Текст книги "Ты здесь? (СИ)"

Автор книги: skillful lips

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Она смотрит прямо, так, будто я – больше, чем домашнее приведение, живущее с ней.

– Не знаю, зачем я говорю об этом, но…

– У меня… те же ощущения, – тихо проговариваю я, опустив голову. Кажется, будто кожа щек плавится – наверное, непонятно, каким образом, но я снова покраснел. Не понимаю, как это возможно, но Айви замечает. У нее все выходит замечать. И подмечать, что немало важно.

– Любовь – это не объятия, Лео. Может, я и не разбираюсь в теме любви, но точно знаю, что даже несмотря на то, что мы не можем коснуться друг друга, эти чувства нравятся нам обоим. Потому что они делают нас живыми. Если бы была возможность почувствовать твое прикосновение, думаю, это было бы приятно. Но оно совершенно не нужно, ведь… – я поднимаю голову, замечая, насколько покраснело её лицо, – то, что я чувствую здесь, – она прижимает ладонь к груди, – в тысячу раз сильнее, чем простое касание.

Я поднимаюсь с места, проходя сквозь стол. Осторожно ладонями провожу по её лицу и наклоняюсь для того, чтобы поцеловать. Она права. Снова нашла слова, снова собрала паззл, склеила мои разбитые на куски надежды.

Это сильнее, чем было раньше. Оно живое, горячее, настоящее и выбивает из меня все мысли, все плохое, о чем помышляю каждый божий раз. Любовь. К ней – той, ради которой стоит испытывать боль.

Губы касаются сначала одной покрасневшей щеки, затем второй. Айви почти не дышит, замирая на мгновение.

– Я должен был встретить тебя раньше, – шепчу я, вглядываясь в её глаза. Они начинают светлеть, несмотря на мрак, опустившийся на кухню. – Как тебе это удается?

– Что?

– Говорить правильные вещи, разгонять сомнения и страхи.

– Потому что я верю в то, что говорю, – на выдохе произносит Айви. – И что чувствую. А еще, потому что ты еще молодой, тебе не хватает моего жизненного опыта, чтобы смотреть на вещи под другим углом.

Я беззвучно смеюсь. Она снова улыбается и рукой пытается коснуться моих волос.

– Я верю, что у нас получится, Лео. И ты верь, пожалуйста. Все ведь не зря – наша встреча, события, благодаря которым мы сблизились. Чувства, что мы испытываем друг другу. Это больше, чем было, есть и будет.

Айви смущенно улыбается, кусает край губы и снова смотрит на меня так, будто ничего другого в этой комнате – даже в этом чертовом мире – не существует. И мне безумно хочется верить ей. Опять. Раз за разом, чтобы отогнать сомнения и заклеить пластырем раны, что время от времени кровоточат.

– Верь мне, – шепчет она и утыкается мне в плечо. Не вижу её лица, но сжатые ладони – отчетливо.

– Я верю.

– Ты рано, – Айви открывает дверь, и в прихожую проскальзывает фигура с зонтом в руках – по аккуратному маникюру и светлой шевелюре я сразу же узнаю Мириам. Она осторожно откладывает мокрый зонт в сторону и покорно ждет, пока Айви прикроет за ней дверь. – Ну и погода.

– Ближайшую неделю обещают дождливой и холодной, так что неудивительно – на дворе уже далеко не лето, – Мириам вешает пальто на крючок. – Надеюсь, что ты пьешь таблетки? Выглядишь болезненно.

– Мне уже лучше, – улыбается Айви и они с подругой покидают прихожую, следуя прямиком в гостиную – там уже давно стоят две кружки и печенье. – Что будешь?

– Кофе. Я хотела купить твой любимый пирог, но в пекарне его не оказалось.

– Ничего страшного, – Айви берет одну из кружек в руки, отправляясь на кухню. Мириам, тем временем, присаживается на диван, собирая светлые волосы в хвост – сегодня она выглядит не такой яркой, какой я видел её в прошлый раз: 6елоснежный свитер крупной вязки, простые джинсы, минимум косметики на лице. Непривычно до жути, но не могу отметить тот факт, что так ей идет куда больше.

Впрочем, выделываться ей не перед кем. Меня она не видит, а Айви наверняка все равно – есть на глазах Мириам тени или нет.

Добрую половину времени они обсуждают что-то совершенно мне незнакомое: Мириам рассказывает о самых последних новостях на работе, что-то про их с Айви общих знакомых, шутит и периодически сует телефон, чтобы подтвердить свои слова. Я вижу, как сильно Айви этого не хватало – смены обстановки, разговоров с кем-то из своей реальной жизни, прошлого, в котором она была свободна.

От её улыбки становится тепло на душе, а от звонкого смеха, что сливается со смехом Мириам, я и сам начинаю улыбаться, чувствуя, будто бы тоже участвую в этом самом разговоре. Пускай и негласным наблюдателем, которого видит лишь одна из сторон.

Привычная грусть, что обычно охватывает разум, в этот раз отступает – после сказанных Айви слов я пообещал себе, что не стану больше думать о плохом. Нельзя позволять себе впадать в уныние, это расстроит её. И это меня останавливает.

– Алекс снова уехал? – между делом интересуется Айви. Вместо чая в кружках плещется виски – спрашивать о запасах алкоголя я не решаюсь, равно как и о том, почему его в доме достаточно, чтобы устроить неплохую вечеринку. На то, видимо, есть свои причины. – Я думала, что он откажется от подработки в Чеденс*.

Мириам надкусывает печенье.

– Он собирался, но я не позволила, – пожимает плечами она. – Его нечасто приглашают снимать показы. Тем более, я знала, что он хочет. Смысл препятствовать? Я не настолько эгоистична, как тебе может показаться. А в отношении Алекса уж точно: побыть по разные стороны иногда полезно. Мы созваниваемся по FaceTime почти каждый день, так что сейчас я не претендую на то, чтобы проводить с ним как можно больше времени, зная, как он занят. Да и я в последнее время загружена на работе: скоро сдавать отчетность, мы там все как одно место ужаленное носимся, чтобы все было как надо.

А затем делает глоток из кружки, на секунду морщась.

– Но я скучаю. Часто ловлю себя на мысли, что хочу снова уткнуться ему в плечо. Посмотреть глупый фильм, как раньше, полежать вместе в ванной. Думаю, его тоже одолевают подобные мысли.

– Но вам же хорошо вместе? – интересуется Айви. Мириам кивает. – И, несмотря на то, что не удается видеться, все равно ведь любите друг друга?

Мириам усмехается, упираясь головой о спинку дивана.

– Любим. Но когда вместе – все иначе. Если бы мы жили так постоянно, не уверена, что до сих пор были бы вместе. Я, знаешь ли, мало верю в платоническую любовь. А мужчина, находящийся один долгое время, вскоре начинает утешение в ком-то другом. Можно, конечно, создать себе идеальный образ в голове и любить его, но это выглядит слишком уж печально. Безнадежно, я бы сказала. А в нашем с тобой возрасте – тем более. Это напоминает мне любовь к призрачному подобию человека. Слышишь, видишь, но не чувствуешь. Долго на одном энтузиазме не продержаться, как ни старайся. К чему такие вопросы, Ив?

Айви прикрывает глаза, тяжело вздыхает. Не знаю, что творится в её голове, но к чему разговор примерно догадываюсь.

Смесь непередаваемых эмоций красной краской покрывает её лицо, и Мириам, поставив чашку на журнальный столик, поворачивается к Айви. Та неожиданно распахивает глаза, в которых видна горечь, переплетенная с болью и принятием жесткой правды.

– Безнадежно? – переспрашивает. – То есть тебя мало волнует связь с тем, кого ты видишь и слышишь, пускай и не перед собой? Неужели тактильность – это то, что волнует тебя больше всего?

– Без неё кажется, будто любишь просто воздух. Поэтому да, думаю, куда важнее, чем то, что мы видим и слышим.

– Ты не знаешь, о чем говоришь, – грубо выпаливает Айви. – Не кажется ли тебе, что это звучит слишком поверхностно? Что ты вообще об этом знаешь?

Мириам непонимающе хлопает глазами. Я оказываюсь перед Айви прежде, чем она залпом допивает содержимое кружки.

– Перестань, – встреваю я, понимая, что сейчас она снова наговорит то, о чем будет сожалеть. Айви поднимает на меня взгляд, качает головой, мол, не нужно и оставляет фарфор в сторону.

– Что на тебя нашло? – возмущается Мириам. – Думаешь, что сама знаешь – каково это? И что все остальные такие же, как и ты – люди, уповающие только на то, что доводиться видеть перед собой? Мир жесток. Любые отношения – ничто без возможности касаться того, кого любишь. Слова же являются пустым звуком, когда человек не может сделать что-то для того, кого любит. Ты не вправе упрекать меня за мою точку зрения, основываясь только на том, что у тебя было в прошлом. Твои отношения до сегодняшнего момента – несерьезность и бегство. Не только от людей, но и от самой себя. Твои слова ранят, Ив, учитывая, через что нам пришлось пройти вместе. Так что потрудись объяснить: что на тебя нашло и откуда в тебе столько недовольства!

Они встречаются взглядами. Но через мгновение Айви закрывает лицо руками, пытаясь, видимо, сдерживать накопившиеся переживания и эмоции.

– Потому что это обо мне. Все, о чем я говорила – все это касается меня. Я уже было подумала, что ты понимаешь…

Мириам удивленно вскидывает брови, цепляясь рукой за плечо подруги. Осторожно потрясывает его, привлекая тем самым к себе внимание.

– С каких пор, Ив?

Айви упорно молчит, игнорируя все поползновения Мириам.

– Неужели…

Мириам резко замолкает, будто бы осознав важную вещь, которую скрывает Айви. Выражение её лица становится настолько недоуменным и отрешенным, что я не сразу могу понять – о чем она могла догадаться. Вслух Мириам этого тоже не произносит, заставляя меня теряться в догадках.

– Ты же говорила, что перестала их видеть, – осторожно произносит она. – Я думала, что дар пропал.

– Он никогда не пропадал, Мириам, – ровно говорит Айви. – Это нельзя просто взять и отключить, как надоевшую песню.

– Не говори мне, что причина твоего вечного домоседства – тот самый умерший паренек, что жил здесь до тебя.

Но по Айви, когда она все-таки убирает руки от лица, все и так становится ясно. Мириам прикрывает ладонью рот, не в силах сдержаться.

– И тогда, когда я говорила о нем, он слышал? – Айви кивает. – И он сейчас здесь?

– Это неважно.

– Что? – теперь уже вскипает Мириам, вскакивая при этом с места. – Это важно, Айви! Это же сколько времени ты держишь в себе настолько тяжкий груз? Теперь я понимаю, почему ты спустя неделю прибежала ко мне и два дня не хотела возвращаться домой!

– Мириам…

– Послушай, – она опускается перед Айви на корточки, беря её за руки, – этот разговор неизбежен. И то, что ты сейчас испытываешь – это чувство сострадания. Тебе нужно высказаться, нужно отвлечься, нужно продать дом, чтобы избавиться от этого! Любовь – сильное чувство, но оно должно быть обращено к живому человеку, с которым у тебя будет будущее! Я понимаю, что ты видишь в нем больше, чем кто-либо, но это же не жизнь!

Я вздрагиваю. Слова, сказанные Мириам, льются будто из глубин моих самых потаенных страхов. И, что самое интересное, имеют должный эффект: она права по всем вышеперечисленным пунктам, в которых мне и самому себе страшно признаться. Это нельзя оспорить, нельзя игнорировать, не отзываться на правду, что разрывает на части.

На секунду кажется, словно Айви вот-вот согласится. Но она, вместо этого, одаривает меня теплой, вымученной улыбкой, утирая уголки глаз от подступивших слез.

– Ты права, любовь – сильное чувство. Но к кому оно должно быть обращено – это уже мое дело. Позволь мне самой разобраться в правильности своих действий.

Мириам молчит, переваривая сказанное. А затем, обессиленно выдохнув, кивает.

– Я всегда думала, что ты по-своему странная, Ив. Но чтобы влюбиться в призрака – это что-то новенькое. Тянет на фильм «Приведение». Только там он мог вселяться в людей. А он…

– Лео, – подсказывает Айви.

– Лео может?

Айви отрицательно качает головой.

– Что ж, раз уж так, то я не представляю, какую боль ты испытываешь. Вы оба. Не будешь злиться, если я снова позволю себе налить выпить? После таких разговоров мне необходимо прийти в себя. А тебе – наконец выговориться. Обещаю, я не стану ничего говорить. Просто послушаю. И приму. Такова уж моя участь – быть твоей подругой, счастье которой важнее, чем что-либо. И, кстати, – Мириам оборачивается, ища меня взглядом, – если он сделает тебе больно, то не молчи об этом. Комнату для тебя я выделю, это сто процентов.

– Он не сделает, – уверенно отвечает Айви. – Я знаю его. Поэтому уверена, что не сделает.

– Хорошо, – кивает Мириам. – А теперь – начинай рассказывать.

Темнеть стало быстрее – спустившиеся на улицу сумерки проникли и в дом. Айви зажгла торшер, что стоит недалеко от дивана и, пока Мириам копошилась на кухне с закусками – они обе проголодались – запустила в дом кошку. Та уже по-хозяйски устроилась на кресле, свернувшись в комок.

Мириам эта картина нисколько не удивила – о любви Айви к животным она уж точно знала не понаслышке. И наверняка была той, кто не особо любил её крысу, в чем я даже не сомневаюсь.

– Насчет того, что я чувствую, – произносит Айви, когда Мириам снова удобно забирается на диван, держа в руках алкоголь. – Не знаю, почему не говорила об этом раньше. Боялась, что кто-то осудит. К тому же, это было между мной и Лео, – она улыбается уголками губ, ловя мой взгляд. Я осторожно киваю, как бы говоря «продолжай». – Я не жду от него многого, зная, что он – призрак. И порой задумываюсь о том, что недостойна его. Я ведь никогда не была хорошим человеком, часто оступалась, говорила обидные вещи, делала людям больно, не обращая внимания на то, что они чувствуют. Я эгоистична в своих желаниях, в своих поступках, в мыслях.

– Это не так, – не соглашается Мириам. – Нет плохих и хороших людей. У нас у всех много сторон, что раскрываются миру в той или иной степени. Но это не делает тебя плохим человеком, если ты думаешь в первую очередь о себе, а не об окружающих. Это же все-таки твоя жизнь. А загонять себя в рамки и пытаться соответствовать окружающим – это вранье самой себе. Зачем наступать себе на горло, чтобы угодить тому, кто тоже думает только о своем благе?

Никогда бы не подумал, что когда-нибудь соглашусь с Мириам. Её слова, как холодная вода, струящая по телу – бьют осознанием и принятием. Я тоже, долгое время, если быть честным, думал, что плохой человек. Никогда не считался с чужим мнением, делал так, как хотел сам, невзирая на то, что это решение могло быть неправильным. И в эгоистичности собственных поступков винил себя больше, чем мог бы. Конечно, это глупо и неправильно, но порой совесть – тот внутренний голос, который никак не может заткнуться – пытается отличать хорошее от плохого, взывая обдумать то или иное действие.

Я жестоко и неправильно поступал с Фиби, думая, что так и должно быть – люди принимают любовь, но не отдают. Хоть перед глазами и был пример настоящей, светлой и головокружительной любви, которой были окутаны мои родители, но сам я этим правилам никогда не следовал. Может, потому что был тогда глупым подростком, не знающим, как правильно этим распоряжаться. Может, потому что хотел любви, но сам её на самом деле не испытывал. А когда она появилась – не ценил, принимая как само разумеющееся.

До сих пор стыдно, что я относился к Фиби не больше, чем к той, с кем просто хорошо. Делал вид, что люблю, растрачивая её время впустую. Интересно, как она сейчас? Нашла ли она того, кто по-настоящему любит её? Счастлива ли?

Помнит ли она обо мне?

Мама всегда говорила, что самый главный дар нашего сердца – это прощение. Людей сжирает обида, ненависть, желание отомстить, но прощение куда сильнее, чем искушение злобой и желание доставить человеку боль. Думаю, в этом она оказалась права – простить тяжелее, чем не поддаться своим низменным стремлениям.

Не знаю, простила ли меня Фиби за то, что я был таким, но я всем сердцем хочу, чтобы у неё все было хорошо. Чтобы у каждого, кто был со мной рядом, жизнь действительно была наполнена интересными и хорошими событиями. Чтобы Сид добился успехов в спорте, чтобы Арчи завел себе собаку, как и хотел, чтобы Элли не корила себя за произошедшее и наслаждалась жизнью дальше.

Слишком мало времени, чтобы сожалеть и горевать. Скорбь ничего не вернет.

– Ты права, – Айви усмехается. – Все люди – эгоисты, каждый по-своему. Но единственное, что я не считаю эгоизмом – это любовь к нему. И желание быть рядом, несмотря ни на что. Мне кажется, что я и правда люблю его. Больше, чем кого-либо из тех, кто был рядом. И это чувство – самое правильное, что я сейчас испытываю. Наравне с благодарностью, ведь… я думала, что не готова двигаться дальше. Что порядком устала от всего этого. От мира, от дара, от себя. Но его история и он сам заставляют меня каждый день подниматься с кровати и стараться улыбаться каждому наступившему дню. Я начала ценить время. И теперь думаю, прежде чем сказать что-то.

Я улыбаюсь, заглядывая в её немного мутные из-за алкоголя глаза. Айви нужно это – рассказать все, что на душе. Пускай не мне, пускай под градусом, но если ей станет легче, то я рад.

Ведь если хорошо ей, то и мне тоже. Поэтому я молча вслушиваюсь в её спокойный, негромкий голос, зная, что теперь все по-другому.

Колебания утихли. И горечь вместе с ними.

Комментарий к 10 глава. Колебания *вымышленное название, все совпадения случайны.

========== 11 глава. Осознание ==========

Комментарий к 11 глава. Осознание Саундтрек главы:

Stateless – Bloodstream

Самый ценный дар, который мы можем предложить другим, – это наше присутствие… Когда наша осознанность обнимает тех, кого мы любим, они распускаются как цветы.

©Тхить Нят Хань (Тит Нат Хан)

– Каково это – быть призраком? – задает вопрос Айви.

Я отвлекаюсь от ознакомления с очередной главой. Свет торшера делает комнату по-своему уютной и теплой. Тени расплываются по стенам своеобразным живым узором, что двигается в такт с шумящим за окном ветром – голые ветви деревьев периодически касаются пластика. В воздухе наверняка пахнет чем-то пряным – недавно Айви купила ароматические палочки и именно сегодня подожгла их, чтобы придать комнате приятный запах. И, возможно, чтобы расслабиться – впервые за долгие недели кропотливой работы, из-за которой практически не вылезала из-за ноутбука.

Просто после разговора с Мириам все стало как-то иначе. Думаю, я понимаю, что это такое, когда слишком долго держишь под сердцем мысли и то, в чем признаться себе не решаешься до последнего. Тем более, что чувства обращены к умершему человеку, быть с которым невозможно по всем законам жанра – хотя бы потому что не имеешь возможности коснуться его.

В такие моменты я не могу сказать наверняка: приносят ли Айви эти чувства достаточно счастья или все же делают наши взаимоотношения болезненными для нее. Хочется верить в наилучший вариант для нас обоих, но на деле получается только надеяться. А как показывает практика, надежда – весьма непостоянна. Разрушить её, превратив в кучку пепла – легче, чем найти иголку в стоге сена.

Но, несмотря ни на что, я продолжаю. Хотя бы потому что Айви делает то же самое. Все чаще задаюсь вопросом: «Как ей это удается?», но ответ гремит в голове раньше, чем я успеваю закончить мысль. Она хочет верить, хочет надеяться, хочет любить. В этом желании никто ей не помеха, даже слова, что жестокой реальностью попытаются разбить каждую из надежд. И в этом я, бесспорно, восхищаюсь в ней – Айви не просто делает меня лучше, подбадривая, отвечая взаимностью, она просто такая – закрытая для всего мира, но открытая для меня. Не уверен, что сумел бы так просто остаться наедине с тем, кого вижу впервые и кто уже давно не является живым, но она смогла.

Чем дольше начинаю анализировать её поступки, тем сильнее проникаюсь силой воли. Купила дом, уехала от родительницы, живет с даром, от которого страдает, но все равно цепляется за жизнь, словно в беспросветном будущем появиться что-то такое, что обязательно принесет счастье. В этом наше отличие, в этом наша беда: Айви не боится трудностей и с легкостью их преодолевает, как я, в свою очередь, трушу любой перемены, из-за которой жизнь меняет свое русло. И это не оговорка – что сейчас, что при жизни я был и являюсь самым настоящим трусом.

И только теперь понимаю, в чем на самом деле заключалась моя трусость – в страхе одиночества. Несмотря на то, что я всегда и во всем был один, будучи даже в окружении людей, мне думалось, что я не одинок, но в душе чувствовал себя иначе. Думал, что если всегда буду заглушать это чувство, бежать от него, то сумею в один прекрасный день избавиться от ощущения пустоты. Вот только бегство затянулось, не приведя меня ни к чему, кроме обрушившегося на голову осознания. Я всегда был один. И Айви всегда была одна, но ей это принять удалось куда проще, чем мне.

И вот мы здесь, встретившиеся в её доме два одиночества, потерявшиеся в себе, но нашедшие друг в друге спасение. Кто от вечного бегства, кто от скитания от себя самого. И в этом, наверное, и заключается судьба: в определенный момент жизни найти того, кто спасет тебя от тяжести за плечами.

Так странно. Теперь я говорю её дом, хотя изначально он принадлежал моей семье. Но это уже не важно. Она здесь. Живет, что-то делает, меняет и открывает для меня новое, то, что увидеть прежним взором я не сумел бы, сколько бы не пытался. Айви не просто часть этого дома – я понял это уже тогда, когда мы впервые сумели друг другу открыться – она часть меня. Как недостающая кусочек паззла, что я искал с самого начала. Жаль, что я еще не нашел достаточной смелости, чтобы ей в этом признаться.

– Прости, что задаю этот вопрос. Просто… – она заправляет прядь за ухо, пытаясь подобрать слова, – просто мне интересно знать, что ты ощущаешь.

Я медленно цепляюсь взглядом за собственную руку, выставляя её вперед. Прозрачная, с длинными пальцами, мелкой россыпью родинок, которые я при жизни просто терпеть не мог. Лишь одна – там, где начинается большой палец – приковывала взор, вырисовываясь рядом со шрамом. Сейчас её практически не видно и сей факт заставляет меня грустно усмехнуться – занятно, что я не любил в себе многие мелочи, находя их весьма некрасивыми. Родинки, шрамы, глаза, слишком узкие ступни ног, отсутствие каких-либо волос на груди и возле пупка, походка. Как только думаю об этом, то пытаюсь из раза в раз в воспоминаниях поймать свое отражение в зеркале, чтобы взглянуть в него дольше пары секунд. Но прежний я снова убегает куда-то, нехотя встречаясь взором со мной настоящим.

Айви замечает, как меняется мой настрой, осторожно поднимается с места и следует ко мне, усаживаясь на пол – тот наверняка холодный. Я хочу предложить ей улечься на кровать, но отметаю эту мысль в тот момент, когда она протягивает навстречу свою руку, пытаясь коснуться моей – большой, по сравнению с её и все такой же прозрачной.

– Сложно. Если не брать в расчет то, что я вижу или слышу, то кажется, будто я испытываю все по памяти. Вспоминаю, каково это – шероховатость страниц или мягкость матраса. Как было холодно осенью, как дождь мочил волосы, каков запах растворимого кофе. Нет ощущений тактильности, но память с легкостью их заполняет.

– А сейчас? – вновь задает вопрос, закусив край губы. На меня не смотрит, только на наши руки, что едва касаются друг друга.

– После того, как ты появилась здесь, чувства стали совсем другими. До этого было пусто, приходилось часто возвращаться к истокам памяти, чтобы не забыть, что было до всего этого. Но с течением времени, когда мы стали больше общаться, появилось тепло. Не знаю, как объяснить это правильно, но порой мне слышится стук собственного сердца, когда ты рядом. Я представляю, как теплое дыхание опаляет лицо, как могут пахнуть твои волосы, каким сладким может быть летний воздух и каким соленым морской бриз, когда мы сидим на крыльце, – осторожно пробегаюсь подушечками по её запястью. – Если трогаю себя, то невольно представляю, что чувствую это прикосновение, но на деле – оно пустое. Даже на воздух непохоже. Боль я тоже не испытываю. Умом её понимаю, но на деле не чувствую.

– Значит, когда обнимаешь меня…

– Это отдается воспоминанием, – я прячу взгляд, стараясь не смотреть на нее. Наверняка больно слышать что-то подобное, но и скрывать это неправильно. – Я помню, какими могут быть объятия, касания, поцелуи. Различие только в том, что до всего этого они казались мне обыденными. Можно было легко чмокнуть в щеку маму, пожать руку Сиду или…

– Или поцеловать Фиби, – я слышу, как горько Айви усмехается. Зря я подумал об этом, зря она это озвучила – слишком неприятно и стыдно оглядываться сейчас назад. Но Айви не отступает, старается улыбнуться так, чтобы меня не расстроить. – Все в порядке, я сама завела этот разговор, так что тебе незачем чувствовать вину. Мы встретились уже после того, как ты закончил свою историю с Фиби. Ты так и не рассказал, что именно тебя побудило это сделать.

Я удивленно заглядываю в глаза Айви, не понимая, к чему весь этот разговор. Конечно, женский интерес – довольно сомнительная вещь, что зачастую приводит к огромному количеству проблем из-за вылитой на свет правды, однако сейчас…

Догадка не сразу доходит до воспалённого вопросами мозга. Внутри зарождается новое, теплящееся чувство, от которого начиная с кончиков волос и заканчивая кончиками палец, струится жар – недалеко и до того, что начнется настоящий пожар. Дело в страхе, что кружится не только над её головой, но и моей. Вот только я отметаю его в сторону, все еще веря в благоразумие собственной судьбы – уж слишком хочется увидеть, что будет дальше. А она не может, потому что слишком привыкла, привязалась к тому, к кому не следовало.

– Я никогда не любил Фиби, – признаюсь я, прямо смотря на Айви. – Держать её подле себя после того, как мы разъехались было бы глупо. Расстояние, её попытки спасти эти давным-давно умершие отношения… они ведь с самого начала казались мне обреченными, вот только признаться себе в этом я боялся до последнего. А когда уехал, понял, что незачем за это держаться. Хотя бы потому что Фиби была лучше меня, не боясь выразить то, о чем думает и что чувствует на самом деле.

Я замолкаю. Говорить о Фиби не хочется, хотя бы потому что сожаления и так время от времени сжирают меня изнутри. Но это не самая главная причина, по которой возвращаться к прошлым отношениям нет никакого желания. Передо мной сейчас именно Айви – та, кто с легкостью заполняет все, что было до моей смерти. Абсурдно, конечно, встретить первую любовь после смерти, но…

Не могу поверить, что и в самом деле признался в этом. Первая любовь. Лю-бо-вь – я растягиваю это слово на языке, провожу им же по губам, пытаясь осознать всю серьезность собственных чувств. Неужели я и правда…

– Думаю, она тоже это понимала, – Айви резко врывается в мои раздумья, отгоняя лишнее в сторону. – Но хотела держаться рядом, чтобы дать тебе возможность почувствовать. Знаешь, женщины довольно сердобольные существа, которым важно знать, что их любят и самим проявлять любовь, заботу, опекать того, кто важен. Нами движет не только сочувствие в той или иной ситуации, это похоже на материнский инстинкт, когда хочешь сделать человеку хорошо, чтобы он позабыл о всевозможных тяготах жизни рядом с нами. Я и сама испытывала это чувство не единожды, но в моем случае человек этого мало заслуживал. Он брал, давил на жалость, прикрывался проблемами и заставлял меня проникаться ими, двигая ситуацию так, как ему того хотелось. Так что не думаю, что ты был таким, Лео. Ты просто искал того, кто может подарить тепло, как делала это мама, когда становилось плохо. И Фиби стала таким человеком. В том, что ты не смог до конца проникнуться к ней теми же чувствами – не твоя вина. Человеческое сердце сложная штука, невозможно объяснить, почему и за что именно оно способно полюбить человека.

Сожаления, тяжкий груз которых сдавливал плечи, резко рухнул куда-то за спину. Все те мысли, все попытки извиниться перед Фиби в моей голове выглядели жалко, но были по-настоящему искренними: я хотел, чтобы эта ноша перестала наконец давить на меня, вызывая огромное количество ненависти к самому себе. Все, до сказанных Айви слов, напоминало мне об этом, вгрызаясь в совесть раз за разом. Даже после смерти я продолжал испытывать стыд и боль за то, что так и не сумел ответить Фиби тем же, чем она отвечала мне.

И пускай мне порой было тепло от того, что я помнил о наших с ней моментах, после этого снова наступала боль – моральная, истощающая, разрывающая на части. Я корил себя за поступки, за мысли, за то, что не относился к ней должным образом, позволяя себя холодность и односторонность. Все до сегодняшнего момента кровоточило во мне, как одна сплошная пробитая до ребер рана. И только благодаря Айви она стала потихоньку затягиваться, будто кто-то с легкостью сшивал края, чтобы исцеление началось как можно быстрее.

Я обессиленно киваю, ощущая, как внутри все начинается содрогаться.

Если твой отец когда-то говорил тебе, что мальчики не плачут, то он был не прав, – вспоминаются слова бабушки. Перед глазами, помимо её возникшего образа, собираются слезы – я ощущаю себя снова тем самым мальчиком на кладбище, что вжимался в объятия единственного живого родственника, что тоже нашел правильные слова в нужный момент. Вместе с ними из меня снова вырываются чувства, что хранились под замком слишком долго, и я даю им волю, веря, что должно полегчать.

Айви тихонько двигается ближе, обнимая меня так, как тогда в гостиной – я слышу, как быстро бьется её сердце и как сбивается дыхание. Это второй раз, когда я снова даю слезам волю в её присутствии. Второй раз, когда я нахожу спасение в её объятиях, что шелковым платком укутывают меня в тепло.

Нет, правильней сказать, что я нахожу спасение в ней. И только погружение в собственную боль и осознание отнимает все силы, чтобы признаться в самом сокровенном.

В самом настоящем и в самом уверенном ощущении, что никогда раньше не разрывало сердце на части.

Я её люблю. По-настоящему.

Теперь воспоминания о Фиби не отдаются настолько горько, как бывало прежде. Видимо, вся боль в отношении неё наконец-таки ушла.

Лицо Айви рядом, и мне кажется, что сейчас мои чувства – самое живое, что я когда-либо чувствовал. Раньше прикосновения казались такими простыми, легкими, обыденными для жизни. Сейчас же – мечта, желание, исполнения которого ждешь больше всего на свете. Нет, это не сравнится с тем, чего я желал до всего этого, но оно крутится в голове, как мантра. Хочу дотронуться. Хочу почувствовать мягкость её кожи. Хочу обнять. Ощущать её руки, теплое дыхание, то, как вздымается грудь.

Она проводит пальцами по воздуху, почти рядом со мной, в попытке обмануть нас обоих. И пускай её пальцы проходят через меня, пускай мы никогда не сможем почувствовать друг друга так, как могли бы до всего этого – когда я был еще жив, – не важно. Я вижу её, говорю с ней, люблю её. Действительно люблю – по-другому это чувство просто не объяснить. Кажется, будто весь мой мир сузился до одного человека, в котором открывается больше, чем когда-либо.