Текст книги "Roads that don't end (СИ)"
Автор книги: Sininen Lintu
Жанры:
Фанфик
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Дарклинг не умеет жалеть и сочувствовать, но этих чувств в избытке в его Алине. Он видит слабое свечение вокруг её головы. Нимб, освещающий золотом её волосы, в подземном мире снова превращающиеся в тёмный шелк. Алина сама оборачивается королевой подземного мира, но огонь и тепло всегда сохраняется в ней.
– Прошу, – она трется щекой о его ладонь. – Ты ведь и сам знаешь, что Уайлен не должен быть здесь. Его смерть была случайностью.
– Мой свет, я не могу.
– Можешь, – Алина поднимает на него взгляд. Глаза у неё большие, оленьи, темно-карие и нежные, кто бы мог отказать? Дарклинг знает, что его жена часто пользуется этим. – Хочешь, я сделаю всё, что ты попросишь?
– То, чего я хочу, ты сделать не сможешь, – в голосе Дарклинга звучит горечь. Он хотел бы, чтобы Алина осталась с ним весной, но её природа тянет, тащит её наверх, и не в её силах от неё отказаться. – Ты знаешь.
Алина замирает, будто о чем-то договаривается с собой, потом встряхивает головой.
– Я задержусь, – шепчет она вкрадчиво. – Я задержусь на полмесяца, хочешь? Даже святым нужны дни отдыха, верно?
– Я тут вообще-то не молодею, – подает голос Джеспер, оправившийся от представления Заклинательницы солнца. – Если вы хотите, чтобы я присоединился к Уайлену здесь, померев от старости, у вас пока получается!
Дарклинг оборачивается, и тени, замершие у подножия его трона, вскидываются, готовые на части разорвать наглого человечка. Но у Беззвездного святого хорошее настроение, и он снова хохочет. Возможность провести лишние дни с женой, любить её, целовать её, читать ей древние книги, ведь она так любит его голос, улучшает его самочувствие.
Он фыркает.
– Я бы попросил волькр на куски тебя порвать за твою наглость, но у меня есть другая идея. Найдешь своего парня среди прочих теней, – Дарклинг машет рукой в сторону полей, по которым бродят духи, – и можешь вести его тем же путем, которым пришел. Волькры тебя не тронут. Но обернешься по пути, и твой Уайлен останется здесь навсегда.
Парнишу как ветром сдувает. Дарклинг откидывается на жесткую спинку трона, прикрывает глаза.
– Если каждый будет приходить сюда и требовать вернуть их любимых, я точно не выдержу и сам себя с этого места смещу.
Алина смеется, скользит к нему на колени и обхватывает его лицо ладонями.
– Он никому об этом не расскажет, мой Беззвездный святой. Я позаботилась об этом. И я сдержу свое слово.
Весна в этом году придет к людям позже.
========== Шел бы ты к черту, Ланцов! (Николай Ланцов/Зоя Назяленская, “Гришаверс”) ==========
Комментарий к Шел бы ты к черту, Ланцов! (Николай Ланцов/Зоя Назяленская, “Гришаверс”)
ModernAU, потому что боюсь налажать в авторской вселенной. Современная Равка, Ос-Альта, девичник Алины Старковой.
Aesthetic: https://vk.cc/c1BH08
Зоя Назяленская пьяна. Иначе как ещё можно объяснить её желание написать Ланцову несколько сообщений, граничащих с порнографией?
Она решительно отодвигает от себя телефон под хихиканье пьяной Старковой, помолвку которой они и празднуют сегодня. У Алины на пальце сияет небольшим, но баснословно дорогим бриллиантом помолвочное кольцо, и Зоя готова поставить все оставшиеся у неё деньги на кредитке, что предложение Морозов делал красиво, пафосно и так, чтобы никто не смог его переплюнуть, даже если бы постарался. Хотя Алина особенно и не рассказывала ничего, только улыбалась и закусывала губу.
Нина Зеник предположила, что там было не романтичное предложение в ресторане, а ленивая фраза «Давай поженимся», сказанная в постели после особенно хорошего секса. Старкова пихнула её в бок острым локтем и заявила, что у них каждый секс – потрясающий. Плюсы отношений с мужчиной старше на четырнадцать лет, да.
– А минус отношений с Морозовым в том, что он – пень старый и скоро станет импотентом, – захихикала тогда Зеник. – Ему тридцать пять, Старкова, я не верю, что у него встает каждый раз!
Алина фыркнула что-то насчет зависти.
Теперь они – в баре, который держит Мальен Оретцев, бывший парень Зои и друг детства Алины, празднуют окольцевание Морозова и скорую смену фамилии Старковой. Сам Оретцев сегодня заменяет бармена и закатывает глаза, когда они заказывают новую порцию шотов. Он отлично знает, чем всё это заканчивается.
Алина уже слишком пьяна. Зоя понятия не имеет, что у них за ролевые игры с Морозовым и каких сериалов на Нетфликсе Старкова пересмотрела, но будущая жена одного из самых влиятельных бизнесменов Ос Альты только что заявила, что она – Заклинательница Солнца, и стемнеет, когда она скажет.
Женя выразительно смотрит на ночную, освещаемую фонарями и неоновыми вывесками улицу.
– Старковой больше не наливать, – комментирует она, когда Нина машет Оретцеву, чтобы попросить ещё шот для себя.
– Я т-трезва, как стекло! – возмущается Старкова.
Язык у неё заплетается, что говорит об обратном.
Зоя со вздохом откидывается на спинку кожаного диванчика. Ей нужно для окончательной отключки мозгов намного больше, чем Старковой, но мысли не подчиняются ей уже сейчас. Она вспоминает Ланцова – зовите его просто Николай, и он милый, – и в низу живота вспыхивает тепло.
Николай Ланцов, внебрачный сын её начальницы и глава рекламного отдела, нравится абсолютно всем, но Зоя не дура. Она понимает, что отношения с Николаем не приведут ни к чему хорошему… Святые, никакие отношения не приводят ни к чему хорошему, если уж на то пошло. Всегда кому-то будет больно, всегда кто-то останется с разбитым сердцем, и Назяленская не хочет, чтобы это сердце было её собственным.
Хватит.
Женя Костюк пододвигает к себе телефон Старковой, нажимает на Face ID и подносит к лицу Алины. Вуаля, мобильный разблокирован, а номер Александра Морозова у Старковой в контакты забит под ником «Любимый» – неоригинально, зато ей нравится.
Правда, Назяленская бы сменила имя на «Засранец». Или «Высокомерный мудак», но это, пожалуй, слишком длинно.
Она вполне может представить, как у Морозова, наверняка не сомкнувшего глаз над проверкой бухгалтерской отчетности, звенит смской мобильник, и как у него начинает дергаться глаз, когда он видит сообщение с номера Алины, подписанное Женей. Их нечастые девичники – последний был в честь Жениной свадьбы, и, кажется, в баре они погуляли на большую сумму, чем в итоге обошлась церемония, – всегда заканчиваются примерно одинаково: приезжает Морозов и практически на руках тащит Алину в машину.
Ивану, его водителю, давно пора выписать премию и молоко за вредность.
Нину обычно забирает Матиас, Женю – Давид, но Костюк хотя бы способна идти своими ногами, она знает свою меру. Назяленская всегда возвращается домой на такси, как сильная и независимая женщина. Иногда возвращается не одна, чтобы потом выпнуть подвернувшегося ухажера пинком под зад – она не любит просыпаться рядом с кем-то ещё с тех пор, как ушла от Оретцева. Мал, кстати, ужасно храпел.
Порой Зоя думает – что это значит, когда кто-то забирает тебя, пьяную после посиделок с подругами, домой, раздевает, засовывает под душ и следит, чтобы тебя не стошнило на простыни? Мал так никогда не делал. Впрочем, её никогда не тошнит на простыни, да и забота ей не нужна. А вот от хорошего секса она бы не отказалась.
С Ланцовым, например. Воображение, подогретое вином, подсовывает ей несколько занимательных и очень возбуждающих картин. Зоя точно знает, что сделала бы с Николаем и что бы позволила ему сделать с собой, и от этих мыслей ещё больше хочется схватиться за телефон, а в низу живота тянет от желания. Чертов Ланцов.
Одна из этих фантазий включает его на коленях перед Зоей. Потрясающая картина, однако не стоит о ней думать. По крайней мере, всерьез.
– Да позвони ты ему! – фыркает Нина. – Подумаешь, перепихнетесь, ты даже не в рекламном отделе работаешь! Он тебе просто коллега!
У Зеник есть удивительная способность: трезвость мысли она сохраняет даже после огромного количества выпивки, принятой на грудь. А вот на ногах, если сейчас попробует вылезти из-за стола, держаться она, скорее всего, уже не сможет.
И она громкая и раскованная настолько, что Зоя удивляется, как Матиас ещё не оглох. И как его религиозные родители ещё не облили её святой водой.
– Да кто вам вообще сказал, что я хочу трахнуть Ланцова? – вскидывает бровь Зоя.
– Я читаю твои мысли, детка, – пропела Нина ей в самое ухо. – Ты бы позволила ему отодрать тебя на чертовом столе, если бы он появился сейчас тут!
– Ага, а потом лечить отвалившуюся задницу? – Назяленская морщится. – Ещё чего!
– То есть, того, что ты позволила бы ему это сделать, ты не отрицаешь! – с видом победительницы Зеник тычет ей пальцем в бок.
– Я никому бы не позволила выебать меня в этом дерьмовом баре, – передергивает плечами Зоя.
И ловит себя на мысли, что Ланцову, может, и позволила бы. Если бы он сначала на этот стол постелил плед. Смотреть поутру на синяки на своей заднице Назяленской совсем не хочется. Зато она представляет, как приковывает Николая к спинке кровати наручниками – и не теми пушистыми, а крепкими стальными, – и седлает его бедра.
Хорошо, что в баре полутемно, и никто не видит, как её бросает в жар, и отнюдь не от смущения.
Чертов Ланцов. Чертов придурок, из-за которого она вечерами порой вытаскивает из ящика тумбочки вибратор – представляет-то она в этот момент Николая!
– Мал! – Нина машет рукой. – Я думаю, Зое надо выпить еще!
– Решили тут все свои деньги просадить? – Оретцев закатывает глаза, но ставит перед ними бутылку Olmeca. – Завтра утром будет очень херово, Зеник.
– Завтра утром будет суббота, – парирует она.
Зоя опрокидывает в себя стопку текилы. Она всё ещё до отвращения трезва. Косится на экран мобильного, где высветилось сообщение в WhatsApp и имя отправителя: «Штурмхонд».
Sturmhond:
Чувствую, что ты хочешь мне что-то написать.
Nazyalensky
Ты пьян, Ланцов, иди домой.
Sturmhond
В отличие от тебя, я и так дома, Назяленская. Я видел, что ты печатала мне сообщение. Минут десять назад.
Зоя закатывает глаза. Да, печатала. Даже почти отправила. Минутное помутнение и очередной шот. Ничего нового.
«Я хочу тебя, Ланцов»
Но она ещё не настолько пьяна, чтобы испортить их – дружбу? приятельство? – одноразовым сексом. Или даже многоразовым – какая разница, если итог всегда один?
Nazyalensky
Я уже забыла.
Ник у него дурацкий, конечно.
Она хмыкает, позволяет Нине подлить ей ещё текилы. Может быть, если она хоть раз в жизни в хлам напьется, тошнота утром станет её единственной проблемой.
Ланцов – блудный сын Татьяны Ланцовой, приезжает на работу на мотоцикле и стягивает шлем, и к окнам бросаются юные стажерки и новенькие – «старенькие» уже привыкли к его эффектным появлениям. Ланцов переспал с половиной офиса, что не мешает ему со всеми оставаться в отличных отношениях и улыбаться широко, как на рекламном плакате стоматолога.
Увольте, такого счастья Зое не надо. В своей жизни она и так слишком много принимала хреновых решений, хоть приз выдавай.
Задумавшись, она не сразу замечает, что Нина из-под её носа умыкнула телефон, и теперь набирает что-то Ланцову в чат.
– Эй! – Зоя тянет обратно смартфон. – Нина, какого…? – она смотрит на сообщение, под которым сияют две синие галочки.
Прочитано.
Nazyalensky
Вспомнила. Я бы трахнула тебя, Ланцов.
– Зеник, ты ёбу дала?! – кажется, вопль Назяленской перекрикивает даже футбол по телевизору. – Немедленно пиши, что это была ты!
Зеник довольно ухмыляется, и продолжает ухмыляться, когда их столик накрывает тень Александра Морозова. От него пахнет прохладой улицы и дорогим одеколоном, под расстегнутым черным пальто виднеется кашемировый свитер и темные джинсы.
Алина расплывается в улыбке, фокусируя на нем взгляд, а, может, узнает жениха по запаху, и пытается подняться на ноги, но её ведет от выпитого, и она падает к нему в объятия.
– Я призвала солнце, – возвещает Старкова.
Морозов закатывает глаза так, что наверняка может увидеть свой мозг.
– Конечно, призвала, – он подхватывает Алину на руки. – А я умею вызывать тени. Поехали домой, моя хорошая.
И его нежный тон совсем не вяжется с его бородой и тёмным, пронзительным взглядом.
На минуту Зоя даже забывает про идиотское сообщение Ланцову, про Нину и про свою выпивку. Что-то внутри у неё заходится завистью, но не потому, что ей нравится Морозов, он никогда ей не нравился – слишком высокомерный, слишком гордый, слишком холодный, как зимнее утро. Ей абсурдно и глупо хочется, чтобы кто-то мог также быть рядом, мог забрать её, пьяную, из бара – и неважно, что она не напивается настолько, чтобы на ногах не стоять. Мог… любить её. И даже не обязательно делать предложение после шикарного секса – можно просто чтобы этот шикарный секс был.
Может, дело в том, что Зоя сама никого не любит? Знает ведь, какую боль приносит любовь, пусть и окружают её те, кто раз за разом доказывает обратное – это ведь вовсе не значит, что у неё, Зои Назяленской, будет так же счастливо и хорошо.
– Морозов, – икает Нина, видимо, окончательно спутав все берега на свете, – а ты бы трахнул Ланцова?
Александр моргает, недоуменно уставившись на неё, будто она спросила, как пройти в библиотеку в четыре утра. Ланцова он, разумеется, знает. Но вряд ли задумывался о нём, как о сексуальном партнере. У него аж поперек лица написано: ты свихнулась, Зеник?
– Оретцев, – Морозов удобнее перехватывает Алину, кивает Малу, – не наливай больше этим дамам. Им уже хватит.
Мал пожимает плечами. С Морозовым у них не самые лучшие отношения – враждебно-мирный нейтралитет, и то из-за Старковой.
– Как деньги у них закончатся.
– Я сама пойду! – вскидывается Алина, но Александр крепко прижимает её к себе.
– Когда протрезвеешь, – вздыхает он, и его низкий, усталый голос отлично слышен даже на фоне футбольных комментаторов. Морозов вообще умеет перекрывать собой любой шум, хотя даже не пытается.
– Я не пьяна! – Алина трясет головой, бьет его по плечу ладошкой.
– Морозов, забери её уже домой, – трет пальцами виски Женя. Она, кажется, только что набрала сообщение Давиду, и вот уж кто-кто, а Костюк поедет домой на такси сегодня. Она тоже трезва, почти как Зоя. Но она и пила меньше, так что Назяленская всё ещё на коне. – Я написала Матиасу, он за Ниной тоже скоро приедет.
– Надеюсь, больше девичников не предвидится, – бросает Морозов. Ему, кажется, плевать, что он выглядит по-дурацки, пока тащит Алину к выходу из бара, а она цепляется за его шею, тычется в неё носом, и, кажется, целует, коротко и быстро.
– И тебе не хворать, – громко произносит ему в спину Зеник.
Мобильный Зои снова мигает сообщением.
Твою ж мать.
Она понадеялась, что Николай решит, что она достаточно пьяна и несет чушь, но уведомление в мессенджере разрушает иллюзии.
Sturmhond:
Откуда тебя забирать, Назяленская?
Она решает закосить под идиотку.
Зеник занята, наливая себе новую стопку текилы. Женя уходит в туалет – чуть покачиваясь, но своими ногами. Алина сейчас наверняка уже в машине, и либо дрыхнет, уткнувшись носом в плечо Морозова, либо пытается расстегнуть ему джинсы и, разумеется, терпит неудачу. Бедный Иван, он точно заслуживает премию. И повышение зарплаты.
Nazyalensky
Нахрена забирать и куда, Ланцов?
Sturmhond:
К себе домой, Назяленская. Уверен, что ты еще достаточно трезва, чтобы выдержать офигенный секс со мной.
*
Когда Назяленская просыпается, то не сразу понимает, почему постель кажется чужой, а потолок над её головой совершенно ей не знаком. Она морщится: пусть у неё и нет головной боли, в горле все равно сухо, как в пустынях Шу-хана, а горло словно наждачкой дерет.
Память возвращается быстро и обрывочно.
Зеник написала от её имени Ланцову. Стоп. Зеник… написала от её имени Ланцову, что Зоя хочет его? Святые, то-то у неё так все тело ломит, что вообще ночью было? Она, кажется, еще несколько стопок текилы приговорила, пока Николай приехал, и наконец-то опьянела достаточно, чтобы не убить Нину. Но всё ещё недостаточно, чтобы не переспать с Ланцовым, а отрубиться.
Может, лучше бы она отрубилась?
Назяленская помнит, как Ланцов впечатал её в дверь его собственной квартиры, целуя так, будто мечтал об этом уже очень давно; как она стягивала с него рубашку и как по пути в спальню они посшибали все углы и оставили за собой дорожку из ненужных шмоток, как Гензель и Гретель – из хлебных крошек.
Назяленская стонет в голос, откидывая голову на подушку.
В какое дерьмо она влипла?
Зоя слышит, что в ванной шумит вода. Вполне может представить себе Николая, стоящего под душем, и у неё перехватывает где-то в горле. Назяленская себе не врет: ей было хорошо с ним. Лучше, чем она предполагала. И Николай действительно сделал с ней всё, что хотел… и что хотела она. И они понимали друг друга. В постели точно.
Такой идиотский романтизм присущ разве что Алине, и Зоя упрямо встряхивает головой.
Нужно сваливать, пока Николай не вылез из душа. Она собирает свои вещи – трусы находятся на дверной ручке почему-то – и уже в холле напяливает туфли, одновременно с этим ковыряясь в приложении такси… черт, она не знает адреса Николая, придется выходить на улицу и смотреть номер дома…
– Куда-то собралась? – Ланцов появляется в дверях ванной, прислоняется к косяку плечом. О полотенце вокруг бедер он даже не позаботился, но Зою этим ничерта не смутить, она меряет его взглядом и поджимает губы.
– Домой, – заявляет она. – Круто потрахались, но мне пора, Ланцов, – Назяленская смотрит ему прямо в лицо, но некстати отмечает, как он облизывает губы, как капля воды сползает по его виску на щеку. Срываясь взглядом на его шею и широкие плечи, замечает следы собственных поцелуев.
– Не думаю, что тебе пора, Назяленская, – он расплывается в ухмылке. – Я с тобой ещё не закончил.
– Зато я с тобой закончила.
– И кончила.
Зоя знает, что нужно хватать вторую ненадеванную туфлю и делать ноги. А можно даже без туфли, у неё дома ещё есть. Но, когда Ланцов вжимает её в стену и целует, она шлет здравый смысл к черту, роняет телефон и зарывается пальцами в чужие мокрые после душа волосы. Чувствует, что на ткани платья остаются влажные пятна, стоит Николаю притянуть её к себе ещё ближе. Наплевать, всё равно это платье сразу в стирку…
Телефон у Зои отчаянно разрывается сообщениями в мессенджерах.
Николай скользит ладонью ей под юбку, и Назяленской становится абсолютно всё равно.
========== House of cards (Майкл Лэнгдон/Мэллори, “Американская история ужасов”) ==========
Комментарий к House of cards (Майкл Лэнгдон/Мэллори, “Американская история ужасов”)
Political!AU
На самом деле, у этой АУ есть много частей, но так как она не закончена, то вряд ли я выложу все. Только самую первую.
Aesthetic: https://vk.cc/c1TSJ1
Туфли сжимают ступни, будто изощренные орудия пытки за несколько тысяч долларов. Привыкшая к легким платьям и джинсам Мэллори не может наловчиться ходить небольшими шагами, но юбка-карандаш не дает ей много свободы. Мисс Корделия Гуд, одна из сенаторов в Конгрессе от демократической партии, ожидает, что Мэллори приступит к активной работе с первого же дня, и та не может подвести свою покровительницу.
Мисс Гуд ведь столько для неё сделала!
Мэллори пытается незаметно поправить юбку, впившуюся в бедра. Мисс Гуд назначила её ответственной за изучение жалоб избирателей, пока она сама воюет за распределение бюджета на следующий календарный год, и Мэллори приступает к работе с рвением, пока не понимает, что помочь этим людям она ничем особенно не может.
Часть из них – сумасшедшие, которые хотят поговорить напрямую с сенатором Гуд, а не с «малолеткой, нацепившей каблуки и очки, как мартышка». Другая часть считает, что государство кругом им обязано, и, хотя социальное обеспечение действительно является заботой государственной власти, это не значит, что нужно вести себя…
«Как сволочи, – подсказывает ей внутренний голос. Мэллори прикусывает щеку изнутри. Уже десять минут она сидит напротив пожилой женщины, которая рассказывает ей про проблемы правительства с социальным обеспечением. – И даже твоё ангельское терпение не может отрицать, что большинство из них – сволочи, радующиеся возможности сорваться на тебя»
Отдел социального обеспечения не отвечает либо переводит её в режим ожидания, и, пока в ухо ей льется какая-то классическая мелодия, Мэллори возвращается в Капитолий со стаканом латте в руке. Демократы и республиканцы сегодня обсуждают очередной проект бюджета, и народу в коридорах – плюнуть некуда. Мэллори торопится на этаж, принадлежащий демократической партии, но цепляется каблуком за ступеньку и едва не теряет равновесие.
– Нет-нет-нет-нет! – тараторит она, подхватывая кренящийся стаканчик, но не удерживает его и только беспомощно наблюдает, как отлетает крышечка и плещется кофе на чужие брюки. Они черные – это хорошо, пятна не будет видно. Плохо, что в попытках удержать свой кофе, она не замечает, что снова скользит на ступеньках. Стаканчик летит на мрамор.
Её подхватывают так быстро, что она не успевает даже взвизгнуть.
– Ловкость – ваше второе имя? – насмешливо произносит бархатный голос над ухом у Мэллори.
Она поднимает взгляд. Темно-бордовая рубашка, черный галстук и серебряный зажим на нём в виде змеиной головы, гладко выбритый подбородок, полные губы. Незнакомец выше её сантиметров на двадцать как минимум, а она ещё и стоит на ступеньку ниже, и он придерживает её за талию – достаточно осторожно, чтобы его не обвинили в харрасменте, но тепло его ладоней ощущается даже сквозь ткань её шелковой лимонной блузки.
И – господи, разве здесь так можно было? – волосы незнакомец убрал в низкий светлый хвост.
– Простите, – бормочет Мэллори, краснея. – Я испортила вам брюки.
– Верное замечание, – молодой человек убеждается, что она может стоять на ногах и отпускает её. Смотрит на её бейджик, болтающийся на груди, усмехается. – Мэллори, значит?
У него самого бейджик пристроен в карман рубашки. Можно увидеть только имя: Майкл Лэнгдон. Мэллори пытается незаметно вытереть ладони о юбку – школьная привычка, от которой нужно избавляться здесь.
– Я оплачу вам химчистку.
Она боится посмотреть в глаза этому мистеру Лэнгдону. Первый день – и надо же так облажаться, дура набитая! Удивительно, что телефон ещё не уронила, и оттуда всё ещё несется классическая музыка.
– Не сможете, – пожимает плечами Лэнгдон. – Это Том Форд. А мисс Гуд не будет довольна, если вы оплатите республиканцу хотя бы ланч в буфете, – он издевается, и раскаяние, которое Мэллори испытывала вполне искренне, сменяется раздражением.
Она пытается извиниться, в конце концов! Можно было бы проявить понимание, а не вести себя, как распоследняя сволочь!
Республиканцы, что с них взять. Мисс Гуд всегда так говорит, и Мэллори ей верит.
– Вот и не буду, – фыркает она.
Разбирайтесь со своими брюками сам, мистер Майкл Лэнгдон! Мэллори надеется, что кофе не успел остыть к тому моменту, как оказался на темной ткани дорогущей одежды. И знает, что ведёт себя, как ребенок, в Капитолии нельзя себе позволять этого, однако ей всего двадцать два, и она здесь первый день, а всё уже наперекосяк идет.
– Майкл Лэнгдон, личный помощник сенатора Джона Генри Мура, – визитка в его длинных пальцах такая же пафосная, как и он сам. Черная, с позолоченными буквами. Майкл приподнимает в улыбке уголки губ, выжидает, и Мэллори всё же берет его визитку. Наверное, её надо будет выбросить? Зачем она её вообще взяла? – На случай, если продолжите не справляться с обязанностями работника с избирателями. Увидимся, Мэллори.
Майкл разворачивается и сбегает по лестнице. Кажется, его вообще не волнует, что подумают о его брюках и о нём самом. Уже направляясь к выходу, он оборачивается, на мгновение прикладывает палец к губам и подмигивает.
Мэллори должна возмутиться, однако она просто таращится сначала на него, а потом на визитку, как на ядовитую змею. И понятия не имеет, что с ней делать.
– Даже не вздумай водить с ним знакомство! – ахает Зои, личный секретарь мисс Гуд. Она как раз спускается вниз с папкой, полной каких-то документов. – Выбрось его номер немедленно, чтобы Корделия не заметила! И в солевой ванной помойся, чтобы очиститься!
– Это… обязательно? – выдавливает из себя Мэллори. Зои качает головой.
– Да, – она перехватывает свои документы удобнее. – Майкл Лэнгдон запорол нам несколько законопроектов, которые Корделия готовила полгода! Тот ещё гад.
Зои стучит каблучками по ступенькам дальше, а Мэллори совсем теряется. Разве она сможет привыкнуть к происходящему здесь?
Она прячет визитку Майкла Лэнгдона среди бумаг. Она не собирается пользоваться его щедрым предложением, совсем нет, просто привыкла хранить контакты, которые ей когда-то подсунули. Мэллори спешит обратно к своей небольшой приемной. Время общения с избирателями ещё не закончилось.
========== Прошлое и будущее (Патрик/Хана, Патрик/ОЖП, “Клуб романтики: Рожденная Луной”) ==========
Комментарий к Прошлое и будущее (Патрик/Хана, Патрик/ОЖП, “Клуб романтики: Рожденная Луной”)
Aesthetic: https://vk.cc/c1Ue83
Самое страшное проклятье вампира – это время. Оно утекает сквозь пальцы; ночь следует за ночью, но живые мертвецы, живущие лишь за счет чужой крови, не стареют, вынужденные наблюдать, как их любимые люди стареют и умирают.
Наверное, Патрику не стоило жениться на Хане, зная, что она никогда не попросит сделать её вампиром. Она слишком любила солнце, слишком дорожила каждым днем своей смертной жизни, чтобы ограничить себя ночными бдениями. И слишком любила вкусно поесть, чтобы сменить чревоугодие на кровь.
И ей нравилось наблюдать за изменениями в её внешности. Хана не плакала из-за морщин, не переживала из-за седых прядей, что так завораживающе серебрились в её светлых волосах. Она говорила, что каждая морщинка добавляет ей мудрости, а каждый седой волос напоминает, что её сердце билось, переживало, страдало и любило. Патрик обнимал её и спрашивал: неужели я заставляю тебя страдать? Хана улыбалась и ничего не отвечала. Она была дитя цветов, навечно родом из шестидесятых, но при этом – неколебимо уверенная, что нет ничего лучше, чем порядок вещей, заложенный высшими силами: взрослеть, мудреть, стареть и умирать.
Патрик не смел переубеждать её. Не смел настаивать; всё равно Хана стояла бы на своем, а ему оставалось лишь смириться с её решением.
Всегда смирялся, пусть её упорство и причиняло ему боль.
Он бредет по городу, неоновые вывески моргают в темноте – алые, фиолетовые, синие вспышки. Клубы, бары, тату-салоны. Он помнит, как менялись эти улицы; время скользит, не задевая его. Патрик знает каждый закоулок и каждый бар здесь, и каждый камень мостовой хранит его воспоминания.
Торговый центр не выключает огни, даже когда закрыт, а Патрик помнит времена, когда на месте этого молла был кинотеатр, старенький и уютный, с вкуснейшим попкорном – ну, по крайней мере, так говорила его жена, сам-то он вкуса не чувствовал. Иногда они с Ханой выбирались на ночные сеансы, смотрели какие-нибудь ужастики и целовались, и, наверное, кто-то из редких посетителей косился, думая, что Патрик – альфонс или извращенец, любящий женщин постарше, но ему было плевать. Этот кинотеатр снесли в начале нулевых, чтобы дать дорогу новомодным магазинам со шмотками и косметикой.
Патрик помнит, как в середине семидесятых вытащил Хану на концерт Led Zeppelin, и эти воспоминания оживают для него снова и снова. Он помнит, как она радовалась, обнимала его, подпевала песням, которые знала наизусть. За долгие годы жизни с Ханой у Патрика сохранилось множество моментов любви и нежности; он их нанизывал, как жемчужины, на нить памяти, а потом перебирал, лежа в постели в час рассвета, когда его время уже закончилось, а время людей ещё не началось.
Потому что воспоминания – всё, что у него осталось.
Ханы больше нет. Её нет уже двадцать лет, а Патрик всё выглядит юнцом, как и прежде. Его по-прежнему пытаются склеить юные девочки, не подозревая, что его сердце раз и навсегда было отдано Хане больше семидесяти лет назад. Он разгадывает их уловки, как подростки щелкают семечки – легко и непринужденно; люди давно перестали быть для него загадкой.
Кроме Ханы. В её душе всегда оставались тайны, до самой её смерти, и некоторые из них он так и не смог раскрыть.
Патрик жалеет, что не может видеть сны. Быть может, Хана бы ему приснилась.
Его смена в тату-салоне должна начаться через полчаса. Он добирается до салона, неспешно готовит рабочее место – у него есть один заказ на глубокую ночь, на три утра. Ничего особенного, однако часа два провозится придется, и вовсе не потому, что Патрик работает медленно. Просто его возможную скорость работы над татуировкой обычный человеческий организм не выдержит, а вампиры приходят к нему не так уж и часто.
Вот и сегодня придёт человек. Заказ был нетривиальным, и Патрик согласился, подсчитав, что впритык до рассвета он всё равно не провозится.
Патрик любил свою работу. Когда-то он делал татуировку Хане – такую, что отражала её душу и её мироощущение. Такую, что выразила бы его любовь к ней каждой линией. Ведь Хана обещала выйти за него замуж, если он сможет разгадать её сердце.
Патрику понадобилось три года, чтобы наловчиться бить тату, а ещё два – чтобы придумать и понять, какой рисунок будет отражать нежную и чистую душу Ханы, её любовь к миру, который её не заслуживал. Такой же чистой и доброй она и осталась до самой смерти.
Хорошо, что вампиры не плачут.
Колокольчик над дверью звякает – нежданный посетитель заходит в салон, и Джейн, администратор, подскакивает в кресле; она задремала, зная, что к Патрику заглянут ещё не скоро.
– Доброй ночи, – мелодичный женский голос так сильно напоминает Патрику о Хане, что ему кажется, по его сердцу только что полоснули ножом, даром, что его сердце уже давно не бьется. – У вас есть сейчас свободный мастер?
Патрику чудится, он слышит дыхание этой незнакомки, чувствует, как бьется её пульс, и что-то в нём странно переворачивается – абсолютно иррационально его откидывает на много лет назад, в первую встречу с Ханой. Тогда он тоже слышал её дыхание, и мир для него остановился.
Но, разумеется, это просто воспоминания. Он ещё долго будет искать Хану в других женщинах, искать и не находить, всегда зная, что она, как и любое произведение искусства, неповторима.
Джейн за своим администраторским столом явно давит зевок.
– Патрик! – зовет она. – У тебя же есть свободное время сейчас? Извините, – обращается она уже к девушке. – У нас есть бронь на три часа ночи, так что всё зависит от того, чего вы хотите? Консультация?
Патрик натягивает на руки медицинские перчатки.
– Пока что я свободен, – отвечает он. – Пожалуйста, проходите!
Судьба всё-таки большая шутница.
