Текст книги "Одна душа (СИ)"
Автор книги: Смай_лик_94
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
– Идём, – младший брат помог старшему подняться и, поддерживая за локоть, повёл в покои, где за двумя младенцами ухаживали няньки и кормилицы.
Войдя в комнату, где пахло молоком, чистыми пелёнками и неуловимым запахом детской спальни, Аменемхет не заметил, как его лицо просветлело. В кроватке, слишком большой для одного младенца, спали крохотные мальчик и девочка, совсем беспомощные, и старший Наместник задохнулся от нежности и любви к своим детям, которых увидел впервые. Малыши спали, и Аменемхет с Иниотефом не стали их тревожить, только постояли у кроватки, склонившись, касаясь друг друга плечами.
Старухи, ходившие за новорожденными, смотрели на молодых Фараонов с не меньшим умилением, к которому примешивалась жалость – на лицах обоих молодых мужчин отпечаталась безутешная скорбь. Одна из женщин, которая вместе с Бахати растила самих Аменемхета и Иниотефа, тогда совсем юная, а теперь уже близкая к старости, подошла к ним, зная, что они не погонят её прочь.
– Мои повелители, – увидев свою няньку, Наместники тепло улыбнулись и ласково пожали её старые морщинистые руки, – позвольте мне скорбеть вместе с вами о Великих Фараонах и позвольте мне ликовать, глядя на новых наследников Та-Кемета.
Старуха хотела склониться перед мужчинами, но те удержали её.
– Тебе ли кланяться, Каджисо. Ты как родная мать взрастила нас вместе со старой Бахати, а теперь ходишь и за нашими детьми. Тебе ли просить дозволения ликовать о тех, кого ты ночами баюкаешь на руках?
Старая женщина, давно не видевшая Аменемхета и, как и Иниотеф, боявшаяся его гибели, заплакала, и Наместники, не сговариваясь, обняли её, как родную мать, и долго стояли так, пока она не утихла.
– Ну, будет, – строго, как в детстве сказала она и отстранила мужчин. – Прошли те дни, когда вы прятались за моей юбкой, теперь эти вот сорванцы будут делать то же самое, прячась от вашего справедливого отцовского гнева. Идите, мои повелители, отдыхайте и набирайтесь сил. Завтра будет великий день, день скорбей и радостей. А сейчас не тревожьте сон своих детей.
Аменемхет и Иниотеф послушно удалились, согретые теплом женщины, заменившей им мать, оттаявшие и умиротворённые. Вернувшись в свои покои, они будто сбросили оковы оцепенения – несколько часов кряду, сидя за столом, они говорили друг с другом, говорили жадно, взахлёб, и не могли наговориться. Наконец, они поняли, что встретились, что живы, что опасность миновала.
– Я хочу кое-что сделать, – задумчиво протянул Иниотеф, глядя на человека, который завтра должен был стать его супругом и соправителем. Тот вскинул брови, как бы спрашивая, «что именно?». – Наши пряди. По традиции нас должны обрить полностью завтра, на церемонии, но я хочу обрить тебя сам. Сегодня. Сейчас. Я чувствую, что это как-то сблизит нас, ещё больше, чем есть, что это поможет справиться с горем, которое обрушилось на наши плечи. Я не хочу, чтобы меня обрили чужие руки. Только твои.
Аменемхет, прикинув, что бритьё головы – не самая основополагающая традиция, пришёл к выводу, что нарушить её столь незначительно можно. Он пожал плечами и вытащил из-за пояса маленький, остро отточенный нож. Иниотеф, сжав холодную рукоять, смочил прядь Аменемхета маслом и осторожно, ни разу не сделав больно, несколькими чёткими движениями срезал волосы под корень. Закончив работу, он отошёл и всмотрелся в лицо друга, изумляясь тому, как оно изменилось.
Аменемхет уходил на войну мальчиком, принцем с чёрной прядью на голове. Сейчас на Иниотефа хмуро смотрел мужчина, Фараон, воин, умеющий терпеть боль и мириться с утратами. Его зрелость выдавали и раздавшиеся в ширину плечи, и тяжёлый взгляд, и запавшие щёки, и выдающиеся скулы, и посеревшая кожа, и отблески боли в тёмных глазах.
После Аменемхет сделал то же самое – усадил друга на стул, смазал прядь маслом и отсёк её двумя резкими движениями, отточенными движениями человека, умеющего обращаться с оружием. Но Иниотеф от этого мальчиком быть не перестал. Он был лыс, как полагается Фараону, но никуда не делся его здоровый цвет лица, по-юношески округлые щёки, да и взгляд у него был совсем не тот, что у Аменемхета. Он глядел обиженным, потерявшим родителей ребёнком, а не мужчиной, который назавтра должен хоронить соратников.
Эту разницу между ними заметил и Аменемхет. Погладив Нио по голове, он прошептал:
– Ты такое ещё, в сущности, дитя.
Комментарий к Возвращение
И года не прошло, да. Но лучше поздно, чем никогда.
========== Новые Фараоны ==========
Следующий день принёс больше скорби, чем радости. Утром со стенаниями и плачем препроводили Фараонов в мир иной, снабдив в дорогу множеством золота, кубков, кувшинов вина и охранных оберегов. Аменемхет и Иниотеф, шедшие прямо за носилками, скорбно молчали, потупившись и не поднимая глаз, и народ смотрел на них с любовью и состраданием.
После церемонии погребения Аменемхета и Иниотефа торжественно возвели на престол Та-Кемета и повенчали перед Богами, благословляя их и их детей, но пиршества не было – весь город скорбел по павшим в бою Априю и Нехо. Самим юным Фараонам было также не до празденств. Принятие власти не было для них долгожданным и радостным событием – они знали, что рано или поздно станут правителями, но они не желали становиться ими такой ценой.
Ещё очень долго и в фараонском дворце, и во всех Фивах стояла скорбная тишина, нарушаемая молитвами за почивших великих правителей, поднявших Та-Кемет с колен. Аменемхет и Иниотеф, несмотря на горечь утраты, понимали всю важность и ответственность принятой ими власти – они незамедлительно приступили к важнейшим государственным делам, связанным с только что благополучно окончившейся войной. Углубившись в работу, они легче переносили боль, причинённую ранней кончиной родителей. Проводить время наедине было трудно и даже мучительно: все разговоры рано или поздно сводились к одной и той же теме, терзавшей их, как ночное чудовище, и Фараоны старались всегда быть на людях – встречаться с послами, обсуждать дела с советниками. Кроме того, они часами бывали в детской комнате, потому что лучше всего горечь утраты утишала* радость отцовства.
Отношения между Аменемхетом и Иниотефом были тёплые, дружеские, но несколько напряжённые. Это было связано и с тем, что они взошли на престол вследствие столь печальных событий, и с тем, что они не виделись около года и немного отвыкли друг от друга. Они спали в одной постели, но рана Аменемхета не позволяла им предаться плотской любви, и это тоже влияло на некую отстранённость молодых супругов друг от друга.
Однако жизнь быстро входила в привычное русло. Скорбь не оставляла Фараонов, но она становилась не такой острой и болезненной. В кроватке тихо посапывали дети, старая нянька дремала рядом, а сами Аменемхет и Иниотеф сидели в своих покоях, касаясь друг друга плечами, разбирая кипы документов. Государственные дела шли прекрасно, Та-Кемет процветал.
Через семь месяцев у Иниотефа родился сын, и теперь Фараоны могли не волноваться о наследниках. Маленькую Танафрити передали матери, и теперь счастливая девушка занималась дочерью сама. Сыновей же Аменемхета и Иниотефа, Саптаха и Хоремхеба, пока оставили у нянек, заранее позаботившись и о выборе первых воспитателей для мальчиков.
Рана на ноге Аменемхета, очень тяжёлая, болезненная, заживавшая долго и плохо, наконец, затянулась. Фараоны уже привыкли, ложась спать, довольствоваться крепкими объятиями и жаркими поцелуями, но настал момент, когда Аменемхет понял, что рана больше не тревожит его. Прождав ещё два дня, чтобы убедиться, он выдохнул с облегчением – ходить было не больно, снова можно было промчаться верхом по Фивам (рана не позволяла ему даже сесть на коня), можно было выполнять физические упражнения, и наконец, можно было быть с Иниотефом, так, как они оба давно хотели, но не могли.
Аменемхет ничего не сказал супругу – они весь день занимались делами, принимали послов, уделили время детям, для чего понадобилось не только явиться в покои сыновей, но и отправиться на женскую половину дома, в гарем, где, окружённая ласками и заботой Тахиры, жила маленькая Танафрити.
На Фивы спустился вечер, небо потемнело, первые звёзды показали свои лики в разверзавшейся над головой бездне, городской шум стихал, закрывались рынки и шинки**, только слышался ровный бег вод Итеру*** да мычание скота в бедняцких кварталах.
Иниотеф вернулся в почивальню раньше супруга – Аменемхет застал его на балконе, задумчиво глядящего вдаль. Младший из Великих Фараонов не услышал, но почувствовал присутствие друга и не удивился, когда тёплые ладони легли на его обнажённые плечи.
– Ты устал, душа моя, – шепнул ему на ухо Аменемхет, стягивая с него немес****, обнажая гладкую голову.
Иниотеф улыбнулся и откинул голову на плечо возлюбленного, опираясь на него затылком, накрывая его руки, сжимающие немес, своими.
– Устал, пожалуй. И встревожен. Моя девочка не здорова – она много плачет, кожа на лбу у неё горяча. Ты и сам видел. Я направил к ней лучшего лекаря.
– Отцы любят своих сыновей и гордятся ими, но во сто крат сильнее их любовь к дочерям, – Аменемхет повторил высказывание, давно заученное им в Доме Жизни*****.
– Ты несправедлив ко мне, – Иниотеф укоризненно, но ласково взглянул на друга, повернув голову. – Заболей кто-то из наших сыновей, я бы тревожился не меньше. Так же, как и ты.
– Я знаю, знаю, – Аменемхет склонился и провёл губами по загорелой шее снизу вверх и с радостью почувствовал скрытый трепет в прижимающемся к нему теле. – Сыновья – наша надежда, опора, оплот нашей старости. Но маленькая Танафрити, отрада наших сердец, звезда на нашем небосклоне, возлюбленная дочь, и, хочешь ты того или нет, отношение к ней всё равно инакое, чем к Саптаху и Хоремхебу.
– Лишь от того, что мы не зрим в её будущее. Сыновей должно воспитывать так, чтобы они стали достойными продолжателями нашей династии, чтобы любили друг друга, как наши отцы, как мы с тобой, чтобы они выросли сильными, как буйволы, смелыми, как львы, ловкими, как горные серны. Глядя же на нашу дочь мы не помышляем о столь строгом воспитании, да и заниматься им будем не мы. Наша обязанность выдать её замуж счастливо и достойно. И потому она лишь отрада наших сердец, а не тревога. За неё не из-за чего тревожиться, она – прекрасный цветок в саду. Боюсь, я чересчур ударился в сентенции. Но ты понял, о чём я толкую?
– Понял. Ты всегда имел склонность выражаться витиевато, как Нехо. Я могу сказать то же в двух словах: ты не отягощён столь многими обязанностями по отношению к дочери, а потому испытываешь при виде неё лишь радость. В то время как сыновья заставляют тебя всегда думать о них не как о детях твоих, а как о преемниках. Помнишь, как мы в детстве раздавили скарабея?
– Ты раздавил, – с усмешкой поправил Иниотеф.
– Я. Так вот, ты помнишь, в чём укорял нас Априй? В ребячливости и неспособности вести себя подобающим образом. Нам было по шесть, и требовать подобного от столь юного существа бессмысленно, но теперь я понимаю каждое слово отца, каждую его мысль. Боюсь, через пять лет и мы будем отчитывать детей так, будто они уже взрослые. А с дочерью такого не будет никогда. И в пять, и в десять лет мы будем считать её за дитя. С фараонских сыновей спрос больше, увы.
– Мы с тобой что-то ударились в чрезмерно возвышенные темы. Я устал и хочу спать, – Иниотеф вывернулся их ласковых рук и поманил за собой Аменемхета, призывая и того готовиться ко сну. Но у Аменемхета были другие планы.
Дождавшись, когда Иниотеф разденется и ляжет, пожирая его жадным взглядом, Аменемхет также скинул с себя одежду и растянулся рядом – красивый, улыбающийся, похожий на кота. Иниотеф пристально посмотрел на него и без слов понял, что за улыбка блуждает на его лице.
– А ты уверен, что…
– Уверен, – Аменемхет сделал резкий выпад и навис над супругом, опираясь на локти. – Рана не тревожит меня вовсе уже несколько дней. Всё прошло. Иди, иди ко мне, – с этими словами он припал к шее Иниотефа, вдыхая его запах, стискивая в крепких объятиях. – Я так скучал, Боги… как я скучал.
Иниотеф чувствовал то же самое, и потому без раздумий откликнулся на жадные, немного грубые ласки, покорно подставляя шею под болезненные, вырывающие вскрики укусы, позволяя брать себя раз за разом, исступлённо, безжалостно. Аменемхет чувствовал, что излишне жесток к супругу, но сделать с собой ничего не мог – война, убийство, смерть навсегда оставили отпечаток в его душе, исковеркали и сломали её. Он знал, что постепенно это военное безумие утихнет, но сейчас, зная, что причиняет Иниотефу боль, не мог остановиться.
Однако Иниотеф не был против. Больше года он не чувствовал ничего подобного, и чем грубее и резче были движения Аменемхета, тем громче, слаще он стонал, тем чаще вскидывался и хрипел под ним, откидывая голову, жмурясь, кусая пухлые губы. Аменемхет видел, что несмотря на его излишнюю грубость, супруг так же наслаждается, и не терзался угрызениями совести.
Но вскоре Иниотефу, уже разморённому, сонному, обессилевшему, всё же захотелось ласки и нежности. Он обвил руками шею супруга, погладил затылок, скользнул большими пальцами по скулам, а потом мягко, но настойчиво склонил голову Аменемхета к себе на плечо, всё так же поглаживая, нашёптывая ему на ухо:
– Тихо, мой хороший, хороший, любимый, Аме, Аме… ну же… Тише, мальчик, тише…
И Аменемхет поддался. Он замер на мгновение, а потом толкнулся бёдрами совсем иначе – плавно, неспешно, размеренно, всё так же прижимаясь лицом к плечу Иниотефа, как ребёнок, слушая его сладкие стоны.
Всё было по-другому. Супруги двигались навстречу медленно, глядя друг другу в глаза, изредка соприкасаясь губами, сплетая пальцы, постанывая и вскрикивая. Аменемхет был вынослив. Он ни на секунду не повысил темп, даже тогда, когда Иниотеф забился под ним, закричал, цепляясь руками за плечи, когда отчаянно попытался насадиться сильнее. Аменемхет лишь крепче стиснул его бёдра, не позволяя менять темп, смотрел на искажённое мучительной гримасой лицо и чувствовал, как узкий, мягкий, словно бархатный проход пульсирует и сжимается вокруг него, приближая к пику.
Наконец и Аменемхет задышал чаще и судорожнее, всё так же не меняя темп, болезненно застонал, а потом без сил обмяк, придавливая супруга собой. Они так и заснули – обнажённые, соединённые друг с другом, испачканные семенем, со счастливыми улыбками на лицах.
Тишина накрыла комнату, где спало единое существо с четырьмя руками и ногами, двумя головами, двумя бьющимися в унисон сердцами и одной душой.
__________________________________________________________________________
* От слова «тихий», а не «утешение». Ну вдруг кто-то решит, что я малограмотная.
** «Шинка» – трактир.
*** «Итеру» – Нил, если кто забыл.
**** «Немес» – головной убор фараона. Тоже напоминаю на всякий случай.
***** «Дом жизни» – школа.
========== Он будет ждать ==========
Тахира шла очень быстро. Так быстро, что её дочь, маленькая Танафрити, едва поспевала за нею. К счастью, женщина держала девочку за руку, и та не боялась отстать и потеряться. Тахира попробовала взять малышку на руки, но та к своим пяти годам стала уже довольно тяжёлой, и для хрупкой невысокой девушки оказалось невозможным нести её вверх и вниз по лестницам так долго. Мужское крыло Дома находилось довольно далеко, и Тахира быстро спустила дочь обратно на пол.
– Идём, Танафрити, твои отцы ждут тебя, – она снова взяла малышку за руку и повела за собой.
На подходе к покоям Фараонов Тахира рассмотрела в темноте, что их уже ждут две няньки, что привели Хоремхеба и Саптаха, таких же напуганных и ничего не понимающих. Женщины обменялись горькими взглядами и тихо вошли, ведя детей за собой, ступая тихо, чтобы не потревожить Аменемхета.
Тот лежал на широкой постели, устланной чистым свежим шёлком, раскинув руки, на которых кое-где чернели медленно шевелящиеся пиявки. Иниотеф сидел рядом с ним, безвольно сгорбившись и глядя в пустоту, бережно держа в руках его бледную руку. Вокруг толпились лекари, жрецы, сиделки и прочий люд, который, как водится, слетается над умирающим, точно стая коршунов.
Иниотеф, заметив женщин и детей, спрятавшихся за их юбки, жестом подозвал их к себе, и все шестеро медленно подошли, не смея поднять глаз. Женщины – потому что слишком хорошо понимали всё происходящее, дети, наоборот, оттого, что не понимали ничего.
– Вы можете отойти, – безжизненным голосом сказал Иниотеф, обращаясь к нянькам и Тахире. – Подойдёте, когда я позову.
Женщины, прежде чем уйти, по очереди склонились перед Аменемхетом и поцеловали его иссохшую руку, безжизненно лежавшую в тёплых ласковых руках Иниотефа. Дети остались. Аменемхет с трудом приоткрыл глаза и, увидев детей, испуганной кучкой сбившихся у его ложа, нашёл в себе силы слабо улыбнуться.
– Дети мои, – неузнаваемый стариковский хрип испугал малышей, и они попятились, но Иниотеф, оторвавшись одной рукой от руки супруга, удержал их, мягко подталкивая назад, к ложу. – Дети мои, – повторил Аменемхет, пытаясь сконцентрировать взгляд на трёх испуганных личиках. – Я ухожу в мир теней. Отныне у вас будет только один отец, который позаботится о вас, пока вы так малы. Любите и уважайте его, зная, как ему трудно править Та-Кеметом в одиночестве. Танафрити, дочь моя, – Аменемхет высвободил руку и с трудом приподнял её, чтобы погладить малышку по щеке, мокрой от слез. – Тебе я завещаю, повзрослев, найти свою любовь и быть счастливой супругой и матерью. Иниотеф, твой отец, никогда не станет выдавать тебя замуж ради выгоды, так что твоя судьба в твоих руках. Иди, я поцелую тебя.
Девочка подошла к отцу, забралась на ложе, чтобы он не привставал, и сама, склонившись, прижалась щекой к его щеке, захлёбываясь слезами. Оторвавшись от него, она забралась на колени к Иниотефу, своему родному отцу, и спрятала лицо у него на груди, а он бережно прижал её к себе и погладил по голове и сотрясающейся от рыданий спинке.
– Саптах, Хоремхеб, подойдите теперь вы, – мальчики подошли и оба вложили свои ручки в холодную руку отца, и он осторожно сжал их. – Сейчас, перед смертью, я венчаю вас. Вы будете супругами, как мы с отцом. Великими Фараонами, как ваши деды. Помните всегда, каждую секунду вашей жизни о том, что вы рождены для великих свершений и для преумножения славы и величия Та-Кемета. Я говорю это вам, как своим наследникам, которые когда-то взойдут на престол вместо нас… то есть, вместо Иниотефа. А теперь я хочу сказать вам, как своим сыновьям. Каждую секунду помните ещё и о том, что смерть может застигнуть вас в любой момент. А потому не тратьте время на пустые ссоры и недомолвки. Этим вы воруете время у себя самих. Мне двадцать пять, и я мог бы прожить ещё множество лет. Но сейчас, лёжа в постели и смутно различая тени потустороннего мира, я с горечью припоминаю каждую ссору, каждый миг, проведённый вдали от вашего отца. Каждый миг, который теперь не вернуть.
Аменемхет протянул руки, и мальчики, так же, как до того их сестра, влезли на ложе, чтобы проститься с отцом. Иниотеф отвернулся так, чтобы никто из чужих ему людей не увидел его слёз. Их видели только его супруг и его дети.
После, ненадолго взяв себя в руки, Иниотеф подозвал женщин, и те забрали детей, чтобы они не видели, как угаснет окончательно их отец.
Аменемхет снова взял супруга за руку.
– Нио, вели, чтобы они убрали пиявок. Мне уже ничто не поможет.
– Не говори так, – голос Иниотефа дрожал. – Тебе поможет. Ты поправишься, я знаю.
Аменемхет слабо мотнул головой, и Иниотеф жестом подозвал лекаря.
– Снимите их.
– Нио. Скажи всем, чтобы ушли. Я чувствую, что мне осталось недолго. Хочу провести последние часы с тобою.
Иниотеф весь содрогнулся от этих слов, но нашёл в себе силы повернуться и сказать достаточно громко, чтобы все услышали:
– Подите все.
Все, как один, низко поклонились и бесшумно покинули комнату, и Иниотеф почувствовал облегчение от того, что ему не надо более сдерживаться. Он склонился и уткнулся лбом в грудь Аменемхета, цепляясь пальцами за шёлковую ткань, укрывавшую его, и тот, с трудом подняв руку, погладил его по чуть колючей от отрастающих волос голове.
– Не плачь, моя душа. Мы расстаёмся на время. Однажды ты воссоединишься со мной, и мы вновь будем счастливы.
– До тех пор может пройти столько лет, – судорожно прошептал Иниотеф. – Не оставляй меня, молю… Ты так молод, ещё десятки лет мы могли бы быть счастливы подле друг друга. Боги, Аме, за что? За что? Я не смогу без тебя.
– Поклянись, что не станешь нарочно искать смерти.
– Пока дети не встанут на ноги – не стану.
– Потом не будет нужды. Твоя боль притупится.
– Но не покинет меня окончательно. Я всегда буду скорбеть о тебе. Боги, что я говорю! Ты не умер, а я хороню тебя заживо!
– Это исправится через пару часов, – грустно усмехнулся Аменемхет. – Знаешь, я и правда помню каждую нашу ссору, и мне больно, что мы тратили время, отпущенное нам, так расточительно. Если бы я мог забрать каждое грубое, каждое неласковое слово, которое сказал тебе…
– Не говори так, – Иниотеф приподнялся и взглянул на супруга влажными глазами, накрыл пальцами его губы, и Аменемхет поцеловал их. – Ты же подарил мне самые лучшие моменты моей жизни, и я благодарен тебе за то, что у нас всё было так, как было. Я безмерно счастлив с тобой, даже сейчас. Сквозь боль, сквозь слёзы я чувствую тебя рядом.
– Ложись со мной, – попросил Аменемхет, и Иниотеф без раздумий устроился сбоку, держа его за руку.
Они замолчали. Иниотеф старался лежать так, чтобы не мешать. Только его щека прижималась к острому, источенному болезнью плечу. Младший Фараон видел заострившийся профиль супруга, его запавшие глаза в окружении черных смертных теней, его губы, ставшие одной болезненной узкой полосой, ввалившиеся щёки, и сердце его сжималось от боли и жалости. Он тихонько, почти невесомо поглаживал его кончиками пальцев по судорожно поднимающейся и опускающейся груди, по щеке, и Аменемхет чувствовал, что даже на смертном ложе, даже ощущая слабость и холод в ногах, он счастлив.
– Я люблю тебя, моя душа. Я люблю тебя. И буду ждать. Там, в царстве теней.
– Тише, тише, родной. Не говори так много, отдыхай. Я чувствую и так каждое слово, что ты можешь мне сказать. Хочешь, я спою тебе? Старая Бахати пела нам с тобой одну песню, когда мы были маленькие.
– Спой.
Иниотеф чуть повернулся, чтобы было удобнее, привстал на локте и, просунув руку под шею Аменемхета, обнял его, как ребёнка, и тот блаженно прикрыл глаза.
– Лунный свет стремится в окна, гул ветров.
Засыпай, мой милый Аме, добрых снов, – начал Иниотеф, но Аменемхет с едва заметной улыбкой его перебил.
– Бахати пела «Засыпайте, мои львята».
– Да, но она пела нам двоим. А я пою тебе, – он продолжил:
Над пустыней солнце встанет, ночь пройдёт,
Засыпай, любимый мальчик, тебя слава ждёт.
Был котёнком шаловливым, станешь львом.
Воссияет над страною гордый Дом.
Аменемхет задрожал всем телом, беспомощно цепляясь за плечи Иниотефа. Лоб его покрылся испариной, расширенные зрачки метались. Он будто не узнавал своего супруга, и тот, прижав его к себе покрепче, успокаивая, гладя по мокрой от пота голове, запел совсем не такие слова, какие были в колыбельной, выдумывая на ходу:
– Буду я с тобою рядом до конца.
Я с тобой вкушу и горя, и венца.
И на смертном ложе, и в аду
За тобою всюду я пойду.
Аменемхет вскинулся, глубоко, с присвистом вдохнул и обмяк в ласковых руках. Иниотеф дрожащим голосом закончил:
– Жди меня. Однажды я приду.
Он был ещё тёплый. Иниотеф держал его в руках, всё так же поглаживая по голове, баюкая, как ребёнка. Аменемхет всё ещё смотрел в потолок стекленеющими глазами, и Иниотеф бережно опустил его веки. Не было сил оторваться, не было сил сказать ни слова. Иниотеф продолжал обнимать покойного супруга даже тогда, когда тот начал коченеть. Голос пропал, и овдовевший Фараон не мог даже кликнуть на помощь, чтобы кто-то унёс тело, куда положено.
Облегчение пришло со слезами. Иниотеф опустился на холодную грудь и заплакал, как ребёнок. Как не плакал уже очень много лет. Это же и стало сигналом для слуг, которые были неподалёку – они услышали рыдания, которые могли значить только одно – Великий Фараон Та-Кемета скончался. Иниотефу не было стыдно ни секунды за свои слёзы. Когда Аменемхета бережно подняли и положили на носилки, он не встал, не пошевельнулся, продолжая лежать на ложе, не в силах смотреть, как уносят человека, бывшего частью его души. Утерянной частью.
========== Эпилог. Снова вместе ==========
POV Иниотеф
Мой Аменемхет. Я смутно различаю в тёмном углу твоё призрачное лицо. Наши дети при мне. Они держат меня за руки, но я не чувствую их касания – я уже почти не с ними, а с тобой. Я отдал нашим сыновьям власть ещё десять лет назад, но богам было угодно одарить меня долгой жизнью, каждая минута которой была напитана скорбью о тебе.
Свой долг перед государством я считаю исполненным, так как Та-Кемет, поднявшийся на ноги во время правления наших отцов, ныне расцвёл, как редкий цветок. И я, передавая власть нашим с тобой сыновьям, был горд и счастлив передать им страну, которая процветает.
Я клялся тебе не искать смерти до их взросления, но я не стал искать её и после. О, ты был прав, моя боль утихла и перестала быть такой щемящей и резкой, но и я был прав – она не исчезла окончательно. И каждый день, просыпаясь и засыпая, я думал только о тебе.
Я стар, и теперь все мои чувства почти угасли, как угасают свечи. Но только одно осталось – желание вновь увидеться с тобой. Не думал, что мне выпадет столь долгая жизнь, но я стоически перенёс каждый день без тебя.
Некоторые считают, что с годами лицо любимого человека забывается. О, я могу сказать, что это не так. Я помню каждую черту: я помню твою улыбку и твои глаза, я помню твой голос, помню его переливы, когда он был яростным и отдавал металлом, нежным, когда ты будил меня по утрам, весёлым, когда мы гуляли на пирах. Я помню твой смех – то язвительный, то искренний.
Я сам, как и мои эмоции, как и свеча, угасаю. Я готов. И мне не страшно. Я знаю, что там, куда я иду – я встречу тебя.
Жди.
Я уже на подходе.
***
340 г. до н. э. Македония, школа в Миезе.
Гефестион сидел на земле, прислонившись к дереву спиной, а юный царевич лежал, устроив голову на его коленях.
Рана Александра всё ещё кровоточила. Только что окончился показательный бой перед Филиппом, царём Македонии, и мальчики сражались друг с другом. Неловкий выпад Гефестиона оставил длинную тонкую полосу на плече царевича, и старший из юношей сильно перепугался, однако теперь, когда выяснилось, что рана не опасна, оба расслабились. Напряжение из-за того, что они, как лучшие ученики школы, должны были биться друг с другом, прошло – всё обернулось как нельзя удачнее. Точнее, всё решил Гефестион, который позволил одолеть себя, но и сам не ударил лицом в грязь, ранив своего друга.
– Филэ, у тебя нет чувства, что так уже было когда-то? – спросил Александр, снизу вверх глядя на кудрявого, красивого юношу рядом с собой. – Что когда-то ты уже ранил меня в бою, а потом я победил тебя, потому что ты мне поддался?
– Похоже на то, – Гефестион пожал плечами и огладил друга по высокому чистому лбу. – А почему ты спрашиваешь?
– Не знаю. Такое чувство, что мы с тобой… ну, не первый раз. Вместе и любим друг друга.
– Разумеется. Ты ведь зовёшь меня Патроклом.
– Да. Но сейчас мне показалось, что и тогда всё было не впервой. Что наши души вместе очень, очень много лет. Будто я тебя знаю сотни лет, а не шестнадцать.
– Ты помнишь что-то отчётливо кроме того, что я когда-то точно так же тебя ранил? И после поддался.
– Нет, – Александр помотал головой. – Я просто чувствую, что сколько бы раз я ни шёл по этой Земле, ты всегда шёл рядом со мною.
– Да, Ксандре, и я так чувствую.
– Так значит, мы были с тобой вместе когда-то? Давным-давно?
В душе Гефестиона шевельнулось смутное воспоминание о горячих песках пустыни и мутных водах великой реки.
– Да, – ответил он. – Это было в Земле Египетской.
Комментарий к Эпилог. Снова вместе
Наконец-то! Закончила! Мне правда понадобилось на это много моральных сил. Спасибо всем, кто следил за процессом и периодически отвешивал пинки, чтобы я писала побыстрее.
Я просто хотела дать им шанс воссоединиться.
Если кто-то не понял, речь идёт о юном Александре Македонском и его возлюбленном друге Гефестионе. Хотя, думаю, с этой парочкой все знакомы.
Добро пожаловать в мой паблик: https://vk.com/smailick94
