Текст книги "Из двух зол (СИ)"

Автор книги: Смай_лик_94

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

========== 1. Заслуженное наказание ==========

«– Он Уилфреда будет бить.

– За что?

Роберт повёл плечами:

– Не знаю. Он не сказал. Рассердился и приказал связать Уилфреда. И он… – Роберт нервно хихикнул, – и он долго-долго уже связанный ждёт…

– И Вождь не объяснил за что?

– Я лично не слышал.

… Роджер <…> замер, прикидывая возможности безграничной власти».

© Уильям Голдинг. «Повелитель мух».

Тонкая лиана размеренно свистела в умелых руках Роджера, заставляя племя ёжиться и втягивать головы в плечи. Ральф и сам каждый раз внутренне содрогался, когда слышал звук удара плети по коже и сдавленные крики, сопровождавшие их. Происходящим наслаждались лишь двое: Роджер, наносивший удары, и Вождь, сидевший на своём возвышении: величественный, размалёванный, увешанный ожерельями из косточек и зубов (свиных, не человеческих, конечно).

Маска не могла скрыть его улыбки. Он был доволен происходящим, наслаждался зрелищем. Его племя стояло перед ним пристыженное и напуганное, охотники толпились у подножья его своеобразного трона, его верный пёс, лучший друг хлестал плетью провинившегося. Крики, разносящиеся над крепостью, заставляли племя трепетать. Эти крики и хлёсткие удары были знаками его безграничной власти.

Верные охотники не вздрагивали и не ёжились при щелчках лианы, но и не упивались расправой. Седрик, «малыш» Мориса, взял еду без разрешения, а Джек был скор на расправу, особенно в том, что касалось воровства. Морис никак не выказывал беспокойства (а может быть, его и не было вовсе). Седрик провинился и получал заслуженное наказание, так что переживать за него, а уж тем более показывать это переживание при Вожде было бы глупо. Подставляться перед Джеком из-за воришки охотник не хотел.

Джек следил за Морисом пристально. Его всегда интересовала реакция охотников, когда наказывали их мальчиков. Потому что самих охотников, конечно, никто не наказывал. Когда били малыша-одиночку, было довольно скучно: все они одинаково вскрикивали и сжимали зубы, чтобы не зареветь. Зато за чьими-то малышами наблюдать было интересно. Они, конечно, тоже держали себя в руках, да и Роджер стегал не в полную силу: был бедняга, которого он забил насмерть, и Джек приказал ему держать себя в руках. Поэтому удары были болезненные, но не сдирали кожу лоскутами, а так, только оставляли красные кровавые полосы. Охотничьи малыши жалобно смотрели на своих хозяев. Просили защиты или хотя бы поддержки. Некоторые особо мягкие охотники смотрели своим мальчикам в глаза, и одним своим участием облегчали их страдания.

Морис не смотрел. Седрик уже не мог толком поднять голову, и она болталась из стороны в сторону. Иногда ему удавалось приподнять лицо и опереться щекой о привязанную наверху руку, и тогда из-за завесы набрякших потом волос были видны его влажные покрасневшие от боли глаза. Морис не смотрел в его сторону – он был занят тихим разговором с Харольдом.

На самом деле, глаза отводили почти все. Племя стояло подковой перед троном Вождя, окружая Седрика и Роджера, и малыши жались друг к другу – совсем не так, как когда были маленькие, едва заметно. Но всё же они старались держаться ближе друг к другу, некоторые соприкасались плечами. Близнецы и Ральф демонстративно стояли между ними, хотя по возрасту и статусу им бы положено было стоять среди охотников. Близнецы, собственно, и были охотниками, а Ральф был на особом положении в племени, и его место всегда было при Вожде.

Охотники стояли у подножия трона с делано скучающим видом, и только Вождь смотрел на наказание пристально, внимательно, не скрывая удовольствия, изредка только отрываясь, чтобы бросить взгляд на Мориса.

Роджер наносил удары редко и размеренно, чтобы растянуть представление подольше. Вождю и охотникам на забаву, малышам и иже с ними – в науку. Он пока нанёс только десять ударов, но Седрик уже был на грани обморока. Вождь вскинул длиннопалую руку, раскрашенную угольными кругами, обвивавшими запястье и предплечье, брякнул браслетами.

– Достаточно. Развяжите.

Харольд и Билл подошли к распятому на лианах Седрику и развязали узлы; мальчик начал оседать на землю, и охотники небрежно подхватили его.

– Морис, отнести его к тебе в палатку? – со слабой улыбкой спросил Вождь, не отрывая от него пронзительного синего взгляда.

– Нет, он будет мешать. Ему надо отлежаться, – Морис повернулся к Биллу и Харольду, застывшим с обессиленным Седриком в руках. – Несите в общую.

Общая палатка заменяла больницу. Лечить в ней не лечили, потому что не было медикаментов; туда приносили всех больных малышей, чтобы они не мешались под ногами и не докучали своим нытьём. Сейчас там отлёживались двое малышей с расстройством желудка, один с зубной болью и один с такими же следами от кнута, как у Седрика. Среди охотников болел только один – Джеф – но у него была своя собственная палатка и он имел право оставаться в ней сколько ему вздумается.

В последнее время, к сожалению, слова «общая палатка» часто заменялись словом «умиральня». Больной зуб был ерундой, больной живот – тоже. А вот отравления, переломы и гноящиеся раны лечить было некому. За последний год в умиральне скончались двое: Перси, который не оправился от порки, и Джонни, наступивший на ядовитого морского ежа.

Седрика унесли, и Вождь улыбнулся Морису одними губами, давая понять, что ответ пришёлся ему по душе. Излишняя сентиментальность, такая, как если бы Морис вдруг решил забрать Седрика к себе и ухаживать за ним, была ни к чему охотнику и воину.

Племя разбрелось. Малыши молчаливо забились в палатки, охотники, чтобы заполнить неловкую паузу, громко говорили и смеялись, точили гарпуны для предстоящей рыбалки. Вождь спустился с трона, устроенного на выступе скалы, и направился к своей пещере.

Все члены племени жили в шалашах, кроме Вождя и Ральфа. С тех пор, как хилые ральфовы шалаши разваливались и ломались от малейшего порыва ветра, прошло много лет, и пара пережитых под открытым небом бурь поставила мозги на место. Джек отдал приказ построить жилища из пальмовых листьев, хвороста, поваленных небольших деревьев: на площадке перед его троном и пещерой теперь полукругом стояли крепкие шалаши, побольше для малышей, спящих по пятеро и по шестеро, и поменьше для охотников и их мальчиков. Само собой, от проливного дождя они защищали плохо, и с годами над ними выросли навесы, сделанные из тех же ветвей и стволов. Охотникам, которых было довольно мало, повезло: ткань парашюта, найденная на вершине горы, была достаточно велика, чтобы закрыть навес над их палатками полностью.

Строили всё, конечно, малыши. Либеральные методы Ральфа, не возымевшие эффекта в первое время пребывания на острове, Джек отменил, и теперь на строительство малышей сгоняли охотники с кнутами. Ральф и близнецы, опять же в пику Джеку, работали вместе с ними, а не с охотниками. Было бы заметно, как Вождь зеленел от злости и бессилия, но, к счастью, его лицо скрывала бесстрастная маска. И что он должен был сделать? Приказать перестать работать троим сильным, выносливым охотникам, благодаря которым постройка шла быстрее в два раза? Такой приказ был бы глупостью, и Джек смолчал, зная, что отыграется на нём наедине.

Иногда Джек жалел, что сохранил ему жизнь. Ральф был бельмом на глазу, воплощением совести и доброты, и к тому же смел публично перечить ему, Вождю. Однако Джек не любил отступаться от своих слов. Помиловал – значит, так тому и быть. Тем более, в первые годы (также как и сейчас) проблем хватало и без Ральфа, а он даже каким-то образом помогал их решить.

Главной проблемой стала еда. Подожжённый во время охоты на Ральфа остров сгорел на три четверти вместе с плодовыми деревьями и злополучными свиньями, из-за которых, если подумать, и начался когда-то весь сыр-бор. Еды стало так мало, что пришлось действовать Хрюшиными методами: переловить всех свиней и держать их в загонах. А вокруг оставшихся фруктовых деревьев Джек теперь выставлял караул из трёх-четырёх охотников, чтобы прожорливые малыши не зарились на общественное добро. Именно это сделал Седрик, за что и был наказан.

Конечно, за несколько лет выросло много деревьев, но они пока не давали плодов. Остров, после пожара походивший на обгорелую головешку, теперь снова покрылся зеленью, но для еды эта зелень, увы, пока не годилась. Джек знал, что ту давнюю непоправимую оплошность, которая стоила им еды и беззаботной жизни, племя помнит, и ему было важно, чтобы никто не подрывал его авторитет ещё больше. А Ральф именно этим всё время и занимался: отпускал язвительные комментарии, которые племя хотело или не хотело, а запоминало.

Увидев лицо Ральфа, направляющегося к пещере, Джек понял – опять идёт возмущаться и давить на совесть. Джек сомневался, что совесть у него есть, но разговоры с Ральфом всё равно отдавались какой-то неловкостью.

– Десять ударов, – начал без приветствия Ральф, хмуро глядя на Вождя. – Десять ударов просоленной лианой за два съеденных манго. Не многовато?

– А ты что предлагаешь? – спросил Джек, вытаскивая из естественной ниши в стене отточенный костяной гарпун с резным узором на рукояти. – Один удар за каждый фрукт?

– Если бы ты по такому принципу наказывал всех, то больше всех досталось бы спине Роджера и твоей.

– На то я и Вождь, – он пожал плечами, присел на корточки и принялся шлифовать острие плоским камнем. – Ты был главным – и работал за всех. А я за всех ем. В этом плюс власти, понимаешь?

– Джек, с ними надо мягче… – начал Ральф, но Джек не дал ему закончить.

– Не зови меня так, – он вскочил как ужаленный и, приблизившись к Ральфу, посмотрел на него сверху вниз, опаляя безжалостным взглядом синих глаз. – Я Вождь. Повтори. – Ральф молчал, глядя куда-то ему в переносицу. – Повтори! Кто я?

– Джек, – Ральф упрямо поджал губы. – Ты Джек Меридью.

Джек наотмашь ударил его по лицу. Ральф покачнулся, но устоял, и даже не поднёс прохладную ладонь к пылающей щеке.

– Повтори, кто я, – процедил Джек. Его некрасивое даже под маской лицо исказилось бессильной злобой. – Кто я?

– Джек.

На этот раз Джек ударил Ральфа кулаком левой руки, проехавшись по скуле костяшками с такой силой, что тот неловко взмахнул руками и упал, больно ударившись локтем и расцарапав обнажённое бедро. Джек придавил его к холодному полу пещеры босой ногой, наступив на грудь, а острие гарпуна поднёс к горлу, метко прижав его сразу под кадыком так, чтобы Ральф не мог ни сглотнуть, ни произнести слова.

– К чему тебе твоё идиотское упрямство, Ральф? Чего ты добиваешься, когда зовёшь меня по имени? Что тебе даёт неподчинение моим приказам?

Ральф молчал и затравленно смотрел снизу вверх. Слюна во рту накопилась, но сглатывать было опасно – гарпун мог прорезать кожу или, чего доброго, воткнуться глубже и серьёзно повредить горло. Поэтому он молчал и смотрел, не двигаясь и стараясь дышать носом.

– Так кто я, Ральф? Без глупостей.

– Вождь, – хрипло выдохнул Ральф, когда Джек оторвал болезненно впивавшееся остриё гарпуна от его шеи, и он смог сглотнуть.

– На этот раз прощаю. Но если ты ещё хоть раз назовёшь меня Джеком, окажешься на месте Седрика. За неуважение ко мне. За бунтарство. За наглость и неблагодарность. То же самое с тобой будет, если ты ещё хоть раз попробуешь влезть в мои дела и оспорить мои приказы. Твоя власть кончилась, причём очень давно, так что не суйся не в своё дело, держи рот на замке и будь паинькой. Ты успел порядочно мне надоесть, и я предупреждаю: чаша моего терпения почти переполнилась. Я отправляюсь на рыбалку, а ты присматривай за малышами на огородах и в загонах. Седрику ни еды ни воды не давать. Он сегодня уже наелся.

Джек резко развернулся и вышел, оставив поверженного Ральфа лежать и потирать ссаженный локоть.

Само собой разумеется, что выполнять приказы Вождя Ральф не собирался. Оставлять без еды и воды мальчонку, которому едва-едва стукнуло шестнадцать-семнадцать лет, было жестоко и бессмысленно, и, дождавшись, когда охотники во главе с Джеком уйдут вниз, к лагуне, он выбрался из пещеры, взял несколько кокосовых скорлупок, остатки вчерашней печёной рыбы и пошёл вниз, в джунгли, туда, где тёк ручей.

К своему неудовольствию он отметил, что Роджер задержался в крепости, чтобы выпроводить на огороды замешкавшихся малышей – он мог помешать. Разумеется, Вождь дал ему те же чёткие указания не кормить Седрика, так что проскользнуть в умиральню незаметно от Роджера было трудно. Была надежда, что он всё-таки организует малышей быстро, они уйдут, и тогда в умиральню, стоящую на отшибе со стороны джунглей, нетрудно будет пробраться.

Спуск к воде занимал много времени, ручей тёк в получасе ходьбы от крепости: Ральф надеялся, что за час, пока он ходит туда-сюда, и охотники не вернутся, и Роджер уйдёт.

В джунглях было хорошо: прохладно, светло, зелено. Можно было отдаться ходьбе и не думать о всех тех вещах, которые творятся последние несколько лет. Ральф шагал, чуть морщась от боли в затянувшемся корочкой бедре, смотрел по сторонам и даже слабо улыбался. Быть одному, без Джека и Роджера, не слышать воплей избиваемого Седрика, не смотреть на пьяные пляски охотников было хорошо. Можно было наслаждаться пением птиц и порханием бабочек, слушать трепет пальмовых листьев над головой, вдыхать сладкие запахи тропического леса, кое-где перемежаемые запахом прелой листвы и гниющего дерева.

В отдалении послышалось журчание, и Ральф прибавил ходу. Ему хотелось поскорее добраться до речки, обмыть разбитые бедро и локоть в прохладной пресной воде. Дойдя до поляны, где ручеёк разливался особо широко, Ральф скинул уже порядком износившуюся набедренную повязку и, тихо шипя от боли, полил рану водой из кокосовой скорлупы. Щипало сильно, но это ни в какое сравнение не шло с тем, как он много лет назад на этом же самом месте промывал рваную рану на боку, нанесённую копьём Джека.

Сполоснувшись, он оделся, напился прохладной воды, набрал её в скорлупки, прихватил рыбу, завёрнутую в толстый сочный лист, и направился назад.

В крепости было тихо: Роджер увел малышей работать. Ральф всё равно шёл тихо и по возможности прижимался к отвесной скале, чтобы его не было видно.

В умиральне стоял отвратительный кислый запах болезни: пота, спертого воздуха, грязных тел. Теперь к этой малоприятной гамме запахов присовокупился запах крови. Седрик лежал на животе и был без сознания. Волосы прилипли к его лицу, но было видно запёкшиеся окровавленные губы и белые щёки. Гарри, который отошёл от колик, обмахивал его веткой, чтобы мухи не обсели его спину.

– Ну, как вы? – спросил Ральф, присаживаясь рядом с Седриком и Гарри.

– Седрик так и не просыпался, – ответил Гарри. – Уолтеру, вроде бы, легче, он заснул. Фила Роджер забрал работать. Он уже может. А Гордон вон… спит.

– Как ты? – Ральф повернулся к Гордону, свернувшемуся на подстилке из листьев в уголке.

– Плохо ему, не спрашивай, – ответил за него Гарри. – Стало лучше, но всё равно очень плохо. Он хотя бы белый стал, а то утром был весь зелёный. А что теперь с этим будет? – Гарри указал на Седрика, застонавшего в беспамятстве от боли.

– Поправится, не переживай. Сейчас я промою ему раны, проснётся, и я его накормлю. Вот, держи воду. Попей сам и оставь остальным.

Промывать рваные раны от кнута было тяжело, но Ральф управился довольно быстро. К концу процедуры Седрик очнулся, и его сдавленные стоны и вскрики только замедлили дело.

– Всё, всё. Больше не буду трогать. На, поешь, – Ральф протянул мальчику кусок рыбы и скорлупку с остатками воды. Седрик неловко сел и принялся за еду.

Проснувшемуся Уолтеру было не до еды или питья. У него страшно болел зуб, и он тихо подвывал, покачиваясь и придерживая опухшую щёку рукой. Выхода у него было два: терпеть боль, пока зуб не сгниёт и не развалится, что заняло бы очень много времени и превратило бы его жизнь в ад, или обратиться за помощью к Роджеру.

Второй вариант предполагал пару минут боли, а потом долгожданное облегчение, но Уолтер боялся Роджера как огня, даром что именно ему и принадлежал. От Роджера он и так уже натерпелся, и теперь ещё терпеть новую, страшную боль казалось немыслимым.

Ральф подсел к нему поближе и положил руку на плечо.

– Уолт, пойдём к Роджеру. Он тебе поможет, и тебе сразу станет легче.

Уолтер замотал головой и на время даже забыл о боли, представляя себе, как Роджер будет ему помогать. Способ был один единственный: разрезать десну ножом Джека и вытащить зуб. Это было бы ужасно, и в том случае, если бы это делал добрый Ральф, но Уолтер знал, что Роджер будет наслаждаться процессом, хоть и не станет делать больно нарочно. Роджер был разборчив: он любил причинять страдания, но чётко разграничивал даже со своими малышами, где игры, а где какая-никакая медицинская помощь. Проводить подобные операции мог только он один ввиду полнейшего хладнокровия и безжалостности, но он никогда не скрывал, что ко всему прочему ему безумно это нравится.

Уолтер был в настоящей панике, но Ральфа было трудно переубедить: он знал, что сейчас вытащить зуб будет наилучшим выходом.

– Не спорь, пошли. Ты хочешь мучиться ещё несколько месяцев?

– Нет, нет, пожалуйста, – Уолтер завывал и раскачивался. – Не надо к Роджеру, не надо, Ральф, пожалуйста, не надо… не надо… Ральф…

Ральф был неумолим. Сейчас речь шла о здоровье и действительной помощи, которую мог оказать только Роджер. Уолтера пришлось тащить на огороды волоком: он упирался, рычал, один раз вырвался и попытался убежать, но, наконец, был доставлен на место, где высокий черноволосый Роджер прохаживался мимо работающих малышей, перекинув через плечо кнут. Охотничий нож Джека, к счастью, был у него с собой – висел на бедре, поблескивая на солнце.

Увидев Ральфа и Уолтера, он удивлённо приподнял густые брови и, припомнив, по какой причине один из его малышей отправился в умиральню, понимающе кивнул и вытащил из-за пояса нож.

– Близнецы, Генри, Ральф, будете держать, – скомандовал он и помог уложить брыкающегося Уолтера на землю.

Эрикисэм, чьей задачей было тоже приглядывать за малышами, на деле вместо этого работали сами. И хорошо, что они оказались рядом: чтобы держать шестнадцатилетнего сопротивляющегося изо всех сил дикаря, требовались силы взрослых. Генри скорее только мешался, но Роджер использовал операцию как предлог, чтобы дать ему передышку от работы.

Генри тоже был его мальчиком, причём по какой-то таинственной причине Роджер выделял его из всех прочих. Ральф старался не задумываться о том, что вдруг вызвало в Роджере подобие привязанности, но факт был налицо: Генри был любимчиком.

Когда брыкающегося Уолтера всё-таки прижали к земле, Ральф сел ему на ноги, близнецы придавили руки и плечи, а Генри осторожно придерживал его голову, а сам Роджер устроился на его животе, окончательно блокируя любые движения. Открыть рот Уолтер отказывался, и Роджер бесцеремонно разжал ему челюсти сильными пальцами. Бедный мальчик совсем обезумел от ужаса и попытался укусить Роджера, и тот ударил его по распухшей щеке, вырывая мученический крик. Генри поёжился, а Уолтер, наконец, затих и замер, распятый четырьмя сильными телами.

Внимательно осмотрев Уолтера, Роджер покачал головой и цыкнул – дело было плохо: зуб был один из дальних, дёсны вокруг него распухли, щека тоже, и подобраться к нему было нелегко. Роджер пару секунд помедлил, потом втолкнул пальцы поглубже и заставил Уолтера раскрыть рот максимально широко.

Ральф был рад, что не видел подробностей. Он только услышал отчаянный громкий вопль, перешедший в визг, затем в хрип, а после ощутил, как тело под ним напряглось и задрожало. Запахло кровью, раздался отвратительный скрип, Уолтер не переставал кричать на одной ноте. Спина Роджера напряглась, он сделал резкое, сильное движение одной рукой, и разогнулся.

Когда они отхлынули от Уолтера, держать его было уже не надо: он лежал, раскинув руки, весь покрытый мелкими каплями холодного пота, и дрожал. По его щеке стекала тоненькая струйка крови. Он больше не кричал, и по всему было видно, что то самое долгожданное облегчение наступило: всё страшное осталось позади.

Роджер небрежно отер нож о голое бедро и сунул его за набедренную повязку.

– Близнецы, отнесите его назад. Ральф, ты остаёшься здесь, я знаю, какой тебе был отдан приказ. Генри, работать.

Роджер был бы и рад отправить с Уолтером только одного из близнецов, но не мог. Слишком нерасторжимы они были. Никто больше не звал их по отдельным именам, они были «близнецы» или «Эрикисэм», и никак иначе. Роджер предполагал, что никто в племени даже не различает, кто из них на самом деле Сэм, а кто Эрик. Лично он сам не различал их никогда. Комичные в своём единстве, делившие еду, дежурства, наказания и постель, они давно слились в представлении племени в единое целое. И, кажется, они были единственными на острове, чьи отношения не были ни болезненными, ни жестокими, ни унизительными. Роджер назвал бы это настоящей любовью, если бы верил в настоящую любовь. Максимум, на что он сам был способен – это его чувства к Генри. Жестокость, собственничество, власть и боль. Особенность Генри, его уникальность была в том, что ему всё это нравилось.

Близнецы ушли. Один из них нёс бессознательного Уолтера на руках, но Роджер не знал, кто именно. Его теперь интересовал Ральф.

– Какой приказ отдал тебе Вождь? – спросил Роджер тихо, смерив взглядом согбенные спины малышей, трудившихся на плоских грядках со съедобными растениями и пряными травами.

– Присматривать за малышами на огороде.

– Верно. А что насчёт Седрика?

– Не кормить и не поить, – спокойно ответил Ральф.

– Ты выполнил приказ? Учти, врать бессмысленно.

– Нет. И мне незачем тебе врать, ты не Вождь. Это не твой приказ.

– Почему ты не выполняешь приказы Вождя?

– Он не мой Вождь. К тому же, я не выполняю приказы, которые, совершенно очевидно, никому не несут пользы, только вред.

– Что же ты сразу не сказал, что не станешь выполнять приказ, потому что считаешь его нелепым?

– О, извини, – Ральф сузил глаза, – в момент разговора Джек тыкал мне гарпуном в горло. Говорить я не мог.

Роджер смерил его ненавидящим взглядом.

– Плохо тыкал, – сразу стало ясно, что он имеет в виду. От Роджера трудно было ожидать чего-то другого: тыкать надо было насквозь.

Ральф отвернулся, не желая продолжать разговор. Конечно, Роджер доложит Джеку о нарушении приказа сразу, как тот вернётся. Ральф, само собой, надеялся оставить свой проступок в тайне, но его подвёл Уолтер: раз Ральф привёл его к Роджеру из умиральни, значит он был там и виделся с Седриком. А, зная Ральфа, можно предположить, если виделся, то и кормил. Рассчитывать на пощаду ни со стороны Джека, ни, тем более, со стороны Роджера было невозможно, и Ральф морально подготовился к тому, что завтра сечь на палаточной площадке будут его.

Он не ошибся: вечером, как только охотники вернулись из лагуны с богатым уловом, Роджер отозвал Джека в сторону. В честь удачной рыбалки Вождь велел закатить пир и объявил, что завтра День Отдыха. Малыши-одиночки вместе с Ральфом занимались готовкой, охотники, заранее начав праздновать, пили из скорлупок сок перебродивших фруктов, их малыши сидели при них. На палаточной площадке было шумно, и Джек, уставший после целого дня тяжёлого труда, решил, что их с Роджером никто не услышит.

Когда Роджер отозвал его в сторону, Джек вскинул руку, останавливая его на полуслове:

– Это подождёт? Я устал. Пойдём со мной, все заняты едой, нас никто не увидит.

Роджер кивнул и направился за ним в пещеру.

Они спали давно. Ещё до того, как Джек сообразил, что для удовлетворения нужд можно использовать Ральфа. Но это было не так, как с Ральфом и не так, как с малышами. Джек и Роджер были наравне, менялись к обоюдному удовольствию, позволяя друг другу расслабиться и забыться. Отношениями их редкие ночи вместе назвать было нельзя: Роджер был привязан к Генри, и если уж он вообще был способен на чувства, то только к нему. А Джек и не нуждался в чувствах. Происходящее между ними никогда не портило их крепкой дружбы, становилось отдушиной и ни к чему не обязывало. Проведя ночь с Джеком, Роджер возвращался к своим мальчикам, а в особенности, к Генри, а Джек – к непокорному и гордому Ральфу, которого надо было каждый раз укрощать, как строптивого жеребца.

Роджер всё же вернулся к разговору, когда они уже отдышались и оделись. Джек расслабленно полулежал на ворохе листьев, его рыжие волосы, снова отросшие до лопаток, растрепались и окружали размалёванное лицо.

– Тебе не мешало бы помыться и раскраситься заново, – хмыкнул Роджер, собирая длинные волосы в тугой хвост на затылке. Он редко срезал волосы, и теперь они отрасли до середины спины, спутанные, густые, обрамлявшие его загорелое лицо с грубыми, жёсткими чертами, они придавали ему демонической, жутковатой, болезненной красоты.

– Тебе бы тоже, – Джек улыбнулся ему совершенно по-дружески, насмешливо. – Так ты хотел мне что-то сказать?

– Да. Ральф накормил Седрика. Я не видел сам, но он сознался. Он привёл Уолтера, чтобы я вытащил ему зуб, а значит, в умиральне был. Да и остатки рыбы я там нашёл, когда пришёл глянуть, не помер ли Уолт.

– И как? Не помер?

– Нет, очухался. Похныкал, проспался и пошёл на поправку. Джек.

– А?

– Он мне больше не нужен. Хочешь его?

Джек снисходительно улыбнулся.

– Во-первых, я кусаное не ем. А во-вторых, мне хватает Ральфа и тебя под завязку. Даже, пожалуй, чересчур. Куда мне ещё твоего Уолта?

– Я на самом деле их всех хочу раздать, надоели.

– И Генри? – Джека сложно было удивить, и Роджер был единственным, кому это порой удавалось.

– Нет, его оставлю. Так куда остальных девать? Назад в общак?

– А что? – Джек пожал плечами и поднялся. – Все остальные тоже кусаное не едят. Только ты ешь.

Роджер улыбнулся. Да, он пару раз отобрал себе чужих малышей, в том числе и Генри. Но ведь именно Генри его не разочаровал.

========== 2. Первая охота ==========

«Это не любовь,

Это Дикая Охота на тебя,

Стынет красный сок,

Где-то вдалеке призывный клич трубят,

Это – марш бросок,

Подпороговые чувства правят бал,

Это не любовь,

Ты ведь ночью не Святую Деву звал».

© Канцлер Ги «Дикая Охота»

Ральф не спал всю ночь: пьяный разгул длился до утра, и заснуть под нестройное пение и грохот ритуальной пляски было невозможно. Ральф ютился там, где никто его не заметил бы – в уступе за троном Джека. Джек, в свою очередь, сидел как идол, распрямив спину и мутным пьяным взглядом уставившись на беснующееся племя.

Джек и сам его не видел – всё его внимание было направлено на ритуальные хороводы. Периодически к нему подходили малыши, чтобы набрать ему ещё забродившего фруктового сока, и от одной «чаши» к другой мир перед ним всё больше и больше мутился.

Ральф, разумеется, попробовал поспать, но не вышло: вой и хохот доносились отовсюду с невероятной громкостью. Взвизгивали малыши, которых пьяные охотники грубо и больно щипали за мягкие бока и ягодицы, слаженно стучали копья, задавая ритм танца. Ральф не выпил ни глотка сока, но перед глазами у него плыло.

Под утро, когда половина племени спала вповалку прямо вокруг костра, он незамеченным уполз в пещеру и на четверть часа забылся тяжёлым сном, но вскоре его разбудил Джек – пьяный, злой, с растекающейся по лицу краской. Входя в пещеру, он запнулся о выступ и громко чертыхнулся.

– Джек, чтоб ты знал, я только что заснул, – Ральф сказал это укоризненно, а не язвительно или грубо, но упрёк подействовал на Джека совсем не так, как хотелось бы.

– Тебе, кажется, было велено не разевать пасть в моём присутствии. Или я неправ? А ещё тебе было велено не кормить Седрика. Но ты нарушил уже два моих приказа.

Ральф промолчал – ответить ему, конечно, было нечего. По понятиям Джека он был кругом виноват.

– И ты назвал меня Джеком, – в голосе Вождя послышалась угроза. Он шагнул к Ральфу, опустился на колени и навис над ним, дыша кисловатым запахом бродящих фруктов. – Я ведь велел тебе не называть меня так.

Ральф молча смотрел на его лицо. В темноте за маской плохо было видно, но лицо у него было хищное, какое-то кошачье. Джек вообще стал похож на большую дикую кошку – тигра или ягуара. Присмотревшись, Ральф усмехнулся: ему показалось, что даже зубы у него заострились. С удивительной ясностью перед глазами встала картина, как Вождь украдкой подтачивает зубы камнем, и Ральф тихо засмеялся своей нелепой фантазии.

Смеяться было дурацкой идеей, потому что Джека это взбесило.

– Смеёшься? – спросил он тихо и будто бы совсем трезво. – Смейся.

Сразу после этих слов из темноты на Ральфа обрушился мощный удар. Ральф почувствовал, как лопается кожа на губах и горячая кровь заливает подбородок. Джек ударил ещё два раза, а потом, грубо перевернув, содрал с Ральфа набедренную повязку.

***

Наутро, пытаясь вытереть кровь с лица, Ральф буравил взглядом спину Джека. Тот никогда не щадил Ральфа и даже не задумывался о его ощущениях, но в этот раз он, и правда, перегнул палку. И ему было стыдно – настолько, насколько это было для него возможно. Обвиняющий взгляд из глубины пещеры подливал масла в огонь, и Вождь нервничал. Ральф, конечно, был зануда, моралист и дебошир, но обходиться с ним жестоко было ни к чему.

Наконец, Джек не выдержал и повернулся к нему, морщась при виде его окровавленного лица с чёрным синяком на скуле.

– Ну что ты смотришь на меня?

Ральф насмешливо приподнял брови, и Джек стушевался ещё больше.

– Знаешь, – голос Ральфа сочился ненавистью, и Джек почему-то почувствовал себя беззащитным, – ты мог бы проявить больше логики и наказать Роджера, а не меня. Такое чувство, что во всех бедах племени виноват один я.

– На Роджера не наговаривай, – Джек тоже разозлился из-за своей минутной слабости и раскаяния. – Роджер мой помощник и соратник, опора моей власти, он…

– Он не слушается тебя, – перебил Ральф.– Он берёт себе еды, сколько хочет, он отдаёт свои собственные приказы, он забивает одних малышей до смерти, а других вытаскивает из-под твоих охотников и перекладывает под себя. Ты считаешь, это нормально?

– Да, он позволяет себе лишнего, но он мой друг и почти мой соправитель. Ему можно.

– Почти? Это ты хорошо сказал, что почти. Верно мыслишь. Он же считает себя наравне с тобой, всё это время. Ещё когда Хрюша был жив, считал. Ты что, не помнишь? Как он без твоего приказа убил Хрюшу? Ведь знал, что ему за это ничего не будет. А как он учил тебя правильно загонять копья между рёбер? Он тебя тогда плечом оттолкнул, а ты даже не заметил. Это что, не неуважение к тебе? Я иногда зову тебя по имени и подкармливаю больных малышей – что в этом такого ужасного? А Роджер, между прочим, на твоё место метит. И уже очень давно.