Текст книги "Одержимость (СИ)"

Автор книги: Старки

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== глава 1 ==========

Когда Дан впервые увидел меня, он возмущённо заявил:

– Нихрена себе! И ЭТО будет жить рядом со мной!

Я спрятался за маму. Я не «это»! Я тоже не желаю жить рядом с ним! Но меня никто не спрашивал.

Лина Юрьевна строго сказала сыну:

– Данечка, что за слова? Что о тебе подумают люди?!

Тот, зло прищурившись, заявил:

– Пусть думают, что хотят! Тем более это не люди, а слуги!

Мама сразу засуетилась, стала гладить мои вихры. В её глазах испуг и отчаяние. Опять в её глазах страх. Мы беженцы. Приехали с одним чемоданом из Таджикистана. Оставили там дом, сад, детство и покой. Друзей не оставили. Как–то вмиг друзья со смертью отчима исчезли. Русские уехали ещё раньше, а таджики отвернулись. Мама ещё долго держалась за дом, но родственникам отца, как я его называл, мы были не нужны. Русская приживалка со своим ублюдком! Пока был жив Далер, пока он любил нас и защищал, они были благосклонны и толерантны к интернациональным заскокам своего брата. После аварии, после смерти Далера, «родственнички» не считались с горем мамы. Говорили в открытую, чтобы уезжала, чтобы не появлялась на кладбище, чтобы не смела ничего прибрать к рукам и не рассчитывала ни на имущество, ни на сочувствие. Мы – никто. Мама пыталась найти работу в Ходженте – тщетно, предлагали только сезонную в Ферганской долине на хлопчатнике. Мама ещё какое–то время уповала на законность своего статуса официальной супруги Далера, но потом подожгли дом. Я чуть не погиб тогда: побежал за собакой Динкой в объятый огнём дом. Угорел. Лежал в больнице. Мать ночевала со мной, так как в полуобгоревший дом её не пускали. Обвиняли в поджоге. Стремительно из молодой, весёлой, бойкой женщины мама превратилась в испуганную, задёрганную тётку. И в глазах отчаяние. И вот сейчас, когда этот мелкий хам заявил, что «мы не люди», опять испуг и отчаяние.

Евгений Борисович решил взять ситуацию в собственные руки:

– Дан, не позорь нашу семью! Альбина Алексеевна и Сеня будут здесь жить, потому что я так решил! И впредь будь вежлив с ними!

Евгений Борисович Берг – крутой бизнесмен, у него строительный холдинг, да ещё и банк. Словом, олигарх. Лина Юрьевна – это его холёная, наманикюренная жена с всегда поджатыми губами. Дан – их младшенький сын. Старший живёт где–то в Англии. Это наши хозяева. Мама нашла работу в Москве достаточно быстро, работу кухарки, прислуги. Нам предоставляли комнатку на заднем дворе шикарного кирпичного дома, вокруг которого разбит сад. Мне было всего одиннадцать лет.

***

Вежливым и корректным мальчишка не стал. На второй же день нашего приезда он подкараулил, когда я вышел в сад, и буквально налетел на меня.

– Эй ты, раб! Фига ли ты гуляешь праздно? Лопату в руки и работай!

– Я не раб!

– А кто ты, птенчик? Ты никто и звать тебя никак! Будешь делать всё, что я скажу тебе!

Я решил промолчать и лучше уйти от этого мерзкого типа. Но он схватил меня за плечо и больно дёрнул:

– Куда??? Кто отпустил тебя, раб? И не смотри мне в глаза, когда я с тобой говорю, слуги должны скромно смотреть в пол!

– Данил, отстань от ме…

Закончить я не успел, так как тот ударил меня под дых. Первый раз ударил меня, первый раз сделал мне больно. Окрестил, можно сказать. Задыхаюсь, слёзы из глаз.

– Я не Данил! Я Дан! И ты, птенец, запомни это навсегда!

Называть его Данилом было преступлением номер один. По документам он действительно Дан. Потом этот садист схватил меня за подбородок, стал рассматривать моё мокрое и ненавидящее лицо и вдруг сказал с настоящей злобой:

– Запомни, самый красивый здесь я!

Это было правдой, Дан очень красив, совсем не как я. Он брюнет с ярко–голубыми и даже бирюзовыми глазами, правильными губами, прямым коротковатым носом, высокими скулами, впалыми щеками. Стильная причёска, в ухе серьга – факт, брильянт, одет только в брендовые шмотки, пахнет чем–то взрослым, мужским, хвойным. Для ребёнка четырнадцати лет, по–моему, слишком. К тому же он статен, мускулист и жилист, как я выяснил позже, серьёзно занимается хоккеем.

***

Я решил, что просто буду избегать этого богатого ублюдка, прятаться. Пока он где–то был, не дома, я мог гулять по саду, выходить за пределы их собственности и бегать до речки. Я даже помогал маме на кухне и по дому: пылесосить и дурак может. Но как только машина с Даном заезжала во двор, я прятался в нашей комнатке, читал фэнтези и смотрел телик.

Но прятаться было трудно. Этот мажор быстро раскусил мою тактику, стал заявляться сам в нашу комнату. С видом строгого ревизора, скривившись от бедной обстановки, обходил комнату, ставил мне подзатыльник, вырывал из рук книгу, загонял в угол и рассматривал, иногда крутя мне башку за подбородок, залезая пальцем под губы, проводя по зубам. Щупал за рёбра и плечи, трогал за волосы. При этом нёс какой–то вздор типа:

– Где же делают таких? Почему нет прыщей? Такого цвета у глаз не бывает! Может, это линзы у тебя? Значит, ты не чурка, хоть и таджик. Подрастёшь, и я тебя продам. Тако–о–ого купят! Но надо же будет всему тебя научить. И зубы как фарфор у него! Боишься меня? Зеленоглазый сучонок! Бойся!

Я молчал, зубы сжимал, конечно. И это не трусость, а мудрость. Настоящая взрослая мудрость. Мне уже тогда казалось, что Дан псих, больной. А разве можно перечить психам? Да и место здесь было нормальное. Мама вроде как спокойна, деньги хорошие обещают. Лина Юрьевна, несмотря на поджатые губы, сильно не придиралась. Выживем!

Потом возникла ещё одна проблема: я должен ходить в школу. Мама поехала в ближайшую по району и уже было договорилась. Но тут опять возник Дан: он решил, что я буду ходить в его школу. Она хоть и не частная, но элитная, да и далеко от нашего нынешнего дома. Я не знаю, какие уж он там аргументы приводил и как он уговорил отца. Но факт: сам Евгений Борисович (!) посодействовал, чтобы меня туда приняли. Я понимал, что ни к чему хорошему это не приведёт. Мало Дан преследует меня дома, сейчас ещё и в школе помыкать будет! Но я молчал, сжимал зубы.

Первого сентября мне было велено в 8.00 быть готовым ехать на хозяйской машине с хозяйским сыночком в школу. Но я решил устроить маленькую революцию. В 7.00 я уже выходил за ворота, водитель дядя Гриша удивился и предупредил, что как бы «некоторые истерику не устроили». Добирался до школы почти два часа – Филиппок, стремящийся к знаниям. Пешком, автобусом, метро, пешком. Пришёл к самому началу торжественной пафосной линейки. Но до своего класса не успел дойти.

Был схвачен за шкирку сильной рукой и оттащен за угол школы. Меня кинули в центр кружка более старших учеников, среди которых, конечно, Дан.

– Знакомьтесь, друзья мои, мой раб!

– Ого! Это не эльф? – удивился полный, благообразного вида белобрысый парень. На пиджаке только депутатского флажка не хватает для полного соответствия с портретом чиновника. Этот депутат начинает меня трогать за уши, я машу руками.

– Я тоже думаю, что такая внешность – это перебор для раба! – выдаёт Дан. И тут же набрасывается на меня с подзатыльниками и толчками:

– Ты что, урод или просто тупой? Тебе велено ехать на машине со мной! Какого хуя ты пешком шёл?! Почему я должен тебя искать по всему дому?! Ты взбесил меня с самого утра! Не боишься получить по максимуму пиздюлей?

Я молчу, сжал зубы.

– Может, он немой? – вклинивается ещё один парень интеллектуального вида в очках в золочёной оправе.

Дан хватает меня за щёки двумя руками, трясёт, нажимает на челюсти больно:

– Отвечай, когда с тобой старшие говорят!

Я молчу, сжал зубы и зажмурил глаза. Что он мне сделает? Под дых даст? Ну и пожалуйста!

И он дал. И не только под дых! На свой первый классный час в новой школе я явился с рассечённой губой и с большим опозданием. Я не буду паниковать: этот богатенький ублюдок поиграет и отвалит – лишь бы не заводиться, не подыгрывать ему, не распалять ещё больше.

Класс у меня был нормальный. И хотя половина ребят и девчонок такие же мажоры, как и Дан Берг, подонков среди них я не заметил. Вполне нормальные. Даже не хмыкали на мою убогую одежду. В первый же день я обзавёлся другом – Ромкой Шагизьяновым. Он представился как «Шиза». Показывал мне школу, купил мне пиццу в буфете («Не парься из–за денег, бабла море!»), характеризовал учителей. По его рассказам, школа прикольная. Спросил, что с губой.

– Да есть тут такой у вас, Дан Берг! – решился рассказать я.

– М–да… Обходи его, он придурок, мозги у него набекрень!

– Я живу в его доме… мне трудно обходить.

– Живёшь? Родственники, что ли?

Ну, вот сейчас я распрощаюсь с новым другом! Но всё–таки говорю:

– Нет, моя мама на семью Бергов работает, кухарка. Мы приехали из Таджикистана и гражданство ещё не восстановили… вот и живём… у хозяев.

Ромка ни в одном глазу: ни брезгливости, ни жалости…

– Ясненько, и как этот Дан дома себя ведёт? Такой же псих, как и здесь?

– Ага!

У меня появился друг!

И друг, и враг. То никого, то оба.

Из школы я тоже убежал раньше, чем Дан изволили отъехать…

Когда весь в пыли и в мыле подошёл к воротам дома, он меня там ждал:

– Ты думаешь, что сможешь сопротивляться мне? Я Берг! А ты – никто! И если завтра ты отважишься на турпоход к метро, то не тебе, а твоей матери придётся туго в нашем доме!

Он сплюнул и ушёл в дом.

С тех пор в школу я ездил с ним. Благо, что при дяде Грише он меня не трогал. Я сидел себе на заднем сидении в уголке, как мышь, и изучал дорогу.

========== глава 2 ==========

Учился я плохо. Школа в Таджикистане никакой базы мне не создала, с английским вообще кранты. Но учителя жалели меня: троечки ставили. Не жалел только псих Дан.

Мог ввалиться с компанией на урок физкультуры и с балкона гоготать надо мной. Или в столовой отобрать у меня еду и заставить есть просто хлеб с солью («Пища рабов!»). Или штрихом на дневнике написать: «Бомж и пидорас». Или рюкзак из окна выбросить, или пинать этот рюкзак, заставляя меня бегать за ним. Один раз его компашка поймала меня в туалете, и они ножницами в ремки порезали мне джинсы от колена:

– Ходи так! Это одежда люмпенов и бомжей!

Не голым же мне остаток дня ходить! Ходил в этих лохмотьях, свесив нос. Правда, после школы псих велел дяде Грише ехать в «Джинсовый мир» и купил мне там новые джинсы.

Мой внешний вид его вообще беспокоил более всего. Он мог бесцеремонно забрать меня с урока, причём не важно с какого, и отправиться в магазин, чтобы купить мне новый блейзер или футболку. Он требовал, чтобы я переодевался в выбранную им одежду и демонстрировал ему. Не всегда покупал.

Он, видите ли, считал, что имеет право определять, во что я буду одет. Дома Дан выбирал мне обычно свою старую одежду, хотя и брендовую, но изрядно полинявшую и слишком большую для меня. Думаю, он хотел меня не только унизить, но и изуродовать. Однажды он велел мне носить тёмные очки в школу. «Нехер сверкать глазами!» – типа объяснил мне.

– Может, противогаз? Это надёжнее! – рыпался я в ответ и сразу получал подзатыльник.

Ясно, что в очках я был только в машине, в классе сразу снимал. Так ведь он, гад, однажды во время урока меня вызвал, якобы по делу, и врезал за непослушание. Тогда я очки разбил, топнув по ним ботинком.

Как–то, только приехав в школу, он потащил меня в туалет. И там, близко наклонившись к моему лицу, дыша на меня, чёрным карандашиком обвёл мне глаза и накрасил брови. Потом ещё над верхней губой посадил «родинку».

– Ты сегодня не раб, а рабыня Изаура! Не смей смывать! – Вытолкнул меня из туалета и довёл до кабинета на первый мой урок, проследив, чтобы я не удрал в какой–нибудь туалет. Одноклассники были в шоке, учитель в ступоре, я сидел, низко свесив голову. Ромка Шиза пишет: «Сенька, не унывай, все за тебя!» На второй перемене смыть позор не получилось – Дан караулил меня в коридоре и довёл до другого кабинета. На уроке попросился выйти в туалет и, сдирая верхний слой кожи, с мылом выдраил лицо. За что был избит прямо в коридоре на перемене, остановил садюгу только учитель физики.

Верхом издевательств стало приобретение им наручников. Дан почти месяц надевал на мою правую руку браслет наручников так, чтобы второй браслет болтался, позвякивал, задевая о мебель. Особенно стрёмно было, когда вызывали к доске: пишу задачу и наручники болтаются. Учителя почему–то не спрашивали, хотя я видел, что испытывают неловкость и прячут глаза. За эти же наручники несколько раз был прикован к батарее в коридоре, чтобы не посмел уйти и ждал «хозяина», пока у того факультативы и дополнительные занятия. Приходил, чесал за ухом, и ласково: «Хорошая псинка! Сучка зеленоглазая!» Однажды Андрюха Проворов из моего класса принёс из дома ключики от наручников и освободил меня уже в начале дня, а под конец я сбежал домой на метро. Свобода! Дома был бит, схвачен за шею, как котёнок, и чуть не утоплен в ванной. Расплата!

– Кто посмел? Говори, с–с–сука! Кто?

Я захлёбывался, задыхался, плевался, но молчал как партизан. Ещё не хватало Андрюхе из–за меня получить от ублюдка. Хотя, может, я и зря молчал, у Андрея отец какой–то шишка в МВД, вдруг бы достали Берга?

Месяц проходил за месяцем, а его нездоровый интерес ко мне не угасал. Однажды его друзья были в гостях у Бергов. Я как мышь скрывался в своей норе. Видимо, им скучно стало. Врывается Дан, хватает меня за руки и тащит к себе в комнату. Там сажают в центр на стул и привязывают к стулу верёвкой. «Ерунда, ничего не сделают, он же дома, Лина Юрьевна рядом!» – уговариваю себя. Закрываю глаза, молчу, стискиваю зубы. Не ныть, не ныть, не ныть…

Дан подстригает меня! Простыми ножницами, под корень. На голове клочки волос, как в репье. Шея сразу стала длинная, тощая, глаза беспомощные. Не ныть, не ныть, не ныть. Его друзья–уроды хохочут, надрываются! А садюга схватил меня за подбородок (там уже синяки от его пальцев), внимательно осмотрел своё произведение и печально сказал:

– Блин, ещё хуже стало…

Мама потом плакала, но я её успокоил, типа мы дурачились с пацанами. Меня коротко побрили машинкой. Вот такой я любящий сын!

***

Сказать, что Дан каждый день придумывал новые издевательства, нельзя. Иногда он забывал о моём существовании на несколько недель. Потом натыкался на меня и как будто вспоминал, что давно не мучил.

Иногда на него находили барские замашки, он появлялся у нас в комнате, когда мамы не было рядом, и приказывал идти к нему в комнату прибираться – именно мне. Я шёл и прибирался: складывал его одежду стопкой (я подозреваю, что он её обязательно предварительно раскидывал), мог гладить его рубашки и бельё, пылесосил, вытирал пыль, иногда мыл пол. А Дан сидел в кресле по–турецки и внимательно наблюдал, иногда вставляя новые указания. Ему нравилось, когда я подчиняюсь. Но кроме уборки (а я это воспринимал как помощь маме), у него не получалось командовать мной. И его приказания типа «попрыгай» или даже «целуй мне руки, холоп» оставались невыполненными. Никогда. Но я всегда был бит за своё упрямое молчание и неподчинение.

Через год я хотел записаться в секцию бокса. Дан об этом сразу прознал и запретил туда ходить. А когда я не послушал, он прибыл в спортзал, схватил меня, закинул на плечо и как трофей утащил в машину.

– Максимум – танцы! И то бальные или балет какой–нибудь, – распорядился он в мой адрес. – Никакой борьбы и мордобития.

– За себя боишься? – вякнул было я.

– Заглохни, раб!

Блаженная передышка – это каникулы, особенно летние. Дан уматывал к брату в Англию. Зато когда возвращался, то энергии у садиста становилось в разы больше. Только раз он не уехал на каникулы. И это было сущим наказанием! Он решил заниматься со мной английским. При этом я честно внимал, повторял за ним слова и выражения, даже делал «домашнее задание». Может, и пригодится мне английский, а тут бесплатный репетитор. Правда, за тупость этот псих меня наказывал – в угол ставил, ремнём бил, пощёчины лепил. Я не ныл. Я сильный! Его это бесило.

В определённый момент я понял, что Дан не только тупо унижает меня и бьёт. Часто не бил, а вжимал в стенку и делал вид, что душит, щипал и мял. Он просто лапал меня! Пару раз, когда я надевал не то, что он хочет, самолично раздевал, буквально зажимая в углу. Я взрослел и начинал понимать, что хозяйский сынок – озабоченный кобель, а я для него сучка зеленоглазая под рукой. Когда я это осознал, стал «лучше прятаться». Задерживался в школе, сидел на кухне с мамой, выслушивая её жалобы, просто прятался в саду, ходил в гости к Шизе, даже ночевал у него несколько раз. Правда, после второй ночёвки Дан и компания пристали к Ромке в школе и побили его. Угроза одна – не предоставлять убежища убогим, то есть мне. Ромка приуныл и испугался, конечно, но дружить со мной не перестал.

В восьмом классе я влюбился. И взаимно! Девчонки вообще ко мне относились с нежностью. Сюсюкали и тискали – видимо, всё–таки я эльф. Хотя вроде они должны на брутальных самцов западать с кубиками на торсе. Мою избранницу звали Инна, она училась в девятом классе, голубоглазая блондинка с раскосыми глазами. Она сама подошла к сопляку–восьмикласснику и «предложила дружбу». Я зарделся, проблеял согласие, я счастлив! Успел с Инной сходить в кино, где был вознаграждён мокрым первым поцелуем. А потом… уже через день после поцелуя был вызван в комнату Дана и стал свидетелем того, как ублюдок трахал мою Инну, сверкая своим задом. Девушка была абсолютно голой, обнимала его ногами за поясницу, вцепилась в рельефную спину коготочками и сладострастно низко стонала:

– М–м–м, Дан, Дан, о–о–о, продолжай! Дан, ты лучший!

Не видно было факта изнасилования. Скорее это было очередное насилие в мой адрес. Мне действительно поплохело от этой сцены, я даже горячей щекой к стене прислонился. А Дан, не поворачиваясь ко мне, прохрипел:

– Смотри, смотри, сучонок!

Инна поняла, несмотря на экстаз, что это не к ней обращаются, вылупилась на меня в страхе и перестала стонать: – Ой!

Меня стало тошнить, и я убежал к себе. Дан вечером вызвал меня на улицу «погулять». Схватил сзади за шею и повёл вокруг дома.

– Сенечка! Никаких девок чтобы я не видел! Всегда будет заканчиваться так!

– Почему? – смело спросил я.

– Потому что ты мой.

– Где это написано? – ещё смелее спросил я.

– Будешь выёбываться, будет написано на тебе!

– И как долго я буду «твой»? – говорю без страха.

– Ещё долго.

– Я не хочу, – твёрдо заявляю я.

– Я хочу! И заметь, я благоразумно жду.

– Чего ты ждёшь? – это уже рекорд для меня – столько сказать за один раз этому извращенцу.

– Когда невозможно уже будет терпеть! – с угрозой сказал Дан.

Несмотря на свой юный возраст и абсолютную неискушённость в вопросах секса, я прекрасно понял, что имеет в виду «барин». Что мне делать? Матери не расскажешь, она и так на сердце в последнее время жалуется, пусть думает, что у сыночка всё в порядке. Рассказать его матери, Лине Юрьевне? И что? Она меня защищать будет или своего ненаглядного Данечку? Моей вины в его желаниях не было: я никогда даже не смотрел ему в глаза, не вертел перед ним задом, не говорил с придыханием и даже порно вместе с ним не смотрел. Ночами мечтал сбежать, представлял себе, как сяду в поезд и тю–тю…

***

И ещё я мечтал, что как только Дан закончит школу, он уедет учиться в Англию. Похоже, об этом мечтали все в семье Бергов, но только не он сам. Дан категорически отказался, он решил учиться на родине, патриот, блин! Знаю, что его уговаривали, убеждали и даже угрожали, а он ни в какую. Для поддержки английского проекта летом приехал даже братец.

У того тоже имя чудное – Алан.

Я увидел его, копаясь в саду, где полол цветочную грядку. Алан и Дан почти близнецы, так похожи, хотя разница в возрасте лет пять. Только у Алана длинные волосы, убранные в хвостик, а у Дана причёска. Пожалуй, младший ещё и покрупнее будет – наверное, за счёт спорта.

Алан подошёл ко мне сам:

– Значит, Арсений – это ты?

Я угрюмо смотрел на него снизу вверх, не зная, честно говоря, что от этого Берга ожидать.

– Ну–ка встань, я на тебя посмотрю! – было велено мне.

Я медленно встал, демонстрируя грязные, в земле, руки, рассчитывая, что Алан побрезгует меня коснуться. Не побрезговал. Сначала обошёл меня вокруг, потом заправил мне за уши давно отросшие волосы. Потом большим пальцем стал водить мне по лицу, по бровям, по щекам и даже по губам. По его лицу можно было сказать, что он не верит собственным глазам, что такое существо, как я, существует. Я чувствовал себя словно раб на рыночной площади.

– Парень, сожалею, но у тебя проблемы, – наконец сказал работорговец. – Ты чересчур красив!

– Может, накопить денег на пластическую операцию? – подал голос я.

– Думаю, тебе не позволят, – иронично отозвался он. – Сколько тебе лет?

– Пятнадцать.

– Ещё сопляк, – задумчиво протянул Алан, – И что, братец мой сильно тебя домогается?

Я стою, молчу. Я же не дурак жаловаться ему на брата.

– Молчишь? Ну, Дан говорил, что ты кремень и не идиот.

– Идиот ваш брат, – решил разрушить ореол святости я. – Я не знаю как, но я сбегу…

– Сомневаюсь… – печально промолвил Алан. – Я бы не позволил тебе сбежать. А Дан действительно упёртый придурок, как бы не сожрал…

Потом весело мне взъерошил волосы и пошёл прочь. Вот есть ведь среди Бергов нормальный человек! Но, к сожалению, в Англии именно он, а в России – упёртый придурок.

Дана так и не смогли уговорить учиться в Оксфорде, он поступил в МГУ. В день отлёта в Лондон Алан зашёл к нам в комнату.

– Вот тебе номер моего телефона, если будет невмоготу совсем, можешь позвонить. Хотя я тоже не ангел, конечно, но вдруг смогу помочь… – сказал он мне, протягивая бумажку с цифрами.

– Это бессмысленно, у меня нет телефона.

– Такое может быть? – Алан изумлён. – Всё равно возьми, телефон будет!

Через день Дан потащил меня в город покупать мне телефон. Купил эпловский наворот – лишь бы подороже, – торжественно ввёл туда свой номер телефона и довольный собой вручил мне.

– Я не смогу отдать деньги… – тихо сказал я.

– Это подарок! – угрожающе ответил он.

– В честь чего? Что я должен сделать?

– М–м–м… – он даже на секунду задумался и выпалил: – Поцеловать меня!

– Нет.

Я вложил в его руки телефон и пошёл на выход из магазина, он за мной. На улице хватает меня за одежду, толкает к стене дома и прижимает собой.

– Я беру то, что мне хочется, и не прошу, и не всегда спрашиваю, – зашипел он в меня и стал целовать в губы.

Целовал жадно, долго, больно. Надкусывал губы, вертел языком, всасывал меня в себя. Потом вдруг рукой стёр с моих губ свои слюни и сказал грубо:

– Рот открой!

Я упрямо стоял, сжав зубы. Дан схватил меня жёсткими пальцами за подбородок, до синяков, и несильно стукнул затылком по стене.

– Рот открой, я тебе говорю…

Я приоткрыл рот, разжав зубы. И он вновь стал целовать, но теперь глубоко, залезая языком, исследуя нёбо и дёсны, пытаясь поймать мой язык. Властно. Яростно.

– Мой! Раб! Не рыпайся! Куда? Руки убрал! М–м–м… – как звон колокола, гудел во мне его звук.

И всё это на улице. Мимо шли люди, и всем хоть бы что! Здесь же из окна машины наблюдает дядя Гриша. Не думаю, что ему хоть бы что, но от этого не легче…

Телефон мне не нужен. Там остаётся только один номер – Дана. Шизе я с него звонить, наверное, и не буду, мало ли как отреагирует псих. А телефон он ежедневно проверяет. Поэтому звонит только сам Дан:

– Ты где?

– Что делаешь?

– Во что одет?

– Кто рядом с тобой?

– Через сколько будешь дома?

– Ты ел?

– Живо домой!

– Какого чёрта ты не дома?

– Что там за голоса?

– Я жду тебя в машине уже три минуты!

– Где ты шляешься?

– Ты с зонтиком?

– Поднимись ко мне, приберись в комнате…

– Я тебя уже целый час жду в комнате!

Или так:

– Переведи мне быстро на русский: You have not been cleared for release*.

В общем, болезнь прогрессирует.

_____________________

*тебя никто на волю не отпускал – англ.

========== глава 3 ==========

Как только Дана не стало в школе, жить оказалось гораздо легче. Никто не поджидал, не подсекал, не контролировал. Я почувствовал вкус школьной жизни и, можно сказать, наслаждался. Я даже полюбил учёбу и, возможно, свой первый аттестат получу без троек. Я стал проводить много времени с классом, мы ставили спектакль к Новому году своими непрофессиональными силами. Я – король эльфов, Шиза – вождь орков, сценарий – полный юношеский бред, но нам нравилось.

Сейчас за мной машина не приезжала, поэтому можно было быть в школе до упора. Приходил домой поздно, садился за уроки. Это спасало меня от назойливого участия в моей жизни Дана.

Дан, видимо, тоже долго адаптировался к ВУЗу и на некоторое время про меня забыл. Потом я понял, что Дан начал пить – мама мне в сердцах посетовала. Дескать, бедная Лина Юрьевна! Сыночек чудит: напивается, невменяемым его доставляют, из каких–то борделей вытаскивают… Даже не знаю, хорошо это для меня или нет? С одной стороны, пьяный себя не контролирует. Хотя он и трезвый–то бесконтрольный. А с другой стороны, невменяемый только блюёт и пахнет? Это то, что надо!

Он иногда звонил мне по телефону, то трезвый, то пьяный:

– Где ты, радость моя?

– Я уже забыл, как ты выглядишь!

– Бляа–а… ик… ик… это ведь Сенечка? Зая моя… ик.

– Сколько можно в школе ошиваться?

– Се–е–еня–а–а! Живо задницу свою притаранил в «Модус»! Нихрена не поздно!

– Ты, пизденыш, щас я приползу к тебе, жди, готовься… о–о–о, чё–то мне нехорошо!

– Эй! Ты чё, уже спишь?

– Что делаешь? Уроки?

– Сеня? Ты чё… когда уже вырастешь–то? Тш–ш–ш… там маменции, не говори ничего!

– Солнце моё! Я всё равно слежу за тобой!

И это было правдой. Во–первых, он меня провожал в школу, даже если вчера пришёл домой пьяный–сраный. Сидел и хмуро, молча созерцал, как я завтракаю на кухне, от этого, конечно, аппетит не прибавлялся. Во–вторых, иногда он появлялся в школе. Сначала мило общался с учителями. Ах, как приятно вспоминать милую школу! Ах, как много она мне дала! Бла–бла–бла… А потом обо мне: как мой опекаемый (ладно, хоть не раб)? Выяснял у учеников, с кем я дружу, не хожу ли в бокс, нет ли у меня крали какой? Насчёт последнего мог бы и не беспокоиться. Он всё сделал, чтобы девчонки видели во мне только чужую прелестную игрушку, трогать нельзя, а то разобьёшь мальчика! Или разобьют тебя.

Однажды мы репетировали сказку чересчур долго. Пели, танцевали, веселились, жрали пиццу, роллы. Разучивали сценические драки. Примеряли костюмы. Короче, жизнь хороша! Пока уже часов в десять вечера в зал не зашёл возмущённый сторож и, заорав: «А ну–ка артисты, по домам! Закрываю всё тута!» – включил полный свет. Оказывается, у задней стенки при входе был не только сторож. На последнем ряду вальяжно сидел Дан. Чё–ё–ёрт! Жизнь – говно!

Мы уныло попёрлись к выходу, я к Дану.

– Я приехал за тобой, – почему–то подавленно сказал он.

На улице меня ожидал его новый мотоцикл, четырёхцилиндровая Honda. Он, походу, всю зиму собирается на ней раскатывать. Даёт мне шлемак, а я сам начинаю разговор:

– И что, мне даже не перепадёт за то, что заставили хозяина ждать?

– А разве ты хочешь, чтобы тебе перепало? Как–то раньше не замечал таких наклонностей у тебя.

– Наклонностей нет, а вот привычка уже есть…

Он вдруг резко меняет тему:

– А ты, птенчик, оказывается, совсем другой, когда я тебя не вижу… даже смеяться умеешь… болтаешь, как радио, не заткнуть…

– Ты долго сидел в зале?

– Больше часа. Охуевал от тебя.

– Чем мне грозит твоё охуевшее состояние?

– Ничем хорошим! Всё, едем!

Он залихватски уселся впереди и махнул мне головой, как бы говоря: за мной! Я уселся сзади, по сути обнимая бёдрами Дана, он нашёл мои руки и дёрнул их на себя, заставляя не просто держаться за курточку, а навалиться и обнимать кожаного охуевшего байкера. Ох уж эти мотоциклы! Для этого они и придуманы! Он нёсся по Москве, лавируя в пробках и заезжая на тротуар. Я понял, что мы едем не домой, завернули на проспект Вернадского, подъехали к какому–то заведению – «Портер». Пивной бар.

Меня, конечно, не хотели впускать, но Дан что–то шепнул, и мы прошли за свободный столик. Псих заказал сок и пива, брускетту с креветками; оказалось, что сок ему, остальное мне. Стал есть хрустящую булку с упоительной начинкой. Этот разглядывает, как я лопаю.

– Пей, пей…

Короче, я выдул 0,3! Захмелел совсем чуть–чуть. Сижу, жду, что дальше, сложил ручки как за партой. Он тоже сидит и смотрит на меня. Минут десять точно сидели. Я поднял руку, словно на уроке:

– А выйти в туалет можно?

Дан хмыкнул и повёл меня за шкирку в туалет, хорошо хоть в кабинку за мной не пошёл!

Зато когда я вышел из этой самой кабинки, Дан оказался рядом с дверцей, напугав меня.

– Ты совсем извращенец? – вскрикнул я. – Тебя звук ссанья возбуждает?

Он схватил меня за грудки и вжал в дверцу:

– Только звук твоего ссанья! – хрипло ответил Дан, потом прикоснулся губами к моей переносице и сказал в ухо: – Споить тебя, что ли?

– Я ещё маленький! – возмущаюсь я.

– Заебало уже ждать! – зло заявил псих, отпуская меня. – Всё, домой!

И уже выходя из туалета, бросил:

– У тебя с матерью плохо. Инфаркт…

…

Я задыхаюсь, я рву ворот рубашки, щиплет глаза, что–то в груди растёт, напирает, сжимает, сейчас разорвётся, лопнет, я не могу двигаться… В туалет заходят какие–то мужики:

– Мальчик, тебе плохо?

– Эй, тут ребёнку плохо!

Залетает Дан, хватает меня двумя руками:

– Всё нормально, я ему помогу…

Тащит меня на улицу, трясёт, натягивает куртку, опять трясёт, что–то кричит в лицо, я не слышу, один звон кругом, звон… А ещё скрип, это зубы, они в крошку… Потом боль, резкая – по щеке, я начал дышать, ловя холодный воздух белыми губами, и всё слышать: джаз из бара, машины мимо–мимо, мужики курят, прохожие мимо цокают каблуками и ненавистный голос:

– Я не знал, как сказать! Она жива–жива, просто в больнице! Всё, соберись! Едем! Ты меня слышишь?

Я поднял на него лицо с красной от пощёчины щекой и сказал ему впервые:

– Я ненавижу тебя! Ты даже не представляешь, как сильно я тебя ненавижу!

Он надел на меня шлем и подтолкнул к мотоциклу:

– Ты тоже не представляешь.

И повёз меня в больницу. Я выл всю дорогу ему в затылок, шлем изнутри был весь мокрый.

***

Мама лежала жёлтая, к ней подходил шланг капельницы. Меня не впускали, ведь уже полночь. Дан разругался с кем–то, звонил кому–то, добился, чтобы пустили, несмотря на ночь. Я не благодарен. Пусть не заблуждается.

Я сидел рядом с мамой час, она очнулась.

– Сыночка, всё будет хорошо! Я поправлюсь, Лина Юрьевна и Данечка меня сюда определили, не плачь… Доктор сказал, что вовремя успели. Я упала на кухне, а тут Данечка зашёл, тебя искал, ну и отвёз… Ты будь сильным.

Когда я вышел, Дан ждал меня, сидя на кушетке, весь в синем цвете, крутил в руках шлемы. Я не благодарен! Я молча подошёл, он молча дал шлем, и мы молча пошли на выход. Он не приставал. Но я не благодарен!