Текст книги "Nutella (СИ)"

Автор книги: Сон Карла

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Лера показывает на резвящуюся толпу единокровных родственников.

Нут пожимает плечами.

– Я уже вырос.

========== Олимп ==========

«пойми, меня не ебёт

я что вам, сильный мира сего, политик?

аллё

я писатель

роли спасителей – не моё

смотрите-ка, меня даже Гор почти не берёт

пора домой

эта вечеринка – гнильё

кто-то перепил и блюёт

я выхожу на площадь

огни

но мы не в Нью-Йорке

вдали машина ревёт

почти сажусь в такси

но внезапно вижу её»

«отойдите подальше

я буду бросаться вниз»

Нут заходит внутрь бывшего торгового центра, который теперь сдают под офисы и частную галерею. Третий этаж. А понтики начинаются еще на первом. Выкрашенный черным серебром потолок – разводы сползают на стены, резные красные перила, вполне посредственная лестница.

Билет на открытие: триста рубликов. Не хотите?

Свободное искусство, бля.

Тебя пою.

Но краски дорого стоят, да.

Не поспоришь.

И пиздить не хорошо.

И Англия нам не друг.

Черные залы. Белые картиночки. Толпы сложнейшего пипла. Нута неостановимо тянет к «Жигулевскому». Он открывает крышку – делает глоток.

– Ты охренел, тебя щас выведут?

Нут улыбается Барсику (хоть тот без -ику, но ему до без -ику еще расти и расти), закрывает бутылку.

– Не предлагаю. Моё предложение еще нужно заслужить.

Нут ржет, хмель в горле приятно щекочет и пузырится. Бы. Если бы.

– Где твой билет?

– Там же, где и твои работы.

У Нута билет в пизде. Барсиковы работы, в принципе, тоже.

Пластинки, афроамериканцы, джаз, саксофоны. Политкорректность глядит через океан и плачет вспененными слезами, потому что на севере даже самый черный кофе выцветает в альбиноса, стоит только ртути упасть. Океан большой, сквозь него и в канализационную трубу с линзами ни хера не рассмотришь. Гудбай, Америка. Да и Ленин – гудбай.

– Сильно, брат.

Негра в их городе Нут в последний раз видел когда-то.

– А, главное, за жизнь трешь. Просто декабрист, народ тебя не забудет.

Нуту в лицо выстраивается башня среднего пальца, которую сразу хочется видеть Пизанской. Но. Внезапно. Всё проясняется. Мелочевка отсеивается. В сите остается золотой слиток. В тщедушном свете прожекторов и в грохоте битов, Нут видит нечто, что не способно быть запечатлено.

Как бы ты не искал форму, материал, цвет, эту тайну не разгадать. Можно только создать еще одну. И еще. И еще. Запутаться в повторениях – и?

Лера стоит у окна, которое в пол. Пол у Леры куда более определен, чем обычно. Строгий черный костюм, белоснежная рубашка с тонким черным галстуком, на ногах белые кеды. Правда, в цветочек. Черный. Же. Волосы убраны в высокий хвост. Сам весь – как первостатейная сучка.

Если бы не?

Что-то, что никогда не дастся тебе.

Никогда.

Нут замирает, завороженный тем, что даже в толпе людей в кимоно, в толстовках до пола и в шарфах всех цветов бензиновой радуги, он умудряется – выделяться.

Как?

Нут подходит к Лере, смотрящему в сумеречное окно.

– Салют.

Тот поворачивается.

Статуя оживает.

А никто не видит.

Вы че, люди?

– Привет.

Ну, в общем, можно идти домой, да?

Чудо свершилось.

Надо на эту тему в тишине покумекать.

Коту рассказать.

А ты – полезай в мешок.

Петушок.

«Несет меня лиса, за темные леса».

Нут выдыхает. Лера смотрит что-то слишком участливо.

– А где твои работы?

– А ты как думаешь?

– Не знаю, я нигде тебя здесь не вижу.

Вот только не надо сразу же умирать на месте.

Отойдешь в сторонку.

И можно.

– Так вышло, что не срослось.

Лера снова поворачивается к окну.

– Прикольный вид.

– Что?

В этот момент как раз вдарил диджей – съел слова.

Лера наклоняется вплотную к Нуту.

– Может, покурим?

На сердце проворачивают пластинку.

– Ок.

Они поднимаются. Пропущенные знакомством.

Наверху хорошо, летний вечер такой… и прохладно. Город – близкий и далекий. Совсем не как – когда под ногами топчется.

Лера:

– Неплохо. Как будто лучшая из картин.

– Наверное.

– Ну а всё-таки, почему там нет твоих работ? Это разве не твоя туса?

– Моя туса?

– Ага. Даже странно. Где все эти люди, когда я хожу по улицам?

Нут пожимает плечом. Лера не заминает:

– Так где работы?

– Сказали – хуйня. Не подходит. Не вписывается.

– Почему?

– По причине хуйни.

– Это они сказали.

– Ну, короче, не так уж они и не правы вообще-то. А ты вот наслаждайся свободным искусством.

– И в чем свобода?

– А что, нету?

– Там?

Лера показывает себе под ноги и качает головой.

– Скучно как-то. И драйва мало. Что странно, все выглядят очень дерзкими.

– Зато продается. Кассу сегодня сделают.

Нут улыбается, Лера тоже.

Еще и облизывает нижнюю губу.

Как будто мало того, что он и вообще шевелится.

– Покажи свои рисунки.

– Вот уж вряд ли.

– А краски у тебя где? С собой? Или дома?

– А что?

– Пойдем, порисуем.

– А ты умеешь?

– Не-а. Но там есть кент, который тоже не умеет, а висит в галерее.

Нут чешет висок…

– Ок.

… и протягивая бутылку:

– Будешь?

========== Кеша ==========

«в детстве я мечтал стать никем

и сбылось, если честно»

«свободу попугаю»

Нут выходит первым, тугая дверь выпускает его с той же неохотой, с какой впускала. Баб не поймешь.

Лера следом с видимым усилием удерживает её:

– Как-то не слишком приветливо.

– Угу.

Они спрыгивают со ступеней и очень долго и путанно идут домой к Нуту.

По дороге им попадаются парочки – вечерний променад Петров и Февроний.

Нут ржет и сам не знает с чего. Лера, глядя на него, тоже.

Пиво подходит к концу.

– Ну и дрянь же ты пьешь.

– Это концепт.

– Хочешь стать собственным персонажем?

– Не, нах. Просто с деньгами туго.

– Если бы рисовал, что нужно, срубил бы бабла вместе со всеми.

– Если бы да кабы.

– Думаешь так плохо брать деньги за свое искусство?

– Нет, мы же берем на концертах.

– И почему?

– Потому что все скоморохи укрыты шестиметровым пухом культурного слоя.

Лера фыркает. Нут продолжает.

– А я жрать хочу, и платить за квартиру. В смысле, платить я, конечно, не хочу, но на улице вообще-то холодно. Да и Котан мой жрать хочет. Пиздец, воробья как-то мне притащил, когда мы с ним пухли без бабок.

– Какие ответственные.

– Да я ваще из одних достоинств соткан.

– Только от каравана отстал немного.

Как же Нуту хочется снять с него пиджак и рубашку.

Очень-очень сильно.

Прямо на площади.

– Что такое свобода?

Спрашивает он, вместо того, чтобы действовать.

– Свобода? Не знаю. Я где-то слышал: «Настоящая любовь похожа на привидение – все о ней говорят, но мало, кто её видел». То же, рискну предположить, со всеми ключевыми абстракциями.

– Как-то уныло.

– Почему? Ты же не можешь сейчас полететь?

Нут что-то не уверен.

– Кто-то не может читать без очков. Кто-то отказался от мяса. А кто-то не умеет любить.

– И в чем мораль?

– В том, что этот кто-то, может вообразить, как он любит колбасу, считывая этикетку без всяких диоптрий, на которой нет ни одной ешки и ни одной коровы, и левитировать при этом в тридцати сэмэ от земли.

– Это что, свобода?

– Угу.

– Одна моя знакомая хотела стать пилотом и стала им.

– А кем ты хотел стать?

– Не знаю. Всем по чуть-чуть.

– То есть, чуть-чуть никем?

Нут смеется.

– Ага. А ты кем хотел стать?

– Я?

Лера пожимает плечом.

Нут:

– Ну чисто призвание.

========== #олюнидизлов #политике.net #поколениехуйзабей ==========

«но я никому не хочу ставить ногу на грудь»

– Нет, правда, ты кажешься свободным.

– Если бы я был свободен, я бы одевался, как миллиардер.

– Типа, в ролекс?

– Типа, в футболку и джинсы.

– Но…

– Но я хочу иногда надеть женское платье. Мне просто нравится. А многие думают, если ты надел красивое платье, это потому что ты хочешь быть некрасиво оттраханным. Но я люблю одежду. Просто ее люблю. Она мне нравится.

– А ты не можешь надеть нормальную одежду, о которой никто не будет ничего думать?

– Могу.

– И?

– Да не знаю. Просто скучно, наверное. Скука движет нами, может, сильнее, чем лень. Рутина убивает душу. И тогда мы стремимся куда-то.

– Куда?

– Куда-то еще. Где нам интересно. Где чувствуешь остроту.

– На ближний восток?

– О, никакой политики.

– Почему?

– Хочешь поговорить о третьей мировой войне или экологической катастрофе, к которым мы приближаемся, может быть, быстрее, чем думаем?

– Не знаю, а ты разве не чувствуешь, как в воздухе сразу запахло жареным?

– Думаешь, я стану спорить об этом?

– Не похоже.

– Точно.

– И все равно. В такой тихушный вечер может случиться, че хочешь. И где-то оно случается. Так почему не у нас? Хули, у нас тоже могут отнять право жить своими жалкими жизнями. И сделать это может, кто угодно. Идиот из подворотни, идиот на троне, или сама земля. Разве от этого мир вокруг нас не становится концентрированнее и, я не знаю, прикольнее, что ли? Ты не чувствуешь хрупкость этого всего? Как это всё хорошо, пока не попало под меч. Вот что еще вспоминать на руинах, если не такие вечера?

– Ничего не случится с нами. Сейчас.

– При условии, что мы сами не идиоты.

– За тебя, боюсь, я не смогу поручиться.

– И правильно. А ты разве не хочешь быть некрасиво оттраханным?

========== colorит ==========

«камнем в душе оседает печаль

и тут стольким метаться поздняк

грусть бытия снова давит на плечи

им надоедает мирская возня

и я бы кричал рядом с ними

бессмысленно вторя гомону птиц

но поменял сокровища мира

на два сапфира в пушистой оправе ресниц»

– Знаешь, не самый уместный вопрос, с учетом того, куда мы пришли, сколько пива я выпил, и как сильно мне нужно воспользоваться твоей дамской комнатой.

Они зависают у подъезда. Лера застегивает пиджак. Нут:

– Да ладно, не ссы. Тебе еще нужно переодеться. Потому что в говно можно твой пиджачок уделать, если честно.

Лера смотрит на него недоверчиво.

Нут, показывая на ребят, ржущих на скамейке в двух подъездах от них:

– Они пойдут сюда, когда им приспичит. Ты тоже можешь. А я могу забрать краски и вернуться. Все мы – свободные люди.

Лера усмехается.

– У тебя на все есть ответ, да?

– А у тебя нет?

– Нет.

Они поднимаются по лестницам.

– Мое мнение может измениться еще в процессе его озвучивания. Я вообще, как червяк – бескостный.

– Да, дашься пощупать?

– Пошел ты.

– Только после вас.

Нут открывает дверь, включает свет. Оглядывает хату – срач, конечно, но теперь уж поздняк метаться. Кот выходит было к ним, но, увидев Леру, демонстративно уплывает на кухню.

– Это Кот. Он не любит чужих. Иногда и я ему не свой. Так что.

– Ладно.

– Ванная здесь.

Лера закрывает дверь за собой.

Нут роется в рюкзаке, перебирает баллончики, потом заходит в комнату, добирает еще, закидывает к собратьям.

Лера смотрит на него, оглядывая комнату.

– Шмотки в шкафу. Выбери что-нибудь. На ремень посадишь, так все подойдет.

Лера открывает шкаф. Всё черное. Темно-серое. Темно-синее. Ничего цветного. Если только цвет – не пятна от красок.

– Странно, что ты всегда так одеваешься.

– Как?

– В темное.

– Не так засирается. Можно реже стирать.

– Аргумент.

Лера вынимает синие свободные джинсы. И к ним – серую футболку.

Переодевается сразу, не отходя от шкафа.

Нут, резко отворачиваясь:

– Пиздец, ты непосредственный.

– А что?

– Ничего. Чукотка пишет своим сыновьям. До востребования. Но никто не приходит. Все сгинули.

– Ты о чем?

– О своем, о женском.

Нут выходит из комнаты, на весу застегивая молнию на рюкзаке.

Лера за ним.

Футболка ему велика, свисает с плеча – плечо, как кусок сахара, джинсы еле-еле держаться на ремне, застегнутом на последнюю дырку.

Нормальной одежды для него просто не существует.

Лера распускает волосы, впиваясь в кожу пальцами, качает шеей – вправо-влево – разминает, натягивает резинку на запястье…

– И как это тебя, такую красную шапочку, до сих пор еще волки не съели?

С грустью говорит Нут.

Лера ничего не отвечает и первым покидает квартиру.

Они идут в тишине. Вечер начинает быть томным, как приторные духи.

На помойках шмыгают вороны и люди, у подъездов тусуется мелюзга, менты прогуливаются по району с местными алкоголиками, как с собаками, звезды свисают с неба, что пуговицы с мундира. Мир такой необъятный и такой крошечный.

– Я раньше думал – звезд больше. Что небо – огромное. Но сейчас смотрю, мало их как-то.

– Это надо в августе и в поле смотреть.

– Все равно. Даже в поле и в августе – звезд мало.

– Тебе не угодишь.

– Откуда ты знаешь? Вот откуда? Ты никогда не пытался.

– А с чего бы это мне тебе угождать?

– Не знаю, потому что ты хочешь меня, потому что ты без меня томишься, потому что я один в целом мире, но тебе меня все равно недостаточно.

Лера останавливается.

Нут:

– Вот и стеночка.

И, правда, кирпичная стенка у низкорослика, которого непонятно как еще не снесли в новостройках, хороша сказочно.

– Что ты хочешь нарисовать?

– Не знаю. А ты?

– И я не знаю.

Нут отходит подальше. Рассматривая холст. Красные кирпичи, трещины, цементные прослойки, как крем у заскорузлого торта, лестница, словно в никуда, три ступени, ржавая дверь. Такое нельзя испортить.

Лера:

– По-моему, она слишком хороша для меня.

Нут сразу же знает, что на ней нарисовать.

Кого.

Потом.

Когда.

Уже.

Всё.

– Ну вон у того дома фонарь удачный.

Они отходят к тому дому, пробираясь сквозь кусты шиповника.

– Ой, – говорит Лера и чешет запястье.

– Ну этой-то ты достоин?

Лера смотрит на Нута и улыбается, протягивая к нему руку.

Тот роется внутри рюкзака.

Лера:

– Скальпель.

– Какого цвета?

– Телесного.

– Ок.

Нут вынимает баллончик, хорошенько встряхивает его и брызгает чуть-чуть в воздух.

– Ты только не задаливай. Работай быстро и резко. Не давай ей стекать попусту.

– Ладно.

Лера пробует.

– Круто.

Потом рисует овал.

Потом думает.

Потом говорит:

– А контур?

Нут выдает ему еще баллончик. Теперь уже Лера сам его встряхивает.

Нут:

Венера Милосская рисует на стене руками-протезами голубя мира.

Или то же, но – в экзоскелете, выпускает птицу из рук на волю.

========== ась ==========

«пусть нет никого на волне

нет сигнала

не слышен ответ

пой тишине»

«руки воды стучатся в каменную калитку на берегу, посреди песков

камень не отвечает

никто не откроет

стучаться – значит терять воду, терять время

и всё же – надо стучаться, удар за ударом, день за днем, год за годом, век за веком

наконец, происходит нечто

камень преобразился

вот линия, нежная, словно изгиб груди

вот желобок, в котором струится вода

скала осталась и не осталась

там, где раньше был неподатливый камень, нежность волны приоткрывает земную дверь»

«хули ты всё умничаешь, сука?

ты, чё, пидор?»

Нут завершает то, что Лера начал. Затачивает контуры, затеняет, вписывает детали.

– Неплохо, да? – спрашивает Лера, отошедший метра на два от стены.

– Для хуйни-то? Не знаю, пожалуй.

– А мне нравится, особенно, когда ты всё доделал.

– Всегда пожалуйста.

– Это, наверное, как плакат. Или мем. Мем ведь – это маленький плакат, так?

– И?

– Но, наверное, искусство не должно быть плакатом. Плакаты для политиков, проповедников и учителей.

– И для кого – искусство?

– Не знаю. Но как будто оно не должно ничего объяснять.

– А что оно должно?

– Просто петь.

На стене: бельевая веревка, на которой (красные прищепки) сушатся уши, одни крупнее других.

Надпись:

– Зачем тебе такие большие уши?

– Ась?

========== нежность ==========

«вот дорога от фонаря

дуй на ощупь

на огонек

догорает

себя даря

мотылек»

Лера достает сигарету. Огонь в его руках дрожит.

– Замерз?

– Нет.

Нут выворачивается из толстовки, протягивает ком тёплой ткани:

– А ты?

– Налетай, пока не остыла.

Лера молчит в тряпочку и тряпочку не берет.

– У меня ветровка есть.

Лера принимает подарок, убирает незажженную сигарету за ухо, надевает кофту, в которой тонет, как в парусе, капюшон повисает у него на голове, волосы торчат лишними черточками. Нут протягивает руку и поправляет прядь.

– Ладно, пошли уже, дома есть чай и водка.

Потом вытаскивает сложенную в комок тонкую куртку, застегивает молнию у нее и у рюкзака, который цепляет на оба плеча, и шагает вперед.

– Ты идешь?

========== Петербургская свадьба в уездном городе N ==========

«мой остров – сад и гроздья

мой мост – доска и гвозди

вот так на вид все просто

но ничего неизвестно»

«на брачных простынях, что сохнут по углам

развернутая кровь, как символ страстной даты

смешается в вине с грехами пополам»

Нут просыпается, физически ощущая пустоту в квартире, как та расширилась, как отступили от него стены.

Кот сидит на подоконнике, вылизывает себя, расщеперив подушечки, спрятав когти.

Толстовка и штаны аккуратно сложены на столе. Больше нигде нет места.

Костюма нет.

Нут откидывается обратно на подушку, затягивается с головой одеялом, вползая обратно во вчерашний день, как в очень узкий тоннель.

Они шли домой в тишине. Уставшие. И ещё почему-то. Нут не знал, что сказать, а Лера вообще как будто самоустранился из оболочки.

Лестницы.

Шуршание шагов.

Дверь открылась.

Включился свет.

– Пить будешь?

Лера пожал плечом. И они вошли на кухню.

Лера сел на табуретку, стал рассматривать свои руки.

Испачканные краской.

– Маслом потри, всё отмоется.

Нуту становилось все больше не по себе, что ему не отвечают. Словно он где-то ошибся, выпустил нитку, шар улетел куда-то, а он не видел – куда.

Лера поднялся, взял бутылку, вылил на ладони под-солнечные лужицы, стал размазывать.

– Сильнее нужно.

Нут не мог смотреть на эту слабую возню и взялся сам, как всегда брался, если кто-то чего-то не мог. Да и смотреть на этих скользких рыбин было невыносимо.

И он совсем не въехал – как – перехватил Лерины руки и принялся втирать масло в кожу, которая под его пальцами начала краснеть, подменяя один цвет другим, краска сходила слоями, словно в океане острова исчезали.

Лера по-прежнему ничего не говорил и сначала смотрел на руки, потом на Нута. Тот резко остановился под этим взглядом, сжав чужие ладони так, что раздался странный жалкий щелчок, и это был единственный ответ, который они оба услышали. Дальше уже скользкая рука Нута оказалась на Лериной щеке, а губы – на его прохладных губах. Внутри он был горячий, такой горячий.

Ум за разум зашел, скрылся в непроглядной тени.

И вот теперь вокруг едва пахнет увядшими цветами.

Нут выбрался из кокона, встал с кровати. Простыня вся изгваздана. Еще и маслом. И тонким багровым росчерком.

И если сложить все пятна вместе – получится минотавр. Словно Ариадна не того вывела из лабиринта. Тесей во тьме с дырой в животе в форме рога. Бык у ворот. Нить оборвалась во мраке подземелья.

========== грабли ==========

«я начал понимать

что не пойму

какого хера и

какого хуя

из нас двоих лишь я один рискую

рискую стать ненужным никому»

От рисованных мыслей Нута отвлекает звонок, и он бы непременно обрадовался, если бы не «бы» и не настойчивость.

Открывает дверь.

На площадке – Мариша.

– Боже, как я курить хочу. У тебя есть что?

– Угу, – угрюмо дудит Нут и впускает ее в квартиру.

Мариша в домашних оранжевых сланцах (ногти – фиолетовые) бодро идет на кухню. Нут – за ней. Босиком. Садится на табуретку, припадая спиной к стене, шипит, выворачиваясь правой лопаткой. Мариша делает первую (за неизвестно сколько) затяжку, блаженно прикрыв глаза.

– Как у тебя дела?

Спустя полсигареты – её вдруг интересует.

Нут выдает проквашенную мину вместо ответа.

– А чего это ты?

– Я вообще – как?

Невпопад спрашивает он.

– В смысле?

– Без смысла. В койке.

Мариша, гогоча в потолок, выпускает рваную струю дыма, которым давится.

– Ты что это, оскандалился?

– Нет. Но вообще, не знаю. Я че-т перенервничал. А потом все как-то. Смешалось.

– Поймал всё-таки свою золотую рыбку?

Мариша тушит сигарету в хрустальной пепельнице, доставшейся Нуту вместе с квартирой – от отца.

– Поздравляю.

– Вот не надо, а? И че я только вечно с тобой говорю. Хоть бы раз что дельное сказала.

Мариша нехорошо улыбается. Нут смутно припоминает:

– Мы ведь неплохо с тобой проводили время. Всё было как-то понятно. И вообще, всё всегда так понятно…

– Но ты совсем не нервничал. Так что, извини, не могу оценить с этой стороны.

Она прикуривает еще одну.

Он встает и наливает холодной воды в стакан.

– Охренеть! Это еще что такое?

Восклицает она на тигриный росчерк на левом плече Нута.

– А, это… – он выворачивается посмотреть, но конца царапин не видит, только чувствует.

– Ну прямо львица.

Приподнимает брови Мариша и брезгливо добавляет:

– Фу, как негигиенично. Нужно обработать чем-нибудь. Дай-ка посмотреть.

– Не надо, – отворачивается Нут, – уже обработано.

– И чем?

– Тебе, типа, не пора?

Мариша подходит к нему очень близко и очень искренне на него смотрит.

– Чего…

Потом бьет чуть не со всей силы ладонью в дубовый лоб.

– Э, офигела? За что?

Спрашивает он, прижимая руку к коре.

– Дорогой мой, запомни уже, наконец, как работают грабли.

========== «а»и«д» сидели на трубе ==========

«voulez-vous coucher avec moi»

«ты – трепетный огонь

ты – чистая вода

о, Боже, упаси

не говори мне “да”»

Нут шмонает Лерину страницу на предмет завязать разговор. Надо сказать, лично ему – понравилось. И завязывать – совсем не тянет. Впрочем, не похоже, что это у них – взаимно.

Нут стучит пальцами по столешнице, на Лериной странице репостнута выставка-судьба – «#greenstreet».

Вот че он туда поперся?

Так-так, – думает Нут и откидывается на спинку стула.

Так-так, – думает кот и встает на клавиатуру.

Нут прогоняет зверя и пишет:

– Привет.

Ответа нет и через десять минут. И через час. Сколько не обновляй страницу. Скорее сам обновишься. Кожа слезет – останется только змея.

Злости.

Блуждания по чрезмерной Лериной открытости в соцсетях почти подводят Нута под монастырь и под блуд.

Через два часа терпение, которого и так – с грош, лопается окончательно, и он отправляет:

– Ответь мне. Где-нибудь. Что-нибудь.

Че те, блядь, трудно, что ли?

Это Нут отправляет только после того, как выбесившись, обходит полгорода. Надо сказать, расстояние – притупляет ум и страсти, в голове все укладывается в кашу из недосыпа, усталости и наебита.

Да. Недо

ебита тоже хватает.

Еще бы топор и сливочное масло.

Рисовать не тянет совсем.

Вообще никаких мыслей в голове нет.

Только злость, раздражение, неуверенность.

Но злости, конечно, больше всего.

Нут злится на всё. Мир в целом и мир в частности.

На стол.

Сука.

На кота.

– Пшел вон.

Однако, ему никак не удается превратить злость в рефлексию. Стол стоит, кот сидит. «Из окна видна даль». Последний взмахивает нервно хвостом, и рожа у него очень уж наглая.

– Вот че, ты вылупился?

Кот прикрывает глаза, имея в виду, конечно: пошел ты на хер, презренный человечишко.

Ближе к ночи приходит:

– Привет.

В телефон.

Нут так радуется, что всё сразу прощает.

– Че делаешь?

Но злость, оказывается, прямо пропорциональна длине временного отрезка, с которым приходит (считай не приходит) ответ: чем дольше – тем страшнее.

– Репетирую.

– Что?

Где? С КЕМ?

– По учебе.

А-а. Ну живите пока.

– Может увидимся?

– Сейчас не могу. Завтра экзамен. Я тебе напишу.

Мы вам позвоним.

– Все хорошо?

– Да.

Нут думает: вот что такое «да»? В этих губах. Во что превращается согласие у него во рту? В две буквы, случайно склеенные слюной? Не в том порядке.

========== aqua minerale ==========

«один курьер огромное солнце по городу нёс

одежда горела на нём

и ночь стала днём рядом с ним

зима стала летом

но все отводили глаза от такого подарка

даже через очки чересчур ярко

сверкал его странный груз

он не трус

дворами шагал и как будто не замечал боли

скорее всего, его так научили в школе

самое главное – сила воли

помни, главное – сила воли

остальное – на вкус»

Лера не написал.

Нут подумал-подумал:

да и хуй с тобой, золотая рыбка.

Дважды не предлагаю.

В этом месяце.

Какое сегодня? Тридцатое?

Гордость дороже. И вообще, где-то еще имеется.

Пока.

Прокатили тебя, касатик, живи без плавника.

На репетицию он приходит, глубоко опоздав и еще глубже – залившись. Водярой, которая душевно сохранилась с тех пор, как никто ею не воспользовался.

– Приве-е-т, – сильно растягивая гласные, здоровается с ним Пепси, – ты, как бы за хрена приперся, если в такое говно?

– Весне дорогу.

Выдает Нут только конец ассоциации – уточнять лень, трудно и смысл стараться?

Он бахается на замусоленный просиженный диван. Отныне – ближайший его соратник, друг, товарищ и родственник.

Лера смотрит на него. Нут жопой чует, что смотрит.

Смотри, че? Не сотрешь.

И поднимает руку, демонстрируя всю мощь своей дикой приязни. Потом засыпает. Под звуки музыки. Так хорошо. И спокойно.

Просыпается совсем один. Никого нет.

Темно. И

прекрасно.

Спасибо, друзья мои. Как это благородно. Оставить меня здесь, самим спастись.

Нут садится посередине дивана. Руки засунуты в карманы. Пустые. Точно: пачку он скурил еще где-то там, во вчерашнем дне. Достает зажигалку, щелкает огоньком. Уютный миленький комочек света вспыхивает в темноте комнаты, заполненной силуэтами инструментов. Такое чувство, что раньше они были живыми, а теперь выброс вулканического пепла всех немного того.

Прекратил.

«Когда я отпою и отыграю…».

Охота пить и орать. Орать, правда, нереально влом. А вот ради воды он, пожалуй, встал бы. Даже жалко. Такой потенциал, а не растратишь.

Вдруг открывается дверь. На пороге появляется кто-то вместе с лучом света. С мечом. Нут жмурится.

– Блядь.

– Салют.

Баклан прилетел зачем-то.

– Ты зачем здесь?

Спрашивает Баклан у Нута, которого непостижимость вопроса отправляет куда-то в космос, к началу мироздания. Такие ответы на пороге не валяются, вообще-то, они где-то в истоке лежат.

– Лера тебе воды просил передать.

– Передай ему, что он – коза драная, и пусть сам свою воду пьет.

– Ты че бухой? Ну и вонь. Осталось чего?

Нут подходит к Баклану и отнимает у него бутылку, выпивает долгим залпом ровно половину. Спрашивает:

– Вот если она наполовину пуста, это типа, грустнее чем, если она наполовину полна?

– Да без разницы.

Не когда она наполовину в тебе.

========== прятки ==========

«мне не нужно твоей любви

просто станцуй мне на барной стойке»

«почему я теряю дар речи?

что не знал я о девичьем теле?

мою силу бы – в мирные цели

твои ноги – мне бы на плечи»

«мы с дьяволом носим Prada»

«поиграй со мной

нежно, как ты хочешь»

«я иду искать»

Нут выходит на улицу, а там – Свет Божий. Солнце высоко, разматывает катушку на полную мощность – тугие кольца, как лишние метры веревки, лежат на земле, пропекают червей.

Нут идет, размахивая бутылкой, останавливается возле бетонной стены чего-то еще сильно недостроенного, выплескивает на неё воду – темное пятно расползается вниз, словно корнями к земле тянется.

– Яка така любоф?

– Сяка.

Через пятнадцать минут высохнет и исчезнет.

Вся жизнь – концепт, выцветающий под лучами палящего солнца.

*

Ноги несут в какую-то не вполне определенную сторону – на полуостров «Хуй»? Дальше тянется карта мира с ярко выраженным отростком в Северном Ледовитом океане.

Нут останавливается где-то на полпути к.

Звонит в домофон.

К соседям.

– Кто?

– Почта.

И вдруг доверчиво открывают.

Он поднимается по лестнице. Звонит в дверь, которую как раз очень уж долго не открывают. А все-таки.

Костя:

– О, привет, ты как?

– Норм.

– Заходи.

– Дома принцесса?

– Не. У него экзамен. Последний, кажется. Потом вечеринка. Но не знаю, короче. Я тут с тобой как раз посоветоваться хотел.

– Вечеринка? Круто.

Нут щелкает языком от восторга и заходит.

В квартиру, как в музей.

Подышать этим воздухом.

Еще бы не задохнуться.

Пока Костя варит пельмени и задвигает что-то в телефон, Нут на пути из туалета останавливается у Лериной комнаты. Чуть – приоткрытой. Щель, как тонкий-тонкий обрезок воздуха.

Он прижимает ладонь к ней и толкает.

От себя.

Лампа – бумажный шар под потолком, словно так никогда и не распустившийся гербарий белого тюльпана, на котором болтается перо. Окно открыто, и ветер качает их. Перо смеется.

Огромное старое зеркало прислонено к стене, в тяжелой деревянной изъетой раме, само все в трещинках, морщинках, пигментных пятнах… Что он видит, когда в него смотрится?

Рядом телик на ножках, какой-то нереально допотопный, без шнура, по ходу. На телике – банки, склянки, тюбики, фен, расческа, помады. У стены – перекладина, увешенная одеждой. Вся комната белая, даже пол, старый, деревянный, выкрашен краской. Обои сняты, и стены тоже – просто покрашены. Занавесок нет. Клочок старинного кружева болтается на соплях.

Конечно, где еще жить золотой рыбке, как не в аквариуме.

Смотри, кто хочешь.

Эй, прохожий, не проходи.

Мимо.

Хипстер сраный.

Ванильная девочка.

Нут улыбается этой комнате, оклеенной лепестками прозрачных роз.

В самом укромном углу – кровать. Сильно новая и очень геометричная. Белая сама и белье на ней белое.

Смятое.

Какой ландшафт.

Заповедник.

На самом краю, свисая до пола, темнеет нечто смутно знакомое. Такое же чужеродное здесь, как и сам Нут. Мешок мусорный, а не футболка. Которую он сам с него и снимал.

*

Глубоким вечером (который Нут проводит, точно послушник – за чтением, спасибо, не псалмов), в дверь снова звонят. В такой час может прийти только Мариша, и он не открывает.

Звонят еще раз.

Надо признать, очень вежливо.

Мариша утопила бы кнопку, безжалостно, как котенка.

Нут поднимается с дивана, кот идет за ним, садится ровно напротив двери.

Ему тоже любопытно.

На пороге – Лера.

О Боже, как он дошел?

Нут сразу же вспоминает, как мама где-то вычитала, будто ангел-хранитель не различает людей, если те не в штанах, не в юбках.

В огромном черном пиджаке, под ним – длинное, в пол, летящее платье на тоненьких лямках, сшитое не иначе как их крыльев обгоревших бабочек.

Какие-то японские сандали на ногах.

Красные ногти.

В руке бутылка белого вина, большой палец вжат в горлышко…

Понял – не дурак.

Дурак бы не понял.

========== чё 2. яйцо или курица? ==========

«мне тебя не понять

как холодный гранит

словно сфинкса печаль

как тоску пирамид

не понять, не познать

свет печальной улыбки

твой загадочный взгляд

не понять»

Нут смотрит на Леру и не может понять: как это он умудряется быть таким, одновременно, роскошным и милым?

Лера не переступает порог, точно статуя, которая не сходит с пьедестала, сколько ее ни подманивай, ни упрашивай.

Ему нужно – особое – приглашение.

– Входи, че?

Лера наклоняет голову, и до Нута доходит:

там

внутри

в нем

не только половина бутылки, какую он держит в руке, но еще, как минимум, половина той, что он где-то оставил.

– Здорово же ты набралась, кралечка.

Нут заводит его – еле, но упрямо стоящего на своем (месте) – внутрь.

Лера прислоняется к стене, пока он закрывает дверь. И лицо его выражает усталость, досаду и разочарование. Он переворачивается с плеча на лопатки, Нут же встает напротив него и всё это – созерцает.

Мда.

– Ну что?

Ты хочешь.

Сказать.

В ответ – тишина.

Лера смотрит даже не на него, а куда-то, из своих подведенных печальных глаз – черные ободки удерживают внутри, как в петле два земных шарика, которые брось, убегут за половицу – днем с огнем не сыщешь.

Планеты размножаются.

Почкованием.

Траектории – сжатые по краям (точно прищепленные пальцами) овалы, заостренные, непроходимые.