявил:

– Праздник! Будем парад смотреть.

И они смотрели – на Красную площадь. На построенные для парада войска. Слушали голос диктора: «На центральную трибуну Мавзолея поднимаются товарищи Брежнев, Андропов, Громыко, Косыгин…» Маршировали десантники и морские пехотинцы, утюжили брусчатку тяжелые танки. «Мы сделаем все необходимые шаги для того, чтобы любители военных приключений никогда не застигли Советский Союз врасплох, и чтобы потенциальный агрессор знал: его настигнет сокрушительный, неминуемый удар», – заявил в своем обращении Генеральный секретарь ЦК КПСС.

Ким откровенно радовался тому, что войны и беды далеки от его порога. Он хотел урвать у судьбы кусочек счастья, и ему это удалось: длинные и ленивые выходные обошлись без неприятностей и хлопот. Булат почти не вставал на лапы, выбрав человеческую форму. Даже в «Универсам» один раз вышел, по пути чинно здоровался с соседями, в магазине катил тележку, вытребовал у Кима стакан густого сливового сока, выпил, провокационно облизываясь, а к покупкам добавил две картонные коробки кукурузных палочек.

– Я их как-то раз брал, они мягкие. Как будто отсыревшие.

– На сковородку высыплю и в духовку суну, – пообещал Булат. – Через час хрустеть начнут, вот увидишь.

Так оно и вышло – вечером смотрели фильм, поставив на диван миску с теплыми и хрустящими палочками. Сахарная пудра щедро сыпалась на покрывало, липла к пальцам. Булат вылизывался, а Ким жалел об отсутствии трельяжа.

После праздников пришлось вспомнить о конспирации – куратор мог явиться в любой момент. Булат, спавший вместе с Кимом – и не только спавший, но об этом лучше не вспоминать, чтобы не краснеть – утром уходил в коридор, превращался в пса и выскакивал во двор с громким лаем. Ким выходил следом, теряя ночную радость, ожидая удара судьбы: какого-нибудь замечания бабы тети Таси или внимательного взгляда куратора. В тот единственный раз, когда они с Булатом прошлись в магазин ногами, Кима раздирали противоречивые чувства. Он был счастлив шагать рядом, советоваться и шутить, выбирая продукты, планировать ужин. И – одновременно – до дрожи боялся появления милицейского патруля, сухих казенных фраз: «Предъявите документы. Пройдемте в отделение для выяснения личности». Сейчас дни омрачало понимание: они никогда не смогут прогуляться свободно. Не выйдут бок о бок на ярмарку, чтобы Булат мог взвесить в ладони яблоко или пощупать тыкву, не зайдут в овощной магазин, чтобы поспорить о соленых помидорах – какие лучше: зеленые или бурые?

Всегда тайком, всегда под покровом ночи. Всегда с оглядкой на соседей. Никаких перспектив на легальную жизнь в одном доме – если Булат признается, что может обращаться, его сразу же увезут. Ничего не поможет. Даже если Ким продемонстрирует возвращение дара, никто не даст ему разрешения жить рядом с оборотнем. И не из-за сто двадцать первой статьи. Из соображений государственной безопасности: проще держать зеркальщика на крючке, позволяя ему одно свидание в полгода, чем баловать сразу двоих – человека и оборотня.

Дурными мыслями Ким изводил себя целых три дня. На четвертый, одиннадцатого ноября, утреннюю тоску прогнал вопрос тети Таси:

– Кимушка, а у тебя телевизор работает? У нас сначала помехи были, а сейчас по двум каналам музыка похоронная.

– Что-то странное с программой, – согласился Ким. – Вчера вечером должны были концерт ко Дню милиции показывать, а вместо этого фильм «Депутат Балтики» пустили.

– Тася! Тася, подь сюды! Бают, шо Брежнев помер!

Соседка охнула, поспешила на зов мужа. Ким быстро вернулся в зал, к телевизору, Булат следом за ним. Старенький черно-белый экран давал изображение гораздо позже звука – лампы разогревались долго. Они услышали голос диктора и замерли.

– …Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что десятого ноября тысяча девятьсот восемьдесят второго года в восемь часов тридцать минут утра скоропостижно скончался Генеральный Секретарь Центрального Комитета КПСС, председатель Президиума Верховного Совета СССР Леонид Ильич Брежнев. Имя Леонида Ильича Брежнева, великого продолжателя ленинского дела, пламенного борца за мир и коммунизм, будет всегда жить в сердцах советских людей и всего прогрессивного человечества.

– Ух, ты! – фыркнул превратившийся Булат. – Интересно, что дальше будет?

Ким пожал плечами. Он не ждал перемен к лучшему – для себя – и поначалу пропустил мимо ушей замечание Булата, рассматривавшего нового Генсека Андропова: «И от этого смертью через экран пахнет. Ладно, тот долго на посту просидел, но зачем выбирать того, кто и пары лет не протянет?» Кусочки головоломки начали складываться после звонка куратору. Вернее, молчания в трубку – Ким набрал знакомый номер в начале декабря, произнес заученный пароль «Разбитое зеркало» и услышал удивленный ответ: «Кто это? Кто говорит? Представьтесь». Ким поспешно повесил трубку, скрылся в промтоварном магазине и почти час перебирал мыло, нюхал флаконы с лосьонами и одеколоном, примерял рубашки и даже приобрел совершенно ненужный ремень. За время знакомства с парфюмерией и галантереей, он разложил мысли по полочкам и понял, что пророчество Булата сбывается. Не накатившим валом, а маленькими волнами, разделенными временем. Смертный унаследовал у смертного. И – это правда – настало время перемен. Теперь по улицам рыскали народные бригады, выискивающие прогульщиков: новый Генсек решил бороться за повышение производительности труда. Кима останавливали дважды, оба раза отпускали, удовлетворившись военным билетом с записью об отставке и орденской планкой.

– Хочешь сказать, что нам в тюрьму дорога? – ухмыльнулся Булат, выслушавший его рассказ и умозаключения.

– Посмотрим, куда. Как ты думаешь, еще раз куратору надо позвонить? Вдруг там стажер какой-то в кабинете оказался, трубку по глупости снял.

– Не трепыхайся. Сам приедет, если еще работает. А если его сняли… могли снять, Могикан чистки и среди партийных, и среди комитетчиков устраивает… так вот, если его сняли, а о тебе никаких официальных бумаг нет, это реальный шанс спрыгнуть с поезда. У тебя.

– И у тебя тоже. Не думаю, что он докладывал, куда тебя отвел. Иначе бы к нам являлись толпы других проверяющих.

– Может и так, – согласился Булат. – Я не знаю, кто именно вывел меня из ямы, как это оформили и оформляли ли вообще. Возможно, я уже официально похоронен.

– Попробуем сбежать? – спросил Ким.

– Не вижу смысла. Здесь мы хотя бы примелькались, а на новом месте сразу начнутся вопросы и подозрения.

Ким кивнул. Он помнил строчку: «След в след, кровь к крови, шерсть к шерсти». Понимал, что Булат ждет появления кого-то из своих. Уйдет, забыв попрощаться? Или пообещает вернуться и соврет, потому что жизнь разведет их в разные стороны.

Ответ судьбы пришел быстро, постучал кольцом-ручкой засова по калитке, всполошил птиц, пригревшихся возле теплой печной трубы. Ким вышел на порожки, посмотрел на снежное покрывало, укрывшее двор, и безжалостно испортил белизну своими следами. За калиткой обнаружилась симпатичная барышня в серой кроличьей шапке-ушанке и модном сером пальто-клеш с меховой брошью-помпоном. Ким открыл рот, чтобы поздороваться, и оцепенел под стальным взглядом. Барышня взяла его за горло, едва не расплющив кадык, сдвинула с дороги и по-хозяйски прошла к дому. Булат выскочил на порожки, приветливо взмахнул хвостом, гавкнул и уселся, загораживая входную дверь.

– Вижу, жив-здоров, – голос у барышни оказался тягучим и низким, завораживающим силой. – А службисты уверены, что ты сдох, захлебнулся, когда тебя в ледяной ванне электричеством пытали.

– Отлежался, – Булат поднялся на ноги, оскалил зубы. – Я живучий. Как и ты, сестричка.

– Зайди в дом, – взмолился Ким, растирающий горло. – Если соседи увидят, как ты голый с девушкой разговариваешь, нам от сплетен вовек не отмыться.

– В дом не пущу, – зубы лязгнули, подтверждая слова. – Иди в летнюю кухню, Сталь. Иди, там можно присесть. Поболтаем… по-семейному.

Войти в промерзшую кухню следом за оборотнями Ким не осмелился. Побродил возле двери, прислушиваясь к обрывкам фраз:

– …кто тебе сказал, что я прозорливец?

– …так и будешь всю жизнь по канавам прятаться? Не проще ли пару раз сделать над собой усилие?

– …ты выбрала волка, а я – человека. Этого не изменить, ты знаешь. Нажалуешься, увезешь насильно – я от тоски сдохну. За пару месяцев, без тока и ледяной воды.

Мороз пробрал до косточек, Ким отказался от подслушивания и ушел в дом. Через час увидел на снегу парные следы лап – Булат со Сталью отправились осматривать округу. Сердце трепетало в ожидании приговора, Ким еле до вечера дотянул. И наткнулся на стену молчания. Булат пришел к нему под бок, но пересказывать разговоры с сестрой не пожелал. Ограничился коротким обещанием: «Я еще поторгуюсь» и вдавил Кима в диван.

Торговля и переговоры закончились на третий вечер. Булат вернулся с улицы, вымыл руки, погремев умывальником, вытащил из духовки очередную сковородку кукурузных палочек. По первой чашке чая выпили в молчании. Наконец Булат отогрелся, оттаял, заговорил:

– Помнишь, я рассказывал, что Сталь к восточным немцам уехала? В ГДР самое козырное подразделение оборотней, их со всей Европы щенками собирали. Здесь, у нас, везде и всегда люди главные. А там люди отдельно, оборотни отдельно. Даже генерал-оборотень есть. Айнзам Вольф. В него-то моя сестрица и втрескалась по уши. А у волка волчица, волчонок… приходится дурочке от любви чахнуть и резво бегать, если генерал что-то пожелает. До генерала слухи дошли о прозорливце – это, я думаю, у Гранита вода в жопе не удержалась. Вольф по официальным каналам ткнулся – бобик сдох. Только Вольф сам слухи распускать умеет, знает им цену. Вот и отправил Сталь меня поискать. Сообразил, кого на след натравить. Нашла.

В последнем слове прозвучали гордость и одобрение.

– И что хочет этот Вольф? Пророчеств?

– Пророчеств и щенка. Сталь говорит, что у них в питомнике есть польская сучка, у которой прозорливцы в роду. Вольф мечтает нас повязать. Чтобы вырастить ручного прозорливца, а не возиться с пришлым.

– Ты согласился уехать? – голос Кима позорно дрогнул.

– Вместе с моим человеком, – Булат знакомо сморщил нос. – Сталь лучше меня знает, что оборотни умирают от тоски, если их разлучить с избранным. С половинкой. Она скучает по Вольфу. Если бы он был ее полноценным партнером, она бы уже бежала в ГДР по шпалам, минуя границы. Держится потому, что Вольф позволяет ей только мимолетные объятья. Он умен, этот Вольф. Я боюсь, что мы влипнем в ловушку, но нам обещают дом, документы и относительно свободную жизнь. Рискнем?

– Ты сказал ей, что я твоя половинка? Твой человек? – Ким не выдержал, коснулся щеки, покрытой белесым пушком. – Ты соврал?

– Ты из-за этого волнуешься? – улыбка замерла на грани оскала. – Не переживай, мой человек. Сестра узнала бы ложь по запаху.

– Значит, это правда?

– Похоже, правда.

– Чем же я тебя привлек?

– Искренней жалостью, – оскал растаял, улыбка стала мягкой. – Меня никто не жалел от чистого сердца, без выгоды. Вот так-то, мой человек. Подумай над предложением моей сестры. И помни, что мне придется вставать на лапы и бегать к польской сучке. Она меня не уведет, но я буду с ней трахаться, чтобы зачать щенков.

– Я думаю… – Ким откашлялся и заговорил уверенней. – Я думаю, нам стоит попробовать. Я устал жить, опасаясь доноса или милицейского патруля. Мне хочется гулять с тобой по улицам. И чтобы ты шел рядом на двух ногах.

– Я сказал сестре, что ты кукловод, утративший способности, – невпопад ответил Булат. – Не говори ей, что ты зеркальщик. Твою силу невозможно определить. А нам лучше держать козырь в рукаве.

– Что еще? – Ким гладил щеку, шею, соскальзывал на плечо, наслаждаясь прикосновениями.

– Мы поселим тут шишигу. Ты троекратно пригласишь ее в дом, напоишь молоком и разрешишь жить за буфетом, рядом с печкой. Она отвадит чужаков. Мало ли… вдруг нам придется вернуться. Да и доброе дело сделаем.

– Хорошо, – согласился Ким. – Я куплю молока и позову шишигу. А как мы будем уезжать?

…Отзвенел курантами, отгремел салютами старый год. Страна шагнула в новый, тысяча девятьсот восемьдесят третий, прослушав поздравление Генсека Юрия Владимировича Андропова. Жизнь менялась, в стране разворачивалась борьба с коррупцией и спекуляцией, в тюрьму отправлялись директора крупнейших московских гастрономов, секретари обкомов КПСС и «хлопковые мафиози». На фоне потрясений свадьба отставного лейтенанта гвардейского мотострелкового полка Кима Андреевича Руденко с немецкой комсомолкой Сталиной Шеффер прошла совершенно незаметно. Молодожены отправились в ГДР, к месту жительства супруги, работавшей в особом подразделении «Штази». Некоторое удивление у таможенников вызвал тот факт, что молодожены везли в Германию дворнягу, но, поскольку пес был привит и путешествовал в багажном отделении поезда согласно купленному билету, оснований для конфискации не нашлось.

Семь лет спустя

Девяностый год Германия встретила еще разделенной, но готовой к объединению. Зияла проломами Берлинская стена, разъяренные граждане громили дома генералов и подбирались к зданию «Штази». Вольф и сплотившаяся вокруг него группа псов-оборотней, покинула страну еще в декабре, когда Народная Палата ГДР объявила о роспуске ведомства. Оборотни пересекли границу и растворились в землях Венгрии – поди сыщи. Людям хватало людей, толпа бесновалась, вымещая накопившийся страх на бывших стражах народа. Генерала Эрнста Цейсснера выволокли из квартиры и едва не растерзали – спасибо, патруль отбил. Люди сорвали зло на неповинной мебели в генеральской квартире, перевернули столы и шкафы, побили зеркала и отправились на поиски новой жертвы.

Через час к разгромленному дому подошел невысокий и неприметный мужчина средних лет, сопровождаемый крупной дворнягой сливочного цвета. Парочка уверенно прошла по коридору, добралась до генеральского кабинета и остановилась перед разбитым зеркалом. Невысокий мужчина провел ладонью по осколку, удержавшемуся в раме. Замелькали фигуры, лица. Откинулся и замер гобелен, прикрывающий потайной сейф. Мужчина всмотрелся в пальцы набирающие код, повторил движение. Сейф распахнулся с гулким щелчком.

– Так… – проговорил мужчина. – А вот и наш улов. Валюта, два комплекта документов австрийских подданных – для генерала и его адъютанта. Ключи от новой машины. Ты был прав. Это хорошая добыча, ее стоило дожидаться.

Пес усмехнулся – покровительственно, не сомневаясь в своей правоте.

– Пойдем, – пряча деньги и документы в сумку, сказал мужчина. – Сюда могут придти милиционеры, чтобы выставить пост. Я не хочу, чтобы ты кого-то убивал без надобности.

Странная парочка пропетляла темными закоулками, проверяя, не увязался ли за ними «хвост», проехала пяток остановок на трамвае, снова прошлась пешком и скрылась в двухкомнатной квартире. Наблюдатель был бы удивлен тем фактом, что в квартире сливочный пес превратился в человека… а, может быть, и не удивился бы – оборотни в ГДР не редкость.

Мужчины оделись в заранее приготовленные костюмы и солидные пальто. Перед выходом оборотень сказал человеку:

– Заедем в питомник. Я хочу его забрать.

– Конечно, заедем, – кивнул человек. – Я сто раз тебе говорил – я не питаю к нему неприязни. Это твой сын. Я рад, что он будет жить с нами.

Оборотень усмехнулся: