Текст книги "Одна душа (СИ)"
Автор книги: Смай_лик_94
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
– Ты сделал для меня то же самое когда-то. Помнишь? – Нехо улыбнулся.
– Помню. Нам тогда тоже было по шестнадцать.
Они замолчали, задумавшись. Им вспомнилась молодость, золотое время, когда они сами были наследниками, а их отцы правили страной. Тогда они не знали, что такое бремя власти, их учили всему, но они не были обременены ответственностью за судьбу целого народа. Им жилось легко и счастливо, и теперь, глядя на своих юных сыновей, они вспоминали себя в их годы.
Пока Фараоны предавались воспоминаниям, юноши, всё ещё пытающиеся отдышаться после битвы, вернулись к себе в комнату. Там было прохладно и темно, и наконец-то друзьям удалось вдохнуть полной грудью. Иниотеф, наконец, начал ощущать пульсирующую боль в плече, горячую струйку крови, текущую по руке вниз. Аменемхет нахмурился, подвёл друга к окну и пристально всмотрелся в рану.
– Прости, я не хотел причинить тебе боль. Позволишь?
– Да, – младший улыбнулся. – Мне почти не больно. Скажи, а зачем ты поддался мне? Ведь я знаю, что ты поддался.
– Тебе было важно победить. Я это видел, – Аменемхет отошёл в купальню и скоро вернулся с лоскутом мокрой ткани. Очень осторожно он стёр струю крови, тянущуюся от плеча к кисти, потом промокнул рану. – Вот, так лучше. Сыграем в сенет*?
– Не хочется, – Иниотеф поморщился. Рана давала себя знать, и играть совершенно не хотелось. – Я устал. Может, поспим? А потом сыграем.
Старший кивнул. Бой утомил и его, и сон был как нельзя кстати. Забравшись в свою постель, накрывшись белоснежной простынёй, Аменемхет уже начал было засыпать, но тёплая ладонь, коснувшаяся плеча, вернула его из мира снов.
– Можно мне лечь с тобой? – Иниотеф покраснел при этих словах.
Аменемхет молча подвинулся в сторону, освобождая место. Младший лёг на правый бок, спиной к другу, чтобы не ложиться на больное плечо, и почувствовал, как руки обвивают его торс.
Они спали вместе не в первый раз – в детстве часто, когда одному из них снился кошмар, они забирались друг к другу, чтобы не бояться. Бывало это и после, когда их с другими подростками брали в походы в пустыню, и они спали в одном шалаше, крепко прижавшись друг к другу, дрожа от холода. Это было невинно и по-детски. Но около года назад всё изменилось. Первым шаг сделал Аменемхет. Выбрав простейший предлог – слишком холодную ночь, он забрался в постель друга, и тот, изумлённый и ничего не понимающий, ощутил, как прохладные ладони заскользили по телу, делая удивительно приятно. Горячие губы прижимались то к затылку, то к чувствительной коже шеи и плеч, заставляя тихо вздрагивать. На этом дело ограничилось. Так продолжалось год – неуклюжие робкие ласки, сопровождающиеся стыдом и пунцовыми щеками. Неумелые поцелуи, страстные и заставляющие мороз пробегать по коже.
Это происходило редко. Чаще всего после дневных занятий и тренировок мальчики уставали настолько, что сил хватало только на то, чтобы добрести до постели и рухнуть в неё, не раздеваясь.
Но вот сегодня их освободили от занятий после боя, и когда они проснутся, солнце всего два часа как минует зенит. Это значит, что у них свободен целый день. Значит, они не устанут, и вечером смогут снова лечь рядом, чтобы делить поцелуи и ласки.
Это всё вечером. А сейчас усталость взяла своё, и юноши заснули, тесно прижавшись друг к другу.
***
Проснулись они позже, чем планировали. Было ещё светло, но солнце уже явно клонилось к закату, и в воздухе чувствовался холод.
– Мы, наверное, должны зайти к отцам. Они так и не сказали нам ничего о бое, – Аменемхет поднялся с постели и помог встать другу, рука которого отекла и причиняла сильную боль. – Пойдём, мы должны с ними поговорить.
Ёжась от холода юноши направились в отцовские покои. Там было светло от горящих факелов, белые прозрачные занавески развевались от лёгкого сквозняка. Опрометчиво быстро войдя, мальчики застыли от неожиданности. Обычно они заставали отцов за работой, но сейчас стол пустовал, в комнате никого не было, но на фоне окна отчётливо вырисовывались два тёмных силуэта, стоящие рядом. Юные наследники затаили дыхание и замерли. Фараоны любовались видом, открывавшимся из окна. Нехо стоял спиной ко входу, а Априй в пол-оборота, обнимая более низкого супруга за плечи. И головы склонились близко друг к другу, будто они очень тихо о чём-то разговаривали. Потом Априй посмотрел направо, отдаляясь от Нехо, а тот, зайдя чуть вперёд, прижался спиной к широкой груди и откинулся затылком на плечо. Априй, склонившись, поцеловал супруга в висок.
Мальчики застыли, не решаясь ни уйти, ни нарушить молчаливую идиллическую сцену между родителями. Наконец, Иниотеф принял решение и кашлянул. Фараоны обернулись и улыбнулись сыновьям.
– Уже вечер, где вы пропадали?
– Мы устали после боя и решили немного поспать.
– Это хорошо, – Нехо подошёл к Иниотефу и, нахмурившись, бережно взял и приподнял его раненую руку. – Сильно болит?
– Если честно, да.
– Сядь. Я позову жрецов, они промоют и перевяжут рану.
Иниотеф послушно уселся, опираясь спиной о спинку стула. Априй, который редко расточал ласки кому-то, кроме супруга, удивительно нежно погладил сына по бритой голове, а потом по бледной щеке. Мальчик слабо улыбнулся. Нехо вернулся быстро, поторапливая жрецов, нёсших ткань, серебряное блюдо, масла и растирки. Пока Иниотефу обрабатывали руку, он сидел, зажмурившись и вцепившись одной рукой в подлокотник, а другой в руку Аменемхета. Фараоны, глядя на сыновей, задумчиво улыбались и снова вспоминали себя молодыми.
Покончив с перевязкой, жрецы чванно раскланялись и удалились, Априй дал сыну глотнуть вина, чтобы утишить боль, и тот сразу раскраснелся под его воздействием. Нехо в это время велел подать скромный ужин – лепёшки, фрукты, сыр, вино и молоко для мальчиков. Редко семейству удавалось собраться таким тесным кругом и побыть не Фараонами и Наследниками, а отцами и детьми. И говорили они не о политике, не об учёбе, а просто говорили ни о чём и обо всём сразу. Априй похвалил детей за успехи в боевом искусстве, пока Иниотеф не видел, уважительно кивнул Аменемхету в знак благодарности, что он уступил младшему и более слабому брату. Они говорили несколько часов, сидя за столом, лениво жуя фрукты, а потом, когда окончательно стемнело, родители выпроводили мальчишек, уже начавших зевать и клевать носами.
Вернувшись в спальню, Иниотеф сразу же забрался в постель друга и укрылся простынёй до самых глаз. Рука болела, не давала ни на чём сосредоточиться, и мальчику хотелось тихо подвывать от боли. Аменемхет лёг рядом, осторожно обнимая друга и касаясь губами его щеки.
– Так больно? Прости меня, прости, любимый, я не хотел…
Неожиданно вырвавшееся слово «любимый» заставило обоих вздрогнуть и замолчать, еле сдерживая улыбки. Иниотеф повернулся лицом к другу и уткнулся носом в его щёку, прикрывая глаза.
– Нио.
– Да?
– Я должен искупить свою вину.
– Это как же?
– Сейчас увидишь. Только не бойся, ладно?
Иниотеф кивнул и даже прикрыл глаза, чтобы уж точно не бояться. Тёплая, немного влажная ладонь скользнула по груди и животу, без лишних отлагательств спускаясь к паху. Иниотеф вскрикнул и распахнул глаза, ошалело уставившись на друга, спокойного, как удав.
– Я же сказал, не бойся. Тебе будет хорошо, обещаю.
Доверившись Аменемхету, младший из юношей снова прикрыл глаза, и от этого бесстыдная ласка брата показалась ещё более ощутимой. Закусив губу, Иниотеф уткнулся лицом в плечо друга, не в силах смотреть ему в глаза. То, что происходило, было приятно, сладко, стыдно и долгожданно. Нежные невинные ласки, хоть и были приятны, наскучили, и обоим мальчикам хотелось какого-то продолжения. И, опять же, Аменемхет сделал первый шаг.
Он внимательно наблюдал за реакцией друга, опасаясь сделать неприятно или больно, но тот только тяжело дышал, а со временем начал едва заметно толкаться бёдрами навстречу. Аменемхету льстило доверие друга, ему приятно было ощущать дрожащее тело рядом, напряжённую плоть в ладони, приятно было, чуть отстранившись, наблюдать за изменениями, отражавшимися на лице младшего. Сначала у него раскраснелись щёки, потом опухли и приоткрылись искусанные губы, потом лёгкая испарина покрыла чистый высокий лоб и верхнюю губу. Дрожь в его теле усиливалась с каждым движением, и наконец он застонал громко и жалобно, зовя друга по имени. Пришлось накрыть его губы поцелуем, чтобы приглушить стоны, прижимаясь к нему всем телом и ловя каждое сладкое содрогание.
Отдышавшись, Иниотеф рискнул заглянуть другу, а теперь и любовнику в глаза. Тот улыбался ласково. Младший мальчик благодарно прижался губами к его скуле и, прижавшись покрепче, свернулся клубком.
Им было тепло. Сердца бились в унисон, бились быстро и радостно. Дыхание Иниотефа становилось всё размереннее и тише, и когда Аменемхет заглянул ему в лицо, мальчик уже крепко спал. На его лице так и осталась слабая смущённая улыбка.
___________________________________________
*Сенет – настольная игра в Древнем Египте
========== Мы вместе ==========
Если проза в любви неизбежна,
Так возьмем и с нее долю счастья:
После ссоры так полно, так нежно
Возвращенье любви и участья…
Н. А. Некрасов
– Никогда. Никогда не смей меня больше трогать, – Иниотеф дрожащими от злости и обиды руками оттолкнул любовника и вылетел из покоев.
Аменемхет, ошеломлённый и подавленный, откинулся на подушки и бессмысленно уставился в потолок. Глупая шутка слетела с его уст в самый неподходящий момент, и вызвала совсем не ту реакцию, что он ожидал. Пораскинув мозгами и оценив свои слова, наследник трона Та-Кемета сообразил, что шутка и впрямь была злая и обидная. Однако стоило дать Иниотефу остынуть и успокоиться, иначе не избежать ещё более сильной ссоры.
Попытки заснуть не увенчались успехом – собственные слова вертелись в его голове и будоражили и бередили душу всё больше. Мальчишеская шутка. Мальчишеское соперничество. Желание показать силу. То, что допустимо в отношениях братьев, недопустимо в отношениях равноправных любовников. Аменемхет уже тысячу раз проклял себя за сорвавшуюся с языка глупость, но к другу идти не спешил – это и правда не привело бы ни к чему хорошему.
Иниотеф в это время, сжав зубы, мчался в покои родителей. Сказать по правде, он совсем не хотел видеть сейчас Априя, своего родного отца, потому что тот вряд ли мог бы чем-то помочь. Ему нужен был Нехо. Только Нехо мог помочь ему в этом огромном доме, потому что только Нехо был и всё время бывает на его месте.
Он был один. Априй в очередной раз принимал послов, и Нехо, решив на этот раз не идти на приём, был предоставлен самому себе. Он полулежал на разноцветных роскошных подушках, внимательно впившись глазами в старый свиток. Шум у двери заставил его поднять глаза и улыбнуться.
– Нио, здравствуй. Что-то случилось? Ты выглядишь…
– Злым? – юноша осмелился перебить отца, на что тот только слегка нахмурился.
– Да, злым. И невежливым.
– Прости, отец. Я и правда зол. Я могу поговорить с тобой не как с Великим Фараоном, не как с воплощением Амона Ра на Земле? А как с отцом?
– Можешь. Что тебя тревожит?
– Меня не тревожит. Меня убило и растоптало то, что сказал Аменемхет.
– Что же он сказал? – Нехо обеспокоенно всматривался в лицо сына, сев рядом.
– Он сказал… – голос юноши дрогнул и сорвался. – Мне неловко говорить о подобном с тобой, но… он… Он сказал, что я отдаюсь ему, потому что я слабее. – Интотеф замолчал, стыдливо и вместе с тем зло уставившись на собственные сандалии. Нехо заметно напрягся.
– Прямо так и сказал?
– Прямо так.
– Очень глупая шутка, – Нехо поджал губы. – Я надеюсь, ты не воспринял это как правду?
– Нет. Но шутить так – низко, бессовестно, и я… я не знаю, смогу ли я ещё хоть раз…
– Сможешь. Ведь ты любишь его?
– Люблю. Но после такого…
– Послушай, я знаю, что это было обидно, я знаю, что он задел самые глубокие и искренние твои чувства. Но он сделал это не со зла, не потому, что хотел уязвить тебя, а потому, что он глупый мальчишка.
– Знаю. Я не ожидал такого. Он не знает, как это обидно, ему не понять… Он не был на моём месте.
– Никогда?
– Никогда.
– Значит, это надо исправить. Он должен знать, какие чувства задевает подобными словами.
– Он не согласится. Да и мне это не нужно. Потому что для него это будет: «Ты отдаешься мне, потому что слабее, а я тебе, потому что ты слабее, и тебе нужно иногда подыгрывать».
– Нет, он не будет так думать. Он уже раскаялся в своей глупости, вот увидишь.
– Отец говорил тебе так же когда-то?
– Нет. Нам было не до того. Наша жизнь была куда тяжелее, чем ваша с братом.
– Ты никогда не рассказывал…
– Да. Пожалуй, стоит. Так вот, мы с Априем росли не так, как вы. Наши родители ненавидели друг друга. Я с детства видел, как отец Априя жестоко насилует моего отца. Это случалось редко, только когда он напивался – он предпочитал женщин. И ему казалось чудовищной несправедливостью, что он должен влачить существование рядом с мужчиной. Он редко посещал покои моего отца, лишь чтобы выместить всю злобу и ненависть к нему. А мой отец боялся и ненавидел его. Мы с Априем видели это с детства, и я долгое время боялся, что у нас будет так же. Что я проведу жизнь в одиночестве, изредка подвергаясь насилию «супруга». Из-за ненависти наших отцов дела в стране шли плохо – разлад во внутренней и внешней политике, воровство среди чиновников и жрецов, расцвет преступности. Да и нас с Априем отцы без конца пытались стравить – каждый хотел возвести на престол только своего сына. Но всё пошло не так, как они планировали. Априй полюбил меня, ещё будучи совсем мальчишкой. Ему тогда было около тринадцати. Я понятия об этом не имел, боялся его, думая, что ему передался характер отца. Я боялся его напрасно и безосновательно – он не обижал меня, не задирал, не выражал свою влюблённость так, как это обычно делают мальчишки. Просто ходил за мной по пятам и молчал. Это было страшно, я избегал его. Несколько лет. А потом он открылся мне, рассказал о своих чувствах. Я всё ещё не верил, что между двумя фараонами может быть что-то, кроме лютой ненависти. Я подумал, что он просто хочет сделать со мной то же самое, что его отец делал с моим. Но он был так заботлив и нежен, что вскоре я забыл о своих страхах. Именно поэтому он никогда не позволял себе таких шуток – он знал, как трудно мне далось сделать усилие и довериться ему после того, что мы оба видели. Тема слабости и покорности была негласно под запретом. Ведь его отец брал моего именно потому, что тот был слабее.
Иниотеф молчал. Он с детства видел своих отцов единым целым – они всегда были согласны друг с другом, редко проявляли чувства на людях, но были неизменно взаимно вежливы. Юноша знал, что отцы любят друг друга – любят во всех смыслах этого слова. И он поверить не мог, что его деды, о которых он мало что знал, могли быть врагами.
– Что же случилось потом? С вашими отцами? – вопрос Иниотефа вывел Нехо из задумчивости.
– Жрецы видели, что из-за разлада между фараонами страна рушится. Набеги нубийцев разоряют земли на границах Та-Кемета, всюду царит упадок нравственности и культуры, всюду нарушается закон. И они видели, что в противовес нашим отцам мы с Априем любим друг друга. Они совершили заговор, отравили наших отцов, чтобы возвести на престол нас. Я до сих пор не могу избавиться от мысли, что своей любовью мы обрекли родных отцов на смерть.
Иниотеф склонился Нехо на плечо и замер. Они молчали, дыша в унисон – неродные отец и сын. Каждый из них думал об одном и том же. Наконец Нехо чуть отстранился и, поцеловав юношу в бритый висок, улыбнулся.
– Не злись на него, глупого мальчишку. Он любит тебя, я вижу это в его глазах. И ценит то, что ты отдал ему. Понимаю, что это обидно, но когда он будет извиняться – прости его. Потому что и ты тоже знаешь, насколько сильно он тебя любит.
– Знаю… – Иниотеф улыбнулся. – Я пошёл.
Идти к Аменемхету не хотелось. Иниотеф знал, что простит его, он уже простил, но для того, чтобы переварить эту обиду, требовалось время. Он пошёл в сады. Там, среди шелеста листвы, в тени пальм, среди аромата диковинных цветов, его начало клонить в сон. Побродив ещё немного по песчаным дорожкам, юноша прилёг на мягкую траву под пышной кроной неизвестного ему дерева, и глаза его медленно незаметно закрылись.
Проснуться его заставил озноб, сковывавший его тело. Вокруг смеркалось, и на смену жаркому дню приходила холодная ночь. Отовсюду веяло прохладой, и Иниотеф поспешил вернуться домой, в общие покои с Аменемхетом.
В покоях, вопреки ожиданиям, никого не было. Факелы потухли, и было совершенно темно. Наощупь добравшись до постели, юноша растянулся на мягких простынях, позволяя телу расслабиться после сна на жёсткой, холодной земле. Спать не хотелось. Мысли об Аменемхете, и хорошие, и дурные, роились в голове. Обида всё ещё шевелилась в сердце, но постепенно ей на смену приходило спокойствие и умиротворение от мысли, что злые слова были шуткой, и ничем больше. Аменемхет больше никогда так не скажет, никогда не обидит. Скоро он уже придёт, ляжет рядом, прижмёт к себе и шепнёт, что виноват, что просит прощения. Уже совсем скоро.
Но брат не шёл. Иниотеф не знал точно, сколько времени, но взошла луна, показалась и скрылась в громадном окне, а это значило, что уже перевалило за полночь. Всякие оправдания по поводу дел отпали. Значит, он просто не хочет идти. Значит, он не понял, как сильно обидел, значит, не раскаивается, значит, не хочет извиниться. Иниотеф впервые за долгое время позволил себе лечь на бок, подтянуть ноги к груди и, обняв их руками, уткнуться лицом в колени. Защипало в носу. По щеке стекла прозрачная капля.
Иниотеф не плакал с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. Тогда он сильно повредил ногу, и на глаза наворачивались слёзы боли. Теперь это были слёзы обиды. Жалеть себя было гадко и унизительно, но юноша ничего не мог с собой поделать. Вот уже три года он доверчиво и покорно отдавался брату, добровольно, с любовью и желанием. Аменемхет никогда не платил ему тем же. Возможно, его слова про слабость не были шуткой? Может, он и правда так считает? И именно поэтому за три года ни разу не позволил обладать собой? Хотя, его ведь никто и не просил… Может быть, это и не любовь вовсе? Иниотеф передёрнулся от этой кощунственной мысли. Какая глупость… Конечно, это любовь. Они предназначены друг другу свыше, они так давно любят друг друга – сначала по-братски и по-дружески, потом как супруги. Не может быть, чтобы всё это оказалось простым увеселением и баловством. По крайней мере, это уж точно не было баловством со стороны Иниотефа.
Время текло медленно. Дневной сон сказался, и теперь спать совершенно не хотелось. Мысли наваливались, сдавливали почти физически, было горько, больно, обидно. Бросил. Ушёл, ни слова не сказав. Оставил одного. А вдруг совсем не вернётся? А может, с ним что-то случилось? Вдруг он попал в беду? Или просто не хочет видеть? От мыслей, кружившихся в голове, хотелось выть. Но Иниотеф молчал, всё так же крепко сжимая руками колени.
Наконец, дрёма всё же накрыла его.
Сон прервали тёплые руки, привычно и ласково обвивающие торс. Аменемхет горячо выдохнул в шею, припал поцелуем к плечу, втянул в рот мочку уха и легко прикусил. Иниотефу показалось, что с его сердца свалилась каменная глыба – не может так целовать человек, который не любит. Юноша прижался к сильной груди брата, уткнулся лицом в его ладонь и замер.
– Нио. Любимый. Прости меня. Прости то, что я сказал тебе. Это неправда. Я глупо пошутил. Ты ведь не поверил?
– Не поверил. Но всё равно это было ужасно обидно. Где ты был?
– Прости, что вернулся так поздно. Я обшарил весь город, чтобы найти подарок, который был бы достоин тебя. Я виноват перед тобой, и подумал, что было бы неплохо сделать тебе приятно. Вот.
Руки Иниотефа коснулся холодный металл.
– Это очень древний браслет. На нём камень красный, как заря, узоры тонкие, как остриё иглы, изящные, как… как ты.
Иниотеф улыбнулся. Жадные руки заскользили по его телу, лаская и нежа, и вскоре он расслабился, прикрыл глаза и прижался затылком к широкому плечу.
Аменемхет тихо исступлённо шептал, размеренно двигаясь внутри:
– Боги, Нио…Я не могу оторваться от тебя. Я преклоняюсь перед тобой. Моим братом, моим другом, моим возлюбленным, моим богом. Ты, будущий Великий Фараон Та-Кемета, звезда восхода и заката, мое солнце, моя луна. Душа моя… Тебе я преклоняюсь, с благоговением и нежностью. Любить тебя, прикасаться к тебе, целовать тебя, слушать твои стоны, как ты зовешь меня по имени – самое прекрасное, что я испытывал… Нио… Мой Нио…
И Иниотеф вторил ему сладкими блаженными стонами, запрокидывая голову, ластясь, прижимая брата к себе. Однако этим дело не закончилось. Практически не дав любимому передохнуть, Аменемхет перекатился на спину, укладывая его сверху себя, чуть раздвинул ноги, позволяя подобраться к себе ближе. Иниотеф удивлённо выдохнул, но принял приглашение.
Оба юноши захлёбывались собственными стонами, потрясённые новыми для себя ощущениями, двигались навстречу друг другу, Аменемхет сдавил ягодицы любовника, задавая темп, заставляя двигаться быстрее, а Иниотеф глухо стонал, прильнув к мокрой от пота груди и уткнувшись в шею.
После, усталые, они улеглись рядом, и старший из юношей тихо шепнул:
– Я и представить не мог, насколько это приятно. Мне понравилось быть твоим.
– Я рад… – Иниотеф счастливо улыбался. – Я всегда думал, что это важно – кто отдаётся, а кто обладает. Оказывается, нет. Спасибо тебе.
– Глупый мальчик, – Аме поцеловал брата в лоб. – За что же спасибо? Я люблю тебя. И мне не важно, я тебя беру, или ты меня. Главное, что мы вместе.
Комментарий к Мы вместе
Ребята, простите, что так долго.
========== Воспоминания ==========
Комментарий к Воспоминания
Глава посвящена целиком и полностью Априю и Нехо. По просьбам трудящихся)
Поговорив с Иниотефом, Нехо вернулся к чтению свитка. Нахмурив брови, он сосредоточенно водил глазами по затейливой вязи иероглифов, закусив пухлую губу. Отчёт наместника снова не сходился с тщательными записями о высланных деньгах, и Фараон злился. Это уже третий наместник, который не оправдывает ожиданий. Третий наместник, который опустошает казну, надеясь, что в Доме Фараонов никто ничего не узнает. Мерзавец позволяет себе жить в роскоши, будто сам занимает престол Та-Кемета, а не ведает постройкой храма в далёком Абидосе. Априй, скорее занятый личными переговорами, чем бумагами, нечасто сам садился за просмотр отчётов и жалоб, оставляя это более усидчивому Нехо, но теперь назрела острая необходимость, чтобы второй Великий Фараон тоже уделил внимание вопросу с наместником.
Появившийся очень кстати, Априй швырнул немес куда-то в бок и сел на большое, богато убранное ложе, широко расставив колени и опершись на них локтями. Подбородок он устроил на сцепленных замком пальцах.
– Что случилось? – Нехо поднялся ему навстречу и, сев рядом, погладил по ссутуленной спине.
– Нубийцы. Снова нападают на границы, истребляют мирных людей, разоряют поля, режут скот и уводят женщин. Назревает война, Нехо. Наша задача разбить наголову эти дикие племена, уничтожить их, оградить свой народ.
Нехо нахмурился, мысленно признавая, что его новость куда более безобидна, чем новость супруга. Они так и застыли, сидя рядом как два изваяния. Рука Нехо осталась лежать на мускулистой загорелой спине. Страшное слово «война» прогремело как гром среди ясного неба и отозвалось мучительными воспоминаниями – Априй и Нехо уже бывали на войне. Повисшая тишина затянулась, и Нехо повернулся к супругу, прижался лбом к его щеке.
– Успокойся. Война грядёт, но она ещё не стоит у нашего порога. Её развяжем мы, и сделаем это тогда, когда будем готовы. Мы должны объявить во все концы Та-Кемета о том, что все воины должны явиться к престолу. Мы должны повысить налоги, чтобы обеспечить пропитание войска, мы должны… Мы много чего должны. И мы начнём подготовку с завтрашнего дня. А сейчас обрати внимание вот на это, – Нехо протянул супругу свиток. – Яхос снова прикарманил деньги, что мы выслали на камень для храма.
– Сколько? – Априй поджал губы.
– Полторы тысячи хеджей. И это не первый раз.
– Вызови в столицу. Негодяя следует казнить – напрасно ты отговорил сделать это с предыдущим наместником. Будет другим наука, как грабить фараонскую казну. Прости, Нехо, но грядёт трудное время, и у нас каждая жалкая монета на счету, и оставить Яхоса в живых значило бы просто кощунственную неосторожность. Сосланные наместники никого уму не научили. Казнённый – научит. Новый наместник должен бояться Фараонов, понимаешь? Бояться, а не считать дураками, которые ничего не заметят. Напишешь указ для Яхоса явиться ко двору?
– Сейчас. Ты голоден? Подкрепись, пока я пишу, а закончив, я прикажу рабам подать обед.
– Позовём мальчиков обедать?
– Они в ссоре. Не думаю, что это хорошая идея.
– Что между ними произошло? Они редко вздорят.
– Мой сын обидел твоего. По глупости, но очень сильно. Я поговорил с Нио, он зол и расстроен, а Аме я не видел. Должно быть, не кажет носа из покоев.
– Ясно. Хорошо, ты пиши, а я сам распоряжусь о трапезе и тебя подожду.
Пока Нехо писал приказ, старательно выводя иероглифы, а рабыни накрывали на стол, Априй успел поспать – разговор с послами вымотал его, и он заснул сразу же, как только откинулся головой на подушки. Его разбудило мягкое прикосновение – Нехо погладил его по плечу.
– Просыпайся. Ты должен подписать приказ. Обед готов, вставай.
Априй улыбнулся. За много лет, проведённых с супругом бок о бок, он привык к неизменной ласке и заботе. С годами бурные юношеские страсти утихли, оставив после себя доверие, тепло и нежность, и так было даже лучше. В сорок лет и не пристало Великим Фараонам быть мальчишками, ослеплёнными страстью. Крепкая, верная, неиссякаемая любовь пришла на смену юношеской, как ровно горящее пламя приходит на смену пожару.
Глядя на своих детей, Фараоны видели в них ту самую любовь, ещё почти детскую, страстную, палящую, наполненную страшными ссорами и жаркими перемириями, ревностью, желанием ежесекундно быть рядом. Правда, Априй и Нехо и сами всегда предпочитали быть неподалёку друг от друга – это никуда не делось. Что бы они ни делали, чаще всего они были друг у друга на виду, иногда обмениваясь взглядами и тёплыми улыбками.
За обедом разговор постоянно так или иначе касался грядущей войны, и обоим мужчинам было неспокойно и тяжело на сердце. Нехо не хотел даже за семейной трапезой обсуждать государственные дела, и решил перевести разговор в другое, намного более приятное русло.
– Мальчики повздорили, но они, разумеется, вскоре помирятся. Отрадно видеть взаимную любовь в их глазах.
– Да, я спокоен, зная, что наши дети не повторяют ошибки наших отцов, – Априй улыбнулся, протянувшись через маленький столик, за которым они сидели, ласково сжал руку супруга. – И я рад, что мы с тобой не повторили.
Нехо улыбнулся в ответ, и в его улыбке проскользнуло что-то ребяческое, что-то от того мальчишки, который чуть меньше двадцати пяти лет назад отдался Априю впервые. Априй любил эту улыбку, которая с годами всё реже появлялась на лице супруга. Разговор, и правда, принял приятный оборот. Фараоны предались воспоминаниям о прошлом, не торопясь вставать из-за стола.
– Да, нам с тобой и правда повезло, – тихо заключил Нехо, грустно улыбаясь. – Бедные наши отцы. Что же стало причиной их ненависти?
– Не знаю. Возможно, мой отец не вполне был здоров.
– Ты имеешь в виду безумие?
– Да. Разве не безумие то, что он творил с твоим отцом? Разве ненависть вообще – не безумие?
– Значит и мой отец был болен? Он ведь ненавидел твоего.
– Он ненавидел в ответ. Моего отца трудно было любить.
– А ты? Разве ты не любил своего отца?
– Нет. Я боялся его, считал его опасным, уважал за силу, но потом и в ней разочаровался. Сила не должна проявляться в унижении слабого.
– Да и я тебя поначалу боялся. А потом за меня боялся мой отец, который не мог поверить, что ты можешь быть не таким, как твой отец. Помнишь…?
***
– Нехо, где ты пропадал? – Тутмос сощурился, глядя на сына.
– Ездил верхом, отец.
– Один?
– С Априем.
– Что? Кто позволил тебе разгуливать с Априем?
– А разве нельзя? Ведь мы будущие супруги, мы должны проводить время вместе.
– Не бывать Априю Фараоном, уж поверь мне, – глаза Тутмоса сузились до двух щёлок, метающих искры. – Я не позволю выродку Аменхотепа взойти на престол. Не позволю. Фараоном станешь ты, а про Априя забудь – навсегда. Никакого супружества.
Нехо не находил слов, чтобы ответить. Его будто ударили в живот, выбив весь воздух, и он не мог начать дышать. Нехо знал, что Априя бояться нечего – он любит и совершенно не желает причинять зла. И уж точно не имеет ничего общего со своим жестоким отцом.
– Но он… он не такой, как Аменхотеп, папа. Он не обижает меня.
– А ты подожди, – Тутмос усмехнулся. – Подожди, он ещё покажет себя. Пока он тебя добивается, он, может, и будет вести себя достойно. Но как только ты допустишь его к себе в постель – можешь забыть о том Априе, которого знал. Он превратится в жестокое чудовище, как и его отец.
– Но я… я допускаю его к себе два года.
Тутмос смерил его взглядом, в котором смешивались жалость, разочарование и презрение.
– Что ж, тогда мне жаль, что его действия ты не воспринимаешь как насилие. Вероятно, тебе кажется, что он ласков, но ты просто не знаешь, что такое ласка. Тебе не с чем сравнить. Я запрещаю тебе даже говорить, даже видеться с Априем. И уж тем более допускать его к себе.
– Нет. – Нехо спокойно и холодно взглянул на отца и, не дождавшись, когда с лица Тутмоса сползёт гримаса удивления и ярости, развернулся и ушёл.
Априй, тоже уставший после конной прогулки, валялся в постели. Нехо улёгся рядом, сразу придвигаясь к другу поближе, скользнул в его объятия и замолчал.
– Что с тобой, мой Нехо? Ты весь напряжён.
– Мой отец запрещает мне видеть тебя. Он думает, что ты опасен.
– И ты подчинишься?
– Нет. Я уже отказался слушаться его. Я никогда не стану ему союзником против тебя, никогда. Я люблю тебя.
Априй крепко сжал прижимающегося к нему брата и неторопливо, мягко поцеловал. Для них поцелуи всегда были особой лаской, с которой всё начиналось. С самого детства юноши видели, как Аменхотеп грубо, жестоко вгрызается в губы Тутмоса, раздирая до крови, заставляя того то жалобно стонать, то сыпать страшными проклятиями. Когда всё только начиналось, Нехо, совсем ещё мальчик, очень боялся, что поцелуи иными не бывают. И Априй поставил себе задачу – изгладить из памяти своего возлюбленного всякие воспоминания о грубости и насилии. Его поцелуи никогда не были болезненными. Раз за разом Нехо расслаблялся под этой простой лаской всё больше и больше, и теперь близость с братом не вызывала у него испуга.
