Текст книги "Одна душа (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Априй вообще никогда не позволял себе ни секунды грубости. Любой жест, который мог бы напомнить Нехо Аменхотепа был исключён – шлепок, оттягивание головы за единственную прядь волос, самомалейший намёк на удушение, даже сказанное в пылу страсти грубое слово. Всё это могло оттолкнуть и напугать младшего из юношей, и старший всегда контролировал себя, не позволяя проявить и намёка на насилие. Поэтому Нехо купался в ласке и неге, которую так удивительно проявлял более жёсткий и суровый Априй.

Отдавшись Априю впервые, Нехо узнал, что это может быть приятно. Чувствовать чью-то власть и силу, но силу ласковую и не причиняющую боли. Первое время Нехо, отдаваясь брату, припоминал отца, стоящего в унизительной позе, опершись на локти и колени, с играющими на щеках красными пятнами ярости и стыда, глухо зло порыкивающего при каждом резком движении навалившегося Аменхотепа, его искусанное и покрытое синяками и царапинами тело на следующий день. Нехо вспоминал, но постепенно воспоминания вытеснялись жаркими, жадными ласками, трепетными поцелуями и резкими, стремительными движениями.

Вот и сегодня Нехо горячим воском растёкся под братом, покорно встречая его движения, обвивая его шею руками, прижимаясь распухшими от поцелуев губами к его разгорячённой коже – к щекам, скулам, высокому лбу, губам. Юноши синхронно двигались навстречу друг другу, в унисон стонали, прикрыв веки от удовольствия, и не знали, не чувствовали, что за ними следят зоркие глаза.

Тутмос, неслышно пробравшийся в опочивальню сына, застал именно то, что хотел предотвратить, но мешать не торопился. Он знал, как это бывает. Грубые потные руки, сжимающие больно и мерзко, пьяные выкрики, смрад пота, смешивающийся с дыханием, напитанным винным запахом, побои и брань. Но то, что он увидел, не поддавалось никакому его описанию. Априй, сын Аменхотепа, его кровь, был… нежен? Ласкал и гладил так трепетно? Доводил до сладкой дрожи, а не до криков боли и ужаса? Тутмос, уверенный, что Априй мучает Нехо, готов был убить его на месте, но не дать сына в обиду. Оказалось, защищать было не нужно.

Тутмос застыл в неверии, не смея поверить, что этот ласковый, заботливый, нежный юноша – тот самый «выродок» Аменхотепа.

Теперь ему следовало уйти. Оставить влюблённых мальчиков наедине. Но Фараон не мог сделать и шага. В его душе взметнулась жгучая ревность к сыну. И горькая, запоздалая мысль – а ведь и у него, Тутмоса, могло быть вот так. Взаимные чувства. Нега и ласка в постели, а не побои и насилие. Но нет, Априю достался слишком жестокий отец, не способный ни на какие чувства. А страдать от этого самого отца приходится Тутмосу. Мужчина поджал губы и зло сощурился, который раз поминая «супруга» недобрым словом.

Однако уйти пришлось. Стоять и смотреть на идиллию, развернувшуюся перед глазами, не было больше никаких сил. Хмуро сдвинув брови, Тутмос направился в свои покои, не глядя по сторонам и не вслушиваясь в окружающие его звуки. И это было ошибкой. Аменхотеп словно материализовался из пустоты и больно ухватил за руку, заставляя вздрогнуть от неожиданности.

– Где ты шлялся? Я всюду тебя ищу!

– Не терпится снова поставить меня на колени? – зло сощурился Тутмос.

– Нужен ты мне. Ты должен подписать указ, потому что ты по нелепому недоразумению тоже Фараон.

– Это, позволь заметить, не нелепое недоразумение, а вековая традиция.

– И я собираюсь её прервать.

– Не выйдет, – Тутмос широко, злобно усмехнулся. – Ты проиграл. Чтобы возвести на престол своего сына, оставив моего в стороне, ты должен убедиться, что твой сын этого хочет.

– Конечно хочет! Зачем ему править страной, прислушиваясь к жалкому мнению твоего выродка?

– О, тут ты ошибаешься. И позволь объяснить тебе, почему. Сейчас я как раз заходил к наследникам, и застал их во вполне свойственном юношам положении.

– Ну, то что Априй трахает твоего недоноска, я и так знаю, – грубо расхохотался Аменхотеп.

– Пойдём, я покажу тебе, – Тутмос впервые взял «супруга» за руку и повлёк его за собой, обратно к покоям сына.

Притаившись за массивной колонной, Аменхотеп тоже смог улицезреть то, как Априй «надругается» над Нехо. Юноши уже закончили, и теперь лежали, тесно переплетя ноги, обмениваясь ласковыми, ленивыми поцелуями, и Априй с благоговением шептал Нехо слова любви. Аменхотеп изменился в лице и стрелой вылетел из опочивальни, утягивая за собой Тутмоса.

– Вот видишь, ты проиграл. Твой сын – влюблённый мальчик, а не жестокий тиран. И он ни за что не пойдёт на престол без Нехо. Супружеское ложе, которое ты сейчас видел – залог твоего поражения.

Грязно выругавшись, Аменхотеп пружинистым, быстрым шагом удалился, сжав кулаки.

***

Априй и Нехо рассмеялись, припоминая гнев Аменхотепа, когда тот узнал об их любви. Обед уже подходил к концу, и Фараоны планировали краткий дневной сон перед тем, как приступить к написанию документов о повышении налогов на армию. Однако на столе оставалось вино, и можно было ещё ненадолго предаться воспоминаниям. Априй улыбнулся, вспомнив один эпизод из их жизни, который всегда вызывал у него смесь умиления и лёгкой иронии. Это было двадцать лет назад…

***

Отгремела весть о смерти Аменхотепа и Тутмоса, и юные Фараоны взошли на престол. Церемония прошла, и теперь оставалась только одна важная деталь, сопутствовавшая принятию власти – завести детей. В определённый день, вычисленный жрецами по звёздам, юные Априй и Нехо должны были уединиться с наложницами и зачать детей, которые в будущем придут им на смену.

Выбрав девиц, юноши разошлись с ними по разным опочивальням, напоследок обменявшись ласковыми улыбками, означавшими, что это вовсе не измена, а необходимость и, более того, формальность.

Априй, расслабленный и спокойный, вышел от наложницы буквально через двадцать минут и, омывшись в купальне, чтобы избавиться от следов чужих прикосновений, принялся ждать супруга. Но того долго не было. Прождав около часа, Априй нахмурился, но решил не идти и не проверять, что там делает Нехо. Но тот не заставил себя больше ждать. Злой и всклокоченный, если так можно сказать о человеке, обритом налысо, он вылетел из опочивальни и гневно воззрился на Априя.

– Что? – Априй даже опешил от такой злости.

– Я не могу!

– В смысле? – старший даже не понял, о чём идёт речь.

– Я не могу! Я… я не с тобой… мне неприятно, мерзко, и я не хочу прикасаться к этой женщине, как бы хороша она ни была.

– Проще говоря, у тебя не стоит, – Априй широко и жадно усмехнулся, смерив супруга взглядом.

– Да! И я совершенно ничего не смогу с этим сделать! – Нехо был весь пунцовый от злости и стыда.

– Не злись, родной. Думаю, я смогу решить твою проблему.

– Да? И как же? Родишь мне детей?

– Нет. Но я помогу тебе их зачать. Пойдём.

Априй подтолкнул супруга, чтобы тот вернулся обратно в спальню. Наложница, прекрасная юная египтянка, пышногрудая и пухлогубая, сидела на постели, испуганно сжавшись, втянув голову в плечи и дрожа от страха, что её теперь казнят, потому что она настолько непривлекательна, что не может даже стать матерью фараонских детей. Априй поспешил её утешить.

– Как тебя зовут?

– Нефтис, мой господин, – девушка опустила почтительно глаза.

– Хорошо, Нефтис. Ты не виновата в том, что здесь сейчас произошло. Ладно? Мы попытаемся ещё раз, а я вам немного помогу, раз уж у вас всё так не заладилось.

– Да, мой господин, – Нефтис послушно кивнула.

Девушка улеглась на спину, приглашающе разведя ноги, а Нехо, еле заметно брезгливо поморщившись, устроился на ней сверху. Априй, окинув взглядом представившуюся ему картину и ощутив лёгкий укол ревности, который только подхлестнул чувства, лёг сверху, мысленно пожалев бедную Нефтис, которую придавили сразу два тяжёлых тела. Не откладывая, Априй сразу проник внутрь, уткнувшись Нехо между лопаток, и двинулся, вызывая его глухой стон. Несколько размеренных движений привели младшего из Фараонов в нужное состояние, и он, поборов неприязнь, сам толкнулся в податливое влажное нутро. Всё же, отрешившись от происходящего, он признал, что ему приятно. Априй был рядом, как и всегда, да и такой опыт – делить ложе сразу с двумя людьми, был необычен и приятен. Нехо застонал, опустив голову Нефтис на плечо и зарывшись лицом в её ароматные кудри. Девушка, безропотно стерпевшая первую боль, обвила тонкими руками Нехо за шею, и Априй не преминул куснуть её за изящную кисть, вызвав испуганный удивлённый вскрик.

Движения обоих мужчин становились всё быстрее и исступленнее, Нефтис, придавленная двумя тяжёлыми телами, не имела возможности пошевелиться, но на её лице отражалось удовольствие, и она запрокидывала голову, обнажая бархатистую кожу шеи, которую Нехо, однако, не имел никакого желания целовать.

Комната была наполнена тяжёлым дыханием и громкими, сладкими стонами. Нехо оказался в самом выгодном положении – зависая между двумя горячими потными телами, он то ощущал в себе движение супруга, то сам погружался во влажную глубину, и вскоре по его телу начали прокатываться судороги, предвещавшие скорую развязку. Под влиянием таких сильных чувств, Нехо даже обнял Нефтис, прижавшись лицом у её нежной тонкой шее, чувствуя, как Априй всем весом наваливается на него сверху.

Едва девушка смогла привести в порядок дыхание, она сама деликатно выскользнула из постели и спальни, не дожидаясь, когда её об этом попросят. Априй и Нехо остались лежать, прижавшись друг к другу, измотанные и улыбающиеся.

– Надо бы помыться, – заметил Нехо.

– Успеется. Спи. Скоро мы оба станем отцами.

***

–Ты каждый раз будешь мне это поминать?! – шуточно возмутился Нехо.

– Конечно, мой дорогой. Это было приятно, необычно, и тебе понравилось, не спорь.

– Понравилось, да… Но я больше не хотел бы повторять такой опыт.

– А мне это было приятно по иной причине. Я увидел, что ты настолько любишь меня, что не можешь даже по необходимости быть с кем-то другим. Это было лучшее доказательство твоей любви. Ты был очень трогательный, так злился. Боги, мне хотелось прямо там рухнуть перед тобой на колени и целовать тебе за это руки.

– Это уж слишком, мой дорогой, это уж слишком, – Нехо ласково улыбнулся супругу и погладил его по щеке.

Весь оставшийся день они провели за документами, сосредоточенные и хмурые – на плечи снова тяжким грузом легло слово «война». Однако расправившись с делами, супруги, как и всегда жарко двигаясь друг другу навстречу, снова окунулись в те времена, когда им было всего двадцать лет.

А в другом конце фараонского дворца Аменемхет дарил Иниотефу браслет в знак примирения и своей любви.

========== Печали и радости ==========

Иниотеф, нахмурившись, бродил по тёмным коридорам Дома Фараонов. Было тихо. Огромный дворец вот уже три месяца как был погружён в гробовую тишину. Рабы ходили на цыпочках, наложницы, которых вообще редко кто-то приглашал к себе в постель, сидели тихо, как мышки, не смея показываться из своих покоев. Две из них были беременны – они носили под сердцем детей Аменемхета и Иниотефа. Вообще, заводить детей наследникам престола полагалось только после принятия власти, но пришлось нарушить традицию и сделать это раньше. Потому что Аменемхет мог и не вернуться с войны, и тогда Та-Кемет остался бы без второго наследника.

На войну ушли все трое – Априй, Нехо и Аменемхет. Остался лишь Иниотеф, чтобы в случае гибели всей фараонской семьи занять престол и воспитать пока ещё не появившихся на свет наследников. При подобных мыслях у юного Наместника холодок пробегал по коже – он не мог представить себе, что, вероятно, потеряет и родителей, и будущего супруга, и единственным, что у него останется, будут два крохотных существа, ещё только готовящиеся прийти в этот мир. Иниотефу было больно думать и о смерти родителей, и о смерти друга. Вся жизнь перевернулась бы с ног на голову и никогда не стала бы прежней.

Став Наместником, Иниотеф ощутил и познал всю тяжесть, которая ложится на плечи правителей. Ему стало ясно, что страной правит не один Фараон, а двое, не только потому, что это – древняя традиция, идущая из глубины веков, а потому, что это насущная необходимость. Один человек с трудом может справиться с такой огромной ответственностью. Он видел, как правят его родители – Априй больше занят переговорами и расправами, а Нехо – бумажной волокитой. И тот, и другой вряд ли смогли бы поменяться ролями. Нехо никогда бы не смог безжалостно отправлять на казнь даже виновных людей, а Априй не высидел бы за документами и часа. Они нужны друг другу не только как две любящие души, но и как опора друг для друга. Только когда Фараоны действуют заодно, когда смотрят в одном направлении, когда их помыслы направлены на одно и то же – страна процветает. Теперь Иниотеф знал историю своих дедов, Аменхотепа и Тутмоса, которые жили и умерли лютыми врагами. Они никогда ни в чём не были согласны, и это отразилось на состоянии страны. Разлад в фараонской семье – трагедия для государства.

Теперь Иниотеф, оказавшись один на месте, где положено быть двоим, отправил в отставку старого чати*, который больше пиршествовал и предавался порокам, чем помогал править страной, и назначил нового, своего дальнего родственника – Небироса, мужчину постарше себя, проверенного долгой честной службой. Старый чати, Хеджер, ушёл с поста покорно, но затаил злобу на юного Наместника.

При помощи Небироса разбираться в делах стало проще, и Иниотеф пообещал ему, что оставит его на посту по возвращении родителей. Проводя много времени вместе с новым чати, Наместник проникся к нему тёплым дружеским чувством, которое он редко проявлял, чтобы оставить, всё же, отношения с Небиросом более официальными, чем товарищескими. Изредка Иниотеф заходил к девушкам, носившим их с Аменемхетом детей, спрашивал, не нужно ли им чего, и уходил. На все томные и влекущие взгляды он реагировал рассеянной улыбкой, отстранённой и печальной. Вскоре девушки перестали проявлять к нему знаки внимания, уверившись, что это не имеет никакого смысла.

Иниотеф часто вспоминал, как простился со своей семьёй. Помнил, как родители, хмурые и встревоженные, объявили о предстоящем походе и велели Аменемхету ехать с ними. Помнил, как перед самым отъездом влетел в отцовские покои и, презрев всякие правила приличия, обнял их обоих и долго стоял, не в силах пошевелиться. Отцы крепко обняли его в ответ, тоже молча.

– Только вернитесь. Прошу вас, только вернитесь назад, – юноша наконец смог выдавить из себя несколько слов.

– Вернёмся. Живые или мёртвые – вернёмся, – Априй мрачно усмехнулся одним углом рта.

– Вернитесь живые, – шепнул Иниотеф и вышел, подавленный и окружённый дурными предчувствиями.

Всю ночь перед отъездом они с Аменемхетом не спали. Возможно, это была их последняя ночь. И, уставшие и разморённые, они лежали в постели, тесно прижавшись друг к другу и не смея нарушить тишину. Их сердца бились в одном ритме, размеренное дыхание одновременно срывалось с приоткрытых губ. Иниотеф чувствовал душераздирающую боль. Он не знал, сможет ли ещё когда-нибудь вот так лежать, прижавшись к широкой груди, чувствуя сильные руки, сможет ли сказать своему возлюбленному хоть слово – и услышать что-то в ответ. И эта безызвестность мучила, корёжила и сдавливала всё внутри. Хотелось плакать, как ребёнку, но Иниотеф сдержался. Он только теснее прижимался к родному тёплому телу, пряча лицо на плече, до боли сжимая кулаки.

Аменемхету было не легче. Он так же замер, не в силах шевельнуться и сказать хоть слово. Не мысль о смерти терзала его, потому что для юноши в двадцать лет смерть кажется далёкой и почти вымышленной, даже перед грозным лицом войны. Нет, его страшила мысль оставить своего Нио одного, оставить в огромном пустом дворце, среди возможных заговоров, смут и козней придворных. Он боялся, как бы Иниотефу не пришлось хуже, чем ему на войне. И ему не хотелось расставаться. Он двадцать лет прожил бок о бок с Иниотефом, двадцать лет спал с ним в одной комнате, и пять лет в одной постели, двадцать лет все свои беды и горести он нёс к другу, всегда принимая к сердцу его беды. И вот теперь они должны были расстаться. Возможно, навсегда. Эта мысль беспросветным мраком окутывала сердце, и из самой его глубины поднимались дикие, нечеловеческие инстинкты. В Аменемхете проснулась жажда крови. Он чувствовал, что оказавшись лицом к лицу с врагом, он будет кромсать, рубить и резать безо всякой жалости, упиваться кровью и криками, безумно, пьяно улыбаться, пропарывая живую плоть. Ярость на несправедливую судьбу клокотала раскалённой лавой, и руки просто чесались сделать кому-то больно прямо сейчас. Выместить свою злобу на ком-то невинном. Только не на Иниотефе. Доверчиво прижимающееся тело Аменемхет обнимал всё так же бережно, всё так же поглаживал ладонью по спине. Иниотеф был потрясён выражением его лица, подняв голову. Перед ним был не его брат, друг и возлюбленный, на него смотрели страшные глаза бога Монту**, кровожадного и безжалостного. По спине младшего юноши пробежал холодок – он не знал, что Аменемхет может быть таким.

Однако стоило Иниотефу посмотреть на брата, как выражение его глаз резко изменилось. Любимые черты вызвали тёплую улыбку и ласковый взгляд.

– Ты был очень страшный только что. Мне стало не по себе под твоим взглядом.

– Я думал о том, что несправедливо – покидать тебя. Это будит во мне ярость. И желание уничтожить столько нубийцев, сколько я смогу.

– Самое главное – вернись ко мне. Я без тебя не смогу.

– Знаю, – Аменемхет снова прижал брата к себе и прижался губами к его лбу. – Я знаю. Я вернусь к тебе.

Они снова замолчали, погружённые в свои мысли.

***

И вот теперь уже полгода прошло с тех пор, как Иниотеф не видел родителей и брата. До Дома Фараонов доходили вести о победах египетской армии, о том, как Фараоны и войско подминают железной пятой дикие племена, хуже вооружённые и неорганизованные. Победа за победой, новые территории, пополнение армии за счёт пленных нубийцев. Эти слухи были как масло, подливаемое в лампаду – огонёк надежды в груди Инотефа горел ровно и не грозил потухнуть.

Хорошие вести поднимали его настроение. Он садился за бумаги, подписывал документы, принимал послов, несколько раз лично выехал в город, чтобы посмотреть, как живут люди, велел Небиросу выделить деньги на помощь нищим. В такие дни он приходил к будущим матерям своих детей, разговаривал с ними дольше, чем обычно, один раз даже подарил им по золотому браслету.

Небирос во всём помогал своему господину, давал советы, всегда присутствовал на встречах с послами, чтобы в случае чего подсказать неопытному Наместнику. Иниотеф радовался, что нашёл верного и честного человека, который и в будущем будет помогать им с Аменемхетом править страной.

Дела, которые пошли на спад, когда Иниотеф только-только занял трон Наместника, теперь пошли на лад. Он учился быстро, редко совершал ошибки, прислушивался к мнению Небироса, и власть уже не казалась ему таким тяжким бременем. Он знал, что когда они с Аменемхетом взойдут на престол, будет ещё легче – доверие к брату и доверие к другу будут крепким оплотом страны, и всё будет ещё лучше, Та-Кемет станет ещё богаче, наладятся новые связи, торговля. Всё будет прекрасно.

Однако, как ни радостны были вести, ночами горечь разлуки наваливалась бесформенной чёрной громадой, и Иниотеф чувствовал себя крошечным на огромном богатом ложе. Он знал, что где-то там, в этой темноте, в палатке мёрзнет его Аменемхет. Может быть, раненый. И родители точно так же мёрзнут, пытаясь согреться теплом объятий. В какой-то момент Иниотеф почувствовал отвращение к роскоши фараонского дворца. Ему было тошно знать, что он спит на шелках, в то время как вся его семья прозябает на каких-то подстилках, а ночи в пустыне так холодны. Иниотеф, ища утешения в вечной занятости, пригласил во дворец столяра, который дал ему несколько уроков, и Наместник с его помощью своими руками сработал себе простую деревянную лежанку. На неё был постелен тюфяк, а одеялом служил простой кусок материи. Спать стало холодно и неудобно, зато он не чувствовал себя негодяем за то, что наслаждается роскошью во время того, как близкие ему люди рискуют жизнями и страдают от неудобств. Чувствовать то же, что чувствует Аменемхет, было отрадно. Иниотефу даже стало сниться, что он тоже отправился на войну и спит в одной палатке со своим Аме. Тяжкие мысли были отогнаны хотя бы на время.

Погрузившись в государственные дела, в свободное время занимаясь столярным делом, не давая себе ни секунды передышки, Иниотеф перестал замечать, как идёт время. Опомнился он только тогда, когда раб, неслышно вошедший в его комнату, низко поклонился и сообщил, что родился сын Аменемхета. Это значило, что война идёт уже девять месяцев. Не веря своим ушам, Иниотеф бросился в покои, где лежала измождённая мать, и, не взглянув на неё, подошёл к повивальной бабке, державшей в руках крохотное пищащее существо. Наместник взял в руки этот тёплый комочек, задержав дыхание, прижал его к груди и пристально всмотрелся в его лицо. Ещё трудно было сказать, похож ли он на отца, но мысль о том, что этот человечек, только что появившийся на свет, часть Аменемхета, была спасением. Ребёнок возлюбленного был добрым знаком – по крайней мере, Иниотефу хотелось в это верить. Малыш Аме родился первым, значит, Аме вернётся. Обязательно вернётся живым.

Иниотеф долго не хотел выпускать из рук тёплое живое существо, бывшее частичкой Аменемхета, гладил крохотную головку, которая умещалась в ладонь, улыбался ему, хотя малыш не открывал глазки. Наконец, взяв себя в руки, Наместник отдал кроху чернокожей няньке, сменившей на посту Бахати, умершую пять лет назад. Опомнившись от радости, Иниотеф соизволил подойти к матери, даже взял её за руку, спросил, как она себя чувствует. Девушка плакала. Она знала, что ей не позволят долго оставаться с ребёнком, и её сердце разрывалось от горя. Иниотеф ничем не мог ей помочь, и смотреть на её слёзы было выше его сил. Он не мог нарушить закон и позволить этой женщине воспитывать своего сына, так что любые разговоры и просьбы были здесь бессильны.

Ребёнок Иниотефа родился спустя неделю, и юный Наместник был потрясён. Это была девочка. Он никак не ожидал, что его первенцем окажется девочка. Однако это никак не повлияло на его чувства к ребёнку. Точно так же он стоял, прижав к груди кулёк простыней с выглядывающим из него крохотным личиком, точно так же счастливо улыбался и гладил дочку по голове, шепча, что она не будет наследницей престола, но всегда будет его любимой девочкой, что они с Аменемхетом будут любить её так же сильно, как и сыновей.

Однако сын у будущих Фараонов пока был только один, и это следовало исправить как можно скорее. Иниотеф в ту же ночь пригласил к себе другую наложницу и зачал с нею ребёнка, надеясь, что на этот раз боги подарят ему наследника. Тахире, матери родившейся девочки, повезло больше чем её подруге, у которой родился сын от Аменемхета. Ей позволили остаться во дворце и растить дочь. Отсылать матерей из дворца было необходимой мерой предосторожности – наследники престола должны были знать, что их родители – Фараоны, видеть только их и брать с них пример. Мать могла бы настроить сына против отца, могла пагубно повлиять на отношение к брату и будущему супругу, а это грозило повторением истории Аменхотепа и Тутмоса. Девочка же не должна была воспитываться в подобной строгости, да и не могут её достойно воспитать двое мужчин. Девочке нужна мать, и счастливая Тахира, знавшая всё время беременности, что её отлучат от ребёнка, плакала от радости, так неожиданно на неё свалившейся.

Рождение детей вытеснило скорбные мысли, задвинуло их на край сознания. Иниотеф, продолжавший заниматься государственными делами, по двадцать раз на дню забегал в покои к новорожденным, любовался на их спокойные во сне личики, брал их на руки, когда они просыпались. На первое время девочку отлучили от матери, как и полагалось. Её должна была вскормить чужая женщина. После, когда малышка перестанет питаться молоком, её вернут Тахире, в женскую половину дворца, и там мать воспитает её как полагается. Поэтому пока младенцы находились в одной комнате, а при них были нянька и кормилица. Тахира тоже иногда заглядывала к дочери, но редко – она ещё не вполне оправилась после родов и больше лежала, не в силах подняться.

Однако вскоре наоборот война вытеснила мысли о детях. В Дом Фараонов из далёкой дикой земли пришла страшная весть.

_____________________________________

*Чати – чиновник, второе лицо по важности после Фараона. В контексте “Одной души” – после двух фараонов.

**Монту – бог войны.

========== Возвращение ==========

Ждать возвращения брата пришлось долго, и Иниотеф извёлся тоской и отчаянием, бродя по полупустым залам и анфиладам Дома Фараонов. Вести были точны, и не было никакой надежды на ошибку. Целых два месяца египетское войско брело в пыли и жаре, прежде чем ему удалось достигнуть столицы, и Иниотеф совершенно погрузился бы в скорбь и одиночество, если бы не их с Аменемхетом дети – только они, два крошечных беспомощных существа, поддерживали юного наследника.

Наконец, настал день, которого Фивы ждали с сердечным трепетом и дрожью. Длинная вереница усталых воинов, грязных, раненых, изнемогающих от зноя, вошла в ворота города. При победе полагалось триумфальное шествие, звуки музыки, пение, пляски и радость, но и горожане, и воины подавленно молчали. Потому что самая первая повозка, медленно въехавшая в ворота и направившаяся прямо к Дому Фараонов, везла два уже забальзамированных тела правителей Та-Кемета, павших в бою. Рядом с ней хромал их сын с повзрослевшим осунувшимся лицом и пустотой в глазах.

Шествие сопровождалось могильной тишиной. Иниотеф, которому полагалось ждать выживших победителей на балконе в праздничном одеянии, выбежал навстречу в простой домашней тунике. Он увидел сотни измождённых лиц, услышал страдальческие стоны раненых. В первых рядах толпы женщины начали завывать, узнавая своих убитых сыновей, братьев и мужей. Над войском и среди горожан прошёл общий надрывный стон, и снова стало тихо. Иниотеф смотрел на две спелёнатые фигуры, которые когда-то были его отцами. Мысли покинули его голову. От Априя и Нехо, которых он видел живыми чуть меньше года назад, остались два тела, завёрнутые тряпками. Два пустых тела, лишённых внутренних органов: сосуды с забальзамированными сердцами и прочими внутренностями стояли рядом с каждым из них.

На мгновение на Иниотефа накатила тошнота. Бальзамирование мозгов и сердец было древним обычаем, и юноша знал, что рано или поздно это произойдёт и с его отцами, и с ним самим. Думать об этом, глядя на молодых, пышущих здоровьем Априя и Нехо было просто. Это казалось невозможным, это казалось мифом и выдумкой. А вот знать, что перед тобой лежат два опустошённых тела, было страшно. У Иниотефа подкосились ноги, но он удержался.

Чтобы прогнать дурноту окончательно, он взглянул на брата, стоявшего рядом с почившими Фараонами. Глаза Аменемхета были тусклы и безжизненны. Нога была замотана грязной тряпкой, уже напитавшейся гноем и кровью, и он еле держался на ногах. Почувствовав взгляд Иниотефа, он поднял глаза, и в этот миг в них блеснул былой огонёк. Радость узнавания, облегчение, принесённое родными стенами дома. Несколько секунд братья молча смотрели друг другу в глаза, не веря, что они и в самом деле встретились.

Иниотеф пришёл в себя первый. Он мотнул головой, заставляя себя проснуться от забытья, криво, горько улыбнулся брату и тихо сказал:

– Вы все устали. Вам нужен отдых. Пусть все живые расходятся по домам. Всех мёртвых похоронят семьи. Априя и… – голос Иниотефа предательски дрогнул. – Погребальный обряд проведём завтра утром. Торжественно.

– Пирамида готова? – спросил Аменемхет голосом, которого Иниотеф не узнал.

– Да. Всё готово.

Дальше на себя всё взял Небирос. Он приказал объявить о церемонии погребения, велел всем расходиться, готовить похороны близких и лечить раненых. Иниотеф и Аменемхет рядом, плечом к плечу вошли в Дом Фараонов, не говоря друг другу ни слова.

Толпа разошлась, и над городом снова повисло молчание. В каждом доме было кого оплакивать: кто-то горевал по родным, кто-то по безвременной гибели Фараонов.

Во дворце было тихо.

Аменемхету перевязывали рану на ноге, а Иниотеф молча сидел рядом, уставившись в пустоту. Старший из братьев стискивал зубы, но мужественно молчал, уже привыкший к боли. Говорить не было желания: молчали оба наследника, молчал лекарь, молчали рабы, прислуживавшие ему. Не только Дом Фараонов, но и весь город погрузился в тишину.

Закончив перевязку, лекарь почтительно раскланялся и удалился для того, чтобы оказать помощь другим раненым. Братья сидели рядом, касаясь друг друга плечами, в горле у обоих стоял ком. Иниотеф не мог заставить себя даже шевельнуться – горе сковывало его со всех сторон стальными тисками, и он ощущал почти физически, как на его плечи ложатся каменные глыбы: утраты, власти, окончательного прощания с юностью.

Аменемхет, успевший смириться с утратой за долгие месяцы пути, был так же раздавлен и мрачен, как его друг. Вернувшись домой он остро ощутил, что уже никогда строгие голоса отцов не окликнут его, что никогда Априй и Нехо не улыбнутся ему, не сядут с ним за стол, не наставят мудрым советом. Родные стены опустели без своих хозяев.

Однако мысль об отцах навела Аменемхета на другую, на этот раз радостную мысль: убитый горем, страдающий от ран, он совсем позабыл о том, что дети родились у него самого. Вспомнив это, сопоставив сроки, а так же обратив внимание на то, что Иниотеф о сыновьях не обмолвился и словом, старший Наместник похолодел, предположив худшее: их дети, как и их отцы, скончались.

– Нио, – он повернул голову и взглянул на брата. – У нас должны были родиться дети.

– Они родились, – безжизненным голосом ответил Иниотеф, но воспоминание о малышах, всё же, тронуло его лицо слабой улыбкой.

– Всё в порядке? Ты не сказал о них.

– Извини, я думал о другом. Дети родились, здоровые, крепкие, красивые.

– Надеюсь, они станут достойными наследниками… – Аменемхет запнулся, не решаясь выговорить имена своих отцов. – Нашей династии.

Впервые за время их разговора лицо Иниотефа озарила настоящая, радостная, немного хитрая улыбка.

– Не получится, Аме. У меня родилась дочь, – Иниотеф даже тихо рассмеялся, глядя на удивлённое лицо друга. – Но я уже предпринял все меры, чтобы исправить положение. Кстати, её матери я позволил остаться во дворце – девочку должно воспитывать на женской половине дома.

– Мудрое решение, – Аменемхет тоже улыбнулся. Радость новой жизни ненадолго вытеснила скорбь по двум окончившимся. – Я бы хотел посмотреть на наших детей, Иниотеф. Где они? Надеюсь, это поможет мне собраться с силами.