Текст книги "Аромат земляники"

Автор книги: Свежов и Кржевицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Семейное «что да как» упёрлось в деньги. Тогда он придумал «гениальную» схему, как без отрыва от учёбы поиметь копеечку. Барыжническая схема «купи-продай» быстро начала приносить свои плоды. Всё что для неё требовалось – стартовый капитал, дурачки и ходовой продукт – нашлось быстро. Денег дали родители, сами не зная на что дают. С дураками в нашей стране проблем нет и не было, в чём Никитос никогда и не сомневался. А продукт нашёлся по случаю, собственно и явившись толчком для «гениальной» схемы.

Никитка выписал из-за границы солнечные очки, причём сразу пару – не для жены и без потребности, просто так было выгоднее. Что и говорить, а очки были классные – зеркальные «авиаторы» – хоть и являлись дешёвой китайщиной. А на поверку выяснилось, что подобным барахлом наши соотечественники торгуют в сети завышая цену в десять и более раз. И вот Никитка решил демпинговать. Попросту – поиметь, опрокинуть весь «рынок», зарядив ценник с накруткой всего-навсего пятьсот процентов.

Рекламная компания развернулась там же, в интернете, и уже за первый месяц он собрал столько заявок, сколько очков не было в первой заказанной партии. Два-три раза в неделю, по вечерам, он своими бесчисленными отправлениями блокировал работу местного почтового отделения. Столько же раз ездил на электричке в Купчино на встречи с местными покупателями. Короче, дело пошло быстро и сразу, и даже зимой, в не сезон, приносило ему как минимум тысячу рублей чистой прибыли в день – в будущем он немногим больше будет получать на своей первой работе – а весной-летом в разы больше.

Количество глупых и жадных не уменьшалось. Дело развивалось. Жить стало веселее.

Проблемы начались через год, когда мелкие, получаемые из Америки партии перестали покрывать спрос. Пришлось заказывать большими коробками. Сначала такие посылки стали задерживаться на таможне, что приводило к покупательским очередям и недовольствам. Многие отказывались от заказов. Затем, что-то заподозрив, на таможне посылки начали вскрывать, что породило в сердце горе-предпринимателя законную тревогу. После этого трудные времена настали на почте – не хватало сотрудников, отделение работало через день, а по субботам не работало вовсе. А закончилось всё тем, что очнулась от спячки налоговая.

Тут-то Никита и осознал всю свою ненависть к системе. На исходе первого десятилетия двухтысячных улицы до неприличия активно заполонялись дорогими машинами, окраины родного города застраивались коттеджами, на поверхность одна за другой всплывали подробности жизни местных, и не только, чиновников. Кругом ворьё и махинаторы! В администрации и милиции – сплошное кумовство! Рынок безнадёжно оккупирован кавказцами! А ему, честному спекулянту, не давали нормальной студенческой жизни…

«Очковая» история закончилась благополучно, то есть без наказания. Вслед за ней закончилась и учёба, подбросив очередной неприятный факт – не нужен никому выпускник без опыта работы, а с его специальностью не нужен вообще никакой. Снова пришлось думать, изобретать, томиться в бездеятельности и тянуть лямку бедняцкого существования.

Давила жена. Быстро устроившаяся «продажным» менеджером, она сначала подбадривала его, потом начала всё больше молчать, а затем начала нудить и надоедать советами и попрекательствами. Каждый раз это заканчивалось скандалом.

Тогда Никита придумал очередную схему.

Будучи от природы талантливым бильярдистом, он решил зарабатывать на этом. Первой проблемой на пути стали деньги – был необходим хоть какой-то минимум денежных знаков, чтобы целыми вечерами засиживаться в клубе. Тогда, недолго думая и подавив врождённую гордость, он устроился мерчандайзером в строительный гипермаркет. Главным преимуществом той работы был график 2/2, позволявший по два вечера подряд тратить на реализацию новой идеи и захватывать почти все «плодотворные» дни – играющие на деньги профи избегают вечеров пятницы и субботы, когда бильярдная переполнена гуляющей молодёжью. Вторая проблема заключалась в том, что профи не горели желанием играть с представителем этой самой, по их мнению, молодёжи. Тогда Никитка не растерялся и, недолго думая, соблазнил барменшу, а по совместительству и маркёршу Нику. Симпатичная, в общем, девочка поддалась легко – без цветов и ухаживаний, без лживых обещаний и красивых слов, без всякой романтики она охотно согласилась на всё и сразу. Причина тому проста – была она чуть косенькая и, как следствие, хоть и выглядела забавной и по-детски наивной, несмотря на постоянное общение с мужчинами успеха у них не имела, что в двадцать три года её весьма и весьма тяготило. Знавшая всех постоянных «прихожан» в лицо, она «сдавала» им Никитку: мол, вон тот, в углу, любит поиграть на деньги, но играет «не очень», так что на нём можно неплохо потренироваться.

И дело пошло.

Через несколько месяцев Вековищева знали все (кроме меня, разумеется – я, как всегда, появление новой «звезды» прошляпил). Он уволился с работы. Он стал посещать не только родной «Кубик», но и все местные и прилегающие клубы. Он не то чтобы богател, но на жизнь хватало. Как-то он даже выиграл один из областных турниров.

Как водится, счастье долгим не бывает. Ударили, откуда не ждал – с тыла. Мечтающая о ребёнке и вечно всем недовольная, жена запросила развод. Не могла она больше мириться с вечно отсутствующим мужем, недостатком денег, и вообще, похоже, подозревала измену. Никитос её любил и отпускать не хотел, но голос разума взял верх – всякому болвану понятно, что если уж претензии случились хоть раз, то не прекратятся они уже никогда.

И они развелись.

Бывшая жена отчалила восвояси, а он прекрасно продолжил жить один. Много ли надо одинокому парню со своей жилплощадью? Стирает – машинка, приготовить что-нибудь простенькое – не проблема, помыть пару тарелок – тоже, уборка – раз в две недели за пятнадцать минут, и нипочём, что пыль кругом, неужели она кого-то кроме баб волнует? Покушать по-серьёзному и вкусно можно и у родителей. Даже вопрос глажки отпал сам собой: главное – правильно сформированный гардероб, а спать можно и на «жёваных» простынях. И даже сексуальный вопрос был неактуален – измученная воздержанием Ника разошлась настолько, так раскрылась перед ним, что вскоре измученным стал сам Никитка. А вскоре и вовсе она завела себе «легального» постоянного трахаля, с которым всё было «серьёзно», и Никитос перекочевал в разряд любовников, чему и был только рад.

Время шло. Он сдал на права, купил машину. Росла популярность в определённых кругах (я тем временем о нём по-прежнему, ни слухом, ни духом). Отбоя не было от местных блядей. И всё это, в конце концов, наскучило. Тогда он вспомнил про систему и решил немного пошалить.

На дворе стоял март 2012-го. Заканчивался медведевский срок. Страна замерла в ожидании. И вот настал счастливый день – голосование ещё не началось, но даже самые отчаянные скептики начали хоронить последние сомнения в персоне нового президента.

То, что задумал Вековищев, попадало под статью «мелкое хулиганство». Один за другим он объезжал избирательные участки и, привлекая к себе внимание тремя длинными гудками, на полную мощь врубал небезызвестную песню «Выборы, выборы, кандидаты – пидоры!». Конечно, такая выходка не могла остаться незамеченной. И его поймали. Что характерно сделали это не смотрители закона, а люди куда как более нравственные и высокоорганизованные.

Ничего не предвещало беды. Всё шло по строгому плану. Четыре участка уже молча сглотнули обиду, и синяя «Мазда» не спеша подкатила к последней точке маршрута – зданию бывшей школы №410 по улице Артиллерийской. Машина остановилась прямо посреди односторонней проезжей части плотно обставленной по краям припаркованными автомобилями. Открылись окна. Водитель на мгновение отвлёкся на экран магнитолы.

Отвлёкся, и не заметил, как дорогу заступили четверо. Из динамиков рванулось «Выборы, выборы…». Звериным чутьём заподозрив неладное, он включил заднюю, и резко нажал на газ. Сзади что-то резко и глухо ударило – это был толи запрыгнувший, толи «намазанный» на крышку багажника человек. Он остановился. С обеих сторон в открытые окна просунулись суровые молчаливые ребята с тупыми умственно ограниченными лицами. Это были следившие за порядком на участке коммунисты.

Действовали они дерзко и грамотно. Слева мощные руки крепко схватили руль. Справа, открыв дверь внутренней ручкой, вмиг очутился здоровый краснощёкий организм. Не успел Никитка выразить вслух свои матерные мысли, как тот же организм сунул ему в челюсть здоровенный кулак. Мир немного пошатнулся и померк.

Хмурое мартовское небо он отчётливо увидел уже через несколько секунд, сидя на нечищеном асфальте рядом со своим автомобилем. Начавший таять снег напитал джинсы и неприятно холодил яички. Мгновенно выросшая рядом толпа гомонила. Обступившие полукругом комсомольцы тоже не внушали оптимизма. Он приготовился к тому, что сейчас его будут бить по-настоящему…

Но бить его никто не стал, лишь сдали довольно быстро приехавшим ментам. Особенного впечатления этот инцидент на Вековищева не произвёл, но, получив свои пятнадцать суток и время «для подумать», он крепко зауважал коммунистов за их строгий порядок и организованность.

С Никитосом мы сколотили новую тему. Всё гениальное – просто, и когда-то уже было. Столкнувшись с одинаковыми проблемами – молодостью и недоверием – мы решили их по-разному, и теперь, когда нас уже знали, действовали сообща.

Вдвоём против всех – это романический авантюризм.

Скрывая нашу дружбу и выставляя напоказ лёгкое отношение к деньгам, мы разыгрывали спектакли. Всё по схеме нашего знакомства: разные столы, громкое предложение сыграть на крупную сумму, проигрыш, предложение реванша, снова проигрыш. Затем подобное предложение от проигравшегося следовало тем, кто проявил заинтересованность взгляда. Подвох был в том, что мы играли в поддавки, и исход наших партий был оговорен заранее. Но «проигравший» входил в раж, бросал вызовы окружающим и был готов сорить деньгами до победного конца. Желающие ободрать его как липку, находились всегда. Жадность – не порок, жадность – порождение глупости.

Чтобы не мозолить глаза, мы часто меняли места. Иногда вообще на несколько недель пропадали из вида. Денежки шли, что не могло не радовать. Я купил новую машину, Никитка – зачастил по шлюхам. Из-за этого нежданно накатившего увлечения, ему пришлось окончательно расстаться с Никой. После бурятских «китаянок» и «шоколадок» из непонятных африканских республик, славянское «мясо» начало казаться ему слишком пресным. Что ж, бывает…

Только «мясо» чувствовать себя брошенным отказывалось категорически, и решило мстить. Женщина и без того существо глупое, а значит и жестокое, а уж мстящая на почве ревности брошенка…

Это случилось в самом конце апреля, в четверг. Было тепло. Пыльные дороги омывались косыми струями первого в году «настоящего» дождя. По-весеннему раздетые девушки торопились укрыться от нежданно налетевшего вечернего ненастья, очень быстро погасившего прекрасный закат; сверкая гладкими ножками и оглушая округу каблучками, они поодиночке и стайками почти бежали по улице, то и дело, перепрыгивая уже успевшие скопиться местами лужи. Под козырьком дома напротив, крепко обнявшись, целовалась молодая парочка, совсем ещё школяры. В ином случае я бы им искренне позавидовал, но мне было не до того. Я стоял под своим козырьком у входа в «Кубик», курил, а внутри тем временем разворачивалось моё персональное ненастье.

…Худого усатого персонажа лет сорока, очень похожего на Влада Листьева, я приметил восемь дней назад. Он был один, я тоже. «Матёрый дядя, – понаблюдав за ним, подумал я, – такого по чесноку не обломишь». Показушно закатив от борта в дальний угол (а я был уверен, что он искоса наблюдает), я демонстративно небрежно бросил кий на стол и направился к бару.

– Ещё полтишок «Саузы», – сказал я Нике и, понизив голос, добавил, – смотри на меня и улыбайся, будто я с тобой заигрываю. Это что за таракан здесь завёлся?

– Странный. Третий вечер кряду приходит. Всегда один. Гоняет строго полтора часа и уходит.

– А странность в чём?

– Не пьёт, не курит, телефон из кармана не достаёт. Женат, по крайней мере, кольцо носит. Сыграть никому не предлагает, сам от предложений отказывается.

– А кто ему предлагал?

– Вчера Валерка с Дроном с ним за соседним столом играли.

– Ну, это не аргумент. На этих придурков посмотришь, так вообще играть расхочется. Их дебиловатые рожицы угнетающе действую на интеллект.

Больше ничего толкового из Ники выжать не удалось. Я выпил, собрал шары, закрыл стол и ушёл. На следующий вечер всё повторилось. И на следующий тоже. Тогда я передал этого усатого Никитосу. Уж не знаю как да почему, может по причине личной симпатии, но Никитосу он в игре не отказал. Только разделал его под орех.

– Вот так вот, – сказал Никитка, дунув сквозь плотно сжатые губы и выворачивая карманы вельветовых брюк. – Всё! До копейки! Но это ерунда, я просто на расслабоне был. Такую темнотулю два часа драл… ух! Габи, из Эритреи. Но, думается мне, он не так суров, как ты его расписал. Играет он средненько. Для меня-то теперь шансов нет, но пустим пыль, как обычно, и ты его утрёшь по крупному.

Я в предстоящем успехе уверен не был, но появление такого соперника расценивал как вызов судьбы…

Докурив, я жадно тянул носом влажный аромат озона. Заходить внутрь совсем не хотелось. После каждой проигранной Никитосу партии, а таковыми были все, я бегал на перекур. Тем временем Никитка садился на уши старому знакомому, всячески навязывая ему лоха, то есть меня. Но время шло, подозрений вызывать было нельзя, а отступать некуда. На кону стояла крупная, по нашим меркам, сумма, а позади – честь афериста.

Состроив хмурую, но решительную гримасу, я вернулся в зал. Мой подельник и оппонент старательно натирали мелом кии.

– Ну что, ещё одну, финальную? – спросил я Никитоса, старательно избегая взглядом «жертвы».

– Знаешь, приятель, я что-то устал…

– А давайте со мной, – вмешался усатый. – Ставим по пять тысяч.

Я смерил его высокомерным взглядом, и ответил:

– Мало. По двадцать пять.

– Наличными столько нет, – не смутившись, ответил тот, – но в случае проигрыша переведу на карту. Согласны?

– Идёт, тем более что я хотел предложить то же самое.

– Вот это да, – восторженно взвизгнул Никитос, сделал знак Нике, и свет над его столом погас. – С удовольствием понаблюдаю.

– Брось лучше монетку, приятель, – заметил я, – орёл – разбиваю я. – И обратился к усатому, – Вы не против?

– Не против, – ответил он.

Никитос достал из кармана монету двухрублёвого размера, звонко щёлкнув пальцем, подбросил её вверх, поймал правой ладонью и положил на левое запястье. Выпал орёл. Подвох был в том, что на кустарно отчеканенной монете решки попросту не было.

Скрывать волнение было трудно, и я не знаю, удалось ли. По расчётам, я должен был забить четыре, а лучше пять, подряд – как показывает практика, такое преимущество практически никогда не отыгрывается. Но то ли рука дрогнула, то ли глаз окосел, но биток угодил прямо в вершину пирамиды, да с такой силой, что перескочил её и выпрыгнул за борт. Никитка ахнул. «Листьев», совершенно по-тараканьи, зашевелил своими усами.

– Очень не аккуратно, – заметил он, – очень…

Пирамида разлетелась настолько плохо, что я на его месте больше чем на два шара не рассчитывал бы. Но я был на своём месте, а он разыгрывал мою комбинацию. Удар, и восьмёрка уходит в угол. Удар, и тринадцатый летит в другой угол, а биток откатывается в центр и встаёт под удар. Ещё удар! Сразу два шара падают в центральные лузы. Ещё один удар! За ним ещё! И кажется что всё пропало, но очередной свояк, толкнувшись по бортам, застревает на самом краю лузы, в ближнем ко мне углу. Я хвалю небеса, потёртое сукно и неровный пол. Моя насмешливая гордыня парит над чужой неудачей. Ещё не всё потеряно! Шансов немного, но они есть. Я с задумчивым видом обхожу стол, прицеливаюсь, и… оказывается, что шансов больше нет. Я так усердно и многократно примерялся к битку, так перенапрягся от ответственности момента, что кий скользнул по боку шара, и тот медленно покатился совсем в другую сторону…

Усатый на это ничего не сказал. Он деловито добил три оставшихся шара подряд, положил кий на стол, и молча окинул нас взглядом. Ещё немного помолчал, и наставительно произнёс:

– Было забавно, друзья мои, но не очень интересно. Вы ещё слишком юны для таких ставок. Тем не менее, извольте расплатиться.

Я, конечно, расплатился. Усатый разобрал свой кий, пожал наши обмякшие ладошки, и удалился. Мы сели за барную стойку.

– Выпьем? – спросил я Никитку.

– Выпьем, – ответил он.

– Только у меня денег нет. Совсем. Если не вернёшь мне то, что я тебе проиграл сегодня, то даже до аванса жить не на что.

– Ты ведь всё равно пропьёшь…

– Пропью, – вздыхая, согласился я, поднял кверху палец и, перехватив взгляд Ники, ещё печальнее добавил. – «Саузы»… две…

Ника подала две стопки.

– Он хотел две бутылки, – заметил Никитос.

– Знаю, – небрежно бросила она ему, и участливо обратилась ко мне. – Хватит и одной. Ты прости, Паш, ты не виноват ни в чём, всё из-за этого вот, – кивнула она на Никитку. – А папа мой призёр нескольких чемпионатов Санкт-Петербурга.

– Что? – спросил я.

– Кто? – не понял Никитка.

– Это мой отец был, – она глазами стрельнула в сторону выхода. – Я рассказала ему про ваши манёвры и попросила показать, кто есть кто на самом деле. Вот.

– Спасибо, что вообще не сдала владельцу заведения. А то нас и побить могли крепко, – выпив, усмехнулся Никитка.

– Ну ты и мудак, – снова вздохнул я.

– Тебя убить мало, мразь… – ответила Ника, и снова наполнила наши рюмки.

И так бывает: нового любимчика, не дав отставки старому, завела она, а мразь – он. Но, так или иначе, уделала она нас элегантно, тут уж ничего не скажешь. Подлость и красивое коварство рука об руку идут с женщиной по жизни. Что ж, могло быть хуже.

Но горевали мы недолго. С бильярдной страницей жизни завязали, конечно – после такого фиаско, выпендриваться дальше было просто смешно. Зато Никитка нашёл работу получше, а я с новой волной энтузиазма ударился в работу старую.

Новые совместные приключения прятались не за горами…

***

Однажды утром зазвонил телефон. Я снял трубку:

– Да.

– Здравствуйте, – сказал приятный девичий голос, – меня зовут Даша Игнатенко.

– Кто Вы? – спросил я.

– Даша, – задумчиво ответила девушка, и через паузу добавила, – Игнатенко…

Видимо, она хотела добавить что-то ещё, но я грубо её прервал:

– Спасибо, что напомнили, – говорю. – Вы кто?

Девушка на мгновение зависла, а трубка наполнилась странными шумами заднего фона.

– Моя фамилия Игнатенко, – сказала она, – Дарья, я…

– А это я, и Вашу фамилию я ещё с первого раза понял, – снова вмешался я. – Вы, наверное, не туда попали…

– А Вы, простите, Павел?

– Вчера ещё был…

– В смысле? – ответила девушка.

– В смысле вчера не был, – ответил я, плохо понимая чего от меня хотят и не желая рассказывать, где я был вчера.

– Простите, я Вас не понимаю. Наверное, я действительно ошиблась. Извините.

Связь прервалась. Я бросил трубку на одинокую вторую подушку, и закрыл глаза. Но телефон зазвонил снова.

– Да? – ответил я.

– Это Павел? – осторожно спросил тот же голос.

– Похож, если зеркало не врёт…

Продолжение разговора двух идиотов было мне не по душе. А напротив кровати у меня действительно висело большое зеркало – для взгляда на происходящее со стороны, так сказать.

– Так что же Вы сразу не признались? – в её голосе зазвучали игривые нотки.

– А Вы что, из полиции?

– Я из «Правды»…

«Правда» – это сплошная ложь. В смысле, газета такая, коммунистическая. Для питающейся с ладошки администрации и, соответственно, правящей партии, «Царскосёлки» – оппозиционная. А коммуняк в нашей «деревне» не любят.

Так, например, весной 2005-го года на центральной площади «группа неизвестных» свалила памятник Ильичу. А ещё через год на том месте, в глубоком котловане, работали археологи. А ещё через два или три, возродилась церковь святой Екатерины. Но красные не растерялись, и в паре кварталов, ровно на том месте, где с советских времён и до недавних дней лежал камень с табличкой «На этом месте стоял дом в котором…» поставили новый памятник вождю мирового пролетариата. Был торжественный митинг по случаю открытия – все присутствующие уместились на одной фотографии. В нашей редакции даже шутили: «десять коммунистов на весь Пушкин – это радует». Но новому памятнику жить было недолго – осенью десятого года его взорвали. Причём действовал минёр не без тонкого изыска, заложив взрывчатку Вовке сзади под пальто. Жахнуло так, что вылетели стёкла в доме напротив. Жаль, конечно, жителей, зато у нас опять юморили: «У Ильича метеоризм». А дальше – снятие памятника, траурный митинг, цветы, грозные речи комсомольцев…

Однако на этом истории с монументами утихли – их попросту больше не осталось. Разумеется, что у меня есть мыслишки по поводу этих инцидентов, причём небезосновательные. Но это не для печати. К тому же я против представителей КПРФ тоже настроен агрессивно…

– А я из мяса, – ответил я, и тут же осёкся. – Извините, Даша, Вы немного не вовремя.

– Я понимаю, – посочувствовала она.

Не поняв, откуда ей знать о причинах моего самочувствия, я спросил:

– Откуда Вы знаете мой номер?

– Вы сами мне его дали.

– Когда?

– Вчера.

– Зачем?

– Я даже не знаю. Обычно мой спрашивают, а Вы свой оставили, и просили перезвонить.

– И что?

– Вот я и звоню.

– Зачем?

– Не смотря на то, что Вы мне наговорили вчера – по работе.

– Хорошо. Давайте через два часа на углу Московской и Конюшенной, у часовни.

– Хорошо, – ответила она, и повесила трубку.

Рот наполнялся тягучими слюнями. Меня безумно тянуло блевать. Часы показывали 11:28. Это ж надо – проспал более полусуток. Я тут же перезвонил ей, и сказал одну лишь фразу:

– Через четыре…

Как и положено человеку с моим опытом, судьбой и профессиональной деятельностью, я давно перешагнул тот рубеж, когда опохмел вызывает отвращение. Короче, жизнь налаживалась, а заодно всплывали события дня вчерашнего.

По улице Конюшенной шли люди с транспарантами. В основном это были пенсионеры и люди возраста такого же неопределённого, как род их занятий и половая ориентация. Лица у всех были злые, глупые и натужные. Возглавлял колонну головной отряд активистов – молодые, дурно одетые, воинствующие невежды с красными повязками на рукавах. Замыкали шествие крепыш с магнитофоном, из которого лился интернационал, и обезьяноподобный балбес со стопкой листовок.

День был солнечный. На дворе стояло первое мая. Улицу Конюшенную, бывшую 1-ого Мая, захватили коммунисты.

У меня выходной. Но я был на «задании». Цель – создание провокации для сочного репортажа. В редакции об этом не знали.

Я примкнул к колонне почти в самом начале её пути – на перекрёстке с Магазейной. Вливаться в толпу, тем более поблизости от головного отряда, было опасно – многие знали меня в лицо. Поэтому я поплёлся в хвосте, между озадаченной суровой важностью мероприятия бабушкой и девушкой лет двадцати.

– Что у Вас с лицом? – спросила она (девушка, не бабушка).

Рассказать об истинных причинах появления шрама на щеке, уже зажившего, но ещё красного, было никак нельзя.

– Да так, ничего особенного, – ответил я, героически сощурившись вдаль. – Просто я из Ленинграда…

Это было попыткой втереться в доверие к антихристам, а заодно вызвать улыбку на торжественно отрешённом лице милой девочки.

– Это очень хорошо, что Вы не стесняетесь своих политических убеждений. Нас здесь не очень-то любят, – сказала она. – К тому же Ленинград – звучит очень мужественно и жизнеутверждающе.

– Это точно, – согласился я, – Шнуру это удаётся.

Шутка не прошла. Девушка вздохнула, и посмотрела на меня с сожалением, как на интернатовского недоумка.

– А я жалею, что у меня в паспорте Санкт-Петербург написан, – пожаловалась она.

– Если Вас это утешит, мы можем поменяться паспортами. Ненадолго…

Юмор явно не шёл, чего нельзя сказать о колонне. Мы двигались уверенно и ровно, словно боевым порядком. В наших рядах царил дух озабоченного единства. На нас косо посматривали окружающие. Мне было стыдно.

Всё также чётко, как на параде, мы прошагали два квартала вверх, и свернули на Московскую. Напротив вновь отстроенного храма сбавили ход. Эти твари громко переговаривались и плевали на асфальт. Звучали тупорылые неуместные лозунги. Краснопузые испытывали трепетную ненависть.

Свернули направо, затем ещё раз. Остановились у Дома Молодёжи. На сколоченной ко Дню Победы трибуне вырос сутулый молодой человек в красном галстуке и брюках с плохо отглаженными стрелками.

– Товарищи! – призвал он в микрофон. – В этот день…

В этот день я был на высоте. В смысле – на подъёме. Короче говоря, ожидания, как обычно, превосходили реальность. Делу это, конечно, не способствовало.

– … как завещал нам наш вождь…

Парня на трибуне, в колонне почему-то оставшимся незамеченным, я сразу узнал по голосу. Это был мой одноклассник, а ныне председатель местной партийной ячейки – Сашка Кузнецов. Ещё в школе, на уроках истории, он увлечённо слушал бубнёж старого марксиста Маноцкова про большевиков и апрельские тезисы, при этом глаза его неестественно поблескивали. Помню, как в шестом классе он упал с лестницы и сильно ударился головой. Наверное, это было как-то связано…

Да нет, точно связано. Разве иных в партию принимают?

– …стройные ряды Ленинского комсомола…

Я посмотрел на стройную комсомолку, столбом застывшую рядом со мной. Не моргая, она смотрела на своего кумира, зато губы её безмолвно шевелились в такт его словам. Кроме того что она была и без того симпатичной и нравилась мне, этакое поклонению идолу лишь добавляло её облику высоконравственной страсти. Мне даже показалось, что она была готова отдаться ему прямо сейчас, на трибуне, при всех.

Вдоволь налюбовавшись, я перевёл взгляд на Сашку, а её толкнул локтем в бок. Вернее, хотел в бок, но не учёл разницу в росте – при её метре с кепкой, удар пришёлся в правую грудь. Почувствовав приятное в теле и неловкое на душе, я не решался посмотреть на неё.

Время затягивалось, и оставляло в душе волнительно-уродливые следы. Мой план не спешил претворяться в жизнь. «Где же он? – подумал я».

– Вы хотя бы представились, что ли, – сказала она, – а то так сразу…

– Простите, – ответил я, таки взглянув на неё, – я не это имел в виду.

– Да-а-а? – впервые в её голосе прозвучали игривые нотки.

– Да чтоб меня из пионеров выгнали, – сказал я и, протянув ей руку, добавил, – Паша.

– Даша, – протянув свою маленькую ладошку, ответила она.

– Очень приятно. А где Вы живёте, Даша?

– В Красном Селе, на улице юных Пионеров, между прочим. Мне кажется, что это очень символично.

– А что, где-то встречаются пожилые?

Не отпуская мою руку, она расхохоталась. Рядом с ней мне хотелось веселиться и балагурить. Весенний воздух наполнялся сладким ароматом успеха. Окончательно решив отбить у Сашки её симпатию, я соврал:

– А знаете, у меня дома есть дореволюционное издание «Капитала»…

Но тут появился он.

– Ленин, Ленин, пионеры, комсомол, – брезгливо крикнул из толпы неуверенный ленивый голос. – Смутьян в кепочке, ваш Ленин…

Это был мой агент-провокатор. Он был нетрезв, помят и хмур. Он действовал в чётком соответствии с планом операции.

Его фамилия – Жигалов.

Не подходя вплотную, толпа сгущалась вокруг него, как июльские грозовые тучи. Синели ненавидящие взгляды. Злой шёпот трепетал чужие уши.

Растаяв в нерешительности, он запел:

– Боже царя храни…

Инцидент не остался незамеченным. Кузнецов замолчал. Рядом с ним возник юркий малый, отчаянно жестикулирующий и что-то ему объясняющий. Ситуация накалялась и выходила из-под контроля. Мелкой, неожиданно возникшей в толпе потасовки явно не получалось. Агент забыл свои слова: «Демократия в опасности, граждане!». Мне пришлось вмешаться:

– Ну он же пьян, товарищи, – говорил я, пробиваясь сквозь людскую массу, – не обращайте внимания. Что с него взять, с ослеплённого капиталистическими ценностями, а?

Продвигаться было тяжело. Казалось, что я вязну в липкости потных коммунистических ладошек. Оказалось, что это всего-навсего Даша вцепилась в мою куртку и пыталась не отстать. Она кричала:

– Да в самом деле! Сейчас мы его уведём отсюда! Не прерывайте торжества!

Уж не знаю, узнал ли меня Сашка, но он промычал в микрофон:

– Товарищи! Не обращайте внимания! Это всего лишь очередная провокация! Ведь мы привыкли, что вокруг нас вьются недобитые пережитки империализма, и поэтому призываю вас сохранять спокойствие и нейтралитет, товарищи!

Но товарищей было уже не остановить. Всё та же суровая бабушка подстрекала остальных «гнать в шею этих выползней». Некоторые, уже нетрезвые, как настоящим ленинцам и полагается, благоразумно предпочли отвалить в сторону от эпицентра событий и продолжить возлияние. Другие, такие же нетрезвые, становились всё более враждебными и воинствующими:

– Да куда его вести? Мы ему сейчас всё популярно объясним! Что, советскую власть не любишь, да, гад?

Вперёд выступил какой-то активист. Он замахнулся и вмазал Жигалову звонкую плюху. Тот пошатнулся, но устоял и ринулся в контратаку. Завязалась драка.

Сцепившись, они катались по пыльному асфальту. Попытавшись их разнять, по загривку получил и я. Гомон вокруг нарастал. Яростно шипела злая бабка. Матерились мужички. Кузнецов продолжал к чему-то взывать, но его уже никто не слушал. И только Дашка, маленькая моя, визжа, как кошка, бросилась нам на помощь. Ногтями она расцарапала лицо ударившему меня негодяю, но её схватили и поволокли в сторону. Увидев это и мгновенно забыв про Жигалова, я с матами бросился было ей на выручку, но меня снова ударили. Теперь на асфальте нас было трое. Осенняя история повторялась – нас снова били. Видимо, это судьба у нас с ним такая – страдать друг за друга. А потом раздался милицейский свисток. Кто-то крикнул «Атас!» и побежал. Толпа неохотно, но быстро расступилась…

Из отделения нас выпустили быстро, как только узнали, кто я и откуда. Заявлений ни с одной стороны не было. Необходимости обращаться в травму тоже. Короче, дело замяли.

А после мы, конечно же, пили. В Нижнем парке. Пили как обычно, то есть много. Мы с Жигаловым много, а Даша не очень – ей по росту и возрасту не положено. Димка негодовал по поводу испорченной дорогой куртки, которую мы в результате сожгли в костре, по-пьяному куражу и недомыслию, вместе с деньгами и паспортом. Я радовался, что материал получится, хоть и не такой, как планировался. К тому же удалось испортить коммунякам праздник. А Дашка смотрела на нас с таким восторженным взглядом, будто мы былинные богатыри и, не переставая, кудахтала о том, что мы открыли ей глаза на истинную суть её однопартийцев.