Текст книги "Курьер (СИ)"

Автор книги: Smaragd

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Я очень тебя хочу, но мне нельзя. Нам нельзя, ты понимаешь?

Это его «нам» наполнило грудь одновременно несказанным счастьем и непередаваемым отчаянием.

В дверь купе постучали. Сначала деликатно, потом начали дёргать ручку, громыхать по пластиковой обшивке чем-то тяжёлым.

– Они выломают дверь? – Джой спросил это удивительно спокойным тоном, только губы его при этом сильно дрожали.

– Она, вроде, крепкая.

В замке послышался скрежет металла: похоже, взламывали ножом.

– Раздевайся, – приказал я.

Джой отпрыгнул и забился в угол. Я схватил его, выворачивая царапающиеся пальцы, придавил к столику, прижался к омежке своим горячим стояком. Тот всхлипнул жалобно и раздвинул ноги. Вот блядь! Я от его запаха просто терял голову, держался только потому, что в мыслях билось тяжёлым молотом: «Если ты трахнешь его, то всё пропало! Всё пропало! Всё пропало!» Что именно пропало, я вряд ли мог сформулировать, но чётко понимал, отпусти я сейчас своего внутреннего зверя на свободу – и всему придёт конец, за горячим удовлетворением, о котором грезилось все эти месяцы, которое острым колом сейчас пронзало всё моё тело, последует что-то страшное, непоправимое, в первую очередь для Джоя. Для моего Джоя. Стало быть, Карен Лозбуд будет держаться. Как? Не знаю. Но не притронусь к омеге. Как? Забуду, что я альфа. И что люблю его. Как? Не знаю, лучше умру!

Колёса поезда оглушительно стучали, сердце моё билось ещё громче, в висках пульсировала боль. Джой быстро стащил с себя одежду. А колёса стучали. Он остался совершенно голый, невероятно красивый, завернулся в простыню, которая тут же промокла на его ногах. Столько смазки я не видел никогда в жизни. Мой омега был готов к спариванию, к своей первой случке. А колёса стучали. И моё сердце вторило им. Я успел заметить, что кожа Джоя светилась каким-то внутренним светом, мягким, но пронзительным. А фиолетовый взгляд из-под длинных влажных ресниц умолял: «Возьми меня, я твой! Я теку для тебя!» И тут же отталкивал: «Пощади! Не смей!»

А колёса стучали. Я расстегнул ширинку, сдёрнул брюки, резинка трусов резанула по чувствительно-уязвимой коже и перестоявшейся плоти. Гулко содрогался вагон. Этот стук совершенно слился со стуком моего сердца, с частым пульсом, бьющимся в запястьях, в паху, в головке моего покрасневшего, налившегося неудержимым желанием члена. Уже не стояк, а воспалённое, болезненное состояние каменного органа, возбуждённого, как никогда, не получающего того, для чего он предназначен. Разве кто-то может остановить альфу перед течной омегой? Разве что сам альфа… А колёса стучали, и я чувствовал, как в унисон этому оглушительному звуку бьются два разгорячённых сердца – моё и Джоя.

Я увидел, что аккуратный, розоватый, не очень большой член омеги тоже поднимается, его блестящие яички поджимаются, нежные складочки разглаживаются, кожа лоснится: мальчишка хотел меня весь, не только сам отдаться, но и кончить. Я не удержался и погладил его, млея и облизывая пересохшие губы, по быстро наливающемуся стволу, по округлой маленькой головке. Джой вильнул ко мне бёдрами и, облокотившись о стол, откинул голову, выдохнув:

– Да!

Я просто пожимал, растирал его нежный упругий раскрасневшийся пенис между пальцев, чуть трогал мошонку, придерживая венчик, сминая тонкую кожу, одновременно поглаживая плечо и безволосую грудь омеги, задерживаясь на набухших сосках, на их выпуклых ореолах, слегка пощипывая, пока не почувствовал его липкую влагу и подобие стремительной лихорадочной разрядки, а Джой мычал высоко, выводил срывающимся голосом нестройные мотивы наслаждения.

Когда он вновь посмотрел на меня, вернее мимо меня, быстро скользнув нечитаемым взглядом, я понял, что омеге всё равно… Он – омега, он течёт – это, и только это решает его жизнь, судьбу, руководит поступками и мыслями, желаниями, заставляет его разворачиваться, принимать инстинктивно-выверенную раскрытую позу, сдержанно призывно попискивать, покорно подставляться альфе, молить об удовлетворении, выполнять любые прихоти самца, главенствующего сейчас над ним, имеющего силу и власть, данную самой природой, самой сутью человеческой четырёхполой натуры.

Я устроил совершенно расслабленного Джоя удобнее, раздвинул ему попку. Его дырочка пульсировала и выделяла самое прекрасное на свете вещество. Края её набухли и вывернулись, от моих рук, разминающих упругие ягодицы, сфинктер выпукло выдвинулся, сам собою разошёлся, приглашая, из него выплеснулась очередная порция густой смазки. Я не удержался и прижался к дырочке Джоя губами. Замер. Очень хотелось ласкать омегу, целовать везде, но сначала в губы, долго-долго, сочно засасывая вкус его желания и покорности, но я понимал, что если сделаю это, позволю, то уже не остановлюсь. А так, не видя его лица, не чувствуя привкуса его языка, можно хотя бы попытаться представить, что это не мой Джой, а какой-то чужой омега. Которого нельзя трогать. Нельзя – и всё.

Я лизнул мягкие края сфинктера, толкнулся кончиком языка вперёд, не встречая никакого препятствия, надавил сильнее, прошёл глубже. Джой застонал и прогнулся, подался ко мне. Начал подмахивать моему языку. Голова кружилась, тело ныло, я вылизывал своего омегу и был счастлив и несчастен одновременно.

Уже плохо соображая, одной рукой я взялся за свой член, а второй принялся растягивать Джоя. Тот начал покрикивать и, резко оттолкнувшись назад, сам насадился на мой первый палец. Сладко причмокнул, охнул, замер. Внутри Джой оказался очень нежный и горячий. Кровь от моей раны перемешалась с его смазкой. Я двигал в нём пальцем, пока не поймал ритм, сочетающийся с собственной дрочкой. На второй палец Джой отреагировал болезненным выдохом и заметным напряжением, зажался, стиснув меня, словно тисками, но быстро расслабился и громко застонал. Третий палец вошёл в него, как по маслу. Джой подмахивал вовсю, норовил прижаться ко мне ягодицами. Какой он был тугой! Смазка капала по его ногам. Я совершенно автоматически, ничего не чувствуя, работал кулаком на своём члене, а Джой, забыв про собственный стояк, насаживался на мои пальцы и протяжно довольно подвывал. Я сам не заметил, как кончил. Спермы выплеснул много, но облегчения почти не было. Быстро мелькнувшее и сменившееся очередной порцией мощного желания удовольствие, только и всего. Раньше от такого оргазма я бы орал и лез на стену, сейчас мне требовалось больше, много больше. Мой Джой.

Колкие импульсы бежали по набухшим жилкам моего вновь встающего органа и направляли его к дырочке омеги. Услышав запах семени, пролитого впустую, Джой изменился в лице и принялся торопливо слизывать сперму с моей руки. Он обсасывал каждый пальчик и томно улыбался, не прекращая жадно безостановочно принимать в себя пальцы другой моей руки. Я буквально вырвал ладонь изо рта Джоя и погладил его по спине. Позвонки прощупывались чётко и рельефно, кожа лоснилась от пота и мускуса, с ней хотелось слиться в одно целое, прирасти к омеге каждой клеточкой, не разлепляться никогда.

Джой напрягся так, будто вмиг окаменел: его распалённое тело требовало спайки. Но на пальцах не набухнет кнот. Омега продолжал, поскуливая, подаваться на мою руку, пока, отчаянно задрожав, не кончил мощной судорожной волной, одновременно громко протяжно вскрикнув, очень глубоко насадившись на меня и выплеснувшись из члена белёсой ароматной жидкостью. В этот момент дверь за моей спиной бухнула, раздался шум многих низких голосов, в купе ворвались голодные альфы. Я спиной почувствовал их горячее мерзкое дыхание, плотскую жажду, сумасшествие самцов в охоте.

=9=

Секунда – и я изо всех сил втиснулся в Джоя, рукой отворачивая свой член от его дырочки, скрежеща зубами, рыча и матерясь. Джой из-под меня в ужасе уставился на толпу самцов, заполнивших тесное купе. Что я кричал им, не помню. Помню только, что сорвал горло и, похоже, придумал парочку новых нецензурных выражений. А ещё помню: сильно выворачивал себе яйца, чтобы не войти в омегу, боль затмевала сознание. Я, кажется, кончал от неё, или мне это мерещилось. На пол лилась смазка и сперма. Запахов я больше не различал, даже вони голодных альф. Они вдруг резко исчезли из поля моего зрения. Только что я, вертя головой, видел сквозь мутную пелену их искажённые яростным желанием рожи, горящие страшным блеском глаза, перекошенные рты – и вот купе опустело… омега подо мной не дышал.

Я тяжело отвалился от него и принялся что есть мочи дубасить по двери купе. Кулаками, разбивая их в кровь, ногами. Бешенство зашкаливало. Пластик в старых вагонах был что надо – только пара трещин и вмятин. Я набросил на Джоя простыню, отлепил его от столика, подхватил, уложил на спальное место. Джой, казалось, не подавал признаков жизни. Я сам завернулся в одеяло и обнял омегу. Так мы лежали долго. Наверное, вечность. Я знал, что он жив, только потому, что не мог разжать его кулачок, намертво сжавший мой палец…

Проводник устроил мне разнос, шипел, плевался, говорил, что вечно страдает из-за собственной доброты. Но я лениво протянул несколько купюр, и его ворчание потеряло объект приложения: он теперь сокрушался и стенал, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Мы сейчас уйдём. Дайте нам десять минут привести себя в порядок, – я подтолкнул проводника к двери, тот запричитал, а кто, мол, приведёт в порядок раскуроченную дверь, кто станет отмывать всю эту гадость, кто объяснит начальнику поезда, что за безобразия творились тут, кто не будет вызывать полицию… Я отдал ему всё, что было в бумажнике, за исключением какой-то мелочи, и бдительный борец за нравственность и порядок на железнодорожном транспорте исчез.

– Они ушли, потому что почувствовали нашу случку? Да, Карен? – Голос Джоя слышался, будто через вату. Двигаться было неловко: мышцы от многочасового непрекращающегося напряжения одолевал тремор, я не чувствовал возбуждения, только с удивлением понимал, что оно само собою держит член в поднятом состоянии, а все жилы на теле натягивает струнами. Ещё немного – и я разорвусь, лопну, разлечусь на куски, просто не выдержу и сам этого не замечу. Отключусь, сломаюсь. Интересно, сколько ещё смогу держаться? Наверное, вечность. Недюжее терпение и бессознательное отношение к собственному телу – привычное ощущение, уносящее меня всё дальше и дальше от реальности. Кино. Мне крутят кинофильм про какого-то героического или отмороженного альфу, сказку, сочинённую сценаристом в бреду или в стойкой ненависти к этому полу человечества…

– Кажется, да. – «Я могу шевелить языком и выдавать членораздельные звуки? Могу смотреть на омегу? Так вот просто вращать глазами, в которые будто толчёное стекло насыпали, раскрывать рот, двигаться? Могу находиться рядом с ним и вести непринуждённую беседу? Пиздец!» – Мы… вроде… как стояли в замке. Внешне было очень похоже. Аромат удовлетворения, моей спермы – альфы решили, что у нас всё на мази, а претендовать на парного омегу станут только беспредельщики или умалишённые. Мой запах их испугал или просто отрезвил. Всё закончилось, Джой.

– Не уверен. Быстрее бы уже приехать. Меня отпустило немного, но я чувствую, что скоро… снова захочу. Чёртова течка! Будь она проклята!

– Не говори так. Не смей. Ты – сокровище. А твоя течка – самое лучшее, что может быть. Всё остальное неважно.

– Сокровище?! Ты дурак? Ты не хрена не понимаешь в сокровищах!

– Я… понимаю… И я… тебя люблю. Но это неважно. Не придавай моим словам никакого значения. Сказал просто потому, что… устал, голова не варит, мелю без удержу. С тобой всё будет хорошо. И вообще всё будет хорошо.

– Правда? – оливковый взгляд пронзил моё переполненное тягучей болью сердце. Что «правда», мой мальчик, то, что я тебя люблю или то, что всё будет хорошо?

– Правда.

К счастью, поезд задержался всего на час: перед Северным Портом замело пути, но дорожные службы быстро устранили препятствие.

Джой выглядел не лучшим образом, даже господин Харви, поглядывая на него, не осмелился ворчать или приставать с советами, а тихонечко обсуждал с женой предстоящие праздники с детьми. У Джоя опять начинался жар, он постоянно хотел пить, еле шевелил опухшими губами, но держался, сидел, завернувшись в одеяло, и даже пытался напевать какой-то весёлый мотивчик, вторя орущему на весь вагон радио. Я почему-то совершенно не кстати подумал, что такие губы омеги словно специально созданы для поцелуев… Мельком взглянув на самого себя в зеркало возле печки, я отшатнулся: на меня смотрел какой-то незнакомый парень, нет, взрослый мужчина, совсем не похожий на Карена Лозбуда. Слипшиеся волосы, тёмные круги вокруг покрасневших глаз, выступающие скулы, отросшая колючая щетина, торчащие брови, сухие белёсые губы с кровоподтёками. Зверь. Матёрый, способный на всё. Какой-то затравленный взгляд старичка-соседа подтвердил мои предположения: альфа Карен – страшное существо. Ничего, разберёмся, будет время; вот, сдам свою посылку с рук на руки и займусь самопознанием и самокопанием. Если захочу…

Всю испорченную одежду Джоя я выбросил ещё раньше, плотно завернув в пластиковый мешок, мальчик переоделся в просторные вельветовые штаны с заниженной талией и трикотажный джемпер. Только ремень из его старых брюк пришлось оставить. Теперь от него по всему вагону расплывался сильный, едкий запах случки. Джой извёл остатки духов, но не помогло: многие пассажиры морщились, даже женщины недовольно ворчали. Мы решили не обращать внимания, вариантов всё равно не было. Я спросил у Джоя, как его дела, имея в виду, не начинается ли новая волна течки, тот понял и ответил, что держится, вернее, опустил глаза и буркнул:

– Пока сухо. И я… не хочу.

– Вот и отлично! – я проглотил последние оставшиеся пилюли из заветной коробочки и даже улыбнулся. Джой ответил серьёзным взглядом, в котором перемешивались затравленность и непреклонность… или безысходность, смирение?

*

На вокзальной площади нас дожидался автомобиль покупателя. Шофёр всю дорогу, пока мы тащились в пробках по занесённому снегом Северному Порту, нервно принюхивался, оглядывался. Я не выдержал и брякнул:

– Чего елозишь, водила? Твой шеф купил течкующего омежку. Терпи. Я же терплю.

Больше водитель нас не беспокоил, только до белизны в костяшках пальцев вцепился в руль и едва слышно матерился сквозь зубы, вроде, как на дебилов-отморозков на дороге, накупивших права и забывших прочитать ПДД.

Джой, будто ребёнок, вертел головой, с интересом рассматривая мелькающую в засыпаемых снегопадом окнах праздничную иллюминацию города. Яркие, светящиеся, переливающиеся всеми цветами радуги снежинки, олени, медведи, санки, букеты сказочных цветов, деревья в упавших на них новогодних звёздах. У меня заныло сердце, а Джой взял мою ладонь и стиснул. Я прикрыл глаза: просто не мог больше смотреть на омегу, на этот снегопад, на нарядные огни и гирлянды, на весь сволочной мир… Так и сидел всю дорогу до места, делая вид, что дремлю, стараясь не морщиться от боли в груди и пульсирующем члене, чувствуя узкую горячую ладонь Джоя вместе со своей рукой в кармане моей куртки…

– Господин Шегальский ждёт вас, – услужливо шаркнула ножкой аккуратненькая консьержка. Я полагал, что покупатель Джоя живёт в отдельном особняке, но его апартаменты занимали два верхних этажа старинного дома в самом центре города, на узком канальчике, богатом каменными мостами с коваными оградами и львиными изваяниями. Пока мы поднимались в зеркальном лифте, Джой тщательно причёсывался, вытирал лицо, подтягивал брюки. Я старался не смотреть ни на него, ни на себя.

Уже перед дверью квартиры Джой резко остановился и посмотрел прямо мне в глаза. Даже привстал на цыпочки, схватившись за мой рукав.

– Ты правду говорил? Карен?

– П-п-про что? – осел мой голос.

– Ты сказал, что любишь меня.

– Я погорячился.

– ???

– Ты течёшь, за случку я готов сказать всё, что угодно.

Джой неожиданно обрадовался, загадочно улыбнулся и нажал на кнопку дверного звонка.

Господин Шегальский встретил нас сам. Я немного смутился его дорогого вышитого шёлкового халата и огромного перстня на руке. Мужик как мужик: не слишком старый, крепкий, холёный, чуть полноватый, но в принципе… мужик как мужик. Откуда у него столько денег? Теперь он будет пользовать Джоя, а я поеду обратно. Всё нормально. Денег заработал. Джой цел и невредим. Всё очень хорошо!

– Ты его трогал? – гневный рык Шегальского раздался над самым ухом, я вздрогнул.

– Нет.

– Вы что, молокососы, дурить меня вздумали? Подсовываете порченый товар? Да я вас!..

Джой метнулся между мной и хозяином стремительной молнией, оттолкнул крупного мужчину, повис на нём, что-то затараторил на ухо, потащил вглубь квартиры. Я осел по стеночке и… расплакался. Не могу больше! Что же это? Что такое творится? Почему так больно? Почему я ничего не понимаю? Кто я, где, зачем всё это, как лучше, правильнее?

Я только успел вытереть солёные капли, градом льющиеся из глаз, и кое-как сдержать прилив стыдной слабости, а ко мне вернулся господин Шегальский. Я вскочил и встал перед ним, как по стойке смирно, вот, дурак. Шегальский крякнул и внимательно на меня посмотрел.

– Мальчик всё рассказал. Если соврал – ему же хуже. Так что, думаю, сказал правду. Ты… смог отказаться от течной омеги? – в голосе Шегальского звучало искреннее удивление и даже восхищение. Он подержал взгляд на моём прикрытом курткой стояке и покачал головой. Я только коротко кивнул. – Ну-ну. Любишь его? – от этого вопроса меня качнуло: послышалось? – Любишь омежку? – как-то хищно, с издёвкой улыбнулся Шегальский.

Я не шевелился и молчал. Из комнаты вышел хмурый Джой, остановился, подперев плечом отделанную лакированной древесиной арку. Мой Джой.

– Люблю, – сказал я своему омеге. Тот отвернулся, но не ушёл.

– Силён, бродяга! – довольно хлопнул меня по плечу Шегальский и громогласно рассмеялся. – Ну, ребятки, ну, птенчики, повеселили вы меня. Я думал, что такого уже и не бывает. Сам, знаете ли, когда был молодой… Хотя, вам это знать не обязательно. В общем, так, – его лицо стало серьёзным. – Я человек дела, а не святой. Отпустить омегу не могу. И не хочу. Он мне теперь, – с какой-то… нежностью посмотрел он на Джоя, – нравится ещё больше, чем раньше. Сокровище, а не омежка. Но и ты, – обратился Шегальский ко мне, – не дешёвый фрукт. Первый раз такого живьём вижу. Поэтому давай так. Я же… не зверь, в конце концов, – ухмыльнулся он. – Даю тебе, парень… скажем, год. Через год приходи – заплатишь мне за омегу, ну… процентов десять от того, что я на него потратил, с учётом износа так сказать, – пошлый смешок Шегальского чуть не сдёрнул мой кулак впечататься в его лощёную рожу. Но я сдержался. Как? Не знаю.

– Я же говорю, силён, – довольно покивал Шегальский. – Ты, парень мне, определённо, нравишься. Могу, если тебя твой Бэджер не пристроит, порекомендовать солидным людям. Нет? Ну смотри. Если что, обращайся, такие кадры на дороге не валяются. Так вот, приходи через год. Не шучу. Заплатишь мне сто тысяч. И… если не ты, не твой омежка не передумаете – отдам его тебе. Обещаю. А ещё обещаю обращаться с ним, – Шегальский томно посмотрел на опустившего плечи Джоя, – ласково и не обижать.

Джой прикусил губу, но поднял на хозяина дерзкий взгляд, тот аж зашёлся от судорожного вдоха.

Я стоял, вообще, не жив, не мёртв. И не понимал, что он мне говорит. Что? И как к этому относиться.

– Я дал тебе слово, – подытожил хозяин. – Кроме меня твоего омежку никому не дам. За это не волнуйся и… я же не дурак, чтобы портить такой товар. Так что теперь всё в твоих руках, курьер. Деньги на обратную дорогу есть? – он сунул мне в кулак скомканные купюры, видя мой не вполне адекватный взгляд, переложил их в карман моей куртки, похлопал по спине и, посмеиваясь, вытолкал за дверь. Последнее, что я увидел, были пронзительные ярко-фиолетовые глаза Джоя и его припухшие бледные губы, что-то шептавшие и шептавшие…

*

Я до сих пор часто думаю, что шептал тогда Джой, а спросить у него боюсь. Зачем тревожить любимого всякими пустыми болезненными воспоминаниями… То ли «люблю», то ли… Скорее всего «Приходи за мной!» Именно так мне хотелось думать весь тот год…

*

Бэджер настоял, чтобы я отдохнул в больнице, вызвал мне медицинскую машину прямо в Кондор, так что все праздники я провёл под капельницами и на уколах. Странно себя чувствовал… Господин управляющий приходил ко мне чуть ли не каждый день, развлекал какой-то чепухой, болтал без умолку. Мне казалось, что он юлит или признаёт свою вину. С чего бы это? Несколько раз намекал, что из-за отлично доставленного мною «груза» репутация Кондора заметно выросла, вообще господин Шегальский настолько доволен, что предложил клубу очень выгодные контракты. Я не слишком пытался вникать во все эти дела, ощущал себя заторможенным, растерянным, по-настоящему больным. Но вскоре это состояние начало проходить, сменилось заметным прояснением и…тоской, замешанной на злости.

Прямо перед самой выпиской из больницы ко мне снова завалился Бэджер, навеселе, смурной и довольный одновременно. Он долго балагурил, угощал медсестёр дорогими конфетами с ликёром, строил глазки молоденькому смазливому медбрату и, кажется, уговорил его на свидание, меня всё время пытался напоить коллекционным шампанским. А перед уходом, уселся передо мной на подоконник и тихо заговорил:

– Я не специально тебя послал, Карен. Так получилось. Возникли проблемы, я без людей остался, а тут такая сделка. Нельзя было упускать. А тебе я доверял. Видел же, как ты на омежку загоняешься, а держишься. Вот и вышло так. Врача-прощелыгу, что так Джоя подвёл, уволил сразу, штраф с него высчитал… Я… тобой, Карен, восхищаюсь. Не смейся. Вот я когда-то не смог устоять, хотя и считал себя серьёзным альфой, крутым, а не похотливым самцом. Мой брат – омега. Вот мы с ним и… Течка – есть течка, я до тебя не слышал даже, чтобы альфа перед течной попкой свернул. Вот и мы с братом… Оба хотели, никакого насилия. Только я до сих пор себе это простить не могу и смотреть ему в глаза не могу. А ты… Тебя Шегальский не зря нахваливает. Уже всем про твои подвиги уши прожужжал. И Джою твоему у него хорошо. Ну, не смотри ты так, парень! И не отворачивайся. Это жизнь. Такая, какая есть. Джой молодец, омега, ребёнок почти – а настоящий мужчина. И он тебя любит, верно говорю. А то, что он сейчас с другим… Так это же по необходимости. Это не предательство, не измена. Согласен? Жизнь, чтоб её.

Бэджер достал пачку сигарет, хотел прикурить, но смял тонкую хрустящую трубочку пальцами, раздавил в цветочном горшке, продолжил, внимательно глядя мне в лицо:

– Год. Всего год. Реальные условия. А потом вы будете вместе. Если захотите, конечно.

Я не удержал возмущённого взгляда.

– То-то! Значит, любишь! – улыбнулся Бэджер. – Вижу же. Если бы не любил, разъебал бы мальчишку в пух и прах. А ты… В общем так. Не киксуй. Держись. Полечился от стресса – выходи на работу. Долг я тебе списал. Начинаешь зарабатывать с нуля. Курьером или вышибалой – не твой уровень. Тебя с твоей репутацией теперь многие захотят к рукам прибрать, но надеюсь, что ты не бросишь старика Бэджера? А, сынок? Есть два варианта твоего дальнейшего трудоустройства. Конечно, ты можешь послать всю мою лавочку нахер и… будешь, возможно, прав. Я бы и сам послал. Только не факт, что моими делами будут заниматься адекватные люди. Надеюсь, понимаешь, о чём я. Вот и предлагаю тебе подключиться к нашим кондоровским аукционам. Работа сложная, опасная, нервная. Клиенты со странностями, извращенцы почти все, омеги, течки – сам понимаешь. Но никто лучше тебя с этой работой не справится. И если есть и будет спрос на омежью девственность и эструс, то почему бы не помочь мальчишкам нормально и безопасно на этом зарабатывать, а не шариться по притонам и влипать в неприятности? Извращённая логика и мораль? А пусть хоть такая. Я не святой, деньги люблю и не скрываю этого, я всего лишь считаю, что если из двух зол выбрать меньшее – то это уже очень много. Так, обдумай, значит. Полностью передам тебе аукцион и предложу, ну скажем, четверть от чистой прибыли. Есть ещё вариант. Можешь пойти на госслужбу. Рекомендации тебе состряпаем, а мне нужны свои люди в государственных структурах. Слышал, небось, что открывают первую колонию для осуждённых омег. Можешь устроиться сразу помощником коменданта, есть такая возможность. Там жалованье поменьше будет, чем в Кондоре, но перспективы огромные, взятки опять же, откаты. И снова сможешь пользу принести реальным людям, попавшим в беду. Это не пустые слова. Вот и думай, сынок. А я пойду. А то там меня этот красавчик в белом чепчике ждёт, – сладко потянулся Бэджер и причмокнул губами. – Такие мальчики сочные ходят рядом, а ты мух не ловишь. Однолюб, что ли? Редкий фрукт.

Господин управляющий показал мне от двери пошлый жест и удалился весьма довольный. Я решил уже сейчас, с вечера, собрать сумку с вещами, а то завтра будет сумасшедший день – консилиум по поводу моего здоровья, надеюсь, что выписка, возвращение домой. Или нет, к чёрту эту тараканью нору, сразу сниму себе маленькую квартирку рядом с Кондором. Не очень-то мне нравится всё то, что предложил Бэджер. Странно он говорит. Вроде, и соглашаюсь с ним, и понимаю, что он не прав. Но… Мне предложили серьёзную работу, которая позволит заработать хорошие деньги. Я надеюсь, что смогу делать её так, чтобы не очень страдала моя совесть и моральные принципы. Хотя… Какие к чертям собачьим принципы, если мне надо за год скопить сто тысяч для Шегальского, устроить сносное жильё, подготовиться к приезду Джоя, чтобы мой мальчик ни в чём не нуждался. А там на свадьбу денег надо уйму, на путешествие, на колечко приличное. А на деток? В общем, мне есть для чего жить, это главное, а год… Пролетит – не замечу. Если станет совсем тяжко… сниму в борделе кого-нибудь почище и потоньше, тёмненького, широкоплечего, оттрахаю его от души… или… лучше вспомню губы моего Джоя, который шептал не иначе, как «Приходи за мной!» или «Люблю тебя, Карен!», а, может быть, и то и другое вместе, и его оливковые глаза из-под разноцветной чёлки – и всё наладится, всё обязательно будет хорошо!..

Так я думал и так жил примерно полгода. А потом пришло письмо от Джоя…

Глава опубликована: 30.07.2013

Редактировать текст главы

=10=

Всё наладится, всё обязательно будет хорошо, немного подождать, поработать, и мы будем вместе – сбудется то, о чём я мечтал!

Так я думал и так жил примерно полгода. А потом пришло письмо от Джоя. Как раз в тот день, когда я открыл свой первый личный счёт в Национальном Банке и положил на золотую карточку пока не астрономическую, но вызывающую уважение у банковских клерков сумму, Бэджер передал мне конверт с несколькими заграничными штемпелями – письмо пришло издалека, я понял, что Джой со своим хозяином живёт на каких-то островах в тропиках. Пальмы, белый песочек, ласковое море, дорогие коктейли и нежный сладкий омежка, благодарный, старательный. Не знаю, с чего я завёлся, только взяв этот дурацкий конверт в руки, наверное, учуял запах Джоя, или просто сорвалась пружина, которую я так тщательно заворачивал и заталкивал в себя все эти месяцы. Мечты, надежды, упрямое сказочное благородство… Нежелание видеть очевидных вещей и смириться с поскудной реальностью!

Когда начал читать ровные красивые строчки, написанные изящным почерком, думал, что отключусь, даже зарычал в голос, а потом как-то вдруг сник, расслабился и просто тупо шевелил губами, с трудом пытаясь вникнуть в содержание письма.

Джой сначала писал какую-то вежливую чушь, потом зачем-то нахваливал замечательный характер господина Шегальского, называя его время от времени Павлом. Хвастался городами, новыми местами, в которых удалось побывать, диковинками, произведшими самое сильное впечатление. Какой-то отчёт, блядь! Отзыв для бюро путешествий.

«У меня было уже две течки, сейчас как раз третья».

В глазах потемнело, голова наполнилась гулом, шорохами, треском. Я не поверил своим глазам, поморгал и внимательно вчитался в текст.

«Такое бывает в начале половой жизни. Врачи говорят, что со мной всё в порядке, только правильный цикл никак не установится. Или я вообще буду частотекущий: шесть течек за год, пока, вроде, так».

Я почувствовал во рту металлический привкус – язык, что ли, прикусил, губу?

«Павел со мной очень нежен. В простые дни он меня не трогает, но мы прекрасно проводим время, а в течку я сам прошу, и он приходит два-три раза в день. Мне нужно больше, но врачи говорят, что так часто спариваться нельзя. И Шегальский устаёт. Я привык и не стесняюсь. А чего стесняться? Всё же естественно. Течный омега не может без альфы, я это уже понял. Когда всё нутро горит, то хоть с палкой будешь трахаться, но требуется-то сперма и замок, без этого омеге труба. А Павел заботится обо мне. Не заставляет делать ничего такого, чего бы я сам не хотел. Даже минеты только тогда, когда мне самому не терпится. У него очень толстый член, и иногда он не нарочно рвёт меня. А узел – вообще первый раз меня раскурочил, я чуть кровью не истёк, и сперма совсем не держалась. Потом я привык. Кнот, замок – это самое сильное наслаждение для омеги. Никакой оргазм не сравнится. Без члена вообще можно прожить, а вот без узла альфы внутри – нет. Я часами не отпускаю кнот Шегальского, Павел начинает ворчать и называет меня ненасытным мерзавцем. Да, я такой, ненасытный и мерзавец. Очень люблю, когда меня трахают в течку и всё время мечтаю об этих днях, когда можно будет почувствовать удивительное наслаждение от замка. Чтобы не забеременеть, я пью специальные таблетки, они вообще для организма полезные».

Я тупо смотрел на листы, исписанные странно прыгающими перед глазами буквами, норовящими вообще соскочить с бумаги и пуститься вскачь по комнате, потом подпалил бумагу от зажигалки, подождал, пока письмо вместе с конвертом превратится в корявую кучку чёрного дурно пахнущего пепла. Достал из шкафчика бутылку бренди и, присосавшись, как к соске, опустошил её до дна, даже не поморщившись…

– Понятно, – лицо Бэджера расплывалось, двоилось, троилось, меняло цвета в произвольном порядке: то краснело, то синело, то зеленело. – Проверочку не прошёл. Как был сраным курьером, так и остался? Размазня и тряпка, паршивый трус, дохляк, а не альфа…

– Ты помнишь, откуда я тебя вытащил? – пришёл в себя я в ванне с обжигающе-горячей водой. Ни хрена себе! Лежу голый в пене и слушаю монотонный немного насмешливый голос шефа. Голова не болит, но как-то слишком гулко звенит изнутри, глаза щиплет от яркого света, пить хочется, но вода вокруг противная, мыльная.

– Э! Наглотаешься – снова тебе желудок чистить? И так весь салон в моём авто заблевал, – Бэджер дал мне несильную оплеуху и протянул стакан с чем-то кисленьким, пузырящимся, который я и осушил; полегчало. Мысли прояснились, хотя… какие мысли?