Текст книги "Порох в топленом молоке (СИ)"

Автор книги: takost

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Зато теперь Толя кричал еще и ее. Она крикнула в ответ, но тягучий скрип железа ее заглушил, а крик уже отдался болью в груди, и теперь даже дышать было невозможно. Крыша раскачивалась и скрипела, как несмазанная телега, под ней извивался ветер. Зоя вдруг осознала, что сама вырыла им с Николаем могилу.

Беременность ослабила ее, и когда она снова попыталась призвать бурю, то встретила сопротивление изнутри. Мысль о том, что ребенку это не нравится, заставила Зою на секунду содрогнуться. Но, в конце концов, она не была сентиментальной и знала, что то, что было внутри нее, не могло ничего ощущать.

Зоя подняла здоровую руку. Ветер налетел снова, хлестнул по Зоиному лицу ее же волосами. С натужным визгом крыша сдвинулась, впустила под завалы студеный воздух, обнажила бело-серое ребрышко неба. Но этого все равно было недостаточно.

Из носа хлынула кровь. От того, как она ощутилась на губах, Зою затошнило – словно в рот сунули ржавую медную монету. Она попробовала еще раз. И снова.

Зоя. Зоя. Зоя.

Пульс Николая теперь едва ощущался, и Зоя уже не понимала, в каком он состоянии. Она даже не знала, насколько сильно он ранен. А потом эти сгустки клеток, этот гипотетический ребенок позволил пульсации под ее пальцами стать сильнее. Зоя не сразу осознала, почему.

Огонь подобрался слишком быстро, слишком близко, пламя было жарким и прыгучим – Зоя ощутила его кончиками своих насквозь промокших ног. А потом она почувствовала другое. Энергия в ее руках плескалась, закручивала ветер в воронки со злобным захлебывающимся свистом, а вместе с ней энергия другая, та, что была внутри нее, постепенно ослабевала. Ритмичная, быстрая пульсация, которая была сердцебиением, в миг стала чахлой, слабой.

Зоя.

– Юрис, – она всхлипнула. От горечи сального дыма запершило в горле. Кровь уже залила ворот ее взмокшего кафтана.

Зоя забирала жизнь у него – у того, что в один день стало бы их с Николаем ребенком, в обмен на их спасение. Генерал внутри нее посчитал бы это верно выбранной тактикой, справедливым обменом, но прямо сейчас его здесь не было. Здесь была только Зоя, и она знала, что никакого обмена быть не должно, что это несправедливо, словно миру хоть сколько-то сдалась эта самая справедливость.

По небу прокатилось глухое громыхание. Зоя вспомнила светлоголового лисенка. Перед ее глазами он все так же распечатывал барбарисовые карамельки, и Зоя вдруг поняла, что узнает обертку – те самые липкие леденцы из конфетной вазочки, в которой никогда ничего не переводилось, потому что Николай одну за другой поглощал из нее и их, и трюфели, и апельсиновые мармеладные дольки, пока они ночами напролет готовились к войне, строили планы.

Она увидела, как Николай играючи протягивает сыну вазочку, а тот хохочет, пытаясь выудить из нее шоколадную конфету своими цепкими пальчиками, вымазанными сладостью. Над нагорьем пронесся еще один раскат грома.

Зоя шмыгнула носом, втянула обратно кровь – она ощутилась в горле прошедшей войной. Ветер свистел так сильно, что заложило уши. Если Толя и продолжал кричать ее, она этого уже не слышала.

Зоя почувствовала, когда это произошло, потому что в следующую секунду молния отбелила серую завесу дождя, и поток ветра подхватил и унес паровозную крышу как-то совсем комически, будто великан из детской сказки. Раскинувшийся небосвод ослепил молочным светом, над головой блеснули серебрящиеся голые ветки, качающиеся, как корабли на штормовых волнах, и посверкивающие чешуйками спрятанных в коробочки почек.

Дождевые капли упали на Зоино лицо, ладони бессильно повалились на землю, шлепком подняли брызги глинистой грязи. Зоя закрыла глаза.

Она больше не хотела их открывать.

Уже потом она просыпалась и снова проваливалась в беспамятство. Стучали копыта, под колесами хлюпала слякоть, вокруг переговаривались, обсуждали крушение поезда. Ей казалось, она чувствовала сухой пряный запах сена и сладкий аромат только что испеченного хлеба. Она видела Дарклинга – он нашел ее в конюшне, когда она снова сбежала с завтрака. Рука, которую он ей протянул, была холодной и гладкой, как позабытая в саду фарфоровая чашка.

Она видела Юриса – его волосы цвета ржаного хлеба были заплетены в тугие косички, вокруг пояса повязан засаленный белый фартук, а руки все черные от копоти. Он налил в стакан топленого молока, поставил его на стол перед мальчиком.

Потом Зоя слышала, как Женя сказала: «Ты не должен это видеть». А Николай ответил: «Не думаешь ли ты, что после всего меня испугает пара окровавленных простыней?». Николай был жив. Зоя знала, что этого было достаточно. А если он и говорил что-то еще, она этого не помнила.

Когда она, наконец, пришла в себя, она лежала в чьей-то кровати, на железном изножье был выкован ангел, в свете свечи на него легла синяя тень, а величественная мебель в темноте вся упростилась до очертаний.

В голове было пусто, словно Зоя долго не спала ночью или выпила слишком много кофе, но усадьбу графа Бронского она все равно узнала. Роскошные декорации жизни равкианского министра финансов.

Когда она пошевелилась, боли не было, разве что ощущение, что тело ей не принадлежит – последствия целебных гришийских отваров, которыми ее поила Женя, и только. Зоя не собиралась думать ни о чем другом.

Николай сидел у ее постели, на коленях лежала книга с пятнами от чая на замасленных страницах, но по его стоящим на месте глазам Зоя поняла, что он ее не читал. Николай не заметил, что она проснулась: был погружен в свои мысли, и Зоя знала, о чем он думал.

Он выглядел старше, при свете одной только свечи его волосы казались темнее, не сливочного цвета, как днем, когда солнце выбеливает его всклокоченную макушку. Голова перебинтована, следы крови на марле побагровели. Лицо и шея все в царапинах и ссадинах, мутнеющих до цвета сырого мяса. Зоя вдруг подумала, как сейчас выглядела она – так, словно это было важно.

Она облизала губы, ощутила языком корочку запекшейся на них крови.

– Бронский любит почесать языком. Зря вы отсюда сразу не ушли, ваше величество, – хрипло сказала Зоя и понадеялась, что это прозвучало с уколом. Ей казалось, что если она помолчит еще немного или не усмехнется, Николай услышит треск внутри нее, высокую ноту отчаяния.

Его взгляд метнулся к ней, он выглядел так, словно просидел у ее постели несколько дней. Зоя заметила, что на тумбочке у кровати стояла нетронутая чашка, от нее пахло кофе и чем-то кислым, похожим на испорченное молоко, хотя в комнате было так холодно, что стучали зубы. Печенье с ягодным желе, казалось, давно засохло.

– Разве ты не знаешь, дорогая Зоя, что я никогда не упустил бы шанс подать тебе стакан воды, когда ты этого попросишь? – шутливо спросил он, но глаза его оставались серьезными. Он не касался ее – наверное, думал, что она его оттолкнет. Зоя не была уверена, что сделала бы это, если бы он попытался. Но так было лучше.

– Не надейся, что когда-нибудь я стану настолько беспомощной, чтобы просить у тебя стакан воды, – фыркнула она, хотя они оба знали, что прямо сейчас все было именно так. – Твоя голова…

– Просто царапина, – перебил Николай, но это тоже было неправдой. Зое вдруг показалось, что мужчину, который сидел перед ней, она не знала.

Но потом Николай наклонился и обхватил руками ее ладонь, и она снова увидела перед собой того человека, с которым спорила за завтраком, на которого смотрела по утрам, когда он спал, и который был отцом ее ребенка даже несмотря на то, что никого ребенка больше не было. Он был отцом так же, как она – матерью. Такое нельзя просто взять и забыть.

– Ты не обязан быть здесь со мной, – в конце концов, повторила Зоя. – Я тебя об этом не просила.

– Все так. Но вот какая штука: я уверен, что не брошу тебя в таком состоянии.

– Какое хорошее слово для этой ситуации – состояние, – снова фыркнула она и попыталась привстать, чтобы дотянуться до стакана воды, но Николай ее остановил. Он протянул ей его сам, а Зоя приняла его, потому что, в конце концов, что ей оставалось делать?

Но руки тряслись, поэтому Николай сжал их и помог ей отпить. Вода в стакане была холодной, какой-то будто ненастоящей, с металлическим привкусом, словно Зоя пила ее из железной кружки в портовой таверне. Поиться с чьей-то подачки было унизительно, но куда хуже смотреть на Николая и видеть, как он глядит на нее с застывшим от жалости лицом.

Она отодвинула от себя кружку рывком, вода выплеснулась на ее одежду – простая белая рубашка, пахнущая лавандовым мылом, сверху – овечий свитер; наверное, Женя ее переодела. В ней, в этой одежде, кричащей о чистоте домашнего, привычного, Зоя чувствовала себя уязвимой.

Николай, конечно, все понял. Он отодвинулся, посмотрел на нее с усталостью старика, только и желающего, что поскорее умереть. Стакан он отставил обратно на тумбочку, на то же место, левее блюдца с печеньем. Вернул комнате исходную безликость.

– Ведь это и мое бремя, Зоя. Но ты несешь его одна, хотя вовсе не обязана. Я слишком долго полагался на твою защиту, но это я должен был тебя защищать. И вот ты снова меня спасаешь. Какая-то это неправильная сказка.

– А разве жизнь похожа на сказку? Большинство людей усваивают, что это не так, годам к пяти, а мне казалось, из этого возраста вы давно вышли, ваше величество, – поддела Зоя, хотя, конечно, знала, что Николай просто пытался ее ободрить.

– Ты не обязана жертвовать чем-то ради моего спасения. Мы оба знаем, что я могу прекрасно справиться сам.

– Святые, ты можешь хотя бы на минуту перестать быть таким самонадеянным? Ты всего лишь обычный человек, ты отказник, – выдохнула Зоя. – И единственный живой Ланцов. Я поклялась оберегать тебя. Оберегать Равку. Я – твой генерал, лучше которого тебе уже никогда не найти. Мое место во Второй армии, а не на соседнем с тобой троне.

Все могло бы быть по-другому: она могла бы посмотреть на него, показать, как им с ним хорошо, хорошо вдвоем. Но она на него не посмотрела, а он не посмотрел на нее. С привязанностями всегда так – ничего хорошего от них не жди.

– Тебе нужно набраться сил. Признаю, дел у нас много, – Николай накрыл ее ладонь сверху и похлопал по ней – дружеский солдатский жест.

Больше он ничего не сказал, и она тоже.

Так все и закончилось.

========== Король и генерал ==========

Вообще-то, Николай знал, что для того, чтобы стать монархом лучше, чем его отец, он должен быть взрослее, должен перестать прикрываться своим эго, как одеялом. В конце концов, что бы про него ни говорили, он был достаточно умен, чтобы признать свои недостатки, пусть пока и в лице одного только себя.

Он позволил Зое забавляться с ним, приходить и уходить, когда ей вздумается, и что вздумается говорить, даже в присутствии его кабинета министров. В глазах других они были командой, отлаженной системой, на зависть всем работающей, как часы.

К тому же Николай был человеком новых взглядов, и если бы кто-то однажды за обедом или охотой вдруг вспомнил, как генерал Назяленская, еще до войны, кутаясь в шаль, каждую ночь выходила из Большого дворца, то уместно было бы списать это на их товарищество, внезапную безыскусную близость.

В отличие от своего отца, который повешение за панибратство и то считал излишней милостью, Николай подобные вольности порой легко спускал с рук, но даже его терпению мог прийти конец. Он готов был допустить, что временами Зоя командовала им, как одним из своих мальцов-шквальных в подчинении, не воспринимала его всерьез.

Готов был мириться с тем, что из-за приступов мрачной хандры она снова и снова отказывала ему в женитьбе, хотя партией он был завидной, а еще давным-давно признал, что за вечным недовольством и разговорами о жестокосердечности она прячет зримый, очевидный страх его потерять.

Николай позволял Зое больше, чем любой другой женщине в своей жизни, даже больше, чем собственной матери. И, стало быть, если ей так угодно, она может и дальше продолжать играть в мужчину, быть солдатом, генералом и святые знают кем еще. Но это не значит, что она имеет право говорить с ним в таком тоне, выставлять его слабаком и рохлей, который всякий раз только и надеется, что Зоя придет ему на помощь, как палочка-выручалочка, и истечет кровью, чтобы не истек кровью он.

Может, Николай и был отказником, но ему и так прекрасно жилось: в конце концов, он трижды возвращался с войны не из-за красивых глаз и волшебного умения метать молнии и лепить очаровательных облачных зверушек в небе.

Когда Зоя зашла в тренировочный павильон, Николай увидел ее отражение в одном из дворцовых окон, в которые с самого утра не переставая лупил дождь.

Погоду мало было назвать отвратительной, она была настолько скверной, что даже самый заядлый охотник впервые за сезон отказал бы себе в удовольствии пойти на болота за глухарями. А что до Николая, его дождь с детства вгонял в смертную тоску.

– Вы хотели меня видеть, ваше величество? – спросила Зоя, как всегда, ехидно. Николай по этому скучал: ему не хватало ее едких комментариев за завтраками, ее готовности драться с ним за селедку на ножах для масла. Не хватало сладкого запаха ее волос, того, как в спорах она по-детски горделиво вздергивала подбородок. Ему не хватало Зои.

Но сегодня он думал о другом, захлебывался своей гордостью, как глупый мальчишка, и ничего не мог с собой поделать.

– Зоя, – снисходительно сказал Николай и обернулся. Без предупреждения кинул ей меч и не удивился, что она его поймала.

Лицо у нее все еще было бледным и серым, каким-то неживым, с нездоровым румянцем, как у чахоточной больной, хотя прошла уже не одна неделя. Мысль о том, что скоро мог сопеть в колыбели их ребенок, его наследник, Николай вытеснил тем, что был способен контролировать: стратегией, тактикой, планированием. Поэтому Зоя стояла сейчас здесь.

– Неужто вы собираетесь драться со мной, ваше величество? – хмыкнула Зоя, но все равно поудобнее взяла в руке меч.

– Зря смеешься, Назяленская. Подозреваю, дракон тебе рассказал, как важно иногда баловать простых смертных сказочными зрелищами, или как вы, гриши, называете эти свои очаровательные волшебные представления? – поинтересовался Николай и увидел, что костяшки стиснутых на рукоятке меча Зоиных пальцев побелели, как вода от соды. – Но вот в чем загвоздка: мне нужно знать, на что способен мой генерал, если все его прелестные магические штучки в один день вдруг перестанут быть такими эффективными.

– Силы гриша нельзя лишиться.

– Смею предположить, Алина бы с тобой не согласилась.

– Алина – это другое.

– Что, не так хороша, как ты? – Николай говорил весело, но воздух вокруг них уже накалился и теперь потрескивал, точно сухие поленья в огне.

Ему вдруг вспомнилось, как в одной из полупустых керчийских таверн они как-то до рассвета нежились в ванне под треск ольховых дров в камине, говорили о какой-то бессмыслице, и Николай расчесывал Зое волосы пальцами, намыливал их травяным мылом, наводящем на мысль о полевых цветах, грушевом лимонаде и раннем детстве.

Теперь Николаю все чаще казалось, что ему приснилось эту в одну из тех ночей, когда он еще мог спать.

– Я самый сильный живой гриш из тех, о которых нам известно. Можно подумать, это секрет, – фыркнула Зоя.

– Не секрет, – согласился Николай. – Как не секрет и то, что ты была лучшей среди солдат Дарклинга, но этого все равно недостаточно, чтобы с достоинством носить звание моего генерала и возглавлять королевскую армию. Ну же, Зоя, докажи мне, что я не ошибся, выбрав тебя. Что солдаты не только Второй, но и Первой армии готовы сражаться и умирать под твоим знаменем, потому что свято верят, что пост генерала ты заслужила не за один только свой суровый нрав.

– Стало быть, прямо сейчас ты предлагаешь мне надрать тебе зад? – уточнила Зоя, и Николай увидел, что она уже выискивает его слабые места, предугадывает атаки и выстраивает схему сражения. В его словах Зоя распознала вызов и приняла его пусть и не за честь, зато с честью.

– Не предлагаю, а отдаю приказ, – поправил Николай. Он уже вынул меч из ножен, и в свете люстр лезвие блестело, как скользкая рыбья чешуя на солнце в порту. – Победи меня как рядовой солдат, а не как гриш.

Николай вскинул меч. Он стоял в выигрышной позиции, да еще и отблески золота с пилястров и колонн так удачно обрисовывали рельеф плечевого пояса. На нем не было ни защиты, ни мундира, только легкая вышитая рубаха, выбившаяся из брюк. Голая кожа мелькала в зазорах между пуговицами, и Николай знал, что Зоя это заметила.

– Уже можно принять твою задержку за проигрыш, Назяленская? – хмыкнул он в тот же момент, когда Зоя атаковала.

Николай отбил нападение, ударом меча заставил Зою отступить назад. Зазвенела сталь, метнулось по залу эхо – за ним всегда угадывался дом, а еще битвы на просоленной палубе его корабля под улюлюканье салаг и треск раскалываемых ножом крабовых панцирей.

В этот раз удар нанес Николай, но бил вполсилы, потому что знал, что бой с самого начала шел неравный. И хотя Зоя была хороша, Николай обучался ведению огня и боя с десяти лет и видел если не все, то большинство ошибок противника, эти дивные крошечные прорехи в нападении и защите, которые так часто стоили людям жизней.

Пока Василий баюкал своих чистокровных лошадок и напивался с товарищами, Николай учился. Он делал это всю свою жизнь.

Зоя отбила еще несколько его атак, от некоторых ушла и сама сделала пару ложных выпадов, но его ей было не победить. Когда она снова отступила, Николай легко подцепил ее меч рукоятью своего, чтобы обезоружить. Он мог сделать это раньше, но ему нравилось смотреть, как Зоя старается, как пытается доказать ему, что она лучшая, что она и не такое может.

Николай приставил меч лезвием к ее горлу, увидел, как подрагивает жилка на ее идеальной шее. Зоя дышала скачками, прерывисто, и пахло от нее так же, как после секса – прорезались в воздухе запальчивость, это славное нежелание признавать его превосходство. Николаю вдруг стало даже жаль, что прямо сейчас Зоя была не в том положении, чтобы проявлять недовольство.

Он опустил меч, убрал его в ножны.

– Признаю, Назяленская, впечатляет. Но мой генерал может лучше. Как думаешь, мне еще рано списывать тебя со счетов?

Николай ее подначивал и был уверен, что Зоя это понимает, поэтому, когда в конце недели он увидел, как в тренировочном зале они вдвоем с Толей размахивают оружием, поначалу списал это на ее взыгравшее честолюбие. Признаться, ему даже польстило, что эта дивная игра все еще продолжалась.

А когда Николай понял, что никакая это была не игра, его уязвленное самолюбие уже слишком долго играло с ним злую шутку, поэтому вместо вины он испытал только чувство кого-то нового удовольствия, извращенную гордость за то, что он перед собой видел.

Это больше была не Зоя.

Он наблюдал за ее тренировками – не всегда, но с тем же наслаждением, с каким еще мальчишкой смотрел всякие разные пьески в театре. А однажды заметил, что Зоя стерла ладонь в кровь о рукоять меча, но продолжала наступать, пока Толя с мрачным лицом не поднял руку и не остановил поединок.

Уже потом Николай понял, что это было начало, которое он проглядел: так хорошо было упиваться чувством собственного достоинства, ждать, что в этот раз Зоя, наконец, поймет, что не всесильна, высветит все свои слабости. Его надежда перемежалась с раздражением – Зоя была слишком тщеславна, слишком заносчива, чтобы отступить, хотя Николай едва ли был тем, кто мог ее за это винить.

Она сама делала себе перевязь – прикладывала к ранам какие-то луговые травы, которые собирала возле теплиц гришей и вымачивала в кипятке, хотя дворец был полон целителей. Возможно, если бы Николай не был одержим этой идеей обличить Зоину уязвимость, ее небезупречность, которой не нужно было стыдиться, он бы понял, почему она ни к кому не обратилась за помощью.

Он бы заметил, когда глаза его вдруг потемнели, а Зоин взгляд из увлеченного сделался жестоким и пустым. Только вот Зоя жестокой не была – язвительной, суровой, но не жестокой.

Николай услышал это раньше, чем увидел: тихие перешептывания детей, шмыганье носом. Потом Зоя приказала:

– Еще раз!

У озера на прямоугольнике пожухлой травы сидел парнишка-шквальный, до того маленький, что казалось, будто не он носит кафтан, а кафтан – его. На щеках влажно блестели дорожки от слез, из носа капала кровь, он прижимал к нему руку, которая вместе с худыми плечами подрагивала от беззвучного плача.

Вокруг толпились другие дети – самому старшему едва ли больше девяти. На лицах беспокойство и замешательство, а еще сигналы неуклюжего страха, совсем не похожего на тот, когда ты спрятался и теперь вот ждешь, что тебя найдут.

Николай вспомнил, как маленькие портные гурьбой сидели возле Жени; глаза наполненные мечтательным восторгом, зачарованные. Они все хотели быть как она, а Женя подпитывала их мечты похвалой, добрым взглядом, верила в эти их мечты так же, как верили они.

Мальчонка не пошевелился, точно к земле прирос, но глаза – бледно-бледно голубые, с розоватым ободком по краям, продолжали беспомощно смотреть на Зою. Если остальные дети и хотели помочь, то не решались: они теперь все были словно железные фигурки на военных картах – безмолвные и обездвиженные.

А потом поднялся ветер, разметал полы кафтанов и синие ленты в аккуратно заплетенных волосах, рывком вздернул мальчика на ноги и швырнул на колени. Николаю потребовалось все самообладание, чтобы не уволочь отсюда Зою за ухо, как нашкодившую девчонку, прямо на глазах у ее учеников.

– Отставить, – сказал он тоном, не терпящим возражений, и вышел из тени. Дети встрепенулись, стали беспорядочно толкать друг друга локтями, а некоторые девочки – наверное, дочери князей – быстро смекнули, кто он, и присели в безупречных книксенах, как и полагает кисейным барышням, думающим только о рецептах тортов с клубникой и женитьбе на принце.

Николай вспомнил маленьких гришей, которых он видел, когда сам был ребенком – взгляды полны мрачной решимости, тела пульсируют энергией бойцов. Он подумал о Нине, об Адрике, которому было всего пятнадцать, когда на войне он лишился руки. Он подумал о Доминике.

В одном Зоя была права: ни один из этих детей хотя бы близко не походил на солдата. Но они были всего лишь детьми, в основном крестьянскими, все тонкорукие, с вечной коркой грязи на лицах, и оказались здесь только потому, что семьям выплатили за них содержание, на которое можно было купить скотины и вырастить всю оставшуюся ребятню.

Николай знал, что эти дети старались как могли. Но ему хотелось, чтобы они чувствовали себя во дворце как дома, чтобы в один день присягнули ему на верность по собственной воле, а не чьей-то указке.

Он подошел к мальчишке – на Зою Николай даже не взглянул, протянул тому руку и не ощутил ничего, кроме печали, когда теплая от крови ладошка обернулась вокруг его руки.

Страх в глазах мальчика сменился недоверчивым изумлением, потом – интересом, когда он с детской непосредственностью уставился на черные полосы, которые уходили по рукам Николая вверх под манжеты мундира, как угольные реки на картах – под горные цепи.

Николай только сейчас заметил, что парнишке было лет шесть, совсем еще малой, и пахло от него по-детски – молоком, шоколадными карамельками и духом приключений.

– Как тебя зовут?

– Леша, – ответил он и тут же добавил, уже громче: – Алексей Трухин, ваше величество. Мой брат в королевской страже. Однажды я стану таким же сильным, как он, и буду служить короне в рядах королевской армии.

Он гнусавил, потому что все еще прижимал одну руку к носу, но говорил искренне, с запалом мальчишки, который верит, что еще может стать героем. Глаза у него снова загорелись, щеки высохли, разрумянились – так должны выглядеть дети.

Николай вдруг осознал, что все теперь напоминало ему о том ребенке, которого у него уже никогда не будет. О их с Зоей ребенке. Он тоже бы однажды посмотрел на него так, как смотрел сейчас этот славный мальчуган – словно Николай был целым миром.

Дети их обступили, казалось, все они забыли, что Зоя стояла рядом. Николай знал, что они еще долго будут это обсуждать, пересказывать друг другу, как хорошую сказку – с воодушевлением на лицах, с детской простотой.

– В таком случае даю слово заглянуть к вам послезавтра, солдаты, а вы потрудитесь приготовить для меня то, о чем я затем вприпрыжку побегу рассказывать, скажем, генералу-лейтенанту Жабину, – сказал Николай так, словно предлагал им поиграть. Отчасти так оно и было. А от того, что он назвал их солдатами, они все зарделись от гордости.

– Так точно, ваше величество, – отозвался Леша за них всех и потер нос рукавом кафтана, размазал кровь по щекам.

Николай протянул ему свой платок – такая-то малость, а дети вытаращились на него, точно на волшебную вещицу, ну до того откровенно, что Николая это только позабавило. Но вот он уже развернулся на пятках, заложил руки за спину и прошел вперед. Когда никто из учеников не мог его услышать, он сказал:

– Еще раз выкинешь что-нибудь подобное, Зоя, и сможешь отправиться прямиком к Дарклингу собирать с ним вереск и наигрывать на фортепьяно национальные каэльские баллады. Не сомневаюсь, твой старый друг с большим удовольствием выслушает, как самозабвенно его лучшая ученица воздает почести его методам.

Когда Николай посмотрел на нее, то не заметил ничего, кроме презрения, но губы у нее были поджаты – милый признак обиды, которую Зоя пыталась скрыть и скрыла, но только не для него. В конце концов, Николай давно изучил каждую прореху в ее броне.

Больше он ничего не сказал.

В следующий раз они стояли друг напротив друга во время очередного спарринга, и Николай уже знал, что теперь все было по-другому.

Прежде чем Зоя успела замахнуться, Николай заметил, что тени у нее под глазами стали больше, разрослись до какой-то галактической пустоты, в которой, кроме нее, никого не было.

В их первый бой он себя сдерживал, но теперь перестал. Казалось, Зоя собиралась оставить его без головы, и, справедливости ради, в этот раз у нее могло и получиться. Она злилась, Николай злился тоже.

Он не заметил, когда их спарринг стал личным, перерос в молчаливый спор, который они вели вот уже полгода и все никак не могли разрешить. Он не заметил, когда холодная ярость внутри закаменела, стала огромной, чистой и мощной. Когда он вдруг понял, что ему это нравится.

Николай снова нанес удар, но бил уже не он. Это был тот, кто хотел, чтобы Зоя знала свое место, чтобы дерзость в ее взгляде сменилась мольбой о прощении. Это был Дарклинг. Монстр.

Зоя среагировала быстро – признаться, меньшего от нее Николай и не ждал, – но он все равно оказался быстрее.

Николай вогнал меч в Зоино предплечье, протянул его вниз по правой руке к сгибу локтя. Услышал, как под порезанной тканью кафтана лезвие раскроило плоть с влажным чавкающим звуком, так же легко, как на две половины самый простой нож делит размокший от сиропа торт.

Николай замер, все это вдруг показалось каким-то ненастоящим – кровь, которая капала с Зоиных пальцев, вспышка ледяного изумления в глазах. Это он сделал.

Собственная рука, стискивающая меч, разом стала чужой. Секундное промедление, а лезвие Зоиного меча уже оказалось у его горла.

– Вы не должны позволять себе отвлекаться, ваше величество, – спокойно сказала Зоя и опустила меч.

Она больше не смотрела на него как на Николая, своего союзника и друга. Она даже не смотрела на него с презрением или желчью, как на своего врага.

Отныне это был взгляд генерала.

Взгляд генерала на своего короля.

Комментарий к Король и генерал

Ан нет, все-таки делю эпилог на две главы для поддержания боевого духа :)

========== Эпилог ==========

Зоя помнила: ей пятнадцать, и она изо всех сил пытается призвать что-то большее, чем маленькую бурю, поднять сухие осенние листья и заставить ветер нести их с такой силой, что они могли бы ранить. А еще запахи – перегноя, жимолости и темного шоколада от кафтана Дарклинга. Он стоял так близко, что они дышали одним воздухом.

И хотя Дарклинг наблюдал за ней с терпеливой снисходительностью, Зоя знала, что он недоволен. Она облизала губы, пытаясь не думать о родниковой воде и инжирно-перечном хлебе, который всегда подавали ровно в полдень и которого наверняка уже не осталось – в школе гриши сметали его прямо с хлебных лопат еще до того, как он успевал остыть.

Зоя понадеялась, что Иван приберег ломоть хотя бы из вредности, чтобы потом ее подразнить, надломить корочку точно под ее ухом с изумительным хрустом домашнего хлеба.

– Ты сильнее, чем думаешь, Зоя, – спокойно сказал Дарклинг. Он видел ее насквозь, и от этого вид у Зои сделался пристыженным. Это была не похвала, а предупреждение. Это значило, что она недостаточно хороша. – Я не хочу тебя обидеть, Зоя. Если ты устала, ты можешь отправиться обратно в школу, и мы продолжим завтра, – Дарклинг отошел в сторону, создал эту видимость легкого, очевидного выбора. Так, будто она и правда могла сейчас уйти.

Он проверял ее.

Зоя не сдвинулась с места, только повыше вскинула ладони и заметила, как тень мрачной усмешки легла на его красивое лицо. Дарклинг сделал шаг вперед, провел ладонью по ее волосам, и сердце у нее забилось быстрыми промельками. Так глупо, так очевидно.

Дарклинг улыбнулся:

– Я думал, что могу помочь тебе стать лучше, но ты сделала все сама. Ты сама этого захотела. Прекрасная, особенная девочка. Я хочу, чтобы ты это знала. А если кто-то будет сомневаться в том, что ты лучшая, докажи ему это, Зоя, так же, как доказала мне.

Уже потом Дарклинг всегда отзывался в ней мгновенной рябью, открывал узенький путь назад, в те годы, когда она сворачивалась под его боком и еще верила, что если это и не счастье, то что-то близкое к нему.

Дарклинг видел все ее слабости и знал, как легко использовать их против нее, как просто убить в ней эти крошечные зародыши простых чувств. Зоя почти забыла, что Николай тоже мог быть таким.

Она не любила загадки и тайны, не любила неопределенность, эти слюнявые чудеса, фантазии идеалистов и романтиков, а вместо этого жила верой в бинарности, всегда настороже, с правилами, с подпорками для нормальности. Тогда, на колокольне балакиревской ратуши, это был не Николай – Зоя знала это так же, как то, что стол для общего завтрака день ото дня накрывали часом после полудня. Что купол в Малом дворце овивали пыльно-белые розы – в память о Елизавете.

Что Николай снова станет собой, тем же мужчиной, тем же самым сердцем, тем же самым светом. Простые, понятные истины.

С того дня прошли годы, вообще-то, за это время они все изменились. Зоя слишком долго боялась Дарклинга, слишком многое возвращало ее обратно к гнилому, неуклюжему страху. Она почти забыла, что поклялась себе не подпускать мужчин ближе, чем на договоренность провести вместе ночь в очередном постоялом дворе, местечке-беспорядочности, унылом, как церковное святилище.