Текст книги "Последняя тысяча журавлей (СИ)"

Автор книги: Solter

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– От того, чтобы слышать мысли? – фэйе наивно хлопает глазами, но остатки улыбки, затаившиеся в его губах, выдают настроение с потрохами.

– Ты ослепительный, – неожиданно говорит Ричард, разворачиваясь лицом к Ярому. – Твои волосы, – объясняет он. – Ты не выглядишь из-за них грозным или каким там… мистическим. Таинственным. Как бы… потусторонним.

– А как же выгляжу? – Ярый приподнимает бровь и скрещивает на груди руки. Одежда на нем точно та же, что и вчера, только кольца на пальцах выглядят иначе, но Ричард не успевает рассмотреть их, переводя взгляд с рук на лицо фэйе.

– Ну, я уже сказал. Необычно. Многим наверняка ты бы показался привлекательным.

– Потому что я и есть привлекательный, – теперь голос Ярого полыхает сталью, непоколебимой уверенностью проповедника, ведущего за собой целые толпы. И Ричард не удерживается, чувствуя себя этой толпой, покорной и восторженной. Именно с этими эмоциями он шагает навстречу Ярому, повинуясь завлекающему движению его пальцев, оказывается в его руках уже не в переносном, а в самом прямом смысле.

Он ясно видит, что сейчас происходит нечто необъяснимое, страшное и запрещенное, и он как никогда четко понимает смысл древней фразы – запретный плод сладок. Как сладкие губы демона.

Как завлекающий взгляд фэйских очей.

Как лишающие воли прикосновения пальцев.

Как невесомость, которую Рич чувствует, когда из последних сил отстраняется и отходит назад к окну, будто пьяный.

«Ты этого хотел, – проносится в голове, и Ричард не может определить, кому принадлежит эта мысль, – получай!»

– Ты этого хотел, – вслух повторяет Ярый, облизывая губы. Ричард слышит стук металлических шариков пирсинга друг о друга.

– А я всегда получаю, чего хочу, да? – невесело отзывается Медисон.

Фэйе не отвечает, только подходит на шаг и касается пальцами волос Рича, как уже делал. Теперь в этом жесте чувствуется покровительство.

***

Спустя четыре дня Мартин наконец берет трубку. Рич радуется, слыша его голос, широко улыбается, когда понимает, что в нем нет ни осуждения, ни презрения, которые предсказывала Роуз. Чувствуется, что Мартин устал, но ноты свежести в его речи красноречиво свидетельствуют о том, что он действительно выздоравливает. Да и новостями из университетской жизни Март интересуется очень живо и неподдельно.

– Когда они собираются наконец отпустить тебя домой, Велмор? – спрашивает Ричард, откладывая кусок тоста, приготовленного мамой.

– Черт их знает. Точно не говорят, но я лучше пока тут полежу, таким страшным не хочу на людях показываться, – несмотря на то, что Мартин смеется, становится понятно – ему сейчас несладко.

– Каким еще страшным? – не подумав, удивляется Рич и тут же прикусывает язык – наверняка это один из тех вопросов, которые лучше было бы не задавать больному другу.

– Стриженым, – Март чуть слышно вздыхает. – Меня даже родные не узнают, а в универе наверняка подумают, что я кого-то вместо себя подослал сдавать экзамены.

Хотя Велмор после этих слов смеется и Ричард тоже улыбается, они оба понимают, что на самом деле здесь мало веселого. Рич снова чувствует укол вины, ему хочется рассказать Мартину о том, почему он все еще не был в больнице, но Ярый уже успел предупредить, что о нем лучше молчать. Никто, кроме самого Медисона, не сможет его увидеть, поэтому и знать никому необязательно. «Ты же не хочешь выглядеть идиотом?» – спросил тогда Ярый, и Рич кивнул в ответ.

– Брось, тебя же не за волосы любят, – кое-как скрывая истинные эмоции, отвечает Ричард и спешит перевести тему в более спокойное русло.

Они говорят о Роуз, об университете, немного о книгах – Мартину нельзя напрягать глаза, поэтому он пока ничего не читает и даже к экзаменам готовиться не может. О многих вещах, так что Ричард почти забывает, в каком положении находится каждый из них, и под конец, когда приходит время прощаться, говорит легко соскользнувшее с языка «увидимся». А потом думает, что нужно будет выкроить время и зайти, раз к Велмору теперь пускают всех подряд, но сначала он поднимется в свою комнату и заберет кое-какие оставшиеся вещи.

Запас журавлей постепенно увеличивается – регулярно, но крайне медленно.

========== 6) Тысячный ==========

Почти перестав замечать смену дней, Ричард в буквальном смысле охотится на огромную стаю журавлей. Он беспорядочно колесит по городу, притворяясь перед самим собой, словно ему что-то нужно и в магазине, и на заправке, и в кафетерии, и много где еще – однажды даже заезжает в больницу, где лежит Мартин, но к нему в палату не пускают из-за слишком позднего времени, и Рич уходит оттуда с четырьмя журавлями в кармане. Заново собранная коллекция в кладовой пополняется медленно, но верно, Ричард с каждым днем выглядит все более уставшим, но довольным.

По счастью, Медисон редко когда может взглянуть на себя со стороны, иначе он уже изрядно испугался бы и, наверное, бросил свое занятие, но взгляды в зеркала – совсем не то, что могло бы помочь ему себя понять. Заглянуть вовнутрь было бы действительно не лишним, но времени на психологию у Рича не хватает, а когда он все же начинает задумываться над тем, не зря ли носится по Уиллейку, как угорелый, рядом появляются полупьяные глаза Ярого, его губы успокаивают и подтрунивают, с легкостью отвлекая и заставляя с новыми силами бросаться навстречу городу.

Уильям-Лейк на самом деле не слишком большой, но, как и все города, имеет свои секреты и особые места. Ричи, как ему теперь кажется, узнал их все – от крохотных кафешек, выступающих из первых этажей жилых домов, до нелегальных автомастерских, открывающихся только по предварительным созвонам. Он побывал рядом с пустым водохранилищем на окраине города, посмотрел старую стоянку фургонов, где до сих пор время от времени жили цыгане, он обошел местное кладбище, находящееся на склоне пологого холма, посетил каждую, даже самую крохотную, церковь. Однажды удалось даже забраться под землю – заброшенная стройка пестрела провалами подвалов, которые соединялись с общей канализационной системой города: Ричи не провел там и двадцати минут, морщась от запахов, вздрагивая от непредсказуемых шумов.

Большинство журавлей, которые собрались в кладовке, грязные и помятые, но ни одного разорванного или растоптанного. Ненужные заломы на крыльях Рич расправляет руками, стараясь придать птицам привычную форму бумажных фигурок, песок и землю он с них стряхивает еще прежде, чем засунуть в карман или бросить на сидение машины.

Поиски заводят Ричарда домой к Роуз, которая все еще на него сердится.

– Лучше бы ты сходил в больницу, Ричард, – строго говорит она, но все равно ведет приятеля на кухню.

– А я ходил, – рассеянно отвечает Медисон, выкладывая на стол длинную плитку шоколада. – Странно, что не встретил там тебя, а то мне уже начинало казаться, будто ты там живешь.

– Я просто забочусь о своем друге.

– Как-то я пропустил тот момент, когда мой друг стал твоим другом.

– Что такое, Рич, ты ревнуешь? – Роуз усмехается и подвигает к нему чашку чая с плавающими на поверхности чаинками.

– Просто не хочу, чтобы ты меня упрекала. Я взрослый мальчик, хорошо?

– Конечно. Добавить сахара?

Со временем они оба расслабляются и начинают говорить о более простых вещах, вспоминая школьное прошлое. Ричарду кажется, что эти воспоминания ему не принадлежат – будто когда-то давно он смотрел по телевизору не самое интересное кино, части которого отложились в памяти из-за того, что кто-то из второстепенных персонажей был немного похож на Рича. Прокручивая все те годы в пару секунд, Медисон удивляется тому, что смог не упустить за прошедшее время такие детали, как любимую одежду учителей, забавные письменные принадлежности одноклассниц, дни, когда почему-то сокращали количество уроков.

Он даже сидел с Роуз за одной партой на уроке истории, а на литературе – сразу за ее спиной, потому что там парты рассчитывались на одного.

– Давай завтра сходим к нему вместе? – предлагает Роуз, когда задумчивый Ричард уже собирается уходить.

– Давай, – механически отвечает он, но за этим словом не стоит ничего существенного. На завтра у Медисона совсем другие планы.

***

Автомобиль глохнет, когда до клуба остается несколько кварталов, и настроение Ричарда портится окончательно – он словно заранее знает, что завести машину не получится ни со второй попытки, ни с пятой, что все равно придется звонить в фирменный автосервис и ждать эвакуатор. Что нужно будет делать после того, как автомобиль оттянут на сервисную стоянку, Рич не представляет, но терять даже крупицы времени он себе не позволяет. Договаривается с сотрудником, что заберет автомобиль, как только тот будет готов, оплатит счет тогда же, и направляется вверх по улице пешком.

Вечер ложится на Уиллейк опавшим листом, красит в персиковый фасады домов, вспыхивает золотом в оконных стеклах и постепенно гаснет, почти на глазах сменяясь бархатной ночной тишиной, прерываемой только шуршанием шин по асфальту. Даже автомобили стараются не шуметь, крадутся мимо тихо и осторожно, спеша спрятаться за угол, и Ричард слышит звонкий стук подошв своих ботинок об послушный асфальт. На миг ощущения так обостряются, что Медисон на все сто уверен – все у него получится, ведь этот город, эта страна, этот мир создан и существует исключительно для него. Он не идет по городу, а летит, пронзая собой пространство, вырисовывающееся из мутного тумана, обретающего краски, запахи и голоса, а потом сминающегося исписанным черновиком позади.

Единственное, чего Ричарду сейчас не хватает – так это музыки, но даже она вскоре появляется, сначала вкрадываясь незаметными трелями в окружающие звуки, потом отвоевывая себе все больше пространства, а под конец вспыхивая цветными огнями мерцающей неоном вывески ночного клуба. У порога курят четверо, чуть дальше припарковано несколько автомобилей. Ричард не обращает ни на кого внимания, проходит мимо, чувствуя вибрацию басов, гуляющую волнами по полу и стенам. Он даже касается кирпичной кладки пальцами, ощущая легкую дрожь, а потом ускоряет шаг и заходит внутрь.

В первый момент звук из динамиков оглушает, но потом, когда удается в блеске диско-шаров, роняющих повсюду осколки цветных бликов, рассмотреть барную стойку и двинуться к ней, атмосфера успокаивается, становится привычной, почти знакомой. Ричард оказывается рядом со стойкой; сегодня он не узнает ее – все табуреты заняты, по ту сторону кипит яркая безостановочная жизнь, наполняются бокалы, взлетают в умелых руках шейкеры, деньги кочуют из одних ладоней в другие.

Журавлей пока не видно, зато неожиданно Рич узнает светлые волосы и точеный профиль одного из клиентов за стойкой.

– Привет, Энди! – несмотря на то, что в первый момент Ричарду хочется проигнорировать, «не заметить», но все равно зовет, и Энди оборачивается, почти незаметно вздрогнув, его губы привычно растягиваются в улыбке, но выражение лица становится испуганным, когда он узнает Рича.

– Ричард… Я не ожидал, что ты придешь, – Энди грациозно соскакивает с табурета, подходит к Медисону, чтобы не приходилось кричать друг другу. Он чувствует себя довольно свободно здесь, среди людей, где может быть уверенным, что его не изобьют и не запихнут на заднее сидение, если что пойдет не так.

– Это я не ожидал, что придешь ты, – Рич неожиданно обнаруживает в себе строгость и уверенность, которых не было еще неделю назад. – Так неожиданно исчез из моей квартиры…

– Прости, я… не хотел напрягать тебя своим присутствием с утра. Знаешь же, как это бывает, когда у тебя дома почти незнакомый человек, а ты не представляешь, что сказать, чтоб он не обиделся и ушел.

– Понятия не имею, как это, – невозмутимо признается Ричард, – ведь ты не дал мне почувствовать.

– Прости, – юноша опускает взгляд, переступает с ноги на ногу, теребит чересчур длинные рукава джемпера и тем наводит Ричарда на другую мысль.

– Кстати, куда ты дел мои часы?

– Я? Я взял их просто случайно, клянусь! – горячо заверяет Энди, поднимая взгляд – открытый и чистый, как вода в колодце ясным полднем. – Перепутал со своими.

– Разве я спрашивал, почему ты их взял? Мне интересно, где они сейчас.

– Потерял. Рич, прости, пожалуйста.

– Потерял… – Медисону приходится приложить усилия, чтоб не рассмеяться. – За сколько сотен баксов ты их потерял? Господи, я надеюсь, не меньше трехсот!

По тому, как краснеют щеки Энди, Ричард понимает, что попал в десятку. И хотя никакой выгоды из этой встречи и этого разговора уже не почерпнуть, он наслаждается небывалым чувством удовлетворения, почти таким же сильным, как было, когда он в последний раз заканчивал свою тысячу журавлей.

– Ладно, не расстраивайся, со всеми случается, – Ричард снисходительно похлопывает Энди по плечу. – Просто я считал тебя нормальным парнем.

– Я нормальный! – щеки юноши вновь вспыхивают, но сейчас Медисон понимает – дело не в искренних и сильных эмоциях, а в выпитых коктейлях. – Ты не можешь судить обо мне по одному вечеру!

– Но я должен, ведь ты не оставил мне другого выбора.

Рич видит, как меняется лицо Энди, и неожиданно чувствует холодную руку, сжимающуюся на сердце. А ведь они могли бы быть вместе при другом раскладе. Если бы Энди не исчез, если бы он оказался не тем, кем есть. Если бы Ричард не хотел от него только секса в тот вечер. Он в красках представляет себе серию свиданий с этим милым мальчиком, воочию видит, как тот опускает ресницы и улыбается, как румянец крадется по его щекам, как он впервые целует Рича.

Он ощущает себя невероятно одиноким сейчас, посреди громкой музыки и занятых друг другом людей, посреди дымных разводов под потолком, алкогольных коктейлей и цветных трубочек, мелькающих тут и там. Капкан одиночества сжимается поперек груди, и Ричарду больше не хочется ни выяснять отношения с Энди, ни вообще находиться в этом месте. Он не знает, где ему нужно быть, чтоб больше не испытывать этого мерзкого полумертвого ощущения, давящего, сгибающего спину, мутящего взгляд.

Энди что-то говорит, но Рич взмахом руки обрывает его на полуслове и разворачивается к выходу. Он почти не чувствует пол под ногами, поэтому спотыкается раза три, прежде чем дойти до выхода и вытолкнуть тело на свежий прохладный воздух. Первый глоток кислорода дается с трудом, острыми иголками режет легкие, не желает покидать их и таять паром на выдохе, но потом становится легче, и Ричард трет глаза пальцами.

«Спокойно».

Сердце стучит как бешеное, колотится неистово, Рич делает глубокий вдох, затем еще один, и еще.

«Успокойся. Все в порядке. У тебя есть, по крайней мере, друзья».

Рич хмыкает, качает головой, не думая о том, как смотрится со стороны. Друзья – надо же. Один в больнице, лучший друг, к которому Медисон даже не зашел, да тот и не настаивал. Другая постоянно упрекает и пеняет, словно Рич лично ей что-то должен.

«Скоро ты закончишь, и тогда…»

– Ричард? – осторожный голос из-за спины прерывает мысль, но Рич не оборачивается, чтобы посмотреть на Энди, и не собирается отвечать. – Слушай… Давай поговорим? – юноша смелеет, подходит еще ближе и даже касается пальцами руки Рича. – Можно?

Прикосновение длится всего секунду, но Медисон ощущает его во всех красках, словно нервные окончания обострились до крайности и ловят малейшие отзвуки эмоций в этом простом жесте Энди. Рич прикрывает глаза, гася волны тоски, расходящиеся по телу как круги на воде.

– Да зачем? – он искусственно вызывает в себе раздражение, чтоб Энди поскорее отстал. – Чего ты еще хочешь? Все в норме, ладно, парень? Я не обижен, не собираюсь рыдать или выяснять с тобой отношения, я вообще сюда не ради тебя пришел.

– Я понимаю. Просто я… ты… Мы могли бы попробовать начать сначала, – кажется, чтобы решиться на эту фразу, Энди пришлось собрать в кулак всю свою силу воли, но Ричард совершенно этого не чувствует, пропускает подоплеку мимо ушей, отмахивается от нее, как от приставучей мошкары под фонарем.

– Шутишь, что ли? У меня дела, Энди, пока.

Не дожидаясь ответа, Ричард уходит прочь от клуба, вертя в руках телефон и не зная, вызывать такси или пройтись пешком. В конце концов он выбирает второй вариант, сворачивает на соседнюю улицу, мельком обернувшись напоследок. Энди стоит у порога клуба, обхватив себя руками за плечи, но смотрит в другую сторону.

***

Без автомобиля непривычно, холодно и ветрено, дорога до дома кажется ужасающей длинной, но, благо, Ричарду есть о чем подумать. На какой-то абстрактный миг ему кажется, что только что он собственными руками оборвал, изломал и выбросил именно то, что искал, но эти мысли выдувает из головы прохладным порывистым ветром, желания становятся проще и приземленнее – попасть в домашнее тепло, заварить кофе и уткнуться в экран ноутбука. Какой-нибудь ненавязчивый фильм сейчас подойдет, самое то перед короткой ночью и новым днем поиска.

Ричард почти не удивляется тому, что на длинной дороге к дому ему попадаются его собственные бумажные журавли. Первого он замечает в нижних ветках дерева, растущего за забором, перекинувшегося через него в попытке вырваться. Почему-то сейчас находка не столько радует, сколько раздражает прямым напоминанием о зависимости, черной и цепкой, от которой поздно избавляться. Несколько других находок только усугубляют ситуацию, и Ричард с ужасом видит призрачную длань Ярого за всем, что он делает и думает.

– Хватит, слышишь, отстань! – глухим шепотом просит он, не выдерживая напряжения, проводами опутывающего нервы.

– Еще не время, – Ярый отвечает сразу же, но когда Ричард оборачивается, поблизости никого нет.

Сплюнув на тусклый асфальт, выбеленный далеким фонарем, Ричард идет дальше, но вскоре останавливается из-за неожиданного телефонного звонка. В первый момент ему кажется, что это Роуз, но номер незнаком, и Медисон с удивлением и неожиданным беспокойством подносит трубку к уху.

– Да?

– Привет, Ричи, – голос, без сомнения, принадлежит Роуз. – Извини, что так поздно.

– Ничего, я не сплю. Почему ты с чужого номера?

– Это домашний, – голос Роуз делается тише, слышится судорожный вдох и через динамик к Ричарду льется чужой страх, заставляющий цепенеть.

– Что случилось?

– Звонили из больницы, врач говорит – у него осложнения, – Роуз набирается в грудь воздуха, трубка шипит возле уха Ричарда. – Что-то… я не совсем поняла… отек мозга, что-то такое. Я так волнуюсь, Ричи!

– Так, успокойся… – облизнув губы, Ричард почувствовал себя чуть-чуть лучше. Сейчас, когда следовало проявить заботу о ком-то другом, он мог со спокойной душой забыть о себе самом. – Когда тебе позвонили? Что именно они говорят?

– Только что… ну, минут десять назад. А в том и дело, они не говорят ничего конкретного, Рич! Сказали про этот отек, но я не представляю, что это такое, что это может означать. Говорят, лучше приехать к нему.

– А его родители?..

– Думаю, уже там. Бедные, они же только перестали ночевать в соседней палате…

У Ричарда неприятно тянет под ложечкой, он снова облизывает моментально пересыхающие губы и осторожно говорит:

– Хорошо, Роуз, я понял тебя.

– Рич? Ты приедешь?

– Как только смогу, – говорит он с твердой уверенностью, и Роуз верит, успокаивается немного, прощается.

Уже потом, когда трубка брошена на рычаг, Роуз теряет все силы и безвольно падает на кровать, утыкаясь лицом в подушку. Ей страшно и мерзко из-за того, что она одна против всего мира – одна против упрямства Ричарда.

***

Ричард подскакивает рывком и обхватывает голову руками, крепко сжимает, прячась под ненадежную защиту рук от мелового лунного света, рассеивающегося сквозь плотно запертое окно по кровати, лежащего косым прямоугольником на полу. Ночь снаружи дышит морозом, ночь внутри томится пленницей в душной клетке стеклопакетов, прижимается к полу бесцветным густым туманом, стоячей водой, безвременным болотом. Ричард краем уха слышит топкий болотный звук, когда свешивает ноги с кровати и касается удивительно твердого пола – он почти верил, что босые ступни утопятся в ил по щиколотку.

Легкая прохлада кутает ноги шелковым прикосновением, дурманное марево сна сползает с головы, как драное одеяло, и Ричард потягивается всем телом. Что разбудило его, что так резко выдернуло на поверхность?

Динь-дон!

Ричарду кажется, будто это не электронный голос дверного звонка, а шепот Ярого над ухом, он резко оборачивается, но в спальне нет больше никого. Темно и тихо, он наедине с ночью, капризно искажающей звуки.

Динь-дон!

Схватив со спинки стула вчерашнюю рубашку и сунув одну руку в рукав, Ричард ощупью двигается через темный коридор, выходит в более светлую гостиную, покрытую лунно-теневыми пятнами, как далматинец, доходит до входной двери. Пальцы шуршат по металлу в поисках задвижки, наконец находят ее и останавливаются в оцепенении. Рич вдруг думает – что, если пришла Роуз? Что, если с Мартином случилось непоправимое?

– Кто там? – спрашивает он, потом вспоминает о прекрасно звукоизоляции и придвигается к замочной скважине почти вплотную: – Кто там?

– Это Энди, – глухо доносится из-за двери. – Прости, что так поздно.

– Энди?..

– Ты впустишь?

Он щелкает замком и открывает дверь, с лестничной клетки в квартиру проникает топкий оранжевый свет, по-домашнему уютный, но одновременно чужой. Энди шагает на порог, на нем тонкая, не по погоде, куртка, уже расстегнутая, под ней та же одежда, в которой он был в клубе. Ричард отодвигается еще, пропуская парня внутрь, закрывает за ним дверь и щелкает выключателем. Прихожую заливает белым светом, оба синхронно опускают глаза вниз, чтобы дать им привыкнуть.

– Замерз? Снимай куртку, поставим чайник.

– Ну ты смешной – замерз и куртку снимать, – Энди действительно улыбается, стягивает ветровку с плеч, и Ричард забирает ее, вешает на крючок. И неожиданно чувствует в углублении рукава нечто плотное, шуршащее и неуловимо-знакомое. Пока Энди не смотрит, Медисон запускает руку в складки ткани и достает слегка примятого журавля.

Сердце начинает стучать, как дробь ливневых капель об окно, заходиться в безудержном восторге – на крыле черной ручкой написан номер «989».

«Их осталось всего одиннадцать! – недоверчиво думает Ричард, украдкой перепрятывая этого журавля. – Совсем чуть-чуть!»

– Слушай, Ричи, я думал обо всем, что между нами произошло, – говорит Энди уже с кухни. – Хотел попросить у тебя прощения. Я сам, понимаешь, из не самой благополучной семьи… Ну, вообще не из благополучной. Привык жить, как получается. А ты выглядел точно таким же, как и все, вот я и повел себя с тобой, как со всеми. Я не думал, что ты окажешься…

– Каким? – Ричард безразлично пожимает плечами и заваривает чай. Ему скучно слушать Энди, он всей душой рвется на улицу, куда-нибудь, где дожидаются одиннадцать бумажных журавлей. Тянущее чувство беспокойства и нетерпение сплетает нервы в тугой клубок, Ричард даже стоять на месте спокойно не может – все равно что ребенок, ждущий первой в жизни поездки на настоящей лошади. Еще немножко терпения, капельку усилий, и он будет в седле, взирать на мир с огромной высоты, гладить лоснящуюся конскую шерсть, сжимать руками поводья…

Только теперь это будет еще лучше, чем тогда, в детстве. В десяток раз лучше!

– Разве я не сказал тебе, что это бесполезный разговор? – Медисон наливает Энди полную чашку черного чая, вверх поднимаются белые клубы, ошпаривающие воздух над собой. – Ты совсем меня не слушал. К тому же мне не интересно, с каким количеством «таких, как все» ты переспал. И вообще я сейчас занят… – Рич оборачивается, смотрит на темный циферблат: там четыре часа утра. Интересно, справится ли он за день?..

– Ричард…

– Ладно, не реви, – он улыбается, слегка касается пальцами плеча Энди, подавшегося при этом вперед. – Пей пока, а я оденусь.

Мысли хаотично путаются, когда Ричард открывает одежный шкаф. Все, что он понимает – осталось одиннадцать, а это значит, что он может закончить уже сегодня. К вечеру! Провести ночь с тем самым, ради которого и были все эти усилия, сложенные под ноги времени. Стоит только подумать об этом, как начинают бесконтрольно дрожать пальцы, словно Рич вновь превратился в школьника, сдающего первый серьезный экзамен.

Он только со второй попытки попадает в штанину, потом немного успокаивается, но только немного – чуть не отрывает пуговицу, застегивая рубашку, роняет на пол часы, не сумев с первого раза протолкнуть ремешок в петлю. Куда они поедут? Можно было бы отвести Энди домой – он наверняка пригласит на чай. А что потом – поехать в автосалон, узнать, как продвигается ремонт?

– Допил? – он заглядывает в чашку, нетерпение хлещет через край. – Ехать надо.

– Куда?

– Сперва к тебе, – Ричард отворачивается, лезет в холодильник, торопливо пробегая взглядом по полкам. Отщипывает от сырной нарезки, кусает и ставит на место яблоко, достает застрявшего между пакетом молока и стенкой холодильника журавля и проверяет номер. «990». – А потом я по делам поеду.

Энди молчит, отхлебывая чай, смотрит перед собой, и в этот момент, хотя Ричард того, конечно, не видит, решает отступить. Из него словно по щелчку вынимают стержень, на котором все держалось – уверенность, энергия, плечи, сейчас опустившиеся и поникшие.

– Мм. Ясно, – еле выдавливает из себя Энди, пока Ричард находит телефон под завалами журналов на столике и набирает службу такси.

***

День двигается вперед вместе с перемещающимися по улицам тенями, линяет в молочно-серые сумерки, окрашивается черно-оранжевым – смесью полуночного неба и фонарного света, пучками разбросанного тут и там. Атмосфера вокруг – холодная и угнетающая – совсем не совпадает с самоощущением Ричарда, и от этого он чувствует себя кошмарно. Хочется рвать и метать, бежать куда-то, ломать системы и разрушать шаблоны, и он впервые в жизни чувствует, что действительно мог бы все это сделать. Мог бы, мог бы, если бы не был так чертовски занят!

Они с Энди нашли их всех – кроме последнего.

Энди, ужасно удивленный, нашел журавля на заднем сидении такси, и Медисону пришлось соврать, что это особая квест-игра, слишком масштабная, чтобы объяснить в двух словах. Парень, вроде бы, поверил, а Ричард задумался – раньше никому, кроме него самого, не удалось найти ни одного журавля.

«Может быть, это он?» – думал Рич, но никак не мог поверить. Его запросы были совсем другими, мужчина, о котором Ричард мечтал, мог походить на Энди разве что именем. Но ведь прошлые разы тоже не всегда проходило гладко – автомобиль, который пришлось оформлять, возня с наследством… А в этот раз вообще появился Ярый, кто знает, как могло исказиться из-за этого желание и его результат.

Но судить еще рано, Ричарду осталось найти последнего, тысячного журавля.

И кажется, это будет самым сложным, потому что Рич не знает, как избавиться от постоянного ощущения поиска. Это сквозит в каждом шаге, в каждом вздохе и повороте головы – я ищу, где ты, ну найдись же!.. Он не может спокойно зайти даже в ванную – все равно думает о том, что именно там, на раковине, может раскрыть бумажные крылья последний журавль.

Но его нет ни вечером, ни ночью, ни с самого утра, когда усталого и морально выжатого Ричарда будит дверной звонок, настойчивый, будто колокол.

«Энди, как же ты задолбал», – думает Медисон, напрочь забывая о том, что вчера чуть не боготворил своего случайного напарника, чья помощь казалась неоценимой.

Однако на пороге совсем не Энди, а Роуз.

Роуз в распахнутом сером пальто в мелкую темную крапинку, Роуз с собранными в строгий учительский пучок волосами, Роуз без следа косметики на лице, выглядящая одновременно внушительной и несчастной.

– Слушай, ты! – она злится, от этого голос звучит иначе, резче и пронзительней. Будто девушка вот-вот готова разрыдаться, но сдерживается из последних сил, переливая отчаяние в злость, с которой говорит. – Если ты сейчас же не одеваешься и не едешь со мной в больницу – можешь считать, что у тебя больше нет друзей!

– Я еду, еду. Почему ты пришла так рано? Я еще спал.

– Да плевать мне, что ты делал. Ты, эгоистичный ублюдок! Мартин все время про тебя спрашивал, а ты еще и соврал мне, что приходил к нему!

– В больницу, а к нему меня не пустили.

– Да что ты, а как же меня всякий раз пускают? Одевайся, не стой столбом, ну!

Рич кивает и быстро уходит в комнату, надевает первое, на что падает взгляд. Состояние, в котором находится Роуз, передается и ему – будто только сейчас до сознания доходит то, что девушка говорила еще по телефону. Медисон далек от медицины настолько, насколько вообще возможно, но словосочетание «отек мозга», звучащее в голове испуганным голосом Роуз, не предвещает ничего хорошего.

Через три минуты он появляется, полностью одетый, с зажатым в руке телефоном, и Роуз подскакивает со стула, как на пружине.

– Моя машина в сервисе…

– Я на такси приехала, пошли скорее.

Они спускаются и садятся в автомобиль молча, и Ричард слегка приобнимает Роуз за плечи. Она кусает губы, даже не замечая этого, мнет в ладонях ремешки рюкзака, глядя, как трескается на них черный глянцевый лак. У Ричарда на языке вертится успокаивающее «все будет хорошо», но фраза так и не срывается с губ, застывает мертвым грузом, слишком сложной конструкцией. Рич и сам бы не отказался услышать это от кого-то третьего, лучше – от самого Мартина.

Больница выглядит умиротворенной: крыльцо в солнечном пятне, пробившемся сквозь низко нависшие облака, почти свободная парковка, тишина, заливающая холл, и только опасно мигающие индикаторы на щитке за регистратурной стойкой не дают забыть о том, где находишься.

Роуз проходит регистрацию, чуть кивнув поглядевшей на нее женщине, Ричард торопится следом. На третьем этаже в коридоре уже не пусто, бегают доктора с деловым видом, стараются подражать им интерны с темно-синими бейджами, а в самом конце на металлических стульях сидят родители Мартина. Их Медисон узнает еще издалека и тут же напрягается.

– Привет, Роуз, Ричард, – миссис Велмор поднимается навстречу, но сразу садится обратно, устало улыбается.

Он здоровается, и больше никто не произносит ни слова, а Ричу кажется, что три пары глаз с упреком смотрят только на него. От этого ощущения он не может избавиться даже когда боковым зрением видит, как Роуз ищет что-то в своем рюкзачке, а мистер Велмор наклоняется стереть пыльные разводы с ботинок.

Тягостное ожидание обрывается спустя десять минут, когда светло-серая дверь с металлической табличкой «331» открывается, выпуская доктора в накинутом на плечи халате. Ричард, так и не присевший на стул, тут же оказывается рядом:

– Можно туда зайти? – ему кажется, еще нескольких секунд в молчаливой компании Роуз и родителей Мартина он не выдержит, и хотя возможные упреки и осуждение друга пугают его еще больше, Рич все равно хочет к нему.