Текст книги "Змеи в раю (СИ)"

Автор книги: Sininen Lintu

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Перед глазами всё плывет. Она с трудом поднимает взгляд на балкончик и видит, как довольно переглядываются Вейнебл и мисс Мид. Воспаленный мозг на последнем издыхании выдает: их отравили, отравили, отравили, и запретный плод изгоняет их из какого-никакого, но всё-таки Рая.

Мир вокруг исчезает. Мэллори падает на пол, по пути сшибая что-то со стола, но звон отзывается в её ушах только фоновым шумом. Она летит во тьму.

…открывает глаза. Вокруг неё – зеркала. Лабиринт из зеркал, десятки, сотни. Мэллори встает на ноги, держится за голову. Поднимает глаза. Её отражение – безликая фигура в сером. У неё нет лица, нет индивидуальности, нет ничего, что отличало бы её от других. Только платье служанки.

Тогда Мэллори кричит. Её крик такой отчаянный, что зеркало разбивается, но тут же складывается обратно, издевательски подсовывая ей хрупкую фигурку без лица вместо неё самой. Мэллори шарахается в сторону, натыкается на другое зеркало. Отовсюду на неё смотрит самый главный ужас – быть никем, потерять себя. Или не найти себя. Голова кружится, и Мэллори с трудом держится на ногах. Бежать. Ей нужно бежать, скрыться, не видеть больше.

Но куда бы она ни бежала, зеркала измываются над ней. Она выбивается из сил, ноги у неё гудят, но боль быстро проходит – кажется, лишь для того, чтобы она снова пыталась скрыться от собственного ада. Неужели так и выглядит жизнь после смерти? Твой самый страшный кошмар, воплощенный в реальность? Или это исключение только для неё, будто ей и при жизни было недостаточно боли?

Ей хотелось бы проснуться, но, увы, Мэллори четко знает, что мертва. Она помнит свои последние секунды и знает теперь, что Вейнебл решила отравить всех, а потом убить Майкла, чтобы найти информацию о Святилище и отправиться туда самой. Но это знание не помогает ей, когда из десятков зеркал на неё наступает собственное отражение, одним своим видом кричащее, что Мэллори пусть и многое известно, а её собственная личность остается загадкой. И, быть может, она всегда была никем.

Ей кажется, проходят годы и столетия, пока она бродит в зеркальном лабиринте, сходя с ума от душащего её отчаяния. Мэллори садится на пол, прислоняется спиной к одному из зеркал, а из другого, напротив, на неё издевательски таращится безликое отражение. Она силится вспомнить, кто она есть, освободить ту личность, что скреблась в ней, пытаясь выбраться наружу, но здесь, в её личном Аду, это невозможно. И проводить ей здесь вечность. Что она успела натворить, что угодила сюда?

– Какого хрена?! – кричит она, но ответить ей некому.

Мэллори плачет, обжигая лицо слезами, до хрипоты ревет и воет, впивается пальцами в волосы. Ненавистная кичка и здесь при ней, никуда не делась. Потом встает и снова разыскивает выход из лабиринта, но его нет.

Только зеркала.

В одном из них мелькает знакомая фигура, и Мэллори, уловив её краем глаза, вскидывается: Майкл Лэнгдон? Что ему-то делать в её личном кошмаре? Неужели Вейнебл добралась и до него?

– Майкл? – спрашивает она робко, не надеясь на ответ. Наверняка воображение играет с ней злобную шутку.

– Ты собираешься заставить меня ждать? – вопрошает вкрадчивый, глубокий голос, и Мэллори подскакивает на месте, оборачивается. Майкл Лэнгдон стоит позади, заложив руки за спину: как обычно, нечеловечески красивый, в бордовом бархатном пиджаке и черных джинсах, его рубашка сидит на нём идеально. – Я предупреждал не доверять Вейнебл.

Мэллори боялась его, когда жила на блокпосте, но здесь, в королевстве кривых зеркал, он – единственное знакомое лицо, и ей хочется броситься ему на шею.

– Я говорил, что могу тебе помочь, Мэллори, – он склоняет набок голову. – И, кажется, сейчас тебе нужна помощь, как никогда?

Он издевается, что ли?! Или он – иллюзия, порожденная её воображением, чтобы заставить мучиться ещё больше? Мэллори не знает, что здесь правда, а что – ложь, но за всю жизнь она поняла, что лучший способ узнать – это проверить. Она шагает вперед и дотрагивается ладонью до его плеча. При жизни она никогда бы не осмелилась сделать это, но тут, к черту, не жизнь, не смерть, а не пойми что.

Сквозь плотную бархатную ткань, пахнущую чем-то очень приятным (благо, не яблоками, от них Мэллори будет тошнить ближайшую вечность), она чувствует крепкие мышцы и тепло мужского тела. Лэнгдон кажется настоящим.

Он смеется:

– Боишься, что я – твоё посмертное мучение? – его всё это забавляет. Мэллори внезапно раздражается, и из-под праха, прежде засыпавшего её настоящую личность, поднимается кто-то, ей не знакомый ранее, а, может быть, даже слишком знакомый. И этот кто-то хочет треснуть Майкла Лэнгдона по лицу, лишь бы он прекратил забавляться, будто находиться в Аду – это очуметь как весело. – Хватит слать всё к черту, Мэллори, мне не нужно столько хлама, – он перехватывает её руку, сжимая в ладони хрупкое запястье. – Я всё ещё могу тебе помочь, но только если ты попросишь.

Он вообще хоть когда-нибудь делает что-нибудь, если его не умоляют?

– Тогда помоги, – Мэллори смотрит прямо в его глаза. Кто-то, кем она была раньше, никогда не попросил бы его о помощи. Кто-то, кем она была на блокпосте, был на самом деле таким же безликим, как отражения в зеркалах.

Кто-то, в кого она превращается теперь, хочет вернуться к жизни. Кто-то, кого освободила физическая смерть.

– Видишь, совсем не сложно, – тянет Лэнгдон и берет её за руку. Их пальцы сплетаются. – Искренняя просьба творит чудеса.

И Мэллори снова окутывает тьма. В этой темноте нет ничего, кроме чужой ладони, касающейся её лица. И знакомого шепота:

– Вернись.

Кашляя, она открывает глаза и садится. Глаза с трудом привыкают к желтому свету ламп, очертания комнаты и человека, сидящего подле, расплываются, рассыпаются. Мэллори тянет с носа почему-то больше не нужные очки. Теперь она хорошо видит. Бонус за минуты – дни, часы, века? – проведенные в Аду?

Майкл протягивает руку и дотрагивается до её подбородка. Оглаживает, прикасается кончиками пальцев к губам, будто проверяя, дышит ли она. За его спиной черной тенью застывает мисс Мид, но она больше не кажется опасной.

– Не бойся, – Лэнгдон заправляет за ухо Мэллори прядь волос. – Вейнебл мертва. С возвращением.

========== V ==========

Комментарий к V

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c846524/v846524009/100c7c/UaKyBP1P8G0.jpg

Мэллори не сразу понимает, что с ней произошло: она умирала? Или впадала в кому? Лэнгдон утверждает, что Вейнебл отравила всех жителей блокпоста и собиралась убить и его тоже, но погибла от рук мисс Мид, верной Кооперативу. Мэллори кажется, что у неё в голове всё путается и мешается: воспоминания свои и чужие, образы и события. Она помнит, как жила в Лос-Анджелесе и как стала для Коко личным ассистентом, но так же она помнит, что жила в Новом Орлеане и обучалась в академии для юных ведьм. У неё в голове – две её жизни одновременно, и всё это превращается в мешанину, разобраться в которой она не в силах.

Зато Мэллори понимает, что, если внутри неё кто-то и скрывался всё эти годы, то теперь оно прорвалось наружу. Сила бурлит в ней, не находя выхода, и голова начинает с непривычки болеть.

– Я ничего не понимаю, – она сжимает ладонями виски. – Ведьмы, колдуны, Верховная ведьма… – Ей хочется кричать, крик скребется у неё в горле. Она подтягивает колени к груди, пытаясь успокоиться. Майкл садится на кровать, ближе к ней, прикасается к её щеке, будто пытается успокоить зверёныша. Чуть усмехается.

– Для начала тебе нужно вымыться и выбросить эту одежду, – он смотрит на её платье, заляпанное рвотой и кровью. – Теперь, когда все мертвы, здесь полно никому не нужных вещей.

Мэллори думает, что ни за что в жизни больше не влезет ни в одну викторианскую шмотку. К черту эти серые и лиловые платья, к черту грубое белье и к черту правила Вейнебл. Майкл снова изгибает в усмешке идеальные губы.

– Посмотрим, что можно будет сделать.

Вода струится по коже, обжигает. Мэллори закрывает глаза, и отрывки её прежней жизни обрушиваются с новой силой. Она видит себя в окружении таких же, как она, ведьм. Она превращает белую розу в голубую, а её лепестки – в бабочек, и Верховная – Корделия Гуд? Откуда в её голове это имя? – говорит, что Мэллори – особенная, что она может творить чудеса, тогда как мужчины могут лишь разрушать.

Она помнит, какой возвращается Корделия из школы для мальчиков-колдунов, и как спешно и сумбурно проходит их последующее обучение. Она вспоминает, что Верховная говорит об Альфе – сильнейшем из колдунов, способным занять её место. И как его боится, хоть и старается не показывать этого.

И теперь Мэллори знает, что Корделия говорила о Майкле Лэнгдоне – он способен ввергнуть мир в хаос. Он сожжет землю, уничтожит людей, ибо править королевством мертвецов ему больше по вкусу. Верховная ведьма боялась. Впервые в жизни.

Мэллори упирается лбом в запотевшую дверцу душевой кабинки. Майкл Лэнгдон – не сын Дьявола, а сильнейший из колдунов, и мир от его силы превратился в пепелище. Наверное, ей стоит бояться. Наверное, ей нужно решить, как бежать с блокпоста и найти Ковен. Но голова у неё по-прежнему болит, а Верховной здесь нет. Корделия могла видеть будущее, но не пришла спасти Мэллори, когда та умирала от яда. Не пришла за ней и в Ад.

А Майкл Лэнгдон, зло в чистом виде, если верить ведьмам, пришел. Он забрал её из Ада, полного зеркал и безликих отражений. Мэллори кажется, что она уже ничего не понимает, и только Лэнгдон способен объяснить ей, где же истина. Или Корделия, но её здесь нет. Мэллори точно знает, что Верховная жива, иначе её смерть она бы почувствовала – пусть не тогда, но сейчас.

Лэнгдон превратил мир в ядерную пустыню.

Лэнгдон принес на планету смерть. Но разве люди не заслуживали урока, почти как Всемирный потоп в Библии? Встряска необходима, меняются только способы. Мэллори чувствует, что от её мыслей разит философией Майкла Лэнгдона, и не этому её учили в академии, не это внушала ей бабушка с детства, рассказывая, что корни их семьи уходят к Салемским ведьмам. Она думает, что мир сгорел, и горло у неё сжимает. Всё, что она так любила, – исчезло. И Мэллори наконец-то плачет, с надрывом, уткнувшись лицом в сгиб локтя, а вода бьет по спине, стекает по коже. Вода струится по её лицу и мешается со слезами.

У неё много вопросов к Майклу Лэнгдону.

«И ты их задашь, – ей чудится над ухом его спокойный голос, и Мэллори подскакивает, оборачивается, но за её плечом никого нет. Лэнгдон в её голове смеется. – Мне не нужно быть за твоей спиной, чтобы говорить с тобой»

Ей хочется его ударить. Ей хочется бить его, пока у неё не отвалятся руки, или пока её сила не иссякнет, ведь он, к черту, погреб весь мир под ядерной зимой, отравил его радиацией. Но что-то внутри настойчиво продолжает шептать: мир заслужил это. Он не подлежал исправлению, его нельзя было починить. Люди заслужили это.

Или не заслужили. Она мечется, её разрывает на части от противоречащих друг другу мыслей, и всё ничерта не просто.

Мэллори выбирается из кабинки, когда торчать под обжигающим душем уже становится невозможно. Проводит рукой по запотевшему зеркалу, глядя на покрасневшее от жара лицо. На полке аккуратной стопкой сложена одежда, и явно не из гардероба, предоставленного им Вейнебл. Мэллори берет рубашку и безошибочно узнает запах лепестков засохшей розы. Чертов Майкл Лэнгдон распотрошил ради неё свой шкаф?

В любом случае, ей нужно отвлечься на что-то повседневное. Хотя бы на пять минут. Хотя бы на то, чтобы привести себя в порядок. Себя и свои мысли.

Надевать его вещи кажется почти интимным, особенно – не имея возможности нацепить ещё и белье, но выбора у Мэллори всё равно нет. Она понятия не имеет, куда подевала Вейнебл её джинсы, футболку и куртку, в которых она прибыла на блокпост: скорее всего, сожгла. Не хранила же полтора года?

Наверное, ей должно быть противно одалживать одежду у сына Дьявола, но она пытается об этом не думать. Голова и так готова взорваться от мыслей.

Брюки ей длинны, а рукава бордовой рубашки приходится закатать.

«Интересно, – думает Мэллори отвлеченно, – если я захочу призвать к себе ножницы, они здесь появятся?»

Правда, призывать ножницы ей не приходится: кто-то притащил их вместе с одеждой. Она без особого сожаления обрезает штанины и смотрит на свои босые ноги. Вспоминает, что где-то в её вещах, там, на половине слуг, лежит рубашка Майкла Лэнгдона, и закусывает губу: ему нравится отдавать ей свою одежду?

«Мне нравится смотреть на женщину в моих вещах», – он снова пробирается к ней в голову, и в его тоне сквозит веселье.

Он опять издевается? Его хочется послать к Дьяволу, но не выйдет.

«Отнюдь, – Лэнгдон насмешливо фыркает. – Делаю комплимент. Когда в последний раз ты получала их, Мэллори?»

Она думает, что года полтора назад. И не очень понимает, горят её щеки из-за духоты в душевой или от его слов? Мэллори выкручивает кран и плещет холодной водой на лицо, хватает ртом воздух. Скажите, какого…?!

Майкл Лэнгдон – всё ещё тот, кто предал мир огню. Майкл Лэнгдон был врагом Ковена. Мэллори всё ещё с трудом верит, что она – ведьма, но воспоминания, нахлынувшие на неё потоком, шепчут ей в уши, что всё именно так. Прошлая жизнь постепенно укладывается у неё в голове, но она понятия не имеет, как относиться к этому факту.

Обуви у Мэллори нет – ну, кроме туфлей, которые она носила, будучи Серой. Напоминание о её зависимом положении и необходимости возиться с Коко, как с беспомощным ребенком, получая в ответ лишь оскорбления. Она пинает их ногой и выходит в коридор босиком. Пол холодит ступни. Блокпост непривычно тих: все умерли, некому шуметь. И, наверное, стоило бы скорбеть по ним, но Мэллори не находит в себе достаточно сострадания к Лиловым, а вот Серых, что служили вместе с ней, жаль. Равенство они получили только в момент смерти: умерли обе касты по вине Вейнебл, и умерли они в мучениях.

Майкл стоит в своей комнате, заложив руки за спину, и смотрит на пылающий огонь свечей, будто хочет увидеть в нем будущее. А, может, и видит: Мэллори помнит, что Корделия учила их узнавать будущие события не только по картам или рунам. Иногда его можно увидеть и в пламени. Но разве может быть будущее у мертвого мира, покрытого ядерными отходами, как снегом?

У неё сдавливает горло от мысли, что Корделия всё-таки были права насчет него. Мэллори вспоминает Лос-Анджелес, от которого осталась воронка в земле, и вспоминает, как бомба уничтожила всё, что она любила: пляжи, по которым можно было ходить босиком и ощущать, как вода омывает ступни; кафешки и парки, пальмы и кипарисы. Дома и людей, которые, конечно, заслуживали смерти за свою любовь к унижению тех, кто казался им «другим», но…

Но стоит увидеть его, и картины того, каким мир был «до», становится всё ярче, а пророчества Корделии звучат в ушах. Полтора года Мэллори думала, почему человечество пришло к собственной гибели, а виновник – перед ней. И был перед ней последние недели.

Ядерный взрыв, погубивший всё, что она любила, сотрясал самолет в тот день, а огненный столб отражался в стекле иллюминатора и в глазах тех, кто прилип к стеклу вместе с ней.

Она бросается к Майклу и ударяет его по спине. Раз, другой, третий. Она могла бы с легкостью ударить его силой, она могла бы спалить его спальню, но эмоции застилают ей разум. Пламя в камине вспыхивает так ярко, что в помещении становится светло, как днем.

Майкл разворачивается, хватает её за запястья, обездвиживая, и тянет к себе так резко, что Мэллори врезается в его грудь.

– Пусти, – шипит она, будто змея. – Пусти!

Кожаное низкое кресло отлетает к самой стене от всплеска её силы. Из-под ног Майкла в разные стороны прыскают пестрыми лентами змеи.

– Нет, – отвечает Лэнгдон твердо и сжимает её руки ещё сильнее.

Взгляды скрещиваются, и всё, что таилось у них внутри, схлестывается. Лампы трещат и разлетаются осколками. Комната полна змей, их скользкие тела холодят голые ступни Мэллори. Пламя свечей гаснет, погружая обстановку в полную тьму окончательно. И в этой тьме слышатся только сдавленные всхлипы Мэллори и глубокое дыхание Майкла Лэнгдона.

Она ещё не владеет своими силами, и сражаться с ним – тяжело, особенно когда он готов к этой битве. Мэллори больно, так больно, что у неё всё внутри горит, превращается в пепел. Если от возвращенной памяти так паршиво, лучше бы она ничего не вспоминала!

Лэнгдон смотрит на неё сверху вниз, и, кажется, ему не нужен свет, чтобы видеть её лицо.

– Люди заслужили это, Мэллори, – произносит он. – Ты знаешь это не хуже меня.

Она знает, но отказывается признавать. Снова рвется из его рук и снова терпит неудачу, потому что сила не желает подчиняться ей здесь и сейчас. От хватки Майкла на коже наверняка останутся синяки.

– Позволь мне объяснить тебе.

– Нет!

– Ты доверилась мне в Аду, – напоминает Лэнгдон. – Я вытащил тебя из того зеркального лабиринта. Полагаю, я заслуживаю хотя бы разговора, – он обезоруживающе честен. Мэллори не ощущает его обычных уловок и вкрадчивости хищника, подбирающегося к жертве. Он говорит с ней, как с равной.

Шторм внутри укладывается, как морская гладь после сильных ветров. Лэнгдон смотрит на Мэллори, отпускает её руки. Змеи расползаются по углам.

– О чем ты хочешь говорить? – ей кажется, она смертельно устала, хотя только что от этой самой смерти сбежала.

– Я хочу показать, – Лэнгдон качает головой, тянется и дотрагивается ладонью до её щеки. – Всё, о чем не говорила тебе твоя Верховная. Всё, что она от тебя специально скрывала.

И, хотя Мэллори очень хочется отстраниться, убежать, она не отдергивается от него, позволяя теплым пальцам оглаживать кожу её щеки, ещё влажную от слез. Корделия говорила, что злая магия может принимать множество обличий, в том числе и прекрасных, почти идеальных. Но ещё она говорила, что убережет Мэллори от любой опасности, а где она была сегодня, когда Вейнебл травила всех жителей бункера? Неужели она не видела судьбы своей ученицы, если так гордилась своим умением прозревать будущее?

Майкл раскрывает перед Мэллори свой разум, и она падает в его воспоминания, будто в омут, полный тёмных вод. Она видит растерянность и испуг юноши, впервые осознавшего свою силу, и его стремление защитить единственную женщину, которая заботилась о нём – мисс Мид? Неужели? Он был счастлив, попав в школу для юных колдунов, ибо там над ним не смеялись, не тыкали в него пальцем, как в урода. Он был счастлив, когда прошел испытания, уготованные ему в качестве экзамена, и прошел их с легкостью. Он, в конце концов, вытащил двух ведьм из их собственного Ада, хотя им не могла помочь даже Верховная.

Ей открывается истинное положение в мире, который она считала идеальным для себя, и Мэллори в красках наблюдает, как Миртл, Корделия и Зои (теперь-то она помнит их имена!) принижают колдунов лишь потому, что считают, будто их магическая сила слабее, чем у ведьм. Она видит, как закатывает глаза Зои на фразу о появлении мага, способного оспорить титул Верховной, веками принадлежавший только женщинам. Она слышит, как Миртл ядовито отмечает, что маги не желают смириться со своей слабостью, а Корделия прямо в лицо заявляет, что испытание Семи Чудес убьет бедного мальчика, и столько гордыни в её тоне, столько превосходства – Мэллори начинает тошнить.

Её воротит от проявлений неравенства, какими бы они ни были, и образ Корделии Гуд, сохранившейся в её памяти доброй, пусть и строгой наставницей, начал покрываться тёмными пятнами. Она не хочет верить в это, но интуитивно ощущает, что Лэнгдон ей не лжет. Как не лгут и его впечатления о тех, кто готов угробить половину мира, чтобы доказать свою правоту и утереть нос правительствам других стран. Как не лгут его мысли, что неравенство в магическом мире – ничто по сравнению с неравенством среди людей.

Мэллори выныривает из его воспоминаний, как из глубокого озера, и жадно хватает ртом воздух. Майкл убирает ладонь от её лица.

– Теперь ты понимаешь, – он не спрашивает, а утверждает. – Мир был отравлен людьми.

Некстати Мэллори вспоминает интернет-мемы про планету, гласившие «мне очень жаль, но, кажется, у вас люди», и нервно смеется. Его воспоминания, мысли и впечатления обрушились на неё похлеще её собственных, но они не противоречат друг другу. Она помнит, что Корделия, Митрл и другие ведьмы действительно относились к колдунам с презрением. Она помнит, с каким презрением относилась к ней Коко и её семья… и не видит разницы.

– Почему я не помнила всего этого так долго?

Лэнгдон смотрит на неё, склонив голову набок, изучает её лицо. В комнате всё ещё темно, а ему тьма не мешает. Мэллори шмыгает носом. Хороша же она сейчас, наверное, – зареванная, с покрасневшими глазами, вся в соплях и слезах…

– Корделия наложила на тебя чужую личность и скрыла, кто ты есть, – отвечает Майкл, и он всё ещё честен. Мэллори думает, что, возможно, он по-своему был честен с ней всё это время, и, возможно, она была единственной, кому он не лгал.

Корделия превратила её почти в служанку Коко, заставив мучиться непониманием, что же с ней не так? Почему что-то внутри скребется и рвется наружу, но не может найти выхода?

Корделия Гуд, рассказывавшая, какая Мэллори особенная, превратила её в серость, а в конечном итоге – в Серую.

И где она была, когда мир готовился к своей гибели? Мэллори помнит, как восхищалась Корделией, но теперь она видит изнанку величия ведьм, идущих по головам других, чтобы навсегда сохранить власть в своих руках. И, господи, как же ей мерзко… Ей, ненавидящей неравенство в любом виде, пусть это и так по-детски, так наивно. Ей, полтора года бывшей тенью на Блокпосте номер три.

Где была её Верховная всё это время? Почему не слышала, как Мэллори кричит, когда на её спину опускалась плетка? Мэллори знает, что её злость – детская, но ничего не может с ней поделать. Может быть, ядерная зима – это вина Майкла, но его мотивы она понимает.

А вот затаившихся в тени ведьм, даже толком не попытавшихся его остановить, – нет. Корделию, не пришедшую за ней в полный зеркальных безликих отражений Ад, – не понимает. Эти мысли крутятся в её голове, крутятся и не исчезают. Красной линией проходят через её попытки осознать себя, своё прошлое и настоящее.

– Я не могу согласиться с тобой, что мир нельзя было исправить, – произносит Мэллори и не узнает своего голоса. – Но ты прав: он был полон боли и несправедливости.

– Если нет людей – нет и неравенства, – возражает ей Майкл. – Даже для Корделии, твоей Верховной, равенства нет. И маги, и ведьмы обладают силой, но в её глазах кто-то всегда будет равнее других. И она никогда не позволит никому сравниться с ней в силе.

Он говорит с Мэллори, как с равной, и она принимает это. Ей вдруг хочется дотронуться до его лица, и она касается пальцами его щеки. Лэнгдон ждет, что она сделает дальше.

– Она обучала меня, как будущую Верховную, – говорит Мэллори, припоминая свое прошлое в академии.

– Но не отдала бы свой титул без боя, – на губах Лэнгдона скользит усмешка. – И ты это знаешь.

Она знает. Как знает и то, что должна сделать свой выбор здесь и сейчас. Предать установки, вкладываемые ей в голову с детства, или предать того, кто дал ей шанс пожить ещё немного. И снова в голове Мэллори яркой неоновой вспышкой мигает самый главный вопрос: если Корделия видела её судьбу, почему не пришла прежде, чем хоть кусок отравленного яблока оказался у Мэллори во рту? Это слишком напоминало предательство, и Мэллори сглатывает, напрасно пытаясь избавиться от горечи на языке. Она отчаянно цепляется за доброе, разумное и вечное, но с момента, как Майкл Лэнгдон раскрыл ей свои воспоминания, у доброго-вечного нет шансов.

Наученная быть светлой, Мэллори падает в собственную тьму, ибо видела слишком много, чтобы возвратиться к ведьмам, оказавшимся ничуть не лучше Вейнебл и всех прочих, кто считал расслоение основой, без которой всё превратится в хаос.

Мэллори раскрывает объятия темной стороне своей души, и выбор становится очевиден. Майкл – зло, но добро зачастую намного хуже зла, и умываются кровью те, кто имеет сомнения в его миролюбии. Что хуже – повергнуть мир в пепел или наблюдать, как человечество умирает, и ничего не сделать?

А, может быть, этот выбор она сделала уже с самого начала, но теперь, под тяжестью новых знаний, его пришлось подтверждать.

Майкл хмурится, прислушиваясь к чему-то, а потом негромко произносит:

– Они здесь.

И Мэллори тоже чувствует присутствие Корделии. Какая-то её часть всё ещё хочет бежать к Верховной, как счастливый щенок, но эта часть слабеет. В конце концов, Ковен предал её, так или иначе, разве нет? Выбросил из мира, который она знала, в чужой, и нацепил на неё личину, приклеившуюся к лицу, как плохая карнавальная маска.

Лэнгдон протягивает ей руку. Второй раз за этот день.

– Нам придется встретить гостей. Невежливо заставлять их ждать.

Кажется, он не сомневается в её выборе. Кажется, не сомневается и она. Мэллори вкладывает свою ладонь в его, и их пальцы переплетаются. Снова.

========== VI ==========

Присутствие Корделии и других ведьм из Ковена Мэллори чувствует всем своим существом, оно опутывает её и отзывается в ушах чужими голосами, призывающими к себе. Трудно противиться зову сестер, которым нужна помощь, даже если они предали когда-то. Мэллори знает, что в бункер прибыла не только Корделия – как минимум, с ней было ещё две, а то и три ведьмы. Просто она пока не может понять, кто. Майкл не отпускает её ладонь, пока они идут по коридору, а мисс Мид следует за ними подобно летучей мыши или тени. Она готова защищать Лэнгдона, она запрограммирована на выполнение его приказов и на преданность ему, она – машина, созданная по образу и подобию женщины, что любила растерянного, но сильного белокурого мальчишку всем сердцем когда-то. И это может быть даже иронично: Майкл Лэнгдон не просто возомнил себя богом, он стал им.

В какой-то степени.

Мэллори чувствует, что магия Корделии наполняет помещение блокпоста, схлестывается с темной магией Майкла, и воздух вибрирует, почти накаляется от их скрытого противостояния. Должна ли она бояться, что сейчас всё взлетит на воздух? И не вспыхнет ли её собственная внутренняя борьба с новой силой?

– Верховная не ждет твоего появления, – Майкл останавливается прежде, чем они выходят к лестнице, и Мэллори, не успев затормозить, врезается в его спину, въезжает носом аккурат между лопаток. Он выпускает её руку, разворачивается и ловит её за плечи. – Она думает, что просто не смогла найти твоё тело. Она нервничает.

Мэллори кивает. Она ощущает отчаяние Верховной, которое та и не пытается скрыть, но, кажется, это отчаяние не связано с ней, Мэллори, как с человеком. Корделия Гуд в панике: она теряет свою последнюю надежду на победу. И боится.

Верховная ведьма, внушавшая своим ученицам, что ни один мужчина не сможет сравниться в своей силе с женщиной, боится Майкла Лэнгдона и боится собственного падения. И это делает её… жалкой. И вызывает сочувствие. Маленькая девочка внутри Мэллори всё ещё хочет броситься к наставнице, и эта её часть пока не исчезла до конца, как она поначалу думала, но взрослая – понимает, что добро зачастую бывает хуже зла. Оно ставит на колени всех, кто не согласен с его постулатами, и объявляет их врагами, а потом срубает головы под всеобщие аплодисменты и одобрение.

Пол холодит ступни. Наверное, не стоило разбрасываться туфлями, пусть они и напоминали о своде правил Вильгемины Вейнебл и её стремлении к порядку среди хаоса. Ладони Майкла, наоборот, кажутся чересчур теплыми и согревают даже сквозь ткань рубашки. Мэллори бы изумила его странная забота, если бы она не видела в его воспоминаниях, что Лэнгдон – вовсе не бесчувственен и бездушен. По крайней мере, он любил Мириам Мид, заменившую ему мать, и заботился о ней, как умел.

Мэллори знает, что ступает на путь, с которого возврата ей не будет, и знает, что Майкл Лэнгдон уничтожил целый мир просто потому, что его раздражали принципы, по которым жили люди. И потому, что, возможно, только возможно, ему хотелось доказать ведьмам свое могущество. А ещё он вытащил её из посмертного ужаса, выпотрошил ради неё свой шкаф и показал ту сторону истины, которую от неё скрывали.

Но, в любом случае, принимать на свой счет его поведение, определенно, не стоит. Как не стоит и вообще думать об этом. А вот о Ковене подумать, определенно, стоило бы. Ковен ожидает внизу, и они понятия не имеют, что Лэнгдон выйдет к ним не один.

Пока что они не знают, чего ожидать от Майкла.

Мэллори смотрит на него, разглядывает его: от разлета ключиц, виднеющегося в вороте черной рубашки до серо-голубых глаз – больше не холодных, по крайней мере, для неё и прямо сейчас. Она увидела его другую сторону, и, в чем бы она себя не убеждала, это не изменится.

– Ты тоже боишься, – Майкл склоняется к ней, близко, так близко, что она может разглядеть темно-синий ободок его радужки. Тонкий, едва заметный. Мэллори вздрагивает, когда Лэнгдон ведет носом вдоль её шеи. – Не бойся. Корделия ничего не сможет сделать.

Кто-нибудь другой сказал бы «пока я рядом», но Лэнгдону вообще не нужно было говорить что-то подобное. Мэллори чувствует его силу, обволакивающую и перекрывающую чары Корделии напрочь, заглушающую зов Верховной ведьмы, что пытается собрать свой Ковен вместе. И терпит неудачу.

Она знает, что это его воздействие закончится, стоит ей выйти к Верховной, но благодарна и за эту попытку ослабить их связь.

Майкл прикасается кончиками пальцев к её губам, наблюдает за реакцией, и она судорожно тянет воздух, пропитанный его запахом, чтобы утихомирить странное чувство, рождающееся за ребрами и распирающее грудную клетку. Мэллори знает, что Майкл Лэнгдон способен внушить не только страх, но и желание – в том числе желание идти за ним куда угодно, хоть по углям босиком, а ещё она знает, что сейчас он даже не пытается.

Ему не нужно, чтобы Мэллори принадлежала ему душой и телом. Ему нужно, чтобы она стояла рядом с ним.

Она сглатывает.

– Гости ждут, – напоминает негромко.

– Верно, – тянет Майкл, и уголки его губ приподнимаются в усмешке. – Нам всё же стоит поторопиться, – но, прежде, чем вновь взять её за руку, он легко касается губами кончика её носа и тут же отступает назад.

Будто ничего не было.

Тогда почему у неё горят щеки?

Корделия там, внизу, и она не одна. В памяти Мэллори всплывают имена: Мэдисон и Миртл. Она помнит их по академии, помнит, что Мэдисон всегда считала её малахольной идиоткой, по ошибке названной особенной. Вспоминает Миртл, для которой мода была единственной признаваемой религией. Мэллори ощущает их силу прежде, чем видит, а когда видит – вздрагивает, и Майкл сжимает её ладонь, электрический импульс пробегает по сплетенным пальцам.