Текст книги "Ты здесь? (СИ)"

Автор книги: skillful lips

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Я наклонился к ней ближе, после чего коснулся губ, вдыхая терпкий аромат цветочных духов и её кожи. Фиби без промедления ответила, пальцами пройдясь по моему лицу.

– Я, – шепнул, оставляя цепочку поцелуев на её скуле, – тебя, – приблизился к уху, коснувшись мочки, – люблю.

– Я тебе не верю, – отодвинувшись, произнесла она. – Я просто вынудила тебя сказать это.

– Думаешь, я вру?

– Немного. Но если купишь мне молочный коктейль, то я готова пересмотреть свои слова, – она хитро улыбнулась, переплетя наши пальцы. – Пойдем?

Я вздохнул, но все-таки поднялся вслед за ней, понимая, что это – только начало. Жаль, что торговый центр работал до девяти, а стрелка на циферблате едва достигала трех.

В такие моменты наши отношения действительно казались мне искренними, наполненные чувствами и теплом. Оно заключалось не только в том, чтобы просто взять её за руку или коснуться – сейчас, думая об этом, я осознаю, каким дураком был на самом деле, – а в выражении своих желаний. Фиби во многом помогла мне с этим, ведь до нее признаться в том, чего желала душа, было сложно.

Очередные вешалки и примерки закончились ближе к пяти вечера, когда мы наконец определились с цветом и фасоном. К тому времени к торговому центру подъехал Сид и, видя мое уставшее лицо, потянул нас в сторону ближайшего кафе, чтобы утолить, наконец-таки, голод.

В то время он уже успел отрастить волосы, обзавестись собственной машиной, подаренной на очередное день рождения родителями, и встретить девушку, познакомиться с которой нам удалось уже ближе к самой церемонии. До этого все, что я знал – её имя, то, что она обожала шоколадное мороженное, и их совместные походы в кино. Сид не любил распространяться о своих отношениях, но скрыть что-либо от Фиби было крайне сложно: она как чертов Шерлок находила информацию извне и сопоставляла все факты воедино.

О том, что любила Лили – девушка Сида – мы узнали именно от нее. Впрочем, ожидать меньшего от Фиби не стоило.

– Представляю, что ты чувствуешь, чувак, – произнес он, макая картофелину в соус. – Я проходил через этот мрак каждые выходные стабильно.

Фиби недовольно уставилась в его сторону, потягивая свой долгожданный молочный коктейль. Я же, тем временем, с упоением наслаждался огромным чизбургером, запачкавшим пальцы. Солнце за окном стало тусклым, но продолжало приятно припекать кожу, которую остужал кондиционер в помещении. Игравшая на заднем плане музыка приятно касалась слуха.

– Ты когда-нибудь научишься есть и помалкивать? – фыркнула Фиби. Я постарался сдержать смешок, наблюдая за очередной перепалкой между этими двумя.

Мне это нравилось: чувствовать их присутствие и слушать ежедневные шпильки в адрес друг друга. Иногда даже казалось, что им было суждено быть вместе – то, как опекал её Сид, не шло ни в какое сравнение с тем, как это делал я. Точнее, пытался делать, но выходило паршиво. Забота о другом человеке всегда давалась мне сложнее, чем думалось. По этой причине я даже побаивался заводить домашнее животное уже после того, как не стало родителей. Бабушка никогда не была против живности в доме, но отвечать за нее она все равно бы не стала: считала, что тот, кто принес в дом, тот и ухаживает.

В такие моменты я неистово скучал по ней. По её разговорчикам и причитаниям, по домашней стряпне, приготовленной с любовью, по просмотру телешоу вместе, обсуждая глупость народа и раздражающий закадровый смех. Дом без нее казался неживым, пустым и чуждым. И как бы сильно я ни старался поддерживать там уют, не трогая, при этом, её любимых вещей – не получалось.

В силу этого Фиби стала частенько оставаться у меня на ночь, а Сид, иногда ругающийся с родителями, мог прожить у меня пару-тройку дней, создавая вокруг настоящий хаос: разбросанные вещи, коробки из-под пиццы, которые мы выбрасывали только когда ощущали неприятный запах, бутылки, коих было больше, чем я когда-либо видел. Возраст благоволил для того, чтобы в один прекрасный вечер завалиться на диван, взять пиво и начать просмотр тупой комедии, подтрунивая над глупостью героев.

Я жил. Действительно жил и, можно сказать, начал радоваться этой жизни, несмотря на то, что в груди была тяжесть от прожитых мною событий. Наверное, именно поэтому я до сих пор вспоминаю эти светлые моменты, желая вернуться обратно – хотя бы на секунду.

Выпускной, кстати говоря, подкрался еще незаметнее, чем сдача экзаменов и выбор наряда. В тот день было безбожно жарко, и я нисколько не пожалел о том, что выбрал рубашку с коротким рукавом. Пиджак валялся в одном из классов, там же, где и оставленные одноклассниками аттестаты.

Светомузыка несильно слепила глаза, а зажигательная мелодия в зале окутывала и заставляла народ пускаться в пляс. Я потягивал пунш, разбавленный джином, который Сид пронес во фляжке. Так вечер казался веселее, и расплывчатые фигуры перед глазами, двигающиеся в такт музыке, заставляли меня улыбаться, как самого настоящего дурака. Сид, стоявший рядом, лыбился также, взглядом ища среди танцующих Лили, которая пробралась на наш выпускной тайком.

– Что там с твоим мотивационным письмом? – поинтересовался он, пытаясь перекричать музыку. Я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, чувствуя духоту и пот, что скользил по вискам и вдоль спины.

– Хреново, – пожаловался я, отставив пустой стакан. Сид обернулся к залу спиной – так, чтобы учителя не заметили, как он осторожно наливал из фляги алкоголь. – Я в замешательстве, потому что не знаю, что написать. И куда.

– Прикалываешься? – удивился он. – Ты же хорошо сдал экзамены. Тебя любой с руками и ногами оторвет, куда ни сунься. Я даже завидую: если бы не моя страсть к регби – хрен бы я куда прошел.

Я усмехнулся.

– Тебе повезло, потому что ты хотя бы знаешь, чего хочешь.

– Эй, – Сид аккуратно засунул флягу во внутренний карман пиджака, – ты тоже знаешь. Просто боишься признаться в этом. Слушай, мы знакомы не первый год и могу с уверенностью на триллион процентов сказать, что ты хорошо разбираешься в человеческом поведении. В себе, может, и не особо, но после наших с тобой пьяных сеансов психотерапии я чувствую себя, как новенький. В отличие от попыток Фиби промыть мне мозги, ты – гений своего дела. Так что прекращай ломать комедию. Сядь и напиши его!

Сид улыбнулся, залпом осушив содержимое стакана. В этот момент рядом возникла Фиби – с влажным от пота лицом, красными щеками и горящими глазами.

– Налей и мне, а то я сейчас умру от жажды! – крикнула она. – И не пунша, понял? И почему вы не танцуете?

– О, нет, ты знаешь, что у меня с этим проблемы, – Сид покачал головой, встретившись с ней взглядом. Фиби пыталась предпринять попытку вытащить нас на танцпол не единожды, но мы яро протестовали.

Мне танцевать не хотелось. Но медленный танец я ей все же задолжал, поэтому молился, чтобы он наступил именно в конце вечера.

– Вы скучные, – протянула Фиби, ожидая, пока Сид закончит со смешиванием напитка. – А где твоя девушка?

– Мне самому интересно.

– Это некрасиво – оставлять её на растерзание этих животных, толпящихся вокруг.

– Вы уходили вместе, – напомнил ей Сид. Фиби повела плечом.

– Я не обязана следить за твоей пассией.

– Ладно, – он протянул ей напиток. – Пойду найду её. А ты, – он угрожающе выставил указательный палец в мою сторону, – не забудь о нашем разговоре.

Я сдавлено кивнул, провожая его взглядом. Фиби облокотилась рукой об столик и, смахнув невидимые пылинки с кружевного платья, облегающего её фигуру, сделала наконец глоток. Выглядела она действительно потрясающе: волосы были убраны в высокую прическу, из которой выбивались локоны, подкрученные утюжком, бордовая помада, подведенные карандашом глаза. Взгляд то и дело скользил от лица до выпирающих форм, оторваться от которых было довольно сложно.

Она была красивой. Не только в тот вечер: даже без косметики и в растянутых спортивных штанах, с шухером на голове и оставшейся после чистки зубов пасте. Но я в тот момент так не думал, просто-напросто привыкнув к её привычному образу.

– Сегодня мне пришел ответ из колледжа в Клаксоне*, – как бы в назначай протянула она, придвинувшись ближе. – Я поступила на факультет журналистики.

Я натянул улыбку на лицо, ощущая, что все внутри провалилось куда-то вниз. Она должна уехать. Лето мы проведем вместе – сумеем даже выбраться в другой город на пару дней, – но потом она действительно должна уехать достаточно далеко отсюда. От меня.

Эта мысль неприятно обожгла сознание, наравне с алкоголем, плескавшимся в желудке. На языке до сих пор чувствовалась горечь – не только из-за джина, но и от понимания происходящего.

– Я рад, поздравляю, – губы осторожно коснулись её – влажных, чуть подсмазанных и терпких из-за алкоголя.

– Но это не значит, что я тебя бросаю, – шепнула мне в губы прежде, чем я отстранился. Поцелуй вышел невесомым, практически неощущаемым. – Давай уйдем. Плевать на медленный танец. Хочу туда, где будет тихо и где мы сможем побыть вдвоем.

– Хочешь домой? – я изогнул бровь. Фиби мотнула головой, хитро улыбнувшись, и отставила стакан в сторону.

– Давай заберемся в кабинет биологии и узнаем тела друг друга получше.

Я перевожу взгляд на часы, стараясь отогнать воспоминание в сторону. Стрелка на циферблате задерживается возле цифры двенадцать, и я делаю вывод, что Айви нет уже больше часа.

Рукопись, оставленная на полу, прочитана. Я потягиваюсь, пытаясь размять шею – прямо как при жизни. Поднимаюсь на ноги и следую к окну, всматриваясь через лучи на пляж. Волны выкатываются на берег и пенятся на влажном песке. В небе – голубом и чистом – виднеются очертания стаи пролетающих птиц. Рукой касаюсь стекла, усмехаясь – сейчас бы глотнуть свежего морского воздуха, вместо того, чтобы находиться в заточении стен. Ощутить, как пятки лижет море, как ветер заставляет волосы колыхаться из стороны в сторону, как вода приятно касается кожи.

Я скучаю по морю сильнее, чем раньше. Но смотреть на него дольше не могу – становится до одури тоскливо. Поэтому комнату я покидаю с разъедающим, словно соль, чувством грусти.

Кошка все так же сидит на крыльце, наверняка ожидая свой обед или завтрак – судя по всему, второе, раз Айви сказала, что корм закончился. Я делаю шаг в сторону двери и неожиданно слышу смех. Её смех – немного хриплый, но и, при этом, звонкий.

Интерес берет верх быстрее, чем здравый смысл, и я следую за звуком. С каждым шагом кажется, будто помимо её мелодичного голоса есть еще один – мужской и какой-то знакомый. Но я пытаюсь отогнать от себя эту мысль, в надежде, что ошибаюсь.

Недалеко от входа – через окно, находящееся в прихожей – я замечаю её фигуру. Айви стоит ко мне спиной, удерживая в руке небольшой пакет. Впереди замечаю Брюса, что весело улыбается. Одет он по-домашнему, с легкой небритостью на лице и взъерошенными волосами, по которым снова проходится ладонью.

В дом они, почему-то, не заходят и я не могу понять – успокаивает ли меня эта мысль или все-таки терзает. Становится до жути неприятно, словно кто-то наотмашь бьет подзатыльник, пытаясь привести в чувство.

В этой беседе наверняка нет ничего такого, что должно меня расстроить. Но неприятные мысли, подобно паразитам, медленно прогрызают черепную коробку, шепчутся прямо над ухом, стараясь испортить настроение.

Вот, что отличает вас. Ты – мертв, а тот парень вполне себе жив и может с легкостью поговорить с ней.

Но я тоже могу, – протестую я внутреннему голосу.

Брюс осторожно притягивает её к себе за плечи, обнимая. Айви машет ему рукой и, рыская в кармане, ищет, судя по всему, ключи. Меня она не замечает – я успеваю отойти на шаг назад, становясь напротив двери.

Зато коснуться её – нет, – противно усмехается тот. И не согласиться с ним чертовски сложно.

Дверь с шумом раскрывается, впуская внутрь Айви и порыв ветра, что мягко касается её волос.

– Заждался? – интересуется она, после чего ставит пакет на пол. – Извини, я встретила по дороге знакомого. Пришлось немного задержаться.

– Ничего, – я наигранно растягиваю губы в улыбке, – большего всего тебя заждалась кошка.

– Точно, – Айви смущенно улыбается и, разувшись, следует в сторону кухни.

Я растеряно делаю шаг, вновь устремляя взгляд в окно. Фигура Брюса скрывается не сразу. Меня не покидает противное чувство, оседающее внутри.

Ты прав, – вторю голосу я. – Я – мертв.

Сердце предательски сжимается от боли.

Комментарий к 6 глава. Рана *Вымышленный город. Все совпадения случайны.

Спасибо за Ваши теплые отзывы и отдельная благодарность Fettisaly за награду – мне безумно приятно знать, что моя работа может вызывать такие эмоции. Буду стараться и дальше, так что, как говорится, не переключайтесь :)

========== 7 глава. Недопонимание ==========

Комментарий к 7 глава. Недопонимание Саундтрек главы:

Gem Club – Red Arrow

Непонимание делает из друзей врагов.

©Лион Фейхтвангер

– Здесь, – я тыкаю пальцем в монитор, привлекая внимание Айви, – что это?

Она оборачивается, потирая тыльной стороной щеку. Руки перепачканы в зелени, аромат которой наверняка окутал кухню. Отблеск светильника плавится на кухонном гарнитуре и заставляет тени шевелиться. За окном уже давно стемнело, а часы на ноутбуке показывают полвторого ночи. Призраки, в отличие от людей, не спят, но сон для Айви – это болезненная тема. Она редко когда может уснуть, и я искренне недоумеваю: как она еще держится?

Видимо, не только благодаря годовому запасу кофе. Я открываю новую сторону своей так называемой соседки – ночной перекус, состоящий практически из одних лишь овощей, приправленных соевым соусом и оливковым маслом. На вид выглядит довольно съедобно, но навряд ли я, даже будучи живым, сумел бы затолкать в себя огурцы и помидоры. Набить желудок водой можно и из бутылки.

Но обсуждать данный вопрос не хочется. Какая разница, что она ест? Если ей это нравится, с чего бы мне вообще задумываться над этим вопросом?

– Это тупик для моего мозга, – усмехается Айви, возвращаясь к приготовлению салата. – Я не знаю, что это за слово. Думала, ты поможешь.

– Ты же в курсе, что слово «тупик» произносится и пишется на французском так же, как и на английском? – я оборачиваюсь, взглядом проходя по её спине и цепляясь за то, как по-домашнему спадает с плеча Айви бретелька майки.

Она поводит плечом, стараясь поправить тонкую полоску ткани, но терпит поражение и, в конечном итоге, так и оставляет её болтаться.

– Почему ты такой умный? Хоть я и старше, но чувствую себя сейчас самой глупой женщиной на свете.

– Это не так, – качаю головой, хоть и знаю, что она не увидит. – Я просто неплохо разбираюсь в языках. Тем более, что французский – мой любимый.

– Потому что это язык любви?

Она кидает взгляд через плечо, встречаясь со мной глазами. Хитрый прищур вызывает глупую улыбку, что старается расползтись по лицу, но я вовремя напоминаю себе, что нельзя.

Ты ведь мертв. Незачем пытаться флиртовать, приятель, – вторит внутренний голос. И это, пожалуй, отрезвляет сильнее, чем сокрушительный удар в солнечное сплетение, после которого начинаешь задыхаться. Эффект что надо: желание продолжать тему перевода, тему любви или любую из предложенных тем для разговора, растворяется вместе с моим хорошим настроением. Стекает по стеклу, как капли дождя, что льет за окном. И я снова думаю: а правильно ли это все? Испытывать чувства, желать признаться в них и мечтать о взаимности?

С одной стороны, эгоистично. Я прекрасно знаю себя, свой мозг, свое сердце, а еще то, каким жадным могу быть на самом деле. От этих мыслей начинает потряхивать, но они, подобно мухам, летающим в знойную жару, пытаются осесть на тело, мохнатыми лапками касаясь разгорячённой кожи. Щекотно и неприятно, до сжатых со злости зубов и бурлящего внутри раздражения.

А с другой… я стараюсь подавить в себе стыд за то, что чувствую. Ведь смерть – не повод перестать проявлять чувства. Да, она делает меня пустым звуком, но не для Айви – той, кто спокойно может общаться с мертвыми. И пускай я лишен тактильных возможностей, но чувства не всегда выражаются в прикосновении. Я желаю этого всем сердцем, будьте в этом уверены, но, даже несмотря на то, что коснуться Айви у меня не получится, находиться рядом с ней – это уже ощущать себя живым.

Или это она заставляет меня чувствовать себя таковым? Не знаю. Но рядом с ней все действительно становится проще. И мир – со всем плохим и хорошим – кажется мне ближе, чем до этого.

Язык любви, Лео? – всплывает из чертогов памяти. Айви по-прежнему ждет от меня ответа, пускай за размышлениями прошло не больше десяти секунд моего глупого молчания. Стук ножа о деревянную доску, характерный хруст огурца – я не вижу, что она делает, но представляю, как острие врезается в мякоть. Пахнет, наверняка, божественно, напоминая о лете, закат которого почти догорел – конец августа, на удивление, выдался дождливым и прохладным.

Три месяца. Мы живем с ней три месяца, а событий хватает на год вперед. Занимательно, что я начал считать дни, недели, проведенное вместе время – раньше оно казалось безмерным и упиралось в бесконечность. И только теперь я понимаю, какую ценность оно на самом деле имеет. И имело до всего случившегося.

Какими бы радужными сейчас ни казались мысли, омрачает их довольно скверный и неприятный факт, от которого мне хочется залезть под паркет и биться об него головой до тех пор, пока все плохое не растворится вместе с болью. Но проблема в том, что я устал бегать от самого себя и своих ощущений, боясь признаться не только самому себе, но и другому в том, что испытываю. А конкретно: ревность. Потому что образ Айви рядом Брюсом всплывает на каждом шагу, будто прочно отпечатавшись на сетчатке.

Разум так и норовит нашептать что-то нехорошее. Я же отчаянно желаю, чтобы он, наконец, замолчал. Но не выходит, и я начинаю злиться на свою беспомощность и неуверенность, не решаясь заводить разговор о том столкновении первым. Наверное, потому что боюсь услышать то, чего слышать на самом деле не хочу. Как и признаваться в том, что, подобно шпиону, подглядывал за развернувшейся картиной, которая никаким образом меня не касалась. Тогда почему я продолжаю задумываться об этом? Почему никак не могу отпустить и забыть? Хороший вопрос.

Дело в том, что страх правды наводит паранойю и делает жалким.

Таким я ощущаю себя даже сейчас, наблюдая за Айви или пытаясь сосредоточиться на переводе. И, вроде как, стараюсь казаться безучастным, постоянно отвлекаясь на мелкие детали, но не получается. На языке вертится множество несказанных вслух слов, выжигающих на коже «слабак» и «трус». Слабак – потому что не могу себя пересилить, ну, а трус – само собой подытоживающее.

– Так что? – она оборачивается, отложив нож в сторону. Темные волосы липнут к чуть влажным щекам и мне хочется дотронуться до них, убрав за ухо. Не первый раз ловлю себя на подобной мысли, но впервые чувствую, что это не просто желание ощутить, например, мягкость волос, а заставить Айви почувствовать хоть что-то. – Почему именно французский?

Она склоняет голову вбок, и я не могу сдержать улыбки. Закусывает край губы, с интересом заглядывая мне в глаза. При желтоватом отсвете зрачки чуть расширены, а серые синяки под загорелой кожей вырисовываются четче, чем при дневном, но, несмотря на все эти мелкие изъяны, сердце все равно пропускает удар.

Я задумываюсь.

– Не только из-за того, что он является языком любви. Во-первых, его звучание – любая фраза, даже ругательная, произносится довольно красиво. А во-вторых, потому что моя мама с детства была влюблена в Париж, мечтая побывать во Франции. Вот и я, лелея её мечту, хотел того же. Плюс, у французов неплохой кинематограф, так что смотреть фильмы без субтитров – круче, чем с ними.

– Мой папа имел французские корни, – произносит она, присаживаясь рядом. – Изначально мать назвала меня Иви, но я никогда не любила это имя, пускай с ним фамилия и имела очень красивое звучание. Айви, в сочетании с Виардо, на слух воспринимается иначе.

– Айви Виардо, – я пробую каждую букву губами. – Айви само по себе звучит красиво и подходит тебе больше, чем Иви. Ты словно… олицетворяешь свое имя. Яркая, неординарная, выбравшаяся из какой-то модерновой сказки с этими своими татуировками, пирсингом, даже с манерой речи.

– Это такой способ сказать «ты странная»? – она изгибает бровь, ухмыляясь. Я облизываю губы, машинально потирая рукой шею – всегда, когда волнуюсь, начинаю теребить именно загривок. – Что ж, тогда ты попал в десятку.

– Не странная, – поправляю, уверенно заглядывая в глаза. – Ты не странная, Айви. Ты – необычный клубок, который не каждый сумеет распутать. Потому что снаружи он черный, с шипами, что усложняет задачу, а внутри него – гамма различных цветов. И их яркость зависит только от умелых рук того, кто неплохо справляется с вязанием.

Её щеки – возможно из-за жары, а возможно из-за сказанных мною слов – покрываются легким румянцем. Пухловатые губы расплываются в теплой улыбке, заставляя сердце пропустить еще пару ударов, сбиваясь с привычного ритма.

– Это… весьма необычный комплимент. Но я его приму, надеясь на то, что с нитками ты управляешься лучше, чем с карандашами.

– Призраки, между прочим, тоже могут обижаться, – усмехаюсь я. Айви смеется, перелистывая слайд на ноутбуке.

– Ты ерничаешь? Это забавно. Я хочу знать больше таких сторон. Слышать шутки, видеть то, как улыбаешься, потому что большую часть времени ты больше думаешь, чем говоришь.

Спроси её, – противно тянет внутренний голос. – Спроси её о Брюсе. Ты же знаешь, что она говорит это, потому что считает тебя другом. Или потому что ей тебя жалко?

Заткнись! – шиплю я, надеясь прервать очередную порцию едких замечаний своего эго. Оно, впрочем, не намерено успокаиваться, и это злит еще больше.

Откуда во мне это чертово собственничество? И почему я позволяю сознанию снова подкидывать нежелательные воспоминания, которые начинают душить? Ведь это неправильно – переиначивать картину увиденного.

Ты сам её переиначиваешь, – гулко отзывается эго. – Мне незачем заниматься подобным. А вот ты продолжаешь. Сам, без моей помощи, взывая к совести и об нее же обжигаясь. Ну и как оно?

С шумом выдыхаю. Айви слегка теряется, не понимая, что происходит.

– Я сказала что-то не то?

– Нет, – покачиваю головой, поднимаясь с места. – Все в порядке. Я просто… просто немного устал и хочу побыть один. Давай закончим с переводом завтра. Поешь и ложись.

– А ты? – она вскакивает следом, недоуменным взглядом поглядывая на меня.

– Призраки не спят, помнишь? – улыбаюсь, покидая кухню.

Омерзительно от самого себя. Мысли здесь не причем, просто я сам – сгусток противоречивых эмоций, что никак не может разобраться с самим собой. В такие моменты до безумия хочется, чтобы кто-то хорошенько мне врезал, дабы почувствовать вкус собственной крови, смешанный с физической болью. Моральная, если честно, ощущается иначе, и заглушить её в разы сложнее.

Я и не пытаюсь, ведь знаю, что это бесполезнее, чем сеять на асфальте бобы, надеясь, что с наступлением дождей ростки прорастут сквозь толщу битумной крошки. Я это заслужил, причем в полной мере: раз загнал себя в это болото, то и ощущения должны быть соответствующие.

Прокрадываюсь на крыльцо, вслушиваясь в шум ночи, волн, что выбрасываются на песчаный берег и треск сверчков, копошащихся где-то во влажной траве. Ступаю на деревянную поверхность, желая коснуться ногой земли, но вместо этого вижу, как та исчезает во тьме.

Это не первый раз, когда я пытаюсь уйти. Мне, признаться честно, до чертиков страшно – шагнуть в неизвестность. Не знаю, что там – за чертой, где кончается магия моего существования, но хочется верить, что блаженство, успокоение или, в конце концов, пустота, в которой стоит погрязнуть.

Но правды я не узнаю. Когда-нибудь попробую, но этот день – точно не сегодня. Потому что сейчас не время для того, чтобы исчезать. Я чувствую это интуитивно и стараюсь прислушиваться к этому чувству в полной мере, учась на ошибках прошлого.

Только новые грабли, царапая горло, протыкают меня до зияющих дыр.

Избегать Айви становится все сложнее: ощущение, что бегаешь по кругу, превращая ситуацию в дешевую драму, снятую специально для подростков. Забавно, что вышло именно так и никак не иначе – в роли короля драмы я, бесспорно, хорош. Даже слишком: любой, кто увидел бы мою игру со стороны, давно запустил бы в экран поп-корном.

Я смеюсь – негромко, прикрыв рукой рот и пытаясь привести голову в какое-то подобие порядка. Рассвет – с примесью серых облаков и прорывающегося сквозь них ярко-рыжего солнца – расползается по небу, будто раненая змея. Лучи, заставляющие тени клубится в углах комнаты, касаются макушки спящей Айви. Дурацкая привычка – смотреть только на нее, вслушиваясь в равномерное дыхание и шепот, которым она просит остаться.

Не меня, конечно. Но порой приятно помечтать о том, чего на деле никогда не существовало. Мечты – штука весьма несбыточная. Иногда они разбиваются на триллион осколков, разрезая всего изнутри, а иногда являются спасением – своеобразным кругом, за который хватается тонущий. Но я под оба пункта не подхожу, теряясь меж ними.

Вроде и знаю, что моя мечта – хрупкая, несбыточная и глупая, но пытаюсь мысленно вцепиться в нее пальцами, не отпуская.

Мечты порождают безумие. Больную идею, в которую веришь всем сердцем, думая, что однажды все получится. Прибежит пасхальный кролик, вильнет хвостом, подергает ушами и – вуаля! – держи свое желанице, дружок. Но это не сказка, не повесть о том, как достичь желаемого, если не имеешь возможности сделать хоть что-то. Реальность куда прозаичнее представлений, которыми мы себя окружаем.

Будучи ребенком, равно, как и подростком, я любил строить иллюзии. Фантазия в этом плане отличная штука, передающая картинку точь-в-точь схожую с реальностью. Закроешь глаза, протянешь руку и сумеешь коснуться желаемого.

Я часто представлял, что ничего из ныне произошедшего не было. Не существовало смерти, болезней, моих драк. Были мы вчетвером: мама, папа, бабушка и я, сидящие в её доме, пьющие чай и подпевающие звонкой мелодии фортепьяно. Это было так же реально, как и моя жизнь после. Я тонул в этом безмерном ощущении близости со своими родными, будто ожив и проснувшись от самого долгого и тёмного сна. А потом открывал глаза, осматривал комнату, спускался вниз – в тишину дома, в темноту, что накрыла пуховым одеялом, давящим на легкие, и понимал, что мечты разбиваются вдребезги. Снова и снова, бьют, врезаются в кожу, обжигают сознание резкой волной боли. Занимательно, что каждый из моих родственников, в том числе и я, отправились в мир иной. Собираемся только в моих воспоминаниях.

Сейчас, в проснувшемся ото сна небе, часть которого хорошо виднеется сквозь окно, мои мечты отдают сожалением, эгоизмом, почти стыдом. Думается, что я все рушу, как и тогда, при жизни. Что лежащая рядом Айви наверняка проявляет благоразумие, интерес, с точки зрения необычного опыта.

Возможно, будь я жив, навряд ли стал бы сомневаться в том, что она ответила бы мне взаимностью. Но судьба имеет весьма скверное чувство юмора – я мертв, и то, что я сомневаюсь не только в себе, но и во всей этой хрупкой связи между нами – вполне себе разумеющееся. Это не значит, что мои чувства – неправильные, и не стыдно за них. Мне стыдно вовсе не по этому.

Мне стыдно, что я заставляю Айви погружаться в тот мир, в котором нет живых людей. Она – человек. Из плоти, крови, со своими мыслями, с потрясающим чувством юмора, прекрасной внешностью, с улыбкой, за которую я готов отдать многое, лишь бы видеть её чаще. А вот я не совсем человек, и это неправильно – заставлять её застревать со мной рядом.

Она теряет время, в отличие от меня, у кого его навалом. Айви еще может воплотить в жизнь все, что задумала. Растрачивать силы на то, что в любом случае никогда не принесет пользы – скверное занятие.

Наверное, это единственное, что заставляет меня теперь держаться дальше. И чувствовать отвращение к себе за эгоистичность собственных желаний.

Я не имею на это права. Никогда не имел. И не стану.

– Лео, – она разлепляет один глаз, встречаясь со мной взглядом. Мне кажется, что еще немного и сердце точно грохнется вниз, выпав из грудной клетки с оглушительным треском.

– Прости, – извиняюсь, собираясь вновь покинуть комнату. На крыльце, в конце концов, сейчас обалденный вид. – Не хотел тебя будить.

– Если ты собираешься снова сбежать, то я буду ходить за тобой по пятам до тех пор, пока мы не поговорим, – она поднимает голову, отрываясь от подушки. Только сейчас замечаю, что Айви так и не разделась, накрывшись пледом. – Я не спала. Просто дремала.

– Это уже не первый раз, я прав?

– Нет. В тот день, когда ты сбежал в первые, из-за нервов началась бессонница. Три часа – мой максимум.

Я хмурюсь, понимая, что снова усугубил ситуацию. Неприятное ощущение, когтями царапающее горло, скребётся теперь и где-то в районе желудка.

– Снова геройствуешь, да? – она переворачивается на спину, устремляя взгляд в потолок. Чувствует, что я не хочу уходить и пользуется этим, стараясь таким образом заболтать и заставить остаться подольше. Я принимаю правила игры, перевернувшись набок. – Вполне в твоем духе, Лео. За три месяца я неплохо тебя изучила. Ты всегда думаешь, что действуешь во благо, принося себя в жертву. Скажи мне – оправданное ли это решение?

– Вполне.

– А о моих чувствах ты подумал? – голос Айви отдает легкой хрипотцой. Я вижу, как она тянется рукой к тумбочке, где лежит пачка сигарет. – Хотя, знаешь, не отвечай. Ты подумал, что так будет лучше, но твоя проблема в том, Лео, что ты слишком много думаешь. И решаешь за тех, за кого решать совсем не должен. Это нечестно.

Почему ты всегда решаешь за меня? Думаешь, у меня нет своей головы, Лео? Это просто несправедливо! – звенит голос Фиби в голове.

Я морщусь.

– Тебе это не нужно.

– Ты ставишь меня хоть во что-нибудь? Если я здесь, значит, нужно. Ты не думал об этом? Если бы я не хотела быть здесь, узнавать тебя, болтать с тобой, то давно бы уже съехала. И если ты думаешь, что меня в этом доме держит только жалость к тебе или сострадание – лучше забудь об этом, – щелкает зажигалка и табачный дым заполняет комнату, делая потолок слегка мутноватым. – Я хочу быть рядом. Узнавать тебя, разговаривать, делиться своей жизнью. Ты первый – слышишь? – кто принимает мою настоящую суть.

– Я призрак, Айви. Не принимать твою суть в моем положении – весьма глупо, не находишь? – я перевожу взгляд, встречаясь с её глазами. В темноте комнаты они – единственное светлое пятно, освещаемое ломаными лучами не яркого солнца.

– Ты цепляешься только за этот факт, Лео. В сущности, несмотря на мой дар медиума, ты не считаешь меня странной. Ты во многом понимаешь меня. Наши ощущения, чувства, мы сами – похожи. И я знаю, что такое жертвовать собой во имя другого. Поэтому не рассчитывай на то, что я дам тебе это сделать.