Текст книги "Nutella (СИ)"

Автор книги: Сон Карла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Нут выливает из турки перекипевшее варево.

– Соли бы добавил и все. И вообще-то. Он. Горький. Кофе – мужского рода.

– Да вот не насрать.

========== диета ==========

«проткнутый солнца штыком

солдат без права на тень

луны взведенным курком

оставленный в темноте»

Когда Лера не появляется по истечении означенного срока – Нут пишет:

– Ты где?

Подразумевая:

– Почему не здесь?

Ответ приходит быстро, да не тот, который хочется слышать:

– Мы решили остаться еще. Погода хорошая. Надо доделать кое-что. И просто.

И просто.

Нут ничего не отвечает, маскируя обиду под равнодушие.

Хоть с этой женщиной – меньше любви не прокатит.

Он слишком живет своей жизнью.

И ещё более слишком – занят.

Собой.

Ок.

Нут просыпается утром, поганит косяк малоприметным треугольником, одевается и идет.

На работу.

В город.

В гости.

В возне как-то легче. Всё притупляется, и ты отупляешься.

Так, пожалуй, привыкнешь.

К чему?

К посту.

В гостях к нему на колени – с какого-то неведомого перепугу – приземляется Лёля.

– Привет, – тянет Лёля изо рта буквы и жвачку.

Фу.

– Че делать будем?

Самоуверенно продолжает Лёля.

Нут же продолжать ничего не хочет и Лёлю с колен долой.

– Сидеть по отдельности.

Лёля обиженно и зло от него отпрыгивает, весьма медленно дрыгая ногами, обмотанными крупной заборной сеткой тонких колготок.

– Педик!

– Еще какой. Жалей теперь, что не родилась мужиком.

– Козел.

– Овца.

Злится зачем-то Нут и думает: где это, мать твою, весь твой хваленый дзен?

========== Иван Царевич и Василиса Прекрасная ==========

«надо бы быть нежней

в жизни создать интим

завтра поеду к ней»

«из точки А в точку Б вышел юноша бледный со взором горящим»

«в этом городе скрыт под землею магнит»

«на столе стоит банка

а в банке – тюльпан»

Нут садится в машину – покататься. Прям с утреца. Как другие выходят – побегать.

С децл.

Для тонуса.

Покупает бутылку воды и пару бургеров: на сейчас и потом.

Произвольное катание превращается во вполне определенную задачу: из точки А – в точку Б. Никаких отклонений. Никаких извилин. Никакой траты времени. Никаких ожиданий. Никаких опасений.

Зеленая линия с красной стрелкой – компас земной.

Своего не упустишь.

Даже если захочешь.

Бодрая женщина с палками на уже проселочной дороге, борзая школота с удочками на великах и мужик в драных трениках – доводят его до точки.

Кипения.

Он оставляет машину в центре деревни и мира. Дальше движется на своих двоих.

Останавливается у миленькой невысокой изгороди, собранной причудливо и просто из тонких досок и выкрашенной в цвет детской неожиданности – при условии, что дитя переваривало сухой асфальт.

Поднимает крючок, заходит в калитку, которая ему чуть не по яйца. К нему сразу же радостно тянутся тощеногие длинные цветы, такого безумного цвета, что Нут раздумывает – не фуксия ли это?

Трава очень низко скошена – хочется пройти по ней босиком. Яблоневый сад, вишни, цветы, капуста, все вперемешку и как-то, словно само собой все выросло, так буйно цветет и так естественно. Солнце, стремясь к зениту, проливает на все золотое вино из чуть не белого горлышка.

В доме открыта дверь – белая тюль нежно и таинственно колышется, как вуаль невесты. В окне – тоже открытом – на жерди посередине висят кружевные занавески.

Граненый стакан, из которого взъерошено торчит васильковый веник.

Нут обходит дом, достает телефон.

Лера берет трубку.

Первый раз в жизни.

– Привет.

– Привет.

– Че делаешь?

– А ты?

– Я первый спросил. И тебе звоню.

– Малину ем.

– Работничек.

– Я докрасил забор с утра. Имею право.

– А почему не рассказываешь?

– Да кому это интересно?

Мне, блядь.

Вдруг Нут слышит из-за спины голос Кости:

– Ты это откуда?

Лера тоже слышит голос Кости у себя в телефоне:

– Ты здесь?

И выходит из дома с телефоном у уха, так и продолжая в него говорить:

– К-как ты н-нас нашел?

– Язык до Киева доведет.

– Мог бы и у меня с-спросить.

– Ну вот не спросил.

– Малины хочешь?

========== хорошо ==========

«и спросила кроха

что такое хорошо?»

Всё равно что низким клокастым кустам спросить у медведя:

– Хочешь малины?

Нут смотрит на Леру, на его светящиеся глаза, которые, как гребаные звезды, галактики, саламандры… как всё, что горит во тьме и во тьме сияет. И этого – оказывается – достаточно. Достаточно вот просто так – увидеться. Ничего не трогая. При смотрителях. Просто вдохнуть этой красоты. Побыть рядом. И можно уезжать. Потому что он в полном порядке, потому что он, который в полном порядке, так тебе рад, что ты готов на ёлку залезть и там размахивать, хоть трусами, хоть флагом. И всё хорошо.

И жить хорошо.

И ты не один.

Ты не один.

Такой.

– Хочу.

========== чё 3. топленое масло ==========

«накренились дерева

гнет их буря до земли

и гудят, гудят слова

в жарких сумерках

как поникшая трава

бездыханная трава

мы пытаемся подняться

в жарких сумерках»

Лера устраивает Нуту экскурсию по Эдему. С беседкой, цветами, кустами и ягодами. Срывает что-то с земли в теплице:

– Очень прикольная штука, понюхай.

Пахнет, действительно, прикольно. Для чабреца.

– Это чабрец.

– Ага.

Нут на даче только весной и осенью роет гряды – маме и бабушке. Больше его туда даже пирогами не заманить. Ему никогда не было интересно, что, где и зачем растет. Но сейчас – ему интересно всё. Любая травинка. Будь она ладна.

Лера совершенно золотой, особенно в выгоревших до белого футболке и джинсах, чуть не волочащихся по земле, из которых то и дело показывается латунное колено… босой, волосы собраны и спрятаны под красную бандану? Косынку? На руках светло-серые пятна, на футболке и джинсах тоже.

На щеке.

*

Они едят олашки, которые бабуля жарит на тяжелой черной сковороде, смазывая ее тонким кусочком сала. Нут молчит, готовый вечно разламывать на мелкие кусочки вздутые лепешки и обмакивать их в топленое масло. Лера рассказывает бабуле о какой-то книге, которую вот-вот дочитал, и, кажется, безбожно палит конец.

– Оказалось, что глухая сестра пианиста убила Ариэль. Так жаль. Это случайно вышло. В приступе бесконтрольного гнева. Просто судьба. Такая.

– Господи, какие страсти. Зачем ты это читаешь?

– Я не знал, что так будет.

– Да, наверное. Я вот всю жизнь прожила, не зная, что будет. Чужая книга, пожалуй, что собственная судьба – загадка.

– Но порой финал предсказуем. Знаешь, чем кончится, еще в начале. И потом – не удивляешься.

– Да и не зная, чем кончится, часто – не удивляешься. Ничему не удивляешься. Как это хорошо, еще удивляться чему-то.

Нут продолжает жевать, ему слишком нравится есть, слушать и никуда не хотеть. И потом, он никак не может отойти от того, как его здесь представили:

– Бабуля, это Нут. Наш барабанщик. Я тебе рассказывал. И мой парень.

========== штиль ==========

«полная луна

набежит волна

тает след

тает ночь

тает век

мчится пес

краем моря

на рассвет»

Они сидят в машине, в сгущающейся темноте начала августа. Лера на пассажирском сиденье напротив водителя, спиной к боковому стеклу, притянув обе ноги к груди и обнимая колени ладонями. Компактный. Как статуэтка.

Нут смотрит на него, а видит только блеск. Глаза горят. И волосы смутно белеют в тяжелых сумерках.

Ветер поднялся. Раскачивает верхушки деревьев.

«Жалуясь и плача».

Но берег полон людей. Там, в небольшой бухте – озеро кажется спокойным. И нелепая музыка разносится по окрестностям. Из общего детства.

«Между мной и тобой остается ветер…»

– Люблю эту песню, – смеется Лера.

А только что на пирсе стоял, и ветер рвал его волосы и свитер, а волны бились о камни, подкидывая брызги, как с ладони – бисер, и рыча, точно собаки.

– Не люблю штиль, – ему приходилось почти кричать, чтобы что-то можно было услышать.

– Почему?

– Врет много.

– О чем это?

– Что вода теплая, добрая, иди, иди ко мне.

– А шторм не врет, что ли?

– Ну а где здесь ложь? Вода раздавит, как щепку, если поплыть сейчас. Если бороться с ней.

– А зачем плыть сейчас? Зачем бороться?

Лера только пожал плечами.

И сейчас Нут смотрит на него, напевающего эту песенку и пропускающего слова там, где он их забыл, и думает: ну какой шторм?

Какой в жопу шторм?

========== руки по швам ==========

«как счастливы невесты Христовой свиты

забыв о мире

миром позабыты

струит их разум чистоты сияние

молитвы приняты

усмирены желания»

Когда они возвращаются от воды, Лера как-то странно съеживается.

– Там бабуля спит. Мы с Костей наверху. Есть комната рядом с лестницей. Она маленькая, но диван удобный. Для нас – здесь не будет места.

Говорит он безапелляционно и неуверенно, вставляя в последние слова лишние слоги.

Ну ежу понятно, – думает Нут. – Одно дело, сказать бабуле: я завтра женюсь. Другое – устроить брачную ночь с еблей в жопу со всеми вытекающими. Это как-то не комильфо. Да.

Не стоит проверять чужую толерастость на устойчивость к корвалолу.

– Ты останешься?

– Нет, конечно. Зачем? Я так-то приехал поиметь тебя сначала на капоте, потом на багажнике. Там, под фонарем. Ну а если нет – в город мотнуться, поближе к пиву и телику.

Лера стоит, не двигаясь, лицо у него растерянное, он не понимает.

– Где скажешь, там и лягу, – Нут залезает рукой ему в волосы, – балда. Хоть на коврике. У тебя в ногах.

Нут смеется и, притягивая его к себе, целует в лоб.

Лера вздыхает.

– Всё, вали уже, не доводи до греха. Я власяницу дома забыл. Вот что досадно.

========== пристрачивай ==========

«не надо этого

дорогая

хорошая

дай

простимся сейчас»

«бояться глупо»

Нут почти погружается в сон. Почти блаженно выскальзывает куда-то. Из сети реальности в свободу и безразличие.

Сиплый скрип ступеней на лестнице возвращает его обратно в прохладную тишину и влажные пыльные запахи.

Лера садится к нему на диван и спрашивает.

– А если мы завтра умрем? Ну вдруг что-нибудь случится, как ты говорил? Помнишь?

– Я планировал это проспать.

– Нет, правда.

– Сплю, говорю, я. Очень крепко. Не извиняйся. Ни в коем случае.

– И там – я захочу коснуться тебя и не смогу.

– Ты и сейчас не сможешь. Тренируйся.

– Почему?

– «Мой дядя самых честных правил».

Лера смеется, нависая над Нутом, но тот не поворачивается.

– Слушай, я серьезно. Если ты не свалишь, здесь кровать будет скрипеть, а ты стонать. Сколько минут? А мне потом Костяну в глаза смотреть. Может, всю жизнь. Не хорошо как-то. Вали. Вали. Вали.

– Он не маленький. И всё понимает.

– Ты ему не друг, а брат. Это не одно и то же.

– Зачем думать о других?

– Да, действительно, давай уедем в какой-нибудь Берлин, будем там ломать руки продавцам сосисок и брать их бесплатно.

Лера давит на Нутово плечо всем почти своим весом, как-то странно извернувшись, и в общем, не особо шевелясь, что добавляет мужества.

– Почему ты такой?

– Какой?

– Такой.

– Потому что я олашек твоей бабули хочу больше, чем тебя.

Лера смеется, Нут уверяет:

– Да я серьезно, зря ты ржешь. Вот ты что тут, на две недели? А они насколько? Минимум до Нового года. Это ж как жить? Ты предлагаешь мне позорно сбежать и завтра обломиться? Спасибо, конечно, но нет.

Лера уже ничего не говорит, а только тормошит легко.

Нут слышит, как он прикусывает губу в темноте.

Потом вдруг:

– По-моему, всё должно быть наоборот.

– Ты во власти стереотипов. И если ща не свалишь, у меня ночью точно хер отпилится и убежит, как у Гоголя.

– Нос?

– Ну какая разница?

– Да уж никакой.

– Вот именно. И боюсь, что какой-нибудь профессор Преображенский скроит из него отдельного человека. А я так и останусь. И ты, кстати, тоже. С носом, бля.

– Ну что за чушь?

– Сублимация – страшная штука. Не мути воду.

– Ладно.

Лера встает, становится легко, все пригретые части с плеча устремляются к нему.

– Это уже происходит. Реально.

– Да, у меня тоже.

– Спокойной ночи. И знаешь, что?

– Что?

– Не ссы. Там станешь чем-то, кому до звезды на все эти феромоны, сперматозоиды, токи. Будешь хотеть чего-то другого.

========== спойлер. Пасха ==========

«я знаю одну песню

летит, не касаясь земли

лето не сожжет её

январь не остудит

хочешь ругай её

хочешь хвали

но не было такой

и не будет»

Нут, сытый, как кот на рыбоконсервном заводе, нежится в странном уравновешивающем чувстве, с которым его отяжелевшие мышцы отекают на кости, прижимаясь к ним, и сладко протяжно вытягиваются. Он уже очень даже готов окунуться в вязкий кисель одуряющей бесцельности, опустошенности, наполненности, пока «космические корабли [что-то там] бороздят»…

Лера, свеженамытый, горячий и душистый, как морозный воздух – с особой, пряной, чуть слышимой чистой сладостью, и влажными волосами, которые через чуть-чуть начнут слегка виться… укладывается, прижимаясь грудью к чужой спине. Разомлевшее существо Нута пружинит:

– Даже не мечтай.

– О чем?

– Мечты – зло. Пустая трата времени.

– Ты про что вообще?

Спрашивает Лера прямо на ухо, и становится сразу ясно. Как в прогнозе погоды.

– Я серьезно.

– Я слышу.

Нуту лень шевелиться, тем более, что Лера тоже – не особо шевелится, а просто вытягивается рядом, обнимая рукой и вплетаясь своими гладкими ногами в ноги, покрытые темными водорослями.

– Есть такая песня.

– И про что?

– «Мы срослись плавниками».

– Как сопки. И поезда по нам ходят.

– Почему поезда?

– Не знаю. «Движенье – жизнь»? Кто-то бы ехал по тебе и такой: «Охереть, вот это вид! Зырь в окно!».

– Да конечно. А по тебе?

– А по мне? «Пивка пора бахнуть. Определенно».

– Не-ет. Кто-то бы засыпал под стук колес над тобой, умиротворенный и успокоенный.

– Ну ёбаный насос. Как эта хуйня из мяты, валерьянки, пустырника и чего-то еще, забыл.

– Нет. Как что-то большое. Что может быть всегда.

========== «завтрак аристократа» ==========

«i wanna be there in the red, red, red morning»

Утром в доме пахнет олашками. Нут уверен: это потому, что Лера обнимал бабулю, обвив ее со спины руками, и, положив голову на плечо, о чем-то прелестно ей щебетал. И она, смеясь, спрашивала:

– Давно это ты стал таким олашечником?

А он такой:

– Угу.

За столом Нут закидывается золотыми вздутыми шариками, которые сегодня намного меньше и еще вкуснее, чем вчера, и это само по себе воспринимается, как чудо. Костя не отстает, макая свои – в сгущенку, а Лера медленно разрывает пористые пшеничные половинки и намазывает одну сливочным маслом, а другую – густым молоком. Нут повторяет маневр, и – о-о-о…

Бабуля одна не ест.

Она, наверное, держит себя в ежовых рукавицах, чтобы быть в форме, потому что таких – бабуль – Нут еще не встречал. Она разом тянет и на английскую королеву (утонченную, женственную, но строгую, с эмоциями, запрятанными так глубоко, что по ее лицу ничего нельзя прочитать, кроме просачивающейся в глаза любви к внукам) и на владелицу ранчо (которая – если что – без лишних слов отдубасит тебе яйца из двустволочки).

– Какая у тебя интересная татуировка.

Отмечает бабуля.

Нут кивает, с трудом проглатывая слишком большой кусок.

– Ты теперь не сможешь работать ни в банке, ни в милиции.

– Ну на то и расчет.

– Это что, единоличный выпад против системы?

– Да не знаю. Но когда из армии пришел, сразу сделал.

– Чтобы не быть, как все?

– Чтобы не стать, как все.

– И в чем же твоя уникальность, милый мальчик?

– Да щас вот и не знаю, пожалуй. Наверное, в наборе хромосом.

– Которые глубоко внутри?

– Да, но там есть какой-то ген, отвечающий за страсть к наскальной мазне. С тех пор еще тянется, как чел в пещере использовал уголёк не по назначению.

Нут смеется, бабуля тоже, Костя продолжает спокойно есть, а Лера слушает, облизывая палец, по которому, как по свечке, потекла вязкая слеза.

– Но в принципе, сейчас бы не сделал. Да.

– Почему?

Спрашивает Лера.

– Повзрослел, блин.

Бабуля:

– В банк потянуло?

Нут гогочет.

========== SOS ==========

«секс-секс-как-это-мило-секс-секс-без-перерыва»

– Может, помочь чем? А то как-то, – предлагает Нут, опираясь плечом о косяк в сарае.

– Помочь? – переспрашивает Костя, притормаживая свой перманентный полет в эмпиреях. – Помочь… Можно. Давай тогда с крыльцом разберемся. Втроем быстрее управимся.

И правда. Втроем с крыльцом они управляются так быстро, что удивляются все. И Костя, и Лера, и бабуля, и сам Нут. И они работали бы куда медленнее, если бы Лера не рябил, как тяжелый солнечный слиток в невзрачных речных камнях и глазах золотоискателя – в старом комбезе на (почти?) голое тело с одной лишь застегивающейся лямкой. Святая простота. Вынимает гвоздь изо рта, что сигарету, и вбивает его в дерево, при этом на руке у него взъеживаются упрямые мышцы, перетекая тугими бугорками… Нут и не знал никогда, что зубцы у пилы такие охуительно интересные, а разлетающиеся белые опилки такие… блядь, какие?

Он до того сосредотачивается на распиливании, что заслуживает комплимент:

– А ты рукастый.

От Кости.

И от Кости же:

– Оставайся еще, мы так всю крышу за день перекроем.

Лестно.

Заманчиво.

Нут смотрит на Леру – тот вскидывает бровки, глазки, губки.

Ну просто – очень – заманчиво.

Слишком.

– Не, я бы рад. Правда. Но не могу.

Не могу.

========== приход ==========

«у меня немного денег

но

если бы они были

я купил бы большой дом

где мы жили бы вдвоем»

Лера:

– Я бы хотел, чтобы у меня было много денег.

Нут:

– И за кой черт тебе много денег?

– Ты мог бы остаться.

– Где? При тебе? Хочешь купить меня в магазине игрушек?

– Хочу, чтобы тебе не нужно было сегодня на работу.

– А-а.

Нут смотрит на него и его сердце готово сначала сжаться, потом расшириться и где-то по середине – лопнуть, раздувшись до размеров, которые невозможно представить, и желаний, которые невозможно осмыслить.

Божественное создание, воплощение чистой Прелести и всех трогательных совершенств (что припрятало Бытие в нём, точно в кармане, потому что без него их так мало на свете) хочет, чтобы ты – смертный, плебей, раб и чернь – остался.

Подле.

Царского сына.

Царевна-лебедь благоволит тебе, Иванушка-дурачок.

Отныне только живи.

И радуйся.

Ликуй.

Поклоняйся.

Благодари.

========== «полёты во сне и наяву» ==========

«стань мне ближе горящих звезд»

Нут уезжает из мира темных лесов, синих рек, бескрайних полей в некое малопонятное – обратно.

В тишине.

Не тянет включать музло, подбирать с обочин попутчиков, думать.

Кончился гравий и ладно.

Через пару дней он записывает партию для их старой вещицы, о которой все уже позабыли, а вот – всплыла. Три вечера долбится на точке в поисках того самого ритма. Потом сидит долго, в руках безвольные палочки, и какое-то непонятное ему бесчувствие.

Оглушенность.

Потом в телефон приходит:

– Я приеду вечером?

– Во сколько?

– В 9

– Ок

И прорывает плотину.

Внутренний Амстердам – а ты был симпатичный.

– Скучаешь по мне?

– Да

– Сильно?

– Мне хватает

– Хорошо

– Кому?

Кровожадный тотем.

Но божество, как ему и полагается, ничего не отвечает.

*

В 9

Нут чистый, точно протертое рукавом стеклышко, только что поры себе не отскреб – ждет.

Как долго.

Идут минуты.

Звонок в дверь арендует грудину, что беговую дорожку, наращивает ритм.

За – дверью – полотно размером с лестничную клетку.

Явление.

Лера в пиджаке, с руками, спрятанными в карманы. Позвонил и снова убрал. И этот предполагаемый жест разрезает море густой неловкости на кусочки – лям за 100 грамм.

Лера прикусывает губу – в Нуте включаются все нужные кнопки.

По три и четыре.

Аккорды поют.

Но ракету уносит в космос только, когда Лерино тело прижимается равно близко и к Нуту, и к койке, с которой приходится делить его тяжесть, впиваясь пальцами, шершавя ладонями, смачивая слюной.

========== «заядлые зайки» ==========

«пусть упадет звезда

небо покрыто девятью сотнями тысяч звезд

пусть одна из них упадет

и родится любовь»

«где вечные сумерки и вечные колокола»

Нут стоит на балконе, курит, вдыхая темную августовскую ночь. Лера сидит на деревянном полу, кутаясь в тяжелую толстовку и просовывая пальцы, незанятые сигаретой, в узкие дырки.

Кот блаженно жмурится в форточке, пушась в золотом свете окна с кухни.

После Нут сам блаженно жмурится в темный, как ночь, потолок. Лера засыпает у него на плече, слышно как меняется его дыхание. Нут слабо перебирает его волосы пальцами. И так ему хорошо и спокойно, словно они одни в целом мире, как во всех этих песнях всех времен и народов. И хочется таких странных и смешных вещей… и что самое дикое – совсем не стрёмно их делать. И он чуть поворачивается и целует Леру куда-то в голову, слепо – жесткие сухие полоски нежно прижимаются к губам, потом еще длится дуновение этого касания. И всё.

Сны.

========== моя девочка ==========

«она не пишет стихов

она не любит вино

она считает, что мы

знакомы очень давно

она заваривает чай

когда чайник остыл

она делает все так

чтоб я ее не забыл»

Нут чувствует, что морда у него только что была кирпичом – мысль и отсутствие мысли равно, порой, уродуют физию – и вот она, как прежде скомканный лист бумаги, распрямляется, потому что Лера просыпается. Ночью он весь совершенно раскутался, и теперь вытягивается, как белая лента, нежно переваливаясь с одной половины себя на другую, потом вяло, как маленький, спускает ноги на пол, волосы взъерошены, рассыпаются по плечам, открывая припухшее и словно обиженное со сна лицо, грустное, как у школьницы, которую не отпускают остаться дома.

Раннее утро. Воскресенье. Золотой свет из окна вырезает в комнате красивый прямоугольник.

Лера смотрит на Нута, тот смотрит на него – один улыбается, и другой улыбается.

Нут думает:

моя девочка.

Лера:

– Хочу чаю. Ты будешь?