Текст книги "Защитник (СИ)"
Автор книги: Тень Звезды
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)
========== Ичи: Сон-наяву ==========
Каждый день вокруг что-то да менялось – менялась погода, менялись места, менялись люди, время неумолимо бежало вперёд, и только дорога под ногами была неизменна. Путь в никуда не имеет ни начала, ни конца, Химуре Кеншину потребовались годы, чтоб понять это, и куда сложнее было принять, что от прошлого бежать бесполезно и искупить свои грехи так просто не получится. А это означало вечный путь в никуда.
Шесть лет тянулись, как бобовая паста, неторопливо отсчитывая цену побега Кеншина, тянулись и всё больше казались сном. Сном донельзя долгим, незнакомым и непозволительным телохранителю и воину. Быть бродягой без великих целей и господ было спокойно, несмотря на дышавшее в спину прошлое хитокири, несмотря на кошмары, низвергающие его. Быть бродягой было спокойно. И бродяга Кеншин порой чувствовал себя по-настоящему живым, плутая по стране, которая всё больше изменялась на пути к будущему.
Когда Химура заходил в города, вместе с легкой атмосферой лапшичных в голову проникали фантасмагорические мысли. Мысли, больше подходящие мечтателю, чем бывшему убийце. Только тот был им рад, и порой, сидя на чьей-то крыше, он наблюдал за людьми, спешащими по улице, и пытался представить, какой станет Япония через ещё шесть лет, через двадцать лет, через пятьдесят… Книги[1], которые помогли выучить чужой язык[2], давали ему право мечтать и идти дальше, пытаясь найти себя, которого он спрятал от жестокого мира после смерти родителей.
Порой казалось, что он идёт по самой грани, нет, не по той, за которой таится его прошлое, а по какой-то иной, невозможной, тянущейся сквозь время и расстояние и отделяющей состояние сна-наяву от…от… От чего же? Он даже не хотел это знать. Кеншин не любил эту грань так же сильно, как боялся себя-убийцу, что неотрывно следует за ним в тени и до ужаса ласковым голосом призывает вернуться к призванию или хотя бы узнать, что за той гранью. Странник только отмахивался от своих-чужих мыслей, продолжая свой путь в никуда, помогая людям, встреченным им.
Сон-наяву был неотъемлемой частью жизни, сон дымкой отгораживал от реальности, от страхов и кошмаров, которые в отличие от первых двух лет приходили нечасто и бестактно, напоминая о поступках, которые было так легко совершить.
Химура моргнул, растерянно посмотрел на дорогу, по которой до этого спокойно шёл, и тихо вздохнул. Вот опять он провалился так глубоко в свои мысли, что прошёл куда больше, чем хотел… Ночь была таинственно-неспешной, и Кеншин, перестав задумчиво-внимательно осматривать окрестности, поправив небольшую котомку, сошёл с дороги. До ближайшей деревни было не так далеко, но он успел куда больше привыкнуть к жизни вне людских домов.
Прислонившись к дереву, Кеншин прикрыл глаза. Он давно перестал беспокоится за сохранность того малого, что было у него с собой, – чуткий и от природы недолгий сон не давал и шанса глупым воришкам.
Уже когда он засыпал, ему вновь чудилось, как качается под ним земля и уплывает из-под него… сон отдавал ощущением тёплой всеокружающей воды.
Комментарий к Ичи: Сон-наяву
[1] У автора есть загон на Жуль Верна, а так как по временному периоду выход его известных книг весьма вписывается, автор имеет наглость подсунуть эти произведения Кеншину.
[2] Автор не считает Кеншина дураком, который просто шатался по Японии. У Химуры весьма живой ум и, как видно из его поведения в каноне, тот весьма любопытен, и потому автор честно хедканонит факт того, что Кеншин мог заинтересоваться другими языками, – у меня здесь это или английский, или французский.
========== Ни: И снилось лису, что он вновь лисенок ==========
Куросаки Ичиго, на первый взгляд, был самым обычным ребенком, да и на второй взгляд тоже… Он любил родителей, в двух младших сёстрах души не чаял, порой видел мертвых и ёкаев и очень сильно интересовался историей. После пятого дня рождения, когда его мама подарила ему книгу про эпоху Кинсей[3], ребёнка было невозможно разлучить с ней и присоединившимися к ней позже книгами. Только Ичиго в отличие от своих сверстников интересовался похождениями Оды Набунаги куда меньше, чем всем, что касалось начала эпохи Киндай[3].
Маленький Ичиго отличался очень буйной фантазией и часто взахлеб рассказывал истории из жизни простых людей в самом начале периода Мейдзи[3]. И порой он делал это в таких подробностях, что списывать всё на прочитанные им книги было весьма сложно… Но Масаки только радовалась за своего сына и черпала из его рассказов вдохновение. Маленький Ичи быстро заразил её интересом к этому периоду, и она была только рада видеть, как сверкают его глаза от счастья, когда она показывает ему свои рисунки[4] в стиле гравюр укиё-э.
Как у всех детей, у Ичиго был большой-большой Секрет от взрослых – сколько он себя помнил, ему снились необычные сны. Именно во сне он видел жизнь Японии в ужасно далёкие годы. Во сне он бродил по стране, помогал простым людям, читал книги на каком-то языке, который, проснувшись и найдя, не смог понять. А ещё порой перед его глазами во сне вставали страшные воспоминания: в них было очень много крови. Это было даже страшней того фильма, который он случайно посмотрел по телевизору, где бандиты убивали бандитов… Фильм был очень далек от сна, очень похожего на явь.
– Интересно, – сосредоточено бормочет себе под нос ребёнок, уткнувшись взглядом в белый лист. – Когда мы придём к наставнику? Ты же так часто его вспоминаешь…
Куросаки-младший был весьма умным для своих лет ребенком и понимал, что он не может считать себя-из-сна собой, может, только когда повзрослеет. И то, он бы сразу же вернулся к учителю, а не пошел бы странствовать!
Кто-то в глубине головы смеётся, Ичиго привычно не обращает внимания. Этот кто-то часто смеётся, когда он вспоминает свои сны.
Ещё не ровные линии появляются на чистом листке, он только учится рисовать, но ему уже очень нравится тушь. Ичиго, как может, рисует себя с синаем – давно он уговорил отвести родителей его на кендо, ему очень нравилось, как он-из-сна ловко управляется со странной катаной.
– Интересно, – повторяется Ичиго и лохматит начинающие отрастать сзади волосы, – куда же ты держишь путь?
– Ичиго, малыш… – в комнату заглядывает мама.
– Я не малыш!
– Хорошо, хорошо, – тепло улыбается Масаки, и Ичиго становится дико стыдно. – Уже поздно, ложись спать.
– Ну мам… – Ичиго умоляюще смотрит на неё. – Я рисую… А ты, я от папы слышал, когда рисуешь, тоже ночами не спишь!
– Родной, – помогает закрыть баночку мама, – я уже взрослая и могу иногда не спать. А тебе нужно спать, ты же так устал.
Ичиго зевает. Краснеет и отворачивается.
– Не устал!
– Устал, устал, – лохматит волосы Масаки, – ложись спать, и тебе приснятся интересные сны.
Ичиго ворочается в кровати. Он долго не может заснуть, и ему это совсем не нравится – ещё вчера стоило закрыть глаза, как он засыпал и оказывался в пути.
Наконец он засыпает.
И ему вновь снится дорога и свои-но-чужие воспоминания.
Кеншин проснулся внезапно. Проснулся на кровати, под теплым одеялом и… с тяжелым ощущением, будто он всплыл со дна глубокого озера. Он не спешил оглядываться, только будто бы заново учился дышать. Медленно приходило осознание – он у себя в комнате. У себя дома. Только он Куросаки Ичиго, а не Химура Кеншин. Или же он всё же Кеншин?
– Ичиго, вставай, – ласковый голос… мамы… раздался за дверью.
Всё же Кеншин, пришло какое-то страшное осознание. И Кеншин, и Ичиго почувствовали, как дрожит губа и наворачиваются на глаза слезы. Мама… слишком много было в этом слове.
– В-встаю!
А потом всё затопила незамутненная радость – он может не быть Химурой, ни тем, кто, пытаясь найти себя, брёл в никуда, ни тем, кто гордо носил имя Баттосай. Смотря на свои детские ручки, он улыбался. За дверью послышались удаляющиеся шаги, он встал и медленно, прислушиваясь к звукам в коридоре, подошёл.
– Мама… – одними губами шептал Ичиго, стоя у двери. Он никак не мог решиться открыть дверь – то, что было в нём Кеншином, никак не хотело верить, что происходящее здесь-и-сейчас и уже-шесть-лет не долгий и слишком чудесный сон бывшего хитокири. – Мама, здесь ты не умрёшь… Я сделаю всё. Смогу. Я не хочу тебя терять. Ещё раз.
Куросаки Ичиго улыбался грустной и доброй улыбкой, рассматривая себя в зеркале. Он был похож и одновременно не похож на себя-Кеншина, даже волосы были куда светлее.
«Ещё не заляпаны кровью, – мысленно усмехнулся. -И не будут заляпаны. Хватит с меня смертей, не нужно приносить в настоящее прошлое. Пора уснуть Химуре Кеншину, его путь закончен. А я постараюсь не совершить своих ошибок снова…»
А если это сон, то пусть, пусть он длится как можно дольше.
Комментарий к Ни: И снилось лису, что он вновь лисенок
[3] Эпоха Кинсей – 1573-1868 год, известна первым периодом Адзути-Момияма, где Ода Нобунага, Токугава Иэясу и Тоётоми Хидеёси положили конец раздробленности кланов, и периодом Токугава, конкретнее, больше Бакумацу, чем иным. Эпоха Киндай – 1868-1945 год. Период Мейдзи – 1868-1912 год.
[4] Очередной авторский хедканон. Масаки у меня умеет и любит рисовать акварелью и тушью. У меня даже есть мысли сделать её мангакой, ибо почему нет, так что посмотрим, что будет дальше.
========== Сан: Самый страшный сон ==========
Куросаки Ичиго был вежливым и полезным ребенком. Особенно это стало заметно после того, как ему исполнилось шесть лет, – он помогал маме по дому, сидел с сёстрами. А ещё Ичиго был не по возрасту внимателен, и хотя он принимал как данность свою способность видеть призраков, способности матери он хотел понять. Вот только не успевал он задать каверзный вопрос, как отголосок прошлого – Кеншин-хитокири – шептал, что ещё не время для таких вопросов, и вообще, кто-то хотел себе спокойную и счастливую жизнь. Шептал, а потом смеялся, будто уже знал не только ответ на вопрос про способности мамы стрелять-из-нематериального-лука, но и, как минимум, все тайны мироздания и, в том числе, почему призраки долго не задерживаются здесь.
Тайна мироздания раскрылась только после второго осознанного дня рождения в этом мире… восемь лет, целых восемь лет, в той жизни он уже потерял родителей и… Ичиго старается как можно реже вспоминать прошлое, ему не нравится то, что он начинает думать и поступать как взрослый. А он хочет быть ребёнком как можно дольше, и Кеншин этого хочет, поэтому Ичиго веселится, лазает по деревьям, рассказывает – ой, сочиняет – истории про бродягу-учителя, играет с Тацки в шинсенгуми и дружит с призраками. В основном, только с одним, самураем, которого видела даже Тацки, а ещё его не забрали шинигами аж со времён бакумацу[5], хотя других забирали за два-три месяца. Мибуро[6], как называл себя самурай, заставлял усмехаться где-то в глубине головы Баттосая. Мибуро много рассказал детям о жизни после жизни, но главное дети поняли сами – он был пустым, и потому его шинигами не забрали к себе, он был сильным пустым, потому шинигами не убили его, а еще он плохо помнил свою жизнь, но был верным своей семье, потому он охраняет своих потомков. А ещё Мибуро успел заскучать за полтора столетия и любил детей, а Ичиго и Тацки были детьми, видели его, не боялись и любили послушать сказки и поиграть в шинсенгуми… Баттосай в такие моменты бился о стенки черепа в надежде убраться от происходящего абсурда куда подальше. Чем и доказывал Ичиго, что знает куда больше, чем если бы был просто отголоском-прошлого или частью памяти, как Кеншин. И это пугало.
Время летело слишком быстро, куда быстрее, чем в прошлом, – период Хэйсэй[7] не терпел промедления, и даже в Каракуре, городке, который всеми своими силами пытался не спешить, это чувствовалось. Ичиго это не то чтоб не нравилось, но заставляло чувствовать себя некомфортно – порой осознавая себя как взрослого человека, жившего в период Мейдзи, он тяготел к традициям и неспешности жизни. Девятый год для Кеншина значил многое – в прошлой жизни он встретил наставника, а в этой – наконец до конца осознал ту пропасть, что разделяла эпохи… да, технологии восхищали его-Ичиго и вызывали опасение и недоумение у него-Кеншина. Как хорошо, что Масаки, добрая и умная женщина, была именно его мамой, без неё было бы куда сложнее. Она всегда помогала Ичиго, а Ичиго всегда старался помочь ей…
Старался.
Старался…
Кеншин, сцепив зубы, смотрел на бледную, почти потерявшую цвет Масаки, и плакал. Он держал её за руку и чувствовал, как из неё уходит вся её жизнь, как кто-то отрывает её душу от тела. Кеншин чувствовал и боролся.
– Мама…
Слишком по-взрослому звучал шепот у девятилетнего мальчишки. Слишком серьёзен был его взгляд. Но Кеншин, наоборот, став серьёзным, все больше чувствовал себя ребенком, маленьким и потерянным ребенком. Ребенком, у которого на руках умирала мать. Перед глазами летело такое короткое, но невероятно счастливое детство.
– Не уходи, мама, держись за меня…
Когда маме стало плохо на улице, Ичиго испугался. Когда он вспомнил, что до дома недалеко, Ичиго боялся не успеть. Когда мама не смогла идти, Кеншин понес её. Он был уверен, что папа, этот добрейшей души раздолбай, ей поможет, он же не просто так врач… Когда энергия, та самая, что, казалось, была частью Хитен Мицурюги, начала стремительно утекать из тела, Кеншин понял: если он отпустит маму, она умрёт.
Он не знал, откуда у него столько этой энергии, но он знал: будь иначе, он не дождался бы возвращения отца с его коллегой.
Кеншин даже знать не хотел, кто тот человек, за которым побежал Ишшин, лишь уложив жену на диван и приказав сыну не отпускать мать…
На периферии сознания точил катану Баттосай, нашедший цель. Кеншин был согласен с собой, такое прощать нельзя, даже если всё кончится хорошо…
– Держись… мама.
Воля боролась с волей.
Вокруг бушевало чёрно-золотое пламя. Оно кислотой разъедало всё: мебель, стены, грань реальности – всё, кроме женщины и мальчишки.
Пламя пыталось достать врага.
Но враг был далеко.
Комментарий к Сан: Самый страшный сон
[5] Бакумацу – 1863-1869, период от прибытия «черных кораблей» до войны Босин.
[6] Мибуро – по-русски Волки Мибу, так обозвали отряд Шинсенгуми в народе, причём изначально прозвище носило негативный окрас.
(П.А. Ну да, шутка про игры в шисенов получилась не лучшая, но почему бы и да. К тому же, никто не знает, что было бы в реальности, ку-ху-ху)
[7] Период Хэйсэй – 1989 – настоящее время.
========== Спешил ичи: Масаки, манга и мастер меча ==========
Масаки живет в удивительном мире, полном духов, ёкаев и пустых, но центром её мира давно является самое удивительное существо на свете – её сын. Он родился, несмотря ни на что, вопреки козням сумрачного гения одного шинигами, родился и вырос полностью здоровым. Вырос так незаметно… Вырос и спас её. И от чего, от аусвелена… это удивительно. Куросаки перевернулась на бок и заплакала. Её сын, её маленький Ичиго, в девять лет оказался настолько сильным, чтоб отдавать через неё свою реацу, но теперь, теперь он в коме. Больше двух недель в коме. А она уже неделю как очнулась.
Ичиго в коме. И она, как никто другой, виновата в этом. Она больше не сможет защищать свою семью. Да, в этом городе живет Урахара-сан, но он учёный, а не дежурный… От дежурных шинигами почти нет толку.
Масаки сжалась в комок, прижимая к груди скомканное одеяло. Она жива, чудом жива, но что она теперь может?
«Многое!» – молнией сверкает мысль.
Пусть она больше не квинси, не может, если что, защитить семью, она может быть отличной матерью.
«Я могу порадовать Ичиго, когда он очнется, своими работами!» – Куросаки решительно встаёт с постели. Жжение повреждённой души отдается в теле, но она идёт к столу, находит тушь и бумагу и садится рисовать. “Он любил лет в восемь рассказывать про одного мастера меча, и он любит мои работы. Я знаю, что я нарисую!”
Ишшин со слезами на глазах в крепких объятиях прижимает к себе жену и очнувшегося сына. Ичиго видит маму и знает, что всё хорошо, потому непонимающе хлопает глазами и пытается узнать, что же случилось, а Масаки улыбается и гладит его по голове. Они с мужем счастливы, их сын наконец очнулся, его душа в порядке и он жив. Месяц в коме, и он очнулся. После всего того, что случилось… вот настоящее чудо.
Масаки проводит в больнице каждый день множество часов. Ичиго пока нельзя выписывать, ведь врачи должны отслеживать состояние организма, а Урахара-сан говорит, что вмешиваться даже лечебными кидо может быть опасно. «Душа только-только приспособилась к новому резерву реацу, но вот что удивительно – тело словно с рождения было приспособлено…» – мысленно передразнивает Масаки Урахару. Этот очередной сумрачный гений из братии шинигами порой её бесит.
– Ичиго, смотри, – заносит в палату объемный пакет Масаки. – Помнишь я рассказывала, что решила рисовать мангу? Вот, я принесла показать тебе разработки…
– Вау! – восторженно раскрывает глаза Ичиго, откладывая книгу. – Разработки, правда-правда?!
– Да, – садится рядом с постелью Куросаки, – я сначала хотела тебе сюрприз сделать, когда пробный вариант нарисую, но… Ты же помнишь, ты в детстве рассказывал про начало эпохи мейдзи, а потом год назад придумал историю про мастера меча?
– Ага… – растерянно кивает Ичиго.
Кеншин в глубине его души заинтересовано приоткрывает глаз.
– Так вот! Смотри.
Кеншин удивленно рассматривает такого знакомого Хико Сейджиро, нарисованного в разных позах и ракурсах, но с неизменным, родным и раздражающе надменным выражением лица.
– Я долго думала, о чём можно было бы нарисовать мангу с таким героем, да так, чтоб тебе понравилось, и решила. Ты часто упоминал в рассказах, что у мастера был ученик, и вот, сложился сюжет! – улыбается Масаки. – Только вот имя, имя не могу придумать для него…
На листах кадр за кадром мелькает история, похожая и не похожая одновременно на его собственную. Что удивительно, мама угадала с тем, как мальчишка попал к учителю, даже страшно от этого. Мама будто заглянула в его самые потаённые уголки души и вытащила их на свет.
– Кеншин, – вдруг произнёс Ичиго. – Кеншин, имя которое дал ему учитель, когда решил взять с собой ребёнка, которого, возвращаясь, увидел стоящим перед могилами рабов и бандитов. А родители звали мальчика… Шинта.
Произнёс и испугался.
Испугался и на секунду будто ослеп и оглох.
– Сердце меча… – задумчиво трясёт головой Масаки. Имя удивительно ровно ложится на ученика мастера, как небольшое дополнение истории. Будто так и надо. – Мне нравится, ему подходит.
Ичиго улыбается.
Это не так страшно.
Но нужно сделать всё, чтобы Кеншин не был главным героем.
Он не может рассказать свою историю маме и всем, кто прочитает мангу.
Не может. Ведь это история убийцы.
Куросаки Масаки живёт в удивительном мире. У неё есть самый чудесный муж, очаровательные дочки и самый лучший сын. За всю жизнь у неё не было никого ближе, чем её маленькое чудо… пускай этому чуду уже исполняется тринадцать лет. За четыре года, что прошли с Того Дня, случилось так много всего. Они с сыном создали удивительную историю, которая интересна как взрослым, так и подросткам с детьми, даже редакторы говорили, что трудно установить возрастные рамки. Да, главным героем был взрослый человек – мастер меча Хико Сейджиро со сложившимся взглядом на мир, любящий выпить саке и весьма циничный. Но у него был ученик, совсем маленький, наглый, любящий спорить и вечно попадающий в неприятности… Ичиго придумал отличную историю, в которой эти двое бродят по Японии, ещё не напуганной приплытием черных кораблей в Эдо, общаются с разными людьми и редкими друзьями мастера, и главное, мастер знает множество историй о самых разных вещах. О ёкаях, водящихся рядом с храмом, о шиноби, перепутавших странника и торговца, о бандитах и жаждущих власти людях, о детстве в дороге с учителем, об имени, что имеет мастер удивительного стиля.
Масаки улыбается – они придумали так много всего, они сочинили удивительную историю, и пускай Хико Сейджиро порой бесит даже её своей надменной мизантропией, её сын придумал персонажа, удивительно не похожего на обывателя своей эпохи, но прекрасно её иллюстрирующего.
У них получилась хорошая история.
Масаки улыбается. Нет, она выжила тогда совсем не зря.
По рукам струится синяя с золотой примесью реацу. Она давно не квинси.
На белом листе от одного движения кисти проявляется всё, что было только на раскадровке.
Но она может куда большее.
========== Ши: Сон, окрашенный красками ==========
– Мой сын куда-то вляпался, – вздыхала Масаки, наблюдая за тем, как, выйдя из тела, Ичиго отправлялся гонять обнаглевших пустых.
– Мой сын вляпался в мир мёртвых, – поправлял её Ишшин, слушая описание того, что видела жена. Пока ещё он не мог видеть, но это не продлится долго. – А Сандальная Шляпа только и рад, есть на кого часть обязанностей скинуть… Уууу! Я ему уши-то пооткручиваю!
– Надеюсь, не для того, чтоб доказать… Кажется, не стоило тогда начинать рисовать мангу по его детским рассказам, – печально взглянув на первый том «Мастер без имени[7]», с обложки которого на неё смотрел черноволосый мечник. – Он до сих пор обижается на это, а ведь прошло уже два года с начала её публикации.
– Ничего, он не понимает, что она значит для тебя… Хотя нет, не понимал бы – не помогал бы рисовать, пусть и тайком, – прижимает к себе жену Ишшин и тихо смеется. – А так – стесняется, видимо! Кажется, он просто слишком ею вдохновился.
– Ваш сын вляпался в тушь! – под нос рычит Ичиго, уменьшая поголовье пустых.
Как Ичиго стал временным шинигами, он не понимал. Вроде ещё пару недель назад свободное время он тратил на учёбу, историю, друзей, рисование манги вместе с мамой и ночные посиделки над сценарием… А сейчас ни днем ни ночью нет покоя, одни пустые! И Рукия, добрая девочка, использует любой повод для рукоприкладства. И, ками-сама, убереги детей от этих порождений тьмы людского сердца, им не стоит знать про этот мир.
Как же хорошо, что занпакто не убивает пустых, а очищает и отправляет на перерождение…
– Ваш сын вляпался в… акварель! – шипит Ичиго под нос, целенаправленно уменьшая поголовье пустых, чтобы утереть нос одному завравшемуся недо-лучнику.
– Оро… – добавляет Кеншин, смотря на громадину меноса и всей душой жалея о несуразности меча в руках, с которым применять Хитен Мицурюги[8] ну очень сложно… хотя наставник бы справился, даже имея в качестве оружия палочки для еды или стальную балку…
Как же Ичиго хотелось прикончить Исиду после победы над меносом – от преждевременной кончины последнего квинси отделяли стальные нервы выдержки бывшего хитокири и клятва не убивать. Даже если очень хочется, не убивать. И не калечить. Самому. Рукия сама справится. А потом можно позвать всех на обед… к Орихиме.
– Ваш сын вляпался в… гуашь! – еле удерживая себя в режиме человеколюбия, сверкает глазами Ичиго. Он вторую неделю выслеживает наглого пустого, который решился закусить его матерью и при этом, уходя от наказания, дразнить его периодическими появлениями в опасной близости от семьи.
Как же было приятно отправлять Великого, ха-ха, Удильщика, ха-ха, на перерождение… А потом получать благодарность от мамы, что не могла почему-то видеть именно этого пустого. Да, после Того Дня она перестала быть квинси, но она же по-прежнему видит их и способна противостоять им. Надеюсь, мама послушается и будет развивать свою способность не только для лечения и более комфортного рисования манги…
– Ваш сын вляпался в акрил, – убито подводит итог прошедших трёх месяцев Ичиго, зажимая раны, которыми его наградил братец Рукии. Брат с сестрой – члены семейки явно друг друга стоящие, видимо, упрямство – синоним фамилии Кучики…
Тихий рык вырывается из горла, как только закрываются врата, куда увели его… подругу, а он ранен в состоянии духа. Ичиго упрямо пытается встать – нужно дойти до дома, дома мама, мама поможет…
Надо встать, рычит Баттосай, отдаваясь пульсом в висках, нужно догнать и убить!
Нужно встать и идти домой…
Надо узнать, как попасть в Общество душ, и показать место этому самураю, хрипит Баттосай!
Нужно…
Надо!
– Куросаки-сан, расслабьтесь, – раздаётся незнакомый голос.
Ичиго поворачивает голову, пытаясь понять, кто его видит и откуда знает.
– Куросаки-сан, я друг, я помогу вам, – странный человек садится на корточки рядом с лицом раненого.
В зелёном – старомодном, отмечает сознание – одеянии есть что-то неуловимо знакомое, и от этого Ичиго не по себе. Баттосай в голове бессильно рычит.
– Расслабьтесь, Куросаки-сан, расслабьтесь, – знакомый-незнакомец проводит рукой мимо лица и добавляет, – Инумури[9].
Тьма стремительно уволакивает в свои объятия, и последняя мысль, проскользнувшая в сон, была осознанием, что знакомый-незнакомец – Урахара-сан, когда-то спасший маму.
Комментарий к Ши: Сон, окрашенный красками
[7] Все ещё помнят спешл? Так вот, это он. Не «Бродягой Кеншин» же называть, главный герой же другой, а, как мы понимаем, Хико вряд ли бы сильно распространялся насчёт своего настоящего имени и подробностей взросления. А «Мастер без имени» вроде звучит, да и подходит таинственной даже в собственном сольнике фигуре Хико Сейджиро, только взявшего Кен-чана на обучение.
[8] Хитен Мицурюги – дословно «стиль благородного меча, летящего в небесах», скоростной и направленный на битвы в толпе. Особенность стиля – битвы на высоких скоростях.
(П.А. блин, кажется, Йоруичи придётся потесниться на пьедестале Бога Скорости, ку-ху-ху!)
[9] Инумури – дремота – заклинатель держит руку перед лицом жертвы, и её зрачки расширяются в несколько раз, прежде чем она падает в бессознательном состоянии.
========== Го: Ещё не время просыпаться ==========
Кеншин сидел, связанный, в глубокой яме, скрежетал зубами не хуже оголодавшего пустого и пытался понять, как связаны пробуждение силы шинигами и подобная пытка.
Три дня, ему дали целых три дня, чтоб найти в себе силу.
Свою силу.
А что искать, где искать, и главное, как искать, будучи связанным, никто даже и не думал объяснять.
А ведь он уже чувствовал её. В Тот День.
Он уже потерял счёт времени, в этой яме оно течет так медленно, разбавляемое только вспышками боли в груди и всё сильнее наслаивающейся личностью Баттосая.
От этого хочется вцепиться себе в лицо, до крови расцарапать его и соскоблить с себя эту маску.
В этом мире нет места Баттосаю. Нет места безжалостному хитокири.
А ведь память напоминает, что есть… Что есть тот, кто заслуживает смерти, тот, кто чуть не убил маму и его самого самым подлым способом, пытаясь выпить душу.
– Но подавился, подавился! – безумно смеётся Химура.
И смех в ушах отдается скрежетом скрещенных мечей.
Урахара стоит на краю ямы и ясно видит – в поднятых к искусственному небу глазах плещется расплавленное золото. Золото, полное жажды крови, смерти и мести. Пока нет маски на лице, всё ещё можно обернуть вспять… смерти сына Ишшин и Масаки не простят.
Уже истекает второй день.
– Поторопитесь стать шинигами, Куросаки-сан! – кричит в яму Киске.
В ответ из ямы доносятся пожелания скорейшей смерти в тех же условиях.
«Мда, – потерев подбородок, качает головой Урахара. – Кажется, и предельно вежливого Ичиго можно разозлить до той степени, когда начинают бросаться убивать, и не один раз… Ничего удивительного, он же ещё ребёнок».
Утром следующего дня подвальчик магазина сотрясается от гигантского выброса реацу. Урахара, подло разбуженный локальным землетрясением, оказывается у эпицентра самым первым и застывает, осознавая масштаб разрушений. Кратер оплёванной земли с центром, где была та-самая-яма, разъеденные ядовитой реацу кидо-барьеры и сигналки и Ичиго, сидящий в центре ямы, пряча глаза за длинными волосами, держит в руках шар из чёрного огня.
Киске чувствовал, как седеют вставшие дыбом волосы на затылке. «Сын Ишшина – монстр», – приходит в голову неутешительный вывод. – «Знал бы он, что он сломал… Нда, от такой реацу и барьер Сейрейтея пострадал, не то что наши».
«Мне хронически не везёт с наставниками», – мысленно вздыхал Ичиго, уворачиваясь от ударов занпакто – Урахара был потрясающим мучителем. «Один – поедатель мозгов и пьяница, второй – ученый-экспериментатор и поедатель мозгов, и оба, оба совершенно не умеют учить детей. О ками-сама, за какие грехи именно эти двое вкладывали мне в руки меч, каждый в свою жизнь?» Ичиго скрипит зубами – чёртов Урахара точно мстит ему за полигон и смеет называть происходящее обучением. А применять техники Хитен Мицурюги – сейчас это опасно, он не самоубийца и портить свое духовное тело ещё сильнее, чем уже, не будет, да и пародия на учителя не даст ему сосредоточиться. Так легко потерять контроль над реацу, а ведь тогда она вновь будет разъедать всё… и всех.
У него слишком мало времени.
У него слишком жестокий учитель.
У него слишком страшный занпакто.
Сакобато привычно лежит в руках. Чтоб активировать шикай, достаточно перевернуть его.
Кеншин прячется глубоко в Ичиго, а глубоко в Кеншине совершенно не собирается прятаться и показательно точит катану банкая Баттосай. Два шага до грани и один за грань.
А потому:
– Защищай! – и тихим шёпотом. – Кеншин.
И алый серп соскальзывает и улетает вбок.
Шаг, ещё один, кажется, это называется шюмпо.
Пропустить удар, шаг, ещё шаг, отправить «крик» обратно.
Шаг за шагом ускоряться и ударить так, как учили что наставник, что на кендо, что на иайдо[10].
Панамка смятой улетает в воздух.
– Какое интересное занпакто, – улыбается Урахара, поднимая с земли многострадальную шляпу. – Сердце меча, да? Но тогда почему заточено изнутри?
Ичиго лишь вежливо улыбается, пряча глаза за чёлкой.
– Этот меч не для того чтобы убивать, – не переставая улыбаться, признаётся. – Для того чтоб защищать.
«А защищать придётся много и многих», – приходит к неутешительному выводу Кеншин, смотря на своих друзей. «Упорные дети, даже не понимают, куда идут спасать подругу… минимум силы, минимум информации и минимум организации. Всё, чтоб никто не принял вторжение за настоящую диверсию… Умно, умно, Урахара Киске, знать бы только зачем».
Кеншин прячет глаза под чёлкой от друзей, от подозрительной Йоруичи, от неугомонного Гандзю, от встреченных им офицеров и одного капитана.
Он прячет глаза, чтоб никто не увидел в них понимания. Сейчас идёт представление для неизвестного ему зрителя, и в нём он главный герой, а главный герой не должен знать, что идёт спектакль, иначе никто не поверит в его игру.
Он прячет глаза и идет напролом, так, как бы делал неопытный юнец, никогда не сражавшийся в средневековом городе.
А глаза, пока он их прячет, будто бы светлеют.
И только Кучики Бьякуя на миг видит в глубине глаз риоки убийцу, которому хватит одной
